Глава 6

Первый шаг

На следующий день губернатор собрал всех русских чиновников и офицеров.

— Императрица прислала нам половину жалования за полгода для гражданских чинов и все жалование для чинов военных. Посему я решил, что все военные чины получат сегодня же жалование полностью, и пусть господа офицеры идут получать жалование для себя и кормовые деньги для солдат.

Офицеры ушли к казначею.

— Всем немецким чиновникам я заплачу полностью, поелику нам нужно приохотить местных жителей к русской власти. А русским я заплачу с разбором.

И губернатор начал выкликать фамилии, начиная с самого старшего: своего секретаря.

— Надворный советник шляхтич Егор Фролов Ивашников, ты шельма изрядная, и не получишь посему ничего!

— Несправедливо! — завыл Егор.

— Молчать, скотина!— оборвал генерал-аншеф, и Егор притих.

После такого начала все воспринимали свои решения без слов.

— Коллежский асессор столоначальник шляхтич Антон Петров Поливода, жалование получит сполна. Кроме того, за удачное расследование дела вора Ваньки, императрица наградила всех прикосновенных к нему. Антон Петров Поливода получает рубль награды.

— Губернский регистратор письмоводитель Пафнутий Лукин Чухланцев не получает ничего, яко не заслужил.

Та же участь ждала и двух других моих подчиненных. Неожиданно для самого себя я встрепенулся.

— Правды требую, ваше высокопревосходительство! Если я, их начальник, жалование получил, то и они должны! И к делу они прикосновенны, а без награды остались!

— Ну что, твое жалование и твою награду, что ли, им отдать?

— Не получится, ваше высокопревосходительство! Мое жалование меньше их трех, и по справедливости, если я награды рубль получаю, они должны получить по полтине!

Все воззрились на меня.

— Молчи, дурак!— заорал генерал. Я уже закусил удила, и собрался еще что-то сказать, но генерал предупредил меня:

— Сказал тебе, молчи! А этим трем жалование я велю заплатить сполна и выдать по полтине денег.

И все еще раз воззрились на меня.

— Завтра все поименованные чиновники подойдите к казначею за жалованием.

На следующий день управление четко разделилось на две части: счастливые рыла тех, кто получал жалование и унылые хари тех, кого генерал счел недостойным. Мои подчиненные получили свои денежки и были счастливы безмерно. Когда же мы вернулись в свою комнатушку, они удостоверились, что посетителей и визитеров нет, и вручили мне еще двадцать пять рублей.

— Вы уж извините, Антон Петрович!

Вот ведь как: достаточно было начальству показать, что оно со мной считается, и я уже «вичем» стал!

— Мы тут, дабы прожить, брали с немцев, да и с русских тоже. Ведь вы можете любой протокол слегка повернуть так, что он станет в нужную сторону. Вот мы такое и объяснили, и объяснили также, что вы сами не берете и лишь разгневаетесь на нос, а мы замолвим перед вами словечко.

— Крысы канцелярские! Ярыги! Дьячки приказные!

— Ну, такие мы и есть,— расхохотались чиновники.

Я подумал. Не брать и брать одинаково позорно. Выдавать своих вообще не годится, тем более когда им жалование то ли заплатят, то ли нет. Но взять чуть-чуть лучше, по крайней мере врагов под боком не будет. Да и платье надо новое справить, уже совсем поизносился. Мне вспомнилось разъяснение Елисавет Петровны на запрос, как же жить чиновникам, коли жалованья не платят: «Берите, но по чину и справедливости.»

— Ну смотрите, чтобы все по справедливости и по чину было! И чтобы бедных и сирот не обижать! Не хочу за вас в адской смоле гореть.

— Ну исповедуетесь, и Бог простит! А мы стараемся уж по честности, поелику возможно. Начальник у нас справедливый, и мы должны быть такими же.

— Нахалы вы, а не справедливые! Смотрите уж у меня!

Чиновники скромно потупили глаза, а вошедший визитер из местного гарнизона застал самую обычную сценку: начальник распекает своих подчиненных. Пожалуй, все остались довольны, кроме меня самого.

* * *

Генерал был скуп, но не жаден, и думал прежде всего о деле. Видно было, что на следующий день он посмотрел на меня без злобы, а после закрытия присутствия велел задержаться и позвал к себе в кабинет вместе с Егором Ивашниковым. Там уже ждали три рюмки доброй водки. Генерал сел, а мы выпили стоя.

