Битвы на салфетках №182. Второй тур. Голосование.

№1

Унылая келья давила, словно пыталась задушить в каменном нутре. Из арочного окна сочился бледный свет, не разгонявший сумрак в углах. За столом сидел старец с волнистой седой бородой, в рясе и клобуке. Узловатые руки, коричневые и сухие как пергамент страниц раскрытой перед ними книги. Взглянул и будто прожёг насквозь льдистыми прозрачными глазами.

— Что вас привело в нашу обитель? — спросил тихо, но властно.

— Вы знаете что, — без всяких экивоков, грубо бросил я. — Хочу пообщаться с сыном. Я знаю, что он у вас.

— Он не вернётся к вам, — настоятель выпрямился, даже не прикоснувшись к высокой спинке стула. — Отрёкся от всего, что связывало его с этим миром…

Как заставить упрямого сморчка отдать мне сына? Когда пять лет назад один из моих конкурентов нанял бандитов, которые похитили Андрея, я не пошёл в полицию. Нет! Я выплатил весь выкуп до копейки, а потом вычислил посягнувшего на моего сына мерзавца, и жёстко посчитался с ним. Ничто мне не указ — ни человеческие законы, ни божьи.

— Давайте договоримся! — не выдержал я. — Сколько вы хотите на ремонт монастыря? Ну, или лично вам? Вы знаете, я — человек не бедный.

Старик лишь скорбно покачал головой.

— Это не поможет. Андрей больше не принадлежит вам. У него своя дорога, у вас — своя. Тот, кто ради Бога отрекается от мира и вступает в иночество, становится на путь духовной жизни осознанно и безвозвратно.

— Дайте мне поговорить с ним. Только поговорить! Клянусь, не буду уговаривать его. Лишь пойму, что с ним всё хорошо.

— Мы не препятствуем нашим братьям общаться с родственниками. У нас не тюрьма. Но Андрей сам не хочет этого.

Так ничего не добившись, я вышел из кельи и прошёлся по коридору. Мимо серыми тенями скользили обитатели монастыря. И я пристально вглядывался в лицо каждого, надеясь на удачу. Но тщетно. Быстро спустился по щербатым ступенькам крыльца, миновал истёртые каменные плиты двора с торчащими тут и там пучками пожухлой травы и зашёл в церковь. И здесь пусто. Падающий из окон свет яростно раззолотил иконостас с тёмными ликами святых. Я взял у монаха, стоящего у входа, пару свечей и сделал шаг к иконе Божьей матери. Мудрые и печальные глаза вдруг заглянули в душу так глубоко, что вытряхнули оттуда всю муть, копившуюся годами. Ноги ослабели, и слезы, которые я так долго сдерживал и никогда не показывал на людях, задушили болью и отчаяньем от невозможности ничего вернуть назад. К той точке, где мы разошлись с сыном навсегда.

№2

Странник ночи

Рука, не торопясь, вывела первую строчку, и я задумался. Сегодня решил описать один эпизод из моей жизни. Итак…

Прекрасно помню, как в наше жилище зашёл незнакомый мужчина. Увидев нас, он начал странно вести себя: ласкал меня и с сожалением приговаривал: «Жаль ты не тот ребёнок, которого я ищу».

Спустя много лет, когда я спрашивал у матери о незнакомце, она отвечала уклончиво или просто предпочитала отмалчиваться. Из её скудных ответов понял, что человек искал во мне бога. Но какой же из меня бог? Или незнакомец выражался иносказательно: говорил одно, а подразумевал… Что?

Но именно с тех пор не было в душе покоя. Я не мог усидеть на месте. Хотелось куда-то пойти и что-то искать. Желание моё не имело ясных очертаний. С возрастом беспокойство только усилилось. Еще хотелось говорить о чём-то, поведать людям новое слово. Со стороны, наверно, это выглядело сумасшествием.

