Битвы на салфетках - 107. Фанфары!

№ 1

«Как нельзя и как можно: заседание клуба «Одиноких перцев» — гласила записка, прилетевшая на колено. Элегично расправив бумажку, посланную судьбой, я вздохнул и посмотрел на пруд. Два лебедя, милуясь, плыли по холодной сентябрьской воде. За ними, отставая, медлил выводок уточек, покрякивая.

Надев пенсне, дочитал: «100 легальных и еще 99 нелегальных способов соблазнения девиц. Любовный дискурс. Приворотный экскурс. Ведущий — пикапер 101 уровня, известный как Кальвадос. Вы будете потрясены! Результат стопроцентен! Кол-во мест — мало!!!»

Адрес — пара кварталов от Патриарших.

В небе громыхнуло, полил дождь.

Поспешно распустив обратный венчик зонта, я остался на скамейке. Времени — с полчаса.

Из парка начали разбегаться, суетясь — «прогульщики… или прогульцы. Да нет — прогулящиеся», — я сплюнул, не в силах совладать с потоком родной речи. В этот момент под зонт нырнула дама. Даже дамочка. И дамочка даже очень-очень!

— Вы позволите? — стесняясь, мило краснея попросилась она, настойчиво вжимаясь в совсем уже не межличностную, а даже в интимную зону общения.

— Добро пожаловать. — Съязвил я, добавив про себя: «Откуда будете?»

— Я из соседнего двора. Живу тут рядом, а добежать не успела.

«Ведьма!» — я мысленно ругнулся ее ловкости вставить словцо.

Она неодобрительно посмотрела на меня. Левый глаз ее косил, что придавало лицу соблазнительную невинность.

Намокшие волосы, согреваясь, вздыхали тяжелым, теплым земляничным запахом. От которого я забыл про заседание клуба, дождь и резкое вторжение. Я ощутил детскую беспомощность, а секундой позже — решимость перевернуть земной шар, если бы у меня оказалась точка опоры. Которая, однако же, стремительно сокращалась. Дама, заметив мое к ней расположение, завоевывала сухое место, используя свои широкие бедра.

— Как можно? — возмутился я.

— Постоите! Вы же мужчина! Или нет? — хихикнула она.

Полсекунды чувства боролись во мне. Чего оказалось достаточно, чтобы усомниться в моем джентльменстве.

— А я-то думала… — губы ее задрожали.

— Девушка, милая, простите, — попробовал оправдаться я.

— Хам, — настаивала она, поглядывая за край зонта.

— Ну что вы… хотите, сейчас выйду под дождь — ради вас!

— Хам и еще раз хам, — с радостью заявила она, обнаружив, что дождь заканчивается.

— А вы… вы!

— Что? — разочарованно пропищала она, отводя зонт и пристально глядя на меня. — Коровьев?

— Рита?

Маргарита несдержанно, по-бабьи гоготнула.

Тьфу! Я судорожно взглянул на часы. Еще успею.

«Беги-беги! — крикнула она вдогонку — Очередной сеанс черной магии».

№ 2

Сон

Фраза прозвучала снова.

«Да что ж это такое?!»

Разбуженный посреди ночи назойливым гнусавым бормотанием, я уже начал злиться. Вначале возникла мысль, что это просто приснилось. Ничего удивительного, бывало такое, что снились целые музыкальные отрывки — совершенно незнакомых произведений, причем звучание было такое громкое и натуральное, как будто в комнате устроился целый симфонический оркестр. Я даже просыпался от неожиданности. В такие моменты ставало обидно, что не знаю нот — вот если бы записать эту музыку! Но на этот раз был негромкий вкрадчивый голос, произносивший одну и ту же фразу. Вот, опять!

— ПРУД ПАТРИАРШИЙ НЕЛЬЗЯ КАК ХОРОШ С МОНПАРНАСА…

Комната была пуста, телевизор выключен… Булгаковщина какая-то!

Так, будем рассуждать логически. Пруд патриарший — вроде, в Москве. Монпарнас… понятное дело, в Париже. И какая связь? И причем тут я, мирно спящий и никого не трогающий?! Ладно бы, я находился в этом Париже или Москве хотя бы… Я-то вообще в другом месте сплю! Уже не сплю.

Я поднялся и включив свет, осмотрел комнату — естественно, никого нет. Подошел к окну и протер глаза — совсем рядом торчала Эйфелева башня, настоящая, в предутренней дымке, и окно было совсем не на пятом этаже старой хрущевки, расположенной в небольшом украинском городке, а почти на уровне верхушки этой парижской достопримечательности, что могло быть только в одном случае — я действительно оказался в Париже, в знаменитой Тоур маин Монпарнас, черт меня подери! Я невольно залюбовался открывавшимся видом просыпающегося Парижа. Ах, этот воздух, пропитанный поэзией, ах этот чудный город! В это время за спиной тот же гнусавый голос произнес:

— Пруд Патриарший нельзя как хорош с Монпарнаса, понял теперь?

О да! Теперь я это точно знал.

№ 3

Старость… Ты чувствуешь её дыхание, пробираясь улицами и авеню между рядами могил. Медленно, шаг за шагом. Касаешься пальцами гранитных плит, вглядываешься в строчки эпитафий. Буквы дрожат, словно хотят соскользнуть с надгробья вслед за слезой, катящейся по морщинам.

Десятки знакомых имён, сотни бесфамильных, объединённых общим словом “De Profundis”. Из глубины… Большинство из этих людей никогда не видели друг друга, но лежат сейчас рядом. Спокойные и важные, познавшие главную истину на пороге, что отделяет суету от забвения. Счастлив и проклят тот, кто сумел сделать это за шаг до черты. Как Бранкузи, поставив свой «Поцелуй» именно здесь, в самом центре кладбища Монпарнас.

Многие проходят мимо, и лишь русский остановится, разглядев на камне надпись «Танюша». И обязательно вспомнит забытую, казалось бы, навсегда свою историю. Ведь она есть у каждого.

Таня, Танечка…

Иду по Гэте, «весёлой улице», но мне отчего-то совсем не радостно. Время не прощает тех, кто струсил. Испугался, обманул, предал. Потом ждал и надеялся, что всё образуется само собой. Искал и обязательно находил оправдания. И продолжал бояться. Даже за тысячи километров, даже через десятки лет.

Сворачиваю на Рен, вижу впереди громаду башни Мен-Монпарнас. Нелепое чудовище, которому не место среди старинных домиков и узких улиц, до сих пор помнивших Шагала и Сен-Санса, Бодлера и Сартра. Но мне сейчас туда – каждый день я поднимаюсь на смотровую площадку и пытаюсь разглядеть далеко на востоке гладь Патриарших прудов. И чугунные перила у воды, и алую ленту в твоих волосах… Мне обязательно надо увидеть хоть на миг… Надо успеть за шаг до черты.

Таня, Танечка…

№ 4

Патриаршие Пруды

«… И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида...» На этой фразе Ли отключил мультиридер и теперь просто лежал в своей каюте-люкс, