Салфетки-334. 2 тур

Победитель

94 года это вам не фунт изюма. Сегодня мой правнук Ронен уговорил меня впервые пойти на праздник в город. Обещал приехать из части в парадной форме, и отвезти на набережную. Да-да, у нас в Хайфе уже 5 лет официально празднуют 9 мая, но как-то я до сих пор так и не ходил на парад наших ветеранов. Может потому, что большая часть моих медалей совсем непохожа на те, которые украшают грудь остальных. А может потому, что с 1973, с войны судного дня, я больше ничего не праздную…

Первую награду получил сразу после второй мировой. Я, сын Ривки и Йосефа, убитых фашистами в яме, близ нашего родного Мозыря, попал в партизанский отряд. Совсем мальчишкой еще, неистово мстил проклятым убийцам, за моих родителей, за сестру и маленького братишку. В редкие спокойные ночи я мечтал, как осуществлю мечту своих мамы и папы, построить наш, еврейский дом в Эрец Исраэль. Там, где мы будем настоящими хозяевами.

Время шло, и мой отряд, вместе с Советской армией, докатился до Чехословакии, где командующий наградил меня, среди прочих, партизанской медалью. Счастья от победы меж тем не было. Миллионы нацистов продолжали бродить по земле как ни в чем не бывало. Души родных стонали из могил. Невыносимо было думать, что фашисты останутся жить, а мы просто вернемся домой. Присоединившись к группе евреев мстителей, я взялся убивать бывших солдат Вермахта. К сожалению, долго этим заниматься не пришлось, поскольку преследуя одну из жертв, я попался британскому военному патрулю. Так я оказался в лагере для перемещенных лиц, где познакомился с группой сионистов, собиравшихся перебраться в Палестину. Именно там я узнал, что еврейское национальное самоуправление готовиться объявить независимость. Моя душа впервые за долгие годы возликовала! Возможно, я исполню мечту родителей…

… но не сразу. По дороге в Палестину, британцы остановили наш ветхий пароход. Мы просидели долгие три года в концлагере на Кипре. Лишь в 1948 году, когда стало известно о становлении Израиля, английский комендант нехотя отпустил нас, и мы, полуголодные, драные, тощие, но свободные причалили к израильскому берегу, откуда сразу пошли в бой. Войскам нашей новой страны критически не хватало бойцов. Я как человек с партизанским опытом, был отправлен проводить грузы по лесным дорогам в блокированный Иерусалим. Так у меня появилась вторая медаль.

Бои закончились, и страна зажила спокойно. Женившись на прекрасной девушке, я стал отцом чудесного сынишки Йоси.

Но долго быть на гражданке не пришлось. В 1956 новая мобилизация, и я вновь прорываюсь с боями. На этот раз на Синайском полуострове. Оттуда и третья планка на груди.

Последняя награда с Шестидневной войны. Тогда, летом 67 года я снова шел на фронт, но в это раз уже не один. Йоси, мой повзрослевший сын, с первого дня сражался с египтянами на юге, под командованием генерала Шарона, а нас резервистов, бросили против сирийцев на север. Была одержана победа, но моя жена провела пять кошмарных дней.

Армия более не нуждалась во мне, но война не оставляла мою семью. Йоси остался в армии офицером танковых войск. Мы с матерью умоляли его не делать этого, но он мечтал о карьере военного…

… он не вернулся. Он весело попрощался с нами и велел следить за своими. Опекать его милую Нэту и маленького сынишку, пока он не вернется. Но он не смог. Проклятая война судного дня унесла его у меня. Снова враги убивали моих родных…

Ронен только что перезвонил и попросил прощения: он не сможет пойти со мной на парад. После очередного обстрела, в их части отменили отпуска и направили готовиться ко входу в Газу.

Мне 94, и я снова на войне…

Память

Когда мама затевает генеральную уборку, папа сбегает во двор — выбивать ковер. Бабушка тихо сидит на кухне, а десятилетняя Лиза убирает свои игрушки и книжки.

В коридоре стояло два мешка один для помощи бедным людям, другой для мусора.

Если в первый мешок, мама бросала Лизины вещи, из которых она выросла, то во второй обычно папины журналы, и бабушкины вырезки из газет, календарики.

Бабушка Ира, папина мама, все молча терпела, но кажется не сегодня.

— Не смей выбрасывать это фото! — услышала девочка бабушкин возмущенный возглас.

— Какое фото? Это огрызок какой-то, — возмущалась мама.