Но люди не замечали меня, погружённые в дела. Только я вечно куда-то стремился, удивляясь и пугаясь собственных мыслей. Они оказывались порой настолько возвышенными и отрешенными, что выразить их словами невозможно. На склоне лет я стал кое-что понимать в своих наитиях.

Человек — существо бездомное. По сути человек всегда куда-то идёт и к чему-то стремится, но это не пустая суетливость, а спокойствие и рассудительность странника. Человек – странник, и все его скитания по Земле есть отражение скитаний по Вселенной.

Сейчас я могу выразить эту мысль, но тогда потратил много времени на борьбу за ее осмысление. Шаг за шагом я шёл к своей цели и, наконец, оказался перед дверью, за которой находилась она. Вы скажите, она – истина и нечего здесь рассуждать. Но не корите меня. Ведь, говорящий с вами, излагает не основы точных наук, а пытается рассказать о сверхчувственном.

Я хочу поведать вам следующее: рано или поздно каждый человек вступит в борьбу за свою истину, за свой универсум. Рано или поздно он окажется перед дверью, за которой будет… А будет то, что ему действительно нужно от этой Вселенной.

№3

Проповедь.

Уже неделю в монастыре не было Интернета – монастырь не рассчитался вовремя за электроэнергию (пожертвований в этом месяце было мало), и её нагло и беспардонно отключили. Впрочем, Антоний не очень переживал по этому поводу: он не жаловал подобные новшества, хотя и признавал их некоторую полезность для монастырской жизни. Ему б и самому сейчас это пригодилось, но коль уж Господь так испытывает его…

Монах на ощупь достал с книжной полки и зажёг маленький огарок восковой свечи; когда огонёк разгорелся, слегка прищурился уже отвыкшими от свечного света глазами, сел за удобный, чуть наискось сколоченный стол, поставил огарок рядом и крепко задумался. На завтра ему надо было подготовить и сказать проповедь перед еженедельной торжественной воскресной монастырской трапезой. Это вменялось в обязанность каждому монаху по очереди, определявшейся вместе с темой путём жребия раз в неделю. И Антоний уже несколько раз читал подобные проповеди.

Но в этот раз ему досталась тема о любви. И монах размышлял, что же можно сказать такого, чтоб это было ново и необычно? И о какой любви надо говорить?.. Он с тоской посмотрел на полку: Новый Завет, жития… От чего ему отталкиваться?.. Уповая на “Божью волю”, монах не глядя вытащил книгу, уселся поудобнее и раскрыл её.

Это оказалась “Повесть о Петре и Февронии”.

Антоний стал вчитываться в знакомые строчки, но вскоре отложил книгу и задумался:

“Любовь…какое слово богатое. Любовь к Богу, любовь к ближнему… Возлюби ближнего своего, возлюби дальнего своего… Но как можно возлюбить ближнего и дальнего, когда ты сидишь в монастыре и общаешься только с такими же, как ты? Это в миру мы все были разные, а здесь-то…

Вот – пожалуйста: Пётр, Феврония. Разве их мирская жизнь друг в друге помешала приобщиться святости? Пройти все искушения с Господом в сердце и в конце пути своего лечь вместе в один гроб? Значит, запираться в монастыре вовсе не обязательно?..

Может, им просто повезло? Другие-то ведь так не могут…” –

“Но ведь и мир тогда был другим…” –

“А что, разве тогда враги не могли утащить тебя в полон и надругаться над тобой? Разве твой царь не мог тебя казнить по малейшей прихоти своей? Разве мало было соблазнительных дев, которые охотно бы разделили с тобой твоё ложе?..”

Может, Петр и Феврония просто видели друг в друге Бога? Даже в миру? Поэтому так и любили друг друга?..”

Монах улыбнулся, взял чистый лист бумаги, положил его поверх напечатанного и стал что-то быстро писать, время от времени заглядывая в текст повести.

