Салфетки - 299. ГОЛОСОВАНИЕ

Жители Мастерской, представляю 5 замечательных миниатюр, и каждая заслуживает внимания.

Пожалуйста, поддержите участников — проголосуйте за 3 миниатюры, которые, на ваш взгляд, самые лучшие. А так же, по возможности, пишите отзывы: отмечайте удачные моменты в работе (+), ну и не очень (-) — автору на заметку.

ПАМЯТКА УЧАСТНИКАМ: Вам обязательно нужно проголосовать. За себя голосовать нельзя.

ГОЛОСУЕМ ДО ВОСКРЕСЕНЬЯ — 21 октября 2018 г. до 19:00 по Москве.

___________________________________________________________________________________________________________________________________________  

1.

Ингвар был раздосадован. Ну как такое пережить? Разве возможно позабыть слова, сказанные в сердцах нареченной — любимой голубушкой. Знал ведь, что Фрония молода и глупа ещё, хоть и слывет первой красавицей на деревне. Надо же, заявила, что пойдет купаться. И это — в канун ночи Ивана Купалы!

Он уж с ней и по-хорошему:

— Неужели ты, родная, хочешь, чтобы тебя водяной в омут утащил? Или леший заморочил?

А она в ответ ногой топает, дуется, будто дитя малое, и твердит:

— Все равно пойду!

Ну точно хочет в объятия сладострастного водяного — глупая. Правду говорят: «волос долог, да ум короток».

— Да чем я-то хуже! – негодовал богатырь.

— Водяной, говорят, бусами из жемчугами одаривает, если у красавицы будет самый красивый венок из васильков.

Ну и что теперь богатырю на колени вставать перед глупой девчонкой? Да только не таков был Ингвар. Первый герой во всей округе, которого даже местные старейшины почитают. Не станет он удерживать силой то, что не хочет само ласково в руки ложиться.

— Ну ступай, раз решила, только знай — на помощь не зови, коль в беду попадешь!

И отправился богатырь извилистой да пыльной дорогой назад, прямиком к родной избе. Там как раз до озера рукой подать. Хоть и зол был, а в груди саднило — уж больно глубоко это заноза, Фрония, в сердце сидела. Решил он, в камышах притаится, да оттуда посмотреть за невестой. Ждал он да ждал до самых сумерок, глаз не смыкая, а Фронии все нет. Вот уже хороводы девки отводили, уже свечки зажгли и венки по воде пустили, песни печальные о любви затянули, а краса его так и не появлялась. Не по себе стало богатырю. Даже смех русалочий стал мерещится, да больно с фрониным схожий.

И решил богатырь к родителям невесты податься. Приходит на окраину к дому голубушки, сам не свой. Сердце колотится, из груди выскакивает. Вдруг видит в открытом окне его зазноба тесто сдобное на столе рубленном месит, носом шмыгает да слезы горькие ладошкой вытирает — не пустили родители дочь глупую на поляну.

Снял Ингвар ножны да присел рядом на лавку длинную около избы. Налил себе из кувшина глиняного медовухи и решил: ни шагу отсюда не сделает этой ночью — а то кто знает этих водяных и леших!

2.

Рыбалка

— Слыхал? Третьего дня, в Зареченке, трое рыбаков преставились. На берегу их нашли. Не иначе, нечисть шалит.

— Ха! Ты больше слушай, что бабы друг дружке в уши вдувают, — Макар пренебрежительно махнул рукой,

— Небось, дурень какой рябиновки надулся, в реку упал, да и утоп к демонам, а раздули-то…

— То мне сынок мельника ихнего сказывал.

— А хоть и так, — Макар фыркнул, — Мужики, порой, хуже баб. А уж зареченские-то… Нечисть в наших краях еще при прадедах повыбили. С чего бы им сейчас-то появиться?

— А с того! — не успокаивался Сенька, — С того, что князь наш походом в Темнолесье пошел. Вот и бегут они в нашу сторону.

— Да если б они сюда бежали, тут бы уже ни единого человека живого не осталось! Или не знаешь, что в Нариканском уделе пять лет назад творилось? Один вомпер четыре деревни начисто перебил. А тут что? Нет уж, — Макар рубанул воздух ладонью, — как хочешь, а только враки это.

Сенька решил не возражать. Солнце уходило за лес, рыбалка не ладилась.

— Ну что, свёртываемся? — спросил Макар.

Сенька открыл было рот, как из камышей раздался шум, плеск и какая-то непонятная возня.

— Бобры, чтоль? — приятели внимательно вгляделись в камыши.

— Пойду, гляну, — объявил Макар.

— Не ходи, — Сенька ухватил приятеля за плечо, — а вдуг там…

— Ты опять? — Макар сбросил чужую руку с плеча, — Вот же ж мужик нынче пошел…

Бурчание удалялось в камышах, пока не затихло окончательно. Сенька напряженно всматривался в заросли. Вечер вступал в свои права. Приятеля не было. «Надо искать», — подумал Сенька, однако решиться было не так-то просто. Выждав еще немного, рыбак всё же заставил себя подойти к камышам:

— Макар, демоны твою душу! Куда делся-то?!