— Это единственный снимок, бабушки и дедушки, уцелевший после пожара.

— Дичь какая-то, — мама сдалась, так поняла Лиза. Дождавшись, когда мама уйдет убирать балкон, девочка на цыпочках прошла на кухню.

Баба Ира сидела за столом и тяжело вздыхала. Перед ней на столе лежал небольшой кусочек, с обгорелыми краями. Лиза подошла поближе и разглядела часть лица девушки и парня в пилотке со звездой.

— Бабуля, это твои бабушка и дедушка? Такие молодые?

— Да. Это в 1942 году, дед Карпуша тогда артиллерийское училище заканчивал, баба Маша, на курсах медсестер училась. Война была.

— С фашистами? — уточнила Лиза.

— С ними, — баба Ира опять тяжело вздохнула. — Это все, что спасти удалось после пожара в доме, в деревне. Тебя тогда еще не было. И папы твоего тоже.

И баба Ира заплакала. Смотреть на это было так больно, словно Лиза плакала сама.

Девочка обняла бабушку и сказала:

— Баба, не плачь. А хочешь, мы это фото дорисуем, будет, как было.

— Как было? — улыбнулась сквозь слёзы бабушка.

Лиза принесла свой альбом для рисования, цветные карандаши. Сначала на чистый лист она приклеила кусочек фото. А потом вместе с бабушкой они нарисовали Лизиных прадедушку и прабабушку.

— А почему у него погон не было со звездами? — спрашивала внучка, разглядывая молодое лицо военного.

— Это в 1942 году было, тогда погон еще не было. Были петлицы, на воротнике и рукавах. Дед Карпуша, женился на бабе Маше, и ушел на фронт. Тем же летом на Курской дуге и погиб. А баба Маша, не успела на фронт, она мою маму ждала, беременная была.

Лиза аккуратно с помощью бабы Иры закрасила зеленым карандашом гимнастерку, нарисовала прабабушке, платье, как у мамы. А потом позади лавочки взрывы.

— Там война, смерть, — пояснила она бабушке.

— А здесь — мир, жизнь, — ответила та, показывая на сидящих, на лавочке влюбленных. — Спасибо, тебе внученька.

— Баба, ты ее к себе в пакет положи, там, где пенсия, — посоветовала девочка.

Когда папа пришел с улицы, Лиза показала рисунок, что у них с бабушкой Ирой получилось сделать из старого фото.

И конечно рассказала про то, что мама хотела выкинуть бабушкины вещи.

У папы с мамой вышла ссора. О чем они говорили, закрывшись в ванной. О чём слышно не было: Лиза с бабушкой сидели на балконе.

Потом папа пришел звать на ужин. Мама сидела за кухонным столом заплаканная. Она встала, когда бабушка вошла, и сказала:

— Ирина Владимировна, простите меня, я была неправа. Это не только ваша память, но и наша, особенно Лизина.

И все помирились. И это было здорово. А еще классно, что скоро 9 мая, День Победы! А потом еще немного и каникулы.

* * *

Весенний майский денёк. Люди спешат по своим делам, солнце по-матерински согревает молоденькие почки на деревьях, а юная пташка кружится в воздухе. Пролетает между деревьев в парке, проносится над зеленой травой и приземляется на подоконник деревянного домика на окраине. Без спроса заходит в кормушку, созданную из пакета молока и подвешенную на окно.

Вдоволь пообедав, пташка заглядывает вовнутрь дома, проведать хозяев. Перед окном письменный стол. Не усидчивый лохматый школьник старательно выводит надписи по клеткам тетради, а у него за спиной стоит мама и за всем этим наблюдает.

— Пиши «ответ», двоеточие. Сто… Сорок… два яблока. Да, правильно. Всё, молодец. Складывай всё в рюкзак.

В комнату забегает девочка, перед собой держит новенький конверт. Рыжие косички, пухлые щечки, на лице разбросаны веснушки.

— Мам, я принесла. Вот напечатанные фотки.

Мама берёт конверт, проверяет. Внутри два снимка, на которых запечатлено одно и то же. Фрагмент с неровными краями, от старой пожелтевшей фотографии военных лет. На том самом уцелевшем фото виднеются счастливые лица влюблённых — красивой девушки и молодого солдата.

— Вот красота. Теперь надо ножницами вот так вырезать эти фотографии и наклеить на бумагу. Потом нарисуете вокруг красивые пейзажи и отнесёте в школу. Будут все гордиться.

