О «Чудовище». Так как отзывов много, я ответ напишу один на всех. Точнее, не то что прямо ответ, обзор. Правда, длинновато вышло, кому лень читать, там внизу картинки есть ещё, можно просто их посмотреть.)
Перво-наперво хочу сказать, что творчество на то и творчество, чтобы быть понятым и воспринятым всеми по-разному. Я всего лишь скажу, как сама воспринимаю своё творчество, что и как пыталась показать в нём. Если вы не всё видите и понимаете так, как я, это не ваша вина и не моя недоработка. Просто таково творчество.
Скрытый текстЯ, конечно, допустила некоторые оплошности, например, Тлис пару раз именуется как Тлин. Моя вина. Плохой, плохой автор.))
В каждом отзыве читатель или судья подмечал то в рассказе, на что не обратили внимания другие, но даже если собрать всё, кое-что остаётся упущенным. Больше всего, на мой взгляд, подметил Юханан. Сам стиль его отзыва навёл меня на мысль, что он посчитал автором «Чудовища» Мааэринна, в отзыве сквозила некоторая… нет, не фамильярность, конечно – но уверенность, что он обращается к человеку, которого знает лично. По крайней мере, мне так показалось.
Не отрицаю, что с уверенностью отнести рассказ к фэнтези нельзя. С другой стороны, жанр фэнтези достаточно широк и разнообразен сам по себе. Я сама не очень люблю прибегать к распространённым чертам фэнтези, поэтому создала в рассказе не фэнтези, но намёк на фэнтези, оставляя читателю простор для воображения. А подлинный жанр рассказа – аллегория.
Утрированная, конечно. Хотя… так ли она утрирована? Признаться, я не питаю иллюзий относительно того, что, будь такая ситуация реальна, люди бы не начали лопать друг друга. Некоторые люди, само собой, предпочли бы смерть, но мы даже за себя не можем поручиться, не то что за всех. Так что, в самом ли деле я сгущаю краски – вопрос открытый, и даже я сама не могу однозначно ответить. Как справедливо отметил Берман Евгений, история не о том, кто как себя поведёт и насколько реален риск каннибализма в подобной ситуации. История о падении человека в бездну, о торжестве зла и аморали. К слову, о теме. Разве не приветствуется широкая её трактовка? «Песнь аморали» я поняла не как гордость и гимн, а именно как победу зла над добром – победоносная песнь, если угодно, клич торжества. Что, собственно, отметила ещё Суэлинн: дружба и поддержка сменяются первобытным желанием сожрать друг друга. Я категорически не хотела показывать только аморальных людей или аморальные поступки, я пыталась показать путь. И низкий поклон Юханану, потому что он единственный, кто увидел и расписал этот путь по шагам трёх убийств. Причём все три убийства совершены ночью, в одинаковой манере и с одинаковой целью. Это подметил и Берман Евгений.
Теперь о героях. Среди героев есть два явно склоняющиеся в сторону добра или зла: Тлис и Хэйдес. Тлис выступает символом добра, эдаким Христом среди ребят. Возможности раскрыть его образ у меня, само собой, было мало, но я постаралась сделать всё, что было в моих силах: Тлис заботится о Лео изо всех сил, заступается за него, верит в спасение и выступает миротворцем в спорах. Его и убивают первым. Что тоже символично. Я, конечно, не смогла сделать из Тлиса явного Христа, убитым людьми, которых он учил любви, но постаралась написать его лучшим из мальчишек.
Хэйдес в свою очередь рисуется антагонистом Тлиса. И возможности для глубокого раскрытия его образа у меня тоже было немного. У него неуживчивый характер, скептический настрой, и он посягает на авторитет Фаллена. По правде сказать, на первых порах у меня было искушение сделать Хэйдеса циничным убийцей, но сама мысль была неприятна. Это означало бы, что я создам на сто процентов аморального персонажа, чего так хотела избежать. Хэйдес прежде всего – подросток, не старше шестнадцати. Он – духовно слабейший из всех, о чём говорят его перепалки с Фалленом и Тлисом – дерзостью Хэйдес пытается скрыть слабость и страх. Он первый поддался злу, но, совершив преступление, испугался того, что сделал, и начал отнекиваться, возможно, даже сам не мог поверить. Будь он циничным убийцей, то даже не стал бы отрицать того, что сделал. Это важно для понимания образа. Хэйдес – не окончательно испорченная сволочь, а просто парень, который оказался слишком слаб. Своими действиями он снял табу, и это предопределило его судьбу.