Теперь он знал, что сказать своим братьям…

№4

Замковые стены печально подпирали небосвод каменными шпилями. Холодный ветер угрюмо гулял по закоулкам и заунывно гудел свою песню, выводя мрачные трели. Отстраненность и равнодушие были хозяевами этой нелюдимой обители.

Не удивительно, что юный граф не очень жаловал жизнь в каменном мешке, и при первой возможности старался куда-нибудь улизнуть. Походы в деревню не сильно радовали его родителя. У отпрыска знатного рода не было даже поводов для посещения соседей, имеющих достаточно благородства происхождения, чтоб быть удостоенным честью принимать с визитом такого гостя.

Однажды нелегкая занесла ребенка в подвал. Винтовая лестница за запертой дверью увела мальчонку в темную неизвестность. Но разве может напугать отсутствие света человека, который практически лишен жизни? Возможно, вдали от людских глаз водились приключения и тайны.

Воздух подземелья был на удивление свежим, ни следа затхлости, пыли или сырости. Лестничная темнота сменилась неярким светом от мерцавших тусклым светом камней, вмурованных в стенку.

— И кто ж тут убирает? Ведь никого сюда не посылали уже многие годы, — задумался юный граф, — Неужели байки в деревне про застенки в замковой темнице на самом деле правда? И там томится бывший король? Или придворный маг? Или опальный любовник королевы? Или все вместе? А что мне тогда с ними делать? Передружить? Или выдать ложку, чтоб они смогли подкоп вырыть? Или три ложки…

Рассуждения юного похитителя политических заключенных прервал негромкий голос:

— Молодой человек, вы чего шумите? — Голос раздавался из-за двери какой-то кладовки, — Никого тут освобождать не надо, да и так громко говорить тоже. Всё равно здесь никого нет кроме меня.

Робко приоткрыв дверь, граф заглянул внутрь, чтоб увидеть седого старичка, сидевшего с большой книгой.

— А вы кто?

— Я-то? Я тут вроде местного духа. Вот в деревне в домах живет старичок-домовой, в лесу старичок-лесовичок, а я старичок-кладовичок. За мышами тут присматриваю, библиотеку свою правлю, думаю за мемуары сесть.

Столько простоты и душевности было в голосе дедушки, что мальчик ему сразу же поверил, и немедленно дал себе слово, познакомиться с кладовичком поближе.

— Да не волнуйся, — угадал его мысли старичок, — я тут был, есть и буду. Приходи в любое время, нам тут никто не помешает.

Мальчики с тех пор много раз спускался в подвал, чтоб послушать бесчисленные рассказы мудрого дедушки, но это уже были совсем другая истории…

№5

— Монах… Монах?.. Монах! — пополз по площади взволнованный шепот, и толпа расступилась, пропуская вперед согбенного старца в сером одеянии.

Он ступал медленно и торжественно, крепко прижимая к груди толстую книгу в кожаном переплете и тяжело опираясь на высокий резной посох.

— Что он здесь делает?.. Зачем он пришел?.. — шелестела толпа, не решаясь преградить старцу путь.

Капитан городской стражи в сверкающем стальном панцире и шляпе с красным плюмажем равнодушно наблюдал за неспешным движением монаха.

Приговоренный с уже наброшенной на шею петлей лишь недоумевал, чего это все так всполошились, увидав какого-то старика, и озирался по сторонам, пытаясь понять, что несет ему это появление – спасение или гибель.

Тем временем старец медленно поднялся на эшафот, протянул свой посох капитану и раскрыл книгу.

Над площадью, мгновение назад охваченной взволнованным шепотом, воцарилось благоговейное молчание.

— Как твое имя? – скрипучим голосом поинтересовался монах у приговоренного.

— С… Сергей…

Старец в изумлении поднял седые брови, узловатый палец заскользил по строчкам непонятных письмен.

