Рассказ… не могу сказать, что понравился. Основа у него есть, конечно, идея сочетания музыки и врачевания и извращение этой целительной силы в угнетающую, казнящую — это хорошо, интересно.
Но сам рассказ довольно скомканный, поспешный и построен в основном на недосказанностях и догадках. То есть, чувственному восприятию просторно, а конкретику читатель, мол, сам додумывай. И это с одной стороны обедняет, но с другой — как-бы маскирует недостатки, позволяет вам, как автору, ограничиться интересным и интригующим фантдопом, но при этом не развивать интересный и интригующий сюжет, а ограничиться простой схемой-заготовкй, в общем-то и не особо оригинальной.
Смотрите, что имеем: учитель среди прочих своих учеников готовит одного, особо талантливого, имея ввиду заранее, что его можно использовать как суперплюс, так и как суперминус. Жизнь суперплюса принесет много пользы обществу, почет, уважение и личное счастье. Жизнь суперминуса лишит почета и уважения, обречет на несчастное существование, но обществу она тоже необходима. То есть, учитель заранее знает, что суперминусом кому-то быть, а значит, заранее обманывает кого-то из своих учеников.
Вы тут рассматриваете проблему, что плюс и минус приходят не из вне, что они уже живут внутри, и только вопрос собственных установок, чему дать воплотиться: тому ли, что навязывают извне или тому, чему сам хочешь.
Но можно коснуться и другой проблемы: остался ли учитель по-прежнему суперплюслм, подставляя своих учеников? Не стал ли он сам от этого уже минусом, и точно ли он сейчас лекарь, а не палач?
А можно еще одну проблему поднять: не лучше ли было ученице не жертвовать собой ради учителя, а самой стать учителем? Не было ли бы это честнее и в итоге — продуктивнее?
То есть, что я хочу сказать? Что сюжет, крепкий прописанный сюжет, мог бы сделать ваш рассказ многоплановым, затрагивающим множество смыслов. А то, что есть сейчас — бесспорно очень красиво, но требует называния смысла в лоб, что вы и делаете:
— Помнишь, почему для казни отказались использовать вербальную магию? — неожиданно спрашивает учитель. — Ведь словом тоже можно убить душу.
— Да, но лишь до тех пор, пока веришь говорящему. Когда исчезает вера в слова, они теряют свою магическую силу. А музыка, она… — я запинаюсь, и меня бросает в жар от очередной догадки.
— Поступай, как должно, девочка моя, — кивает мне учитель. — Это твоя работа.
Учитель не слышит музыку. Только пиццикато, но само по себе оно не опасно. Смычок не касается струн, и мелодия звучит только в моей голове.
Да, я даю учителю право выбора. Он сам подавил свою душу — и сам может ее излечить, если простит себя. И тогда другие палачи не сломают его. И он вернется к своим ученикам, и будет жить. Ради них. И ради меня.
— Да, но лишь до тех пор, пока веришь говорящему. Когда исчезает вера в слова, они теряют свою магическую силу. А музыка, она… — я запинаюсь, и меня бросает в жар от очередной догадки.
— Поступай, как должно, девочка моя, — кивает мне учитель. — Это твоя работа.
Да, я даю учителю право выбора. Он сам подавил свою душу — и сам может ее излечить, если простит себя. И тогда другие палачи не сломают его. И он вернется к своим ученикам, и будет жить. Ради них. И ради меня.