Фаллен же более сильный духовно, но всё же недостаточно, чтобы противостоять Чудовищу. Если вера Тлиса в спасение искренна, то Фаллен только старательно притворяется. И в этом корень его нравственного падения. Недостаток искренней веры. Когда табу было снято однажды, второе убийство не заставило себя ждать. Однако Фаллен всё же раскаялся в том, что сделал. Это неочевидно, потому что внутренняя трансформация героя произошла за кадром, и тем не менее это было. Среди отзывов прозвучал отличный вопрос: почему Фаллен никак не пытался защититься от Лео? Но никто не потрудился поискать на него ответ. Он не даётся напрямую в тексте, но не верю, что сама мысль не приходит. Он не сопротивлялся, не спрятал нож, не лёг подальше от Лео: Фаллен хотел умереть. И нетрудно понять почему: у не было ни веры, ни надежды, и он не был такой тварью, чтобы не чувствовать вину за свой поступок. Очень может быть, что он даже считал, будто своей смертью искупит преступление.
И наконец, Лео. Во-первых, его слепота – это не способ усложнить или упростить жизнь ему или мне. Сам герой – слепец, идущий через пустыню – образ-символ. Символ всего человечества и любого отдельно взятого человека. На его месте мог быть любой. В некотором смысле, мы все на его месте. Мы все слепо идём через жизнь, и мы все, как и Лео, дети в этом мире. У Лео мало фраз в основной части. Изначально было больше, но я вырезала все, кроме нескольких. Этим я надеялась усилить эффект его внутреннего монолога. Из всех ребят Лео больше всего схож с Фалленом. Но у Лео нет лидерских качеств, которые были у Фаллена, он слишком пассивен и только после второго убийства принимает первое собственное решение: не быть, как они. Которое у него выполнить не удаётся. Он так же слаб перед Чудовищем. Я не соглашусь с Юхананом, назвавшим Чудовище голодом и безумием. Это не голод и не безумие. Голод – только катализатор, а безумие – детище. Истинное Чудовище – это мы. В каждом из нас живёт Чудовище, мы все его с собой носим.
Но моё собственное отношение к этому вопросу выражается в последнем кульминационном и опять же символичном моменте – в прозрении Лео. Имеется ещё один очень важный штрих, который никто не заметил, а если заметил, не заострил на этом внимания. А ведь он едва ли не самый важный в рассказе. Каждый из героев придумывает оправдание своих действий. Хэйдес прямо сваливает всё на Чудовище, Фаллен говорит, что отмстил за Тлиса и обезопасил их с Лео, а Лео говорит себе, что Фаллен сам виноват, раз первым подал пример. И это одна из жутчайших напастей рода человеческого. Можно сказать: «Я убил его, чтобы отомстить за смерть друга!», а вот «Я убил его, чтобы съесть», — сказать вообще невозможно, даже себе. Но в момент прозрения все оправдания становятся неубедительными. Прозрел Лео не когда взялся за нож и даже не когда Фаллен умирал на его руках, а когда Лео уже наполовину разделал тело. Именно так он в полной мере видит весь ужас того, что совершил и что было совершено с другими. И недаром Лео упомянул о богах, говоря о своём прозрении. Я убеждена, что человек действительно может прозреть, даже пав в самый тёмный колодезь. С нами всегда есть божественная искра, как есть и Чудовище. Мы отмахиваемся от неё, пока можем. Но если прозрение всё же наступило, то человек сталкивается с самой страшной трагедией своей двойственной натуры. Он не может себя обмануть — только не после того, как он увидел голую истину своих поступков. Если бог и вмешивается, то только открывая нам глаза. А к самому суровому наказанию человека приговаривает не бог, а он сам. Так и поступил Лео.
Было высказано мнение, что неплохо было бы, чтобы кто-нибудь гордо ушёл в пустыню умирать, отказавшись от съедения товарища. Я понимаю желание видеть такого героя, его хочется ассоциировать с собой. И такой есть. Это Лео. Вы, конечно, скажете, что он сделал это слишком поздно. Тоже верно. Но это всегда происходит слишком поздно.