Заросли молчали, и, окликнув пропавшего ещё несколько раз, Сенька развернулся, и рванул в сторону деревни. Он поднимет мужиков, они возьмут факелы да топоры, и прочешут ставшие вдруг враждебными камыши. Лучше прослыть трусом, чем стать покойником…

— Убёг! Вот ведь! — с досадой воскликнула миловидная девушка, выглядывая из тех самых зарослей, куда пару минут назад всматривался рыбак, — Говорила же, надо было выйти.

— А если бы увидел кто? Повелитель и Высшие подойдут не раньше, чем через пару недель, а без них нам худо придётся, — другая девушка, стоящая над безжизненным телом, тяжело вздохнула.

— Приказ был таиться до подхода основных сил. Уходим, — бросила третья.

Русалки вошли в воду и быстро поплыли вниз по течению. Скоро, очень скоро в эти края придёт Повелитель, и людишки заплатят страшную цену за проделки своего князя! Скоро…

3.

На закате Витольд вышел к заброшенному хутору мельника. Жернова замшели, но лопасти все еще уныло шлепали по воде. Он сбросил с плеч котомку и огляделся. Дом и амбары заросли жалицей по самые крыши. Стропила местами прогнулись, надломленные тяжестью зимних сугробов и теперь крыши походили на хребты чешуйчатых чудовищ. Вот тебе и сказочные драконы. Витольд достал этюдник и принялся за работу.

— Ты чьих будешь?

Витольд обернулся на хриплый голос. Парень в нарядной свитке с вышивкой, в плисовых штанах и щегольских полусапожках, стоял у Витольда за спиной и безучастно наблюдал за ним.

— А? Я-то? Да вот путешествую, картины пишу.

— Малюешь? А я вот зябну… Погреться бы.

Витольд взглянул на почти завершенный этюд. Свет ушел вместе с солнцем, но долгие летние сумерки еще освещали все довольно ясно.

— Так возьми в котомке серники. Разведем костер, поужинаем.

— Хворосту наломаю.

Витольд развел костер и укрепил рогатины. Огляделся, а парень тут же подал длинную перекладину.

— На, батин шесток, сколь лет тут валялся, а не сгнил еще.

Витольд подвесил котелок над костром. Парень присел напротив и замер. Тепло от костра веяло в его сторону, как полупрозрачное марево. Ночь теплая, даже вода в реке как парное молоко, с чего бы парню зябнуть накануне Ивана Купалы?

— Сейчас поешь горячего, согреешься.

— Не могу, — вдруг тоскливо признался парень, — Пора мне. Зовут…

В реке плеснула хвостом большая рыбина. Витольд глазом моргнуть не успел, а его собеседника и след простыл.

За мельницей над запрудой серебром раскатился смех. Девичьи голоса начали напевную перекличку.

— Ко мне, Ольгерд, сегодня ко мне!

— Нет, ко мне!

— А то ко мне!

Ужин подождет, решил художник.

Три красавицы окружили зябкого кавалера. Ну чтоб им! Пусть и его примут в свой круг. Витольд шел к запруде по росным травам и вдруг как уперся в невидимую стену.

— Скинь крест с гайтана, и ты пройдешь, — улыбнулась ему черноглазая красавица.

— Чур меня! – ахнул Витольд и почувствовал озноб в теплую купальскую ночь.

До белого света стоял он, не в своей воле, и не в силах сдвинуться с места. Стоял и слушал русалочий серебряный смех, и смотрел как терзали бедного парня. Утешало, что парень давно уж не был в мире живых.

Перед рассветом вновь плеснула в реке крупная рыбина и черноглазая русалка пояснила Витольду:

— Сын мельника. Многих девушек сгубил. Не жалей о нем.

Солнце рассеяло морок, и Витольд смог вернуться к своему этюднику и застывшему в котелке кулешу. Не глядя на снедь, он тут же принялся наносить на новый картон свое ночное виденье.

4.

Стояла холодная, лунная ночь. По-хорошему никому не стоило в такое время находиться в пути, но близость родной деревни так будоражила Дубыню, что он никак не мог ждать до утра. Как не убеждал его Орлик, все без толку.

— Ну кто в ночь-то выезжает? Заплутаем же, пропадем. — укорял Дубыню товарищ.

— Да тут до Рябинок рукой подать. Смотри, какая луна светит. Поехали. Неужто не хочешь Нежану увидеть?

По Нежане Орлик скучал, так что пришлось согласиться. Шутка ли, семь лет дома не ночевать, жены не видеть. Друзья взяли свои котомки и тронулись в путь.

По началу, было жутковато идти в тишине, едва различая траву под ногами, но Дубыня уже мысленно пробовал пироги бабы Мани и делился с сестрами рассказами о суровой войне на службе у князя.