— Егорка, шельма такая, молодец, здорово придумал, себя первого без жалованья оставить! Все сразу притихли. А ты, Антон, коего черта, м… дило, в офицеры не пошел? Тебе бы с твоим характером не в ярыжках отсиживаться.

— Пошел я в семинарию, тянуло меня узнать бездну премудрости. Вот и попал в чиновники. А в попы совсем не хотелось.

— Ну и узнал свою бездну?

— Да нет. Мудрствования много, а премудрости мало где найдешь. Зазубрили много, а понимают мало.

— Правильно говоришь.

Генерал немного помолчал и сказал:

— Хочу я вам кое-что сказать. Но сначала выпьем еще по одной.

Он позвонил и велел налить еще по рюмке.

— Теперь у меня две руки. Егорка шельма, пройдоха, мздоимец первостатейный, а ты, Антон, готов в драном камзоле ходить, голодать, лишь бы носов не брать. Но есть у вас общее. Оба вы за дело и за Россию болеете, оба вы себе на уме и люди верные. Так что теперь у меня две руки: правая и левая, чистая и грязная. Ежели нужно мне, чтобы дело было обязательно сделано, пошлю Егорку. Я знаю, он и схитрит, и украдет, что можно, но дело сделает. Если нужно мне, чтобы все было чисто и честно, пошлю тебя, Антон. Вижу, что на самом деле не рохля ты и не такой уж бессребренник и святоша, но ежели выбирать, чтобы дело сорвалось или словчить, выберешь первое.

Генерал допил свою рюмку. Мы сделали то же.

— Канцлер и матушка-государыня велят мне, дабы приохотить как можно сильнее здешних людишек и знать к России. Немцы и мастера, и чиновники отличные, и вояки первоклассные, и к порядку приучены. Поблажек им больших давать нельзя, но и обдирать зря тоже не стоит.

Генерал с иронией глянул на Егора.

— Ты, шельма, глаза цыганские, берешь ведь со всех, говоря, что за них передо мною словечко замолвишь. А говорил ли ты хоть раз за кого-то словечко?

Егор покачал головой:

— Василий Иванович, я ведь знаю, что вы меня не послушаете, а наоборот, ежели я уж за кого-то заступаюсь, значит, дело нечисто.

—Верно думаешь, шельма! А отдавал ли ты хоть раз кому-то денежки, если их дельце не выгорало?

— Да как-то так все время получалось, что они сами виноваты оказывались.

Я вспомнил вчерашнюю ситуацию с чиновничками, и сказал:

— Ваше высокопревосходительство, а ведь вчера Вы мудро рассудили, кому платить, а кому нет. А я влез.

Суворов расхохотался.

— А ты, скромник, приоденься получше. Тут замучили меня местные юнкера да ратманы со своими тяжбами. Буду посылать тебя распутывать эти дела и говорить мне, на чьей стороне справедливость. Я знаю, что ты криво не скажешь.

А насчет справедливости, теперь будешь мне помогать ее устанавливать. Думаешь, я сам все узнаю? А знать уж приходится много, даже такого, чего бы и не нужно знать,— и генерал тяжело вздохнул.

Я собрался с духом.

— Ваше высокопревосходительство, а можно мне порою в университет здешний на лекции ходить?

— Опять премудрости жаждешь! Ну поищи ее здесь, раз в Киеве не нашел. Да, заодно, когда мы наедине, можешь называть меня по имени-отчеству, как Егорка.

А Егор ухмыльнулся:

— Думаешь, здесь чего-то найдешь? Местные профессора спесивые, сволочи, да, по-моему, почти все туповатые зубрилы. А ежели и есть здесь кто на самом деле умный, то он очень сильно себе на уме.

Генерал еще чуть-чуть посидел, и сказал нам:

— Тебя, Егорка, я к награде и к повышению в чине представлю. А тебя, Антон, ни за что! Таких пройдох, как Егорка, немало, и его не уволокут, да и справиться с таким цыганищем мало кто может: другого он тысячу раз объегорит и подкузьмит. А ты, Антон, — редкий фрукт. Ежели тебя распознают, живо в столицу заберут. Ну а там чуть побудешь в фаворе, да потом скоро тебе за твои речи язык урежут и в Сибирь закатают.