—– Мам, а зачем так сложно? Почему мы не приклеили само фото? Это же намного красивее бы было…

— Доча, это фото память. Ему почти восемьдесят лет. Мы должны помнить нашего дедушку и нашу бабушку. Ты думаешь, почему оно такое истерзанное всё? Потому что его плохо хранили? Ага, ещё чего… Твой дедушка это фото до самой смерти оберегал, ценил и защищал, потому что бабушку любил, и то тяжёлое время всегда помнил. Фото всего кусочек, уголок на нём обожжен, всё замято. Дед всю войну это фото в кармане на груди носил. Оно уберегло его и воспоминания тёплые о бабушке. Это не просто фото, это намного больше. Оно спасало дедушку… Он и в огне не горел, и в воде не тонул, и под тяжестью того времени выстоял. Вот какая любовь была, понимаешь?

— Круто. А у вас с папой тоже такая любовь?

— Да, дочка, такая же… Только чуть-чуть слабее. Само фото положи на место где взяла, в наш семейный альбом.

— Хорошо, мам. А я ещё стих придумала.

Через два часа на столе лежали два детских рисунка, с одинаковым содержанием, но разным фоном. Мама стояла у стола, не могла отвезти своих глаз. Улыбалась, вытирая выступившую слезу. Внизу рисунка красовалось четверостишие, аккуратно выведенное детской рукой, но с большим глубоким смыслом.

«Любовь у них крепка настолько,

Что не разрушить временем, огнём,

Не сбить войной, не выжечь подневольем.

На небе даже души их вдвоём...»

* * *

«Юрочке подарили карандаши. Целую коробку, двадцать четыре цвета! Пахнущие вкусной стружкой деревяшки с яркими, острыми грифелями зазывающе выглядывали из коробки с изображением парусника, будто спрашивали Юрочку, когда же, когда же мы уже начнём рисовать?

Юрочка знал, что обязательно станет художником. Знала и мама — она всегда это говорила, и ей нравились все-все его рисунки, и, конечно, они оба понимали, что именно мама подарит Юрочке на день рождения, так удивительно выпавший на начало мая.

За окном зацветали яблони; душисто пахло цветами и свежей травой. Ярко-голубое небо, казалось, было больше земли, и не плыло по его воздушной глади ни облачка. Из окна дул тёплый ветер; он ворошил листы бумаги на столе, но Юрочке это нравилось. Его рисунки будто оживали и порхали по собственной воле, а не это ли — тайная мечта любого художника?

Юрочка об этом, конечно, мечтал. Ещё мечтал о том, чтобы карандашами можно было раскрасить не только бумагу, но и небо, когда оно хмурое, и дерево, когда стоит бесснежная зима, и лица прохожих, попавших под ливень. Чтобы красками можно было выгнать злость и печаль…

Потому Юрочка рисовал. Листы быстро кончились; они всегда заканчивались до прихода мамы, и тогда Юра вспоминал, что он совсем не среди нарисованных елок и радуг, а на Земле, не менее красочной и очень живой.

Но сегодня, когда яблони пахли совсем по-особенному, лица у прохожих были печальны и радостны одновременно, Юрочка вдруг понял, что нужно рисовать ещё.

Бумага лежала на верхней полке.

Вскочив на стул, как на коня, он с закрытыми глазами вынул толстую, тяжелую пачку… Но вместо неё в руках оказался альбом. Большой, старый, с пахнущей книжной сладостью бумагой, он хранил фотографии совсем маленькой мамы и бабушки с дедушкой, о которых Юра слышал много потрясающих историй.

Одно его всегда печалило: фотографии были чёрно-белые. Юрочка не любил черно-белое. И черный карандаш в его наборах всегда оставался несточенным.

Юрочке казалось, бабушке с дедушкой, этим красивым людям на обгоревшем клочке монохромной фотографии, наверное, тоже не нравился черный.

… Когда мама пришла с работы, то не смогла сдержать удивленного вздоха. „Наверное, ей очень нравятся мои рисунки“, — подумал Юрочка, орудуя голубым карандашом.

— Юрочка! — мама подошла к столу, не обув даже тапочки, и всплеснула руками. — Юрочка, что же ты делаешь, зачем же ты в альбоме?..

— Я бабушке с дедушкой чистое небо рисую, — серьёзно ответил Юра. — Чтобы чёрного больше не было. И войны.»

С Днём Победы!