На образ пустыни Суньи меня вдохновила пустыня Гоби. Гоби всегда завораживала меня своей загадочностью. Большая часть Гоби не песчаная, а каменистая, что я перенесла и в Сунью. Гоби тоже прослыла проклятой и обросла множеством преданий, в ней тоже живёт некое чудовище, а точнее – таинственный гигантский червь олгой-хорхой, способный убивать на расстоянии. Я ещё помню жуть, которая меня пробирала, когда я слышала историю об этом черве. Но сам образ Чудовища я ассоциирую с сатаной, который искушал Христа в пустыне, и с Азазелем. Хотя я не делала прямых отсылок, Юханан всё же обратил внимание, чему я очень удивилась, потому что не ожидала, что кто-то увидит аналогию.
Изначально я даже планировала сделать эпиграфом несколько стихов из 13-ой главы Апокалипсиса, но потом передумала. Может, я ещё вернусь к этому.
Имена героев не имеют особого значения, но вот название пустыни я подбирала тщательней. «Сунья» в переводе с санскрита означает «пустота» или «ничто», оно при этом однокоренное со словами «бессмысленность» и «тщеславие».
Не раз в отзывах упоминался Кинг, хотя я довольно плохо знакома с его творчеством, не любительница. А вот связь с другим известным произведением никто не углядел. На рассказ в значительной степени повлияли впечатления от романа Уильяма Голдинга «Повелитель мух». При близком рассмотрении намёк на Голдинга заметен явно: герои – молодые ребята, не такие юные, как у Голдинга, но тоже по большому счёту ещё дети; у Голдинга тоже фигурирует некий «Зверь» на острове, который в итоге оказался в самих детях. Я, как и Голдинг, доказываю, что зло – неотъемлемая часть человеческой натуры, но я считаю и добро не менее неотъемлемым. Не думаю, что человек безнадёжно порочен. Человек просто слаб. На вопрос, где же бог был всё это время, я скажу, что бог был в них, вместе с Чудовищем. Но бог проиграл сатане эту битву. Однако Лео прозрел. Может, богу ещё светит реванш?
Конечно, ни сюжет, ни идея далеко не новы. Так же, как и тема каннибализма, так же, как и образ монстра, живущего внутри человека. Ну что тут скажешь? Я сама оригинальность.)) Приём аллегории тоже один из самых популярных. Но я люблю аллегории и образы-символы, они рождают ассоциации, а это именно то, что мне нужно. Я вовсе не рассчитывала, что вся символика рассказа будет видна всем с первого прочтения, да это и не нужно было мне. Единственное, к чему я стремилась – это оставить впечатление. Из впечатления происходят размышления, из размышлений – выводы, а это даже больше, чем можно хотеть.
В каждом отзыве читатель или судья подмечал то в рассказе, на что не обратили внимания другие, но даже если собрать всё, кое-что остаётся упущенным. Больше всего, на мой взгляд, подметил Юханан. Сам стиль его отзыва навёл меня на мысль, что он посчитал автором «Чудовища» Мааэринна, в отзыве сквозила некоторая… нет, не фамильярность, конечно – но уверенность, что он обращается к человеку, которого знает лично. По крайней мере, мне так показалось.
Не отрицаю, что с уверенностью отнести рассказ к фэнтези нельзя. С другой стороны, жанр фэнтези достаточно широк и разнообразен сам по себе. Я сама не очень люблю прибегать к распространённым чертам фэнтези, поэтому создала в рассказе не фэнтези, но намёк на фэнтези, оставляя читателю простор для воображения. А подлинный жанр рассказа – аллегория.
Утрированная, конечно. Хотя… так ли она утрирована? Признаться, я не питаю иллюзий относительно того, что, будь такая ситуация реальна, люди бы не начали лопать друг друга. Некоторые люди, само собой, предпочли бы смерть, но мы даже за себя не можем поручиться, не то что за всех. Так что, в самом ли деле я сгущаю краски – вопрос открытый, и даже я сама не могу однозначно ответить. Как справедливо отметил Берман Евгений, история не о том, кто как себя поведёт и насколько реален риск каннибализма в подобной ситуации. История о падении человека в бездну, о торжестве зла и аморали. К слову, о теме. Разве не приветствуется широкая её трактовка? «Песнь аморали» я поняла не как гордость и гимн, а именно как победу зла над добром – победоносная песнь, если угодно, клич торжества. Что, собственно, отметила ещё Суэлинн: дружба и поддержка сменяются первобытным желанием сожрать друг друга. Я категорически не хотела показывать только аморальных людей или аморальные поступки, я пыталась показать путь. И низкий поклон Юханану, потому что он единственный, кто увидел и расписал этот путь по шагам трёх убийств. Причём все три убийства совершены ночью, в одинаковой манере и с одинаковой целью. Это подметил и Берман Евгений.