Генерал поднялся, и мы распрощались и вышли. У меня неожиданно появилось чувство, что первый шаг сделан. Но вот куда? И что именно в разговоре наводило на этот шаг? Уж не Егорка ли здесь корень проблемы? Не обхитрил бы он всех и не подкузьмил бы он целую Россию, а то и целый мир! Но, с другой стороны, прав генерал, таких жуликов всегда было много… А вот если такой жулик оказывается в решающем месте и в решающее время… Не сможет ли он повернуть историю, как это сделал Талейран? Ну что же, первая гипотеза есть, пригляжу за Егоркой.

Но как обидно: Яковлев-то свою проблему чуть не в один день решил, а я за пять месяцев только один первый шажок сделал! Что же это за бяка, которая здесь имеется? Судя по темпам, это не срочное спасение чего-то или кого-то, а скорее неспешное распутывание какого-то безнадежно сплетшегося гордиева узла.

Я вышел из канцелярии. Домой идти сразу не хотелось. Пошел куда глаза глядят и куда ноги несут. Из-за угла вылезли три подозрительных пьяных типа. Инстинкт сработал: я вжался в стенку в дверном проеме, чтобы пропустить их и не ввязаться ни во что. Но они направились ко мне, и один из них, дыша перегаром и ухмыляясь, потребовал по-немецки: «Кошелек или жизнь!»

Видимо, бурсацкая выучка сработала: я не представлял, что могу быть столь хладнокровно жесток. Пальцами я ткнул в глаза переднему. Он схватился за глаза и завыл. Второй вынул кинжал, но передний, корчась, ему мешал, и я успел изо всей силы дать головорезу ногой в пах. Он тоже скорчился, правда, по-другому, а я выхватил свою тупую шпагу и заорал: «Караул!»

В те времена этот крик имел прямое значение и был порою действенен. Увидев, что случилось с его подельниками, да еще шпагу в моей руке, третий предпочел смыться как можно быстрее, пока не появился караул.

Ноги у меня подгибались и я весь трясся. Болели разбитые рука и нога. К счастью, на повторный крик подбежал патруль солдат, а за ним потянулись подвыпившие рожи моих коллег. Я оказался поблизости от кабачка, где они отмечали получку. Двух незадачливых типов забрали, и я уныло подумал, что завтра опять в застенок, где из них будут вытягивать имя третьего. А не идти теперь с коллегами в кабак было просто неприлично.

В кабачке сидели почти все. Егор махнул мне рукой и сказал:

— Возьми своих, я возьму своих, пойдем в отдельную комнатку, я угощаю!

— Пополам,— ответил я.

— Справедливо,— сказал Егор.

Мы всемером уселись в маленькой грязной комнатке.

— Ну ты и молодец! Ну ты и дурак!— сказал Егор.— Деньги бы нажил, а жизнь бы потерял — уже ничего не надо.

— Повезло мне,— ответил я.— Эти немецкие шиши были уже вдрызг пьяны, да и думали, что попался им трусливый приказный. Нападали бестолково, а я чего-то неладное почувствовал и заранее забился в угол.

— Ну ты и честный!— иронически сказал Егор. — Другой бы расписал, какой он герой, а ты: «Пьяные да глупые они были.» Давай уж выпьем за тебя. Вчера и сегодня ты славно погеройствовал. Верно генерал сказал: надо было тебе в офицеры идти, а не к нам в ярыги. Доволен он будет: как мы Королевец взяли, тут много шушеры было, думали, наши солдаты грабить будут, и они руки погреют. Ну а наши солдаты не цесарцы какие-то: они порядок знают! Вроде уж вывелись грабежи, да опять кто-то появился, да на тебя напоролся. Ну, выпьем за русскую армию и за ее победу!

Я выпил. Егор начал рассказывать, как идет война, и я тут понял, что история уже пошла наперекосяк. Наши, как ни странно, воевали вяловато, несколько раз победив Фридриха и столкнувшись с постоянной трусостью и вероломством австрийцев, они в основном удерживали занятые позиции. Фридрих тоже предпочитал их не задевать, видимо, дожидаясь кончины Елизаветы и вступления на престол преданного ему Петра III.