— Странно, — после нескольких бесконечно долгих мгновений проговорил он. – В Книге Пророчеств сказано, что к нам придет чужеземец, который убьет дракона, победит армию короля Арсинии, будет оклеветан и казнен, — при этих словах будущий висельник печально качнул головой. – Но здесь указано другое имя… Люди! – неожиданно зычным голосом обратился монах к толпе, раскинув руки словно крылья. – Это не он!

— Как – не он? – возмутился капитан стражи. – Дракона он убил? Убил. С армией Арсинии разобрался? Разобрался. И донос на него – вот он, полюбуйтесь! Все сходится! – и уже приготовился подать знак палачу.

— Все да не все, — прищурился на него монах. – Имя-то другое. Вот, смотри, здесь все написано. Имя того чужеземца Y6IBAWKA, а не Сергей. Так что отпускайте его. Не он это…

Петля легко соскользнула с шеи, веревка, стягивавшая руки за спиной, исчезла. Сергей сделал шаг назад, разминая запястья, и чуть не упал – ноги вдруг предательски подкосились…

— Мда, — заметил он, снимая шлем виртуальной реальности, — ощущение полного погружения. Я ведь почти поверил, что меня сейчас повесят… Черт, запястья на самом деле ломит…

— Хе-хе, а я тебе что говорил? – срывая с лица седые брови, улыбался «монах».

№6

Тяжелая дверь захлопнулась за спиной и полуподвал дохнул пылью. Одно хорошо — сухо тут, а у единственного окошка и светло. И не лезет никто. Злат хихикнул. Вроде и есть он, а вроде и нет. Даже столоваться шастает так, чтобы не видеть эти румяные тупые ряхи. Быки тягловые, безграмотные! Шнырк в кухню, хвать миску. Проглотит положенное и назад, в подсклепие.

Отер руки о подол и любовно положил новый лист на подставец. Прислонился к арке, удобно выгибавшейся за спиной, пожевал губами. Щи да каша, деревенщины! Сплюнул заблудившееся капустное волоконце, вспоминая первый день.

***

Голова Авило поплотнее уселся и властно припечатал широкой ладонью стол. Возвратник, робко переминавшийся у дверей, сжался и стал ровнее. Но смотрел все равно вбок.

— Да не кривься, Злат, домой вернулся, рад должен быть! — хмыкнул Авило. — Толку от топтания твоего. Куда тебя сунуть-то? Хозяйство в общине большое, да дурак твой батька был. И сам помёр, и матерь твою бросил, да из единственного сына писалку-малевалку сделал… С девками будешь ложки расписывать? Грамотей-рисовака!

Авило строго уставился на хлипкого мужичка. Да какой из него мужик, так, недопасок!

— Я историю общины написать могу. С картинками, — поднял мышиные глазки Злат. — Потомкам завещаете. Люди умирают, а книги в веках остаются…

***

«Писалка-малевалка!» — Злат погрыз кончик пера и старательно вывел:

— А года пятидесятого, разухарившись делами своими понапрычь Земли Светлой, возвернулся в общину Великий Злат…

№7

Мы взяли за отдельную плату в провожатые старого дедка. Он хоть и был уже в возрасте, но шел быстро – за ним еле поспевали. Лесные тропинки петляли одна за другой, то сходились, то расходились в густой чаще. Дед шел уверенно, даже не смотрел по сторонам. От скуки, видать, завел разговор:

— Батюшка наш, Елизарий, от всего лечит. К нему со всей России едут и всем помогает. Мою невестку, вот, вылечил – слепнуть она начала. А как к нему сходила, то как новенькая. В Бога сильно уверовала. Теперь и молится, и постится. — Дедок резко свернул с тропинки в чащу леса. – Здесь быстрее будет, срежем.

— А вы с какой напастью приехали? – спросил он.

— Да вот жена расхворалась, начал я. – Ленка схватила меня за руку, отрицательно помотала головой. Понял, не хочет, чтобы подробности рассказывал.