Теперь о героях. Среди героев есть два явно склоняющиеся в сторону добра или зла: Тлис и Хэйдес. Тлис выступает символом добра, эдаким Христом среди ребят. Возможности раскрыть его образ у меня, само собой, было мало, но я постаралась сделать всё, что было в моих силах: Тлис заботится о Лео изо всех сил, заступается за него, верит в спасение и выступает миротворцем в спорах. Его и убивают первым. Что тоже символично. Я, конечно, не смогла сделать из Тлиса явного Христа, убитым людьми, которых он учил любви, но постаралась написать его лучшим из мальчишек.
Хэйдес в свою очередь рисуется антагонистом Тлиса. И возможности для глубокого раскрытия его образа у меня тоже было немного. У него неуживчивый характер, скептический настрой, и он посягает на авторитет Фаллена. По правде сказать, на первых порах у меня было искушение сделать Хэйдеса циничным убийцей, но сама мысль была неприятна. Это означало бы, что я создам на сто процентов аморального персонажа, чего так хотела избежать. Хэйдес прежде всего – подросток, не старше шестнадцати. Он – духовно слабейший из всех, о чём говорят его перепалки с Фалленом и Тлисом – дерзостью Хэйдес пытается скрыть слабость и страх. Он первый поддался злу, но, совершив преступление, испугался того, что сделал, и начал отнекиваться, возможно, даже сам не мог поверить. Будь он циничным убийцей, то даже не стал бы отрицать того, что сделал. Это важно для понимания образа. Хэйдес – не окончательно испорченная сволочь, а просто парень, который оказался слишком слаб. Своими действиями он снял табу, и это предопределило его судьбу.
Фаллен же более сильный духовно, но всё же недостаточно, чтобы противостоять Чудовищу. Если вера Тлиса в спасение искренна, то Фаллен только старательно притворяется. И в этом корень его нравственного падения. Недостаток искренней веры. Когда табу было снято однажды, второе убийство не заставило себя ждать. Однако Фаллен всё же раскаялся в том, что сделал. Это неочевидно, потому что внутренняя трансформация героя произошла за кадром, и тем не менее это было. Среди отзывов прозвучал отличный вопрос: почему Фаллен никак не пытался защититься от Лео? Но никто не потрудился поискать на него ответ. Он не даётся напрямую в тексте, но не верю, что сама мысль не приходит. Он не сопротивлялся, не спрятал нож, не лёг подальше от Лео: Фаллен хотел умереть. И нетрудно понять почему: у не было ни веры, ни надежды, и он не был такой тварью, чтобы не чувствовать вину за свой поступок. Очень может быть, что он даже считал, будто своей смертью искупит преступление.
И наконец, Лео. Во-первых, его слепота – это не способ усложнить или упростить жизнь ему или мне. Сам герой – слепец, идущий через пустыню – образ-символ. Символ всего человечества и любого отдельно взятого человека. На его месте мог быть любой. В некотором смысле, мы все на его месте. Мы все слепо идём через жизнь, и мы все, как и Лео, дети в этом мире. У Лео мало фраз в основной части. Изначально было больше, но я вырезала все, кроме нескольких. Этим я надеялась усилить эффект его внутреннего монолога. Из всех ребят Лео больше всего схож с Фалленом. Но у Лео нет лидерских качеств, которые были у Фаллена, он слишком пассивен и только после второго убийства принимает первое собственное решение: не быть, как они. Которое у него выполнить не удаётся. Он так же слаб перед Чудовищем. Я не соглашусь с Юхананом, назвавшим Чудовище голодом и безумием. Это не голод и не безумие. Голод – только катализатор, а безумие – детище. Истинное Чудовище – это мы. В каждом из нас живёт Чудовище, мы все его с собой носим.