— Французов Фридрих бьет в хвост и в гриву,— витийствовал Егор.— Они думали, что англичане у них пойдут Ганновер забирать, откуда ихний король родом и коим они владеют, а англичане на Ганновер наплевали и стали у французов колонии забирать. Да просчитались они: им бы с королевской армией драться, где порядка нет совсем, а все командующие назначены королевскими блядями. А в колониях французы не те, дельные и смелые. Пошли англичане Канаду брать, да никто из них оттуда не вернулся, только один офицер приплыл, которого отпустили собирать деньги на выкуп пленных. Французишки-то хитрые. Мы сами, де, денег за пленных не берем, а вот наши индусы американские требуют. Да, тем более, французам повезло: командующего там убили, а американские офицеры у них дельные, не то, что парижские.

Люди поржали над уловкой и над шуткой о везении, и Егор продолжал:

— А в Индии французы наголову разбили англичан. Будь у французов еще и король поумнее, и флот посильнее, они бы им везде жару дали. Но и сейчас заволоков им наставили на самые причинные места. Словом, выпьем за благо честных союзников, и за погибель нечестных.

Выпили. Егор продолжал:

— А тут у нас самое гадюшное место. Вокруг поляки, торговать местные купцы ездят сейчас с ними да с цесарцами. Дальше Копенгагена плавать они боятся, англичане их с превеликим удовольствием похватают. А цесарцы да поляки нашим немцам всякие каверзы строят. Поляки смотрят на нас так, что только и жди удара в спину. Слава Богу, король у них честный, а то паны давно уже поскакали бы Кенигсберг брать, да даже если бы взяли, хрен бы потом его Фридриху отдали.

— А взяли бы?— спросил один из чиновников.

— Фигу бы они взяли! Но неприятностей много причинили бы, — уверенно сказал Егор.— Ну что ж, выпьем за нашего губернатора. За императрицу нам пить не по чину, да и рюмки потом придется бить, а они здесь медные, трудно будет! — пошутил Егор.

Я еще раз выпил. И тут вдруг я вспомнил один из вопросов генерала к Егору.

— Пафнутий, а ну, признайся, как на духу, возвращали ли вы деньги кому-то?

— Пару раз было, Антон Петрович. Жалко было немцев: бедные, а дело-то их не выгорело.

— Да ты что! — закричал Егор.— Чтобы из своих рук деньгу выпустить? Ну и дураки же вы все!

— А немцы говорят, что умные. Уже пошли разговоры, что мы честные чиновники, и люди к нам потянулись.

— Ну ладно,— вздохнул Егор.— Все равно к вам пойдут лишь те, у кого дело почти что чисто, а у таких денег мало. А на меня хватит и немцев, вообразивших себя жуликами. Уж русского-то обжулить у них кишка тонка!

Я отметил, что генерал был прав дважды, но тут разговор перешел на меня, верней, на Шильдершу.

— Уже трех постояльцев она выгнала, мы тут спорили, сколько ты продержишься? А ты все живешь и живешь.

— Выгнала она их потому, что они дураки были. А тебя не выгнала, поелику ты этих хитрецов и умников хитрее и умнее оказался,— неожиданно сказал Егор.— Вы стали к ней приставать, а она вся из себя честная и скромница. Такую скромницу нужно не трогать, вести себя тихо, и тогда она сама к тебе в постель прыгнет.

«Ну и пройдоха! Все вычислил», подумал я, а все воззрились на меня. Я хотел сказать «No comment», но вовремя удержался от несвоевременного выражения и только уткнулся в кружку. Пьяная компания загоготала.

А затем пошел какой-то кошмар. Егор уж постарался напоить меня. Лишнего я не болтал, и под стол не упал, но домой шел в страшном состоянии, блевал на каждом углу. Всю ночь мучился, а Шильдерше, видно, было не впервой за пьяными ухаживать. Она мне чего-то выговаривала, а я почти ничего не понимал: весь немецкий отшибло.

Утром я, весь бледный, собрался в присутствие. Шильдерша хотела налить мне пива, но я отказался, сказав правду, что на спиртное теперь долго смотреть не смогу. Если кто из чиновников и пришел, то в состоянии не лучше. Генерал, зная русских людей, поругался для порядка, а потом дал каждому из начальников по одному простенькому делу, и велел потом убираться и не пугать немцев своим видом и запахом. Меня он заодно чуть-чуть похвалил за смелость и вновь вздохнул: «Не при пере тебе бы ходить, а при шпаге.»

Мне действительно пришлось идти в застенок. Поскольку грабили меня, я не имел права вести дело грабителей, но с меня сняли показания и заставили их опознать, после чего я поплелся спать домой. А Шильдерша выставила мне счет на 8 гривен и 8 копеек за уборку и уход.