На самом деле у Лены был рак. Заметили поздно. Болела голова и болела, она внимания не обращала, а когда обратилась в больницу, было уже поздно. Поставили диагноз — рак головного мозга четвертой степени с метастазами. Врачи разводили руками. Мама где-то достала адресок монаха, который излечивал все недуги. К нему и поехали.

***

Среди елей показался маленький домик. Народу вокруг было видимо невидимо. Заняли очередь, дедок получил плату и засобирался в обратный путь.

Попали к батюшке только под вечер. Зашли в дом, где было две комнаты. В первой посредине стоял иконостас, все стены были увешены иконами. Вторая — совсем крошечная, видимо, предназначалась для жилья. За занавеской виднелась заправленная кровать, посередине стояли стол и бревенчатые скамьи, на одной из которых сидел седовласый длиннобородый старец. Одет был просто: в старую черную рясу, поверх рясы на груди — большой крест, наверное, серебряный. Монах указал рукой на вторую скамью – мол, садитесь. Мы сели.

Отец Елизарий расспросил о сути приезда, прочитал несколько молитв, а затем много говорил о Боге и о вере.

— Отче, — не смог я сдержать любопытства, — в чем твоя сила? Почему помогает стольким людям?

— Я ничего не делаю, — со вздохом ответил старец. Я лишь направляю людей к Богу. И только глубокая вера исцеляет их. Они вылечиваются самостоятельно, когда примут Бога в своей душе.

Я надолго задумался. Лена еще о чем-то говорила с батюшкой.

Прием закончился, и мы вышли к иконостасу.

— Подожди меня, — поспросил я жену. Поцеловав иконы, встал на колени и забубнил себе под нос. Ленка ничего не понимала, что я шепчу. А я с усердием просил Бога об исцеление жены. Говорил, что буду верить глубоко — я понял, что такое истинная вера.

№8

— Кто это? — шёпотом спросила Света.

— Дед Бородед, — так же шёпотом ответил Захар.

Она прыснула, не удержавшись, и он шикнул испуганно:

— Ты чего? Нельзя его отвлекать не по делу!

— Песенку вспомнила, — извиняющимся тоном ответила Света. — Ну, мы же по делу, да?

Захар кивнул и осторожно приблизился.

Старик словно и не заметил двоих посетителей. Склонившись над внушительных размеров фолиантом, он быстро покрывал страницу бисером непонятных символов. Скрипела о пергамент заострённая палочка, чернила бледнели с каждым новым знаком, и дед не глядя макал её в берестяной туесок, притороченый к столу. С новой порцией чернил символы выходили свежими и блестящими, словно джинсы с фабрики.

Света завороженно следила за процессом, наблюдая поодаль. Её спутник негромко кашлянул, но и этот звук отозвался гулким эхом, ударившись о каменные своды кельи. Дед Бородед недовольно поморщился, не прекращая своего занятия, и Захар обратился к нему, решив не мешкать:

— Почтенный Дед, мы прервали ваше уединение по важному делу! Нам необходимо найти очень старую книгу.

Старик на миг ухватил бороду в кулак, пропустил длинные седые пряди сквозь пальцы, будто отутюжил их опрятно, и кивнул. Всё это — не прекращая писать.

Захар, окрылённый успехом, продолжил с воодушевлением:

— Нам бы почитать о развитии боевых магических способностей у кинетиков…

Не слушая дальше, Дед небрежно махнул рукой, и с полок библиотеки, из ниш и с табуретов послушно взвили в воздух добрых две дюжины старинных книг. Пламя единственной в кельи свечи всполошённо метнулось, грозя угаснуть, но Дед движением мизинца успокоил огонь. Потом плавно опустил руку, и книги аккуратными стопками приземлились к ногам Захара.

Света сдавленно шепнула ему:

— Вот бы мне так научиться!

