Ещё о новогодних чудесах

  Действенность магии – технологии воздействия информационных объектов на объекты материальные – в материальном мире не доказана (и, может быть, принципиально недоказуема). Но человек существует в двух мирах. В меньшей степени, как организм – в объективном мире текущей реальности. В большей и значимой мере, как дух-разум – в семиотической картине мира, в субъективной реальности сознания и культуры. А в семиотическом мире магия вполне эффективно работает. Собственно, она работает даже на животных, коим присуща высшая нервная деятельность: любой предмет или процесс может стать для них сигналом – то есть знаком другого предмета или процесса – и вызвать вполне объективные изменения в организме. В науке это называется условным рефлексом. Как объясняла старая опытная горилла новенькой: "Условный рефлекс – это когда загорается лампочка, я дёргаю за рычаг, и все эти квази-гориллы в белых халатах бегут ко мне с яблоками и бананами". А уж словом человек может сотворить с другим человеком что угодно. Наслать или исцелить болезнь. Сломать или слепить жизнь. Убить. Возродить.
  Тысяча девятьсот семьдесят второй год. Тридцать первое декабря. Десять часов вечера. Мы – я и родители – добрались автобусом и метро до завода "Большевик" и торчим на конечной автобусной остановке. Добрая наша приятельница, мамина коллега, пригласила нас встретить Новый Год и заодно отметить новоселье – в новой квартире, в новом доме, в новом районе, где нет пока ничего, кроме жилых новостроек, бетонных штабелей и подъёмных кранов. И ходит туда, к чёрту на кулички, на Троещину, один-единственный маршрут. Вот этот.
  Вокруг толпа. Все, как и мы, с тяжёлыми объёмистыми кошёлками: обычное дело, в только что заселённых домах нет ни газа, ни электричества, в гости едут с угощением для себя и хозяев. Автобуса нет. Народ прибывает. Проходит четверть часа. Автобуса нет. Народ прибывает. Полчаса. Автобуса нет. Народ прибывает. Без четверти одиннадцать, наконец, появился автобус. Водитель высадил пассажиров, в ужасе перед чёрным людским цунами захлопнул двери и сбежал. Наверное, в кафешку над станцией метро, чайком согреться. Но киевлян так просто не остановишь. Они успели отжать одну створку из четырёх в задней двери, и десятка два самых безбашенных просочились в эту щель. А чего, рано или поздно всё равно того… тронемся. А если и не поедем, так хоть посидим. После чего створку, само собой, отпустили, и мы оказались запертыми в тёмном промёрзшем ЛАЗ-695, раскачиваемом ропщущей толпой.
  Вскоре компания смельчаков тоже начала роптать. И вот, когда пошёл тикать последний час года, когда казалось, что у ситуации лишь два исхода, – либо автобус будет смят гневом народным снаружи, либо взорвётся от народного гнева внутри, – мой отец своим богатым и звучным оперным баритоном сказал:
  – Ну, что, достаём, у кого что есть.
  После минутного ошеломлённого молчания народ дружно врубился.
  – Точно! У нас же всё с собой!
  – И чего куда-то ехать?
  – Ага, Новый Год – он и в автобусе Новый Год!
  – Танцевать будем в проходе!
  – А музыка?
  – А есть музыка! – обрадовал гордый владелец "Спидолы" и включил транзистор.
  – А я могу быть ёлкой, – это мой голос, не столь сильный, как у отца, но слышный не хуже.
  – Ёлочка-ёлочка, вот тебе "дождик"!
  – С наступающим!
  – Э, сперва проводить надо!
  – Заодно и согреемся!
  – А у меня свой, сам гнал, чистый, как слеза. А то было – купил мужик бутылку, в двенадцать часов открывает, а из неё…
  То ли на хохот, то ли на обещание "Увезу тебя я в тундру" вернулся водитель, послушал, удивился, от удивления открыл двери – и удивлённая толпа весело заполнила салон сверхплотной упаковкой. Сидящие приняли на колени чужих детей и чужие кошёлки. Дышали и смеялись по очереди: эти выдохнули – те вдохнули. Кто-то выходил, кто-то входил – и вошедшие, удивившись, с энтузиазмом вливались в стихию праздника.
  Мы успели. Хозяева, с пятью наполненными бокалами, ждали в прихожей; под бой курантов нам сунули шампанское, мы встретили Новый Год, облобызались троекратно и принялись стаскивать с себя шубы и сапоги.
  Из автобуса смех растёкся по буеракам и бетонным коробкам Троещины, свистел в трубах, светился в окнах, сидел с нами за снятой с петель, положенной на вязанки книг и уставленной остывшими яствами комнатной дверью, вился табачным дымом на лестничных площадках, с компаниями новосёлов бродил по этажам, знакомя всех со всеми, плясал во дворах и с гиканьем съезжал на санках с заснеженных куч разрытой земли в полные снега ямы.
  Может быть, он до сих пор тлеет там, притаясь в кронах посаженных и повзрослевших деревьев, и иногда передаётся кому-нибудь воздушным путём.