— Вот ты, что первым делом сделаешь, когда в родной дом зайдешь? – спросил он Орлика.

— К Нежане пойду. А потом к сыну. Когда уходил, он совсем кроха был, небось, сейчас уже богатырь вырос.

— А знаешь, что я сделаю? — размечтался Дубыня. — Я тихо так к избе Преславы подойду, и в окно постучусь. Знаешь, как она обрадуется?

— Думаешь, она тебя дождалась? Красна девка была, что ей семь лет тебя, дурня, ждать?

— Конечно дождалась. — ничуть не смутился Дубыня. — Преслава зря слов на ветер не бросает.

Внезапно в кустах, чуть поодаль от дороги, послышался женский крик. Друзья осторожно переглянулись, но голос звучал так жалобно, что они все-таки решили посмотреть, в чем дело.

Как оказалась, кричала девушка, сидевшая рядом с подругой по ту сторону зарослей. Первая держалась за лодыжку и корчила лицо от боли. Вторая старательно смотрела в землю. Орлик наклонился к пострадавшей и ласково спросил:

— Что, ногу подвернула?

Стоило только ему заговорить, как первая девица сразу схватила его за руку и принялась щекотать. Орлик зашелся в приступе смеха. Дубыня кинулся, было, ему на помощь, но на его пути встала вторая девушка.

Она откинула темные волосы с лица, и Дубыня застыл на месте. Казалось, прошла целая вечность. Затем подруга схватила щекотунью за руку и утащила прочь в тьму леса.

Молча, товарищи выбрались обратно на дорогу. Дубыня шел особенно мрачный, словно это его чуть не погубила крикливая красавица.

— Ты-то чего сник? Ведь ушли же русалки, ты ведь ей крест показал, да? Тот, что Преслава подарила? Как до Рябинок доберемся, поблагодарить не забудь, что жизнь нам спасла.

— Нету больше Преславы. — печально ответил Дубыня. — Не дождалась.

Перед глазами все еще стоял образ невесты в погребальном платье.

5.

Малыш не плакал. Лежал, смотрел на меня. Тихо всхлипывала рядом его мать.

Ну, что с тобой, маленький? Я провела ладонью от головы к ногам. Фу, жуть какая. В груди клубилась тьма, сквозь нее прорывались багровые отблески боли.

Потянула ее на себя. Налились тяжестью руки, накрыла волна слабости, задрожали колени. Отступила назад и опустилась на подставленный Исой табурет. Ребенок зарыдал. Тихий голос быстро набирал силу, в висках застучало.

— Он… Чего он?.. – женщина растерянно смотрела на меня, прижимая сына к груди.

— Все хорошо. Здоров. Есть просит.

— Я сейчас… – она принялась разматывать платок, освобождая грудь.

— Иса – оглянулась на помощницу.

Та подхватила меня под локоть, помогая встать. Во дворе схватила большой ковш, полила на руки. Мутная вода текла на песчаную лыску у забора. Здесь много лет не будут расти даже сорняки.

Нет, мало. Стало легче, но болезнь еще сидела во мне, цеплялась, не хотела уходить. Значит, пойду к реке.

***

Села на любимый камень, опустив ноги в воду. Солнца уже нет, но даже в темной воде виднелись черные разводы. Река вымывала тьму, забирала себе, растворяла.

— Вечером я умру, меня никто не остановит. Даже звезды не смогут, даже ты… – звонкий голос выводил печальную мелодию, разносящуюся далеко вокруг.

Рядом плеснуло, над водой приподнялась девичья головка.

— Юна, так и знала, что это ты воду мутишь.

— И я тебе рада, Ола. Давно не виделись.

— Так возвращайся. Мы скучаем.

Я вздохнула. И правда, устала от чужой боли. Еще год-два – и уйду. Иса почти готова, заменит меня. Она молодая, долго протянет. Меня вот почти на тридцать лет хватило.

— Скоро. Подождите немного. А что за песню я слышала?

— У нас новенькая. – Ола улыбнулась. Оперлась о камень руками и через миг уселась рядом. Чешуйки медленно растворились на коже, сменившись просторным белым платьем. – Три дня, как пришла. Вот, тоскует.

— Жених? – у нас у всех похожие истории.

— Жених… Да глупость ее. Изменил он, видите ли! – Ола некрасиво скривилась. – Утопилась, теперь жалеет. А что жалеть-то, а? У нас весело!

Она снова соскользнула в воду, махнула серебристым хвостом, ушла на глубину.

Да, боги нас не прощают. Не дают забвения и покоя. Мы все помним. Кто-то злится на судьбу и мстит живым, кто-то смирился и старается забыться в веселье. Кто-то, как я и Иса, идет к людям, живет возле них. Мы лучшие целители, нас ценят. Я уходила на берег уже три раза, но всегда возвращалась в реку.

Чем-то все закончится. И для меня тоже. А пока пытаюсь понять – зачем богам нужны мы, русалки?