— Прочитаешь всё это и научишься! — с фальшивой бодростью ответил Захар и попытался скрыть от неё безнадёжный вздох. Пока все фолианты изучишь, вечность пройдёт…

Света взяла верхнюю книгу, в потрёпанном кожаном переплёте, усеянную бурыми пятнами подозрительного происхождения, и разочарованно протянула:

— Тут написано на непонятном языке…

— И я его не знаю, — опечалился Захар. — Похоже на скифский!

По мановению руки Деда ещё одна книга прилетела с дальней полки. На переплёте значилось кириллицей «Малый словянско-скифски словаръ». Книжечка тянула, как минимум, на пять кило.

— Спасибо хоть, что словарь малый! — съязвила Света. — Для большого пришлось бы грузовик пригонять.

— Ладно! — Захар поднял несколько томов. — Раньше сядем — раньше выйдем!

№9

Летописец сидел над книгой снов, дрожащая рука нервно вписывала всё новые и новые слова. Полностью погрузившись в свою историю, расплывшись в улыбке он начал нашептывать едва внятные слова. « Уже почти два миллиарда историй, уже почти...», голос старика прервал стук в двери. Кто-то уверенно силой срывал ее с петель.

***

Сны оказывают огромное влияние на сознание человека. То что он видит находясь в бессознательном состоянии формирует его мышление, характер, а также задает настроение. На протяжении всех времен были люди, получившие книги снов. Они жили вне времени, видели больше других, и поддерживали мирное положение. Но в эру Альтарона, с приходом нового правительства всё изменилось. Настало время великой охоты, летописцев отлавливали и принуждали делать из людей безвольный скот. Согласившихся заключали под стражу, а оказывавших сопротивления казнили. Книги погибших владельцев не открывались до тех пор пока их не касалась рука избранного и тогда король Ариас начал вербовку в ряды тёмных летописцев. Каждый имел возможность попытать удачу открыть книгу, и начать летопись во имя короля. Счастливчики получали всё о чем мечтали: жизнь вне времени и безграничные блага королевства.

***

Старик закрыл книгу и затушив едва мерцающую свечу, поспешно направился к книжному шкафу. Он переставил пару книг и шкаф начал движение открывая тайный путь из подвального помещения. Дверь с грохотом упала на землю. «Схватить старика, не дайте ему бежать!», прокричал одетый в командирские доспехи воин. Четверо солдат выхватив мечи из ножен направились в сторону открывающихся дверей. Еще пару шагов и помещение заполнилось дымовой завесой. Солдаты ускорили шаг, но летописца уже не было в комнате. «Идиоты, ломайте шкаф, если он уйдёт Вас всех казнят!», эхом разнеслось по тоннелю. Старик открыл сумку, до отвала заполненную разнообразными флаконами и положив туда книгу побрёл вглубь тоннеля.

№10

Инок Алимперий вздохнул и перекрестился на мерцающие в полутьме образа. Не лежит у него душа к тому, что он должен сделать. Ибо заповедь «не лжесвидетельствуй» дана нам самим Господом.

Отказаться? Отец настоятель будет недоволен, даст епитимью. Пошлет птичником на дальний скит.

Инок Верига, Царствие ему Небесное, не испугался бы. Вроде сухонький был старичок, кроткий и смиренный. Но дело свое знал, любил и радел. Строг бывал. Алимперй ещё отроком один раз из кельи ушел, свечу не погасил, среди книг оставил. Так старик его тогда больно за вихры оттаскал и на месяц отправил пастуху помогать. Обидно было джо слез, но потому мы и в монастыре, чтобы бороться со страстями, к коим и обидчивость причислена. Теперь-то он благодарен за науку. Вдруг бы пожар?

И настоятеля старик не боялся, говорил, что за каждое написанное слово только на Страшном суде ответит. Да его норов все знали, никто в его дела не лез…

Но ведь если пошлют Алимперия в свинарник, найдется кто посговорчивее. Вон, брат казначей давно устал, хочет другое послушание – чтобы сухо, тепло и не тяжело. Понять можно, уж седьмой десяток ему пошел. Да вот только грамоте еле разумеет.