Но моё собственное отношение к этому вопросу выражается в последнем кульминационном и опять же символичном моменте – в прозрении Лео. Имеется ещё один очень важный штрих, который никто не заметил, а если заметил, не заострил на этом внимания. А ведь он едва ли не самый важный в рассказе. Каждый из героев придумывает оправдание своих действий. Хэйдес прямо сваливает всё на Чудовище, Фаллен говорит, что отмстил за Тлиса и обезопасил их с Лео, а Лео говорит себе, что Фаллен сам виноват, раз первым подал пример. И это одна из жутчайших напастей рода человеческого. Можно сказать: «Я убил его, чтобы отомстить за смерть друга!», а вот «Я убил его, чтобы съесть», — сказать вообще невозможно, даже себе. Но в момент прозрения все оправдания становятся неубедительными. Прозрел Лео не когда взялся за нож и даже не когда Фаллен умирал на его руках, а когда Лео уже наполовину разделал тело. Именно так он в полной мере видит весь ужас того, что совершил и что было совершено с другими. И недаром Лео упомянул о богах, говоря о своём прозрении. Я убеждена, что человек действительно может прозреть, даже пав в самый тёмный колодезь. С нами всегда есть божественная искра, как есть и Чудовище. Мы отмахиваемся от неё, пока можем. Но если прозрение всё же наступило, то человек сталкивается с самой страшной трагедией своей двойственной натуры. Он не может себя обмануть — только не после того, как он увидел голую истину своих поступков. Если бог и вмешивается, то только открывая нам глаза. А к самому суровому наказанию человека приговаривает не бог, а он сам. Так и поступил Лео.
Было высказано мнение, что неплохо было бы, чтобы кто-нибудь гордо ушёл в пустыню умирать, отказавшись от съедения товарища. Я понимаю желание видеть такого героя, его хочется ассоциировать с собой. И такой есть. Это Лео. Вы, конечно, скажете, что он сделал это слишком поздно. Тоже верно. Но это всегда происходит слишком поздно.
На образ пустыни Суньи меня вдохновила пустыня Гоби. Гоби всегда завораживала меня своей загадочностью. Большая часть Гоби не песчаная, а каменистая, что я перенесла и в Сунью. Гоби тоже прослыла проклятой и обросла множеством преданий, в ней тоже живёт некое чудовище, а точнее – таинственный гигантский червь олгой-хорхой, способный убивать на расстоянии. Я ещё помню жуть, которая меня пробирала, когда я слышала историю об этом черве. Но сам образ Чудовища я ассоциирую с сатаной, который искушал Христа в пустыне, и с Азазелем. Хотя я не делала прямых отсылок, Юханан всё же обратил внимание, чему я очень удивилась, потому что не ожидала, что кто-то увидит аналогию.
Изначально я даже планировала сделать эпиграфом несколько стихов из 13-ой главы Апокалипсиса, но потом передумала. Может, я ещё вернусь к этому.
Имена героев не имеют особого значения, но вот название пустыни я подбирала тщательней. «Сунья» в переводе с санскрита означает «пустота» или «ничто», оно при этом однокоренное со словами «бессмысленность» и «тщеславие».
Не раз в отзывах упоминался Кинг, хотя я довольно плохо знакома с его творчеством, не любительница. А вот связь с другим известным произведением никто не углядел. На рассказ в значительной степени повлияли впечатления от романа Уильяма Голдинга «Повелитель мух». При близком рассмотрении намёк на Голдинга заметен явно: герои – молодые ребята, не такие юные, как у Голдинга, но тоже по большому счёту ещё дети; у Голдинга тоже фигурирует некий «Зверь» на острове, который в итоге оказался в самих детях. Я, как и Голдинг, доказываю, что зло – неотъемлемая часть человеческой натуры, но я считаю и добро не менее неотъемлемым. Не думаю, что человек безнадёжно порочен. Человек просто слаб. На вопрос, где же бог был всё это время, я скажу, что бог был в них, вместе с Чудовищем. Но бог проиграл сатане эту битву. Однако Лео прозрел. Может, богу ещё светит реванш?
Конечно, ни сюжет, ни идея далеко не новы. Так же, как и тема каннибализма, так же, как и образ монстра, живущего внутри человека. Ну что тут скажешь? Я сама оригинальность.)) Приём аллегории тоже один из самых популярных. Но я люблю аллегории и образы-символы, они рождают ассоциации, а это именно то, что мне нужно. Я вовсе не рассчитывала, что вся символика рассказа будет видна всем с первого прочтения, да это и не нужно было мне. Единственное, к чему я стремилась – это оставить впечатление. Из впечатления происходят размышления, из размышлений – выводы, а это даже больше, чем можно хотеть.