Что будет тогда со всем, что собрал отец Верига? Библиотека рукописей, переплетная мастерская, порядок во всем. Летопись, которую учитель получил от своего предшественника и трудился над ней много лет, а потом Алимперию передал. Говорил: умираю с неспокойным сердцем, болит душа. Всем ты хороший инок, да больно боязлив.

Алимперий поморщился. Прав был старик.

А может, это и не лжесвидетельство вовсе? Не просят же врать. Только чуть-чуть подправить. Где в рукописи про князя Всегоразда, подставить к его имени «окаянный пес». А где про нынешнего Мироторга, подписать «справедливый».

Князь Всегоразд вчера гонца прислал с мешочком жемчуга, просил молитв. Не угодим князю, — отрежет луга по самые стены, а монастырю даст на постой сотню пришлых стрельцов.

Ну да Господь разберется, кто из них там справедливый, а кто окаянный пес…

Алимперий виновато хмыкнул и потянул к себе недавно переплетенную рукопись, отвернувшись от укоризненного взора Спасителя с иконы.

«…При князе Мироторге Справедливом, известном своей мудростью, в Н-ском общежитном мужском монастыре подвизался смиренный инок Алимперий, славный своим смирением и правдолюбием…»

№11

— Здравствуй, почтенный старец. Как и было велено, я добыл книгу тобою разыскиваемую.

Паладин уже с порога заговорил с хозяином монастыря, торопливо протягивая старику книгу.

При виде фолианта глаза монаха заблестели, но лицо осталось показательно спокойным. Каменная маска безразличия умело скрывала гейзер взрывных эмоций.

Не было смысла у Авантюриста интересоваться подлинностью реликта. Потрепанный пергамент излучал колоссальные эманации. Но где глупому пройдохе рассмотреть истинную ценность сокровища, что сжимают его недостойные руки.

— Спасибо тебе добрый человек. Уважил старика, не обманул и сдержал слово. Такая честность и самоотверженность должна быть вознаграждена.

Монах достал из-под стола сверток и подошел к торопливому паладину. Еще шаг и белая ткань обнажила клинок. Лезвие скользнуло меж металлических пластин тяжелых доспехов, но лишь слегка поцарапало бок могучего воина. В приступе внезапной слабости паладин отшатнулся назад и упал на одно колено. Отравленная рана глушила сознание раскатами боли, мгновенно лишая возможности ответных действий.

— Вы Авантюристы лишь приблуды в этом мире. – Старческое лицо быстро менялось. Больше не было необходимости в этой игре. Надменность и презрение не оставили и следа от напускного спокойствия. — Вы возомнили себя богами, сеете вокруг себя хаос и смерть. Но ничего, скоро закончится ваша эра. И ты первый падешь жертвой моей мести.

Угасающее сознание рыцаря света, прежде чем утонуть во тьме собственных мыслей, уловило некро энергию хлынувшую с открытых страниц книги, и хриплый голос, на распев читающий незнакомый язык.

***

На черном экране монитора выскочило системное сообщение: «Внимание. Вы были подвержены внеклассовому проклятию “Низвержение” и потеряли доступ ко своему аватару на шестьдесят минут.»

— Ну вот. Я всю ночь проходил этот квест, а в конце такая лажа. Надеюсь когда я очнусь, этот дрышь уже смоется, а в его пожитках найдется нечто ценное, что с лихвой окупит мои потуги.

Вставая из-за стола Андрей не заметил внезапно возникшую на его боку царапину и несколько черных капель быстро впитавшихся в кожу. Через час его бездыханное тело найдут в его собственной кровати, но это уже другая история.

№1

Молодой монах заворожено следил, как умелые руки отца-настоятеля выписывали каллиграфическим почерком страницу за страницей. Старец не обращал на него внимания. Казалось, он вообще ничего не видел.

Юноша не смел отвлекать старца. Через час тот оторвался от рукописи, протер глаза под очками и устало произнес:

— Ирвин? Ты принял постриг, я уже знаю. Хвала Господу. Теперь ты будешь вместе с нами переписывать от руки церковные уложения, псалмы и законы. Это твое первое задание в нашем монастыре. Тебе выпала честь прикоснуться к таинству и ощутить себя причастным.

— Да, падре, — робко произнес Ирвин и занял место рядом с другими монахами.

За дубовыми столами склонилась дюжина «причастных» голов. Все старательно скрипели перьями, не обращая внимания на новичка.

— Вот, возьми этот фолиант. Ты должен…

— Прошу прощения, падре, — Ирвин поднял умоляющие глаза. – Можно задать вопрос?

— Слушаю тебя, сын мой, — старец не выказал удивление словом, но брови его вскинулись вверх.

— Пока вы были заняты, я наблюдал за писцами и заметил, что все переписывают материалы с предыдущей копии, а не с оригинала.

— Мы делаем так столетиями, сын мой.

— Но, падре, если кто-то допустил ошибку в первой копии, она же будет повторяться вечно, и её никак не исправить, ибо не с чем сравнить!

— В твоих рассуждениях есть зерно здравого смысла, — подумав секунду, произнес настоятель.

Не сказав более ни слова, он отправился в подземелье, где в огромных сундуках хранились первоисточники, не открывавшиеся тысячу лет.

День уже клонился к ночи, но настоятель так и не появился ни в библиотеке, ни в своей келье. Не было его ни в трапезной, ни в молитвенном доме.

Старца нашли на следующее утро. Он сидел перед громадным раскрытым томом из телячьей кожи. Взгляд его был безумным, глаза влажными, а губы неустанно шептали что-то нечленораздельное.

— Что с вами, падре? — вскричали молодые писцы.

— Celebrate*, — простонал он, — слово было: «celebrate» а не «celibate»**! Древний писарь пропустил «r» и вместо «e» написал «i».

* celebrate — празднуй, радуйся;

** celibate — воздерживайся;

№2

Летописец

Пишет он. Всё пишет и пишет. На одни карандаши денег извёл столько, что лошадь купить можно, а всё равно пишет. Летописец. Да какой ты летописец, если из каморки не вылезаешь и даже одним глазком не посмотришь на то, что описываешь? Летописака ты, а не летописец. Пришли тут намедни гости с Востока, чуть ли не с самого Китаю, и рассказывали про битву битв и войну войн, где тьма воинов числом необозримом судьбу мира решали. Так этот дурень и записал, ей-ей, не вру, прям в чистом листе и накарябал своими карябками про тысячи тысяч, причем без всякой скидки на узость взгляда иноземцев. И как потомкам разбираться через сотню лет в этих каляках-маляках? Вот так бы и отобрал у него пергамент, да правов таких не имею, эльфам библиотечным не положено историю переписывать, а душа-то, душа, требует ведь. Ух, сколько бы тайн давних лет раскрылось, но нельзя, нельзя ведь, беса им в печенку. Вот чует моя душенька, поломают еще копий над этими опусами, ведь не один он такой, летописака проклятущий, а потом разберись в хитросплетениях как же оно было на самом деле. Так бы и ушел в тролли, да цвет кожи не пускает и под мостом ревматизм просыпается.

№3

Выведены последние строки человеческой летописи, и рука бессильно выпустила карандаш. Взгляд на секунду опустел, устремляясь в далекое прошлое. Но что вспоминать былое, история писалась не сейчас и не в этих стенах.

Старик встал и положил свой последний труд на полку рядом с работами историков прошлых лет.

— Если позволит бог эти строки еще будут прочитаны.

Грусть наполнила комнату. Вскоре во всей округе лишь тишина будет самым громким звуком. Усталость давит на плечи, но так не хочется засыпать, когда знаешь, что следующее утро тебе уже не увидеть.

Таков был последний вечер, последнего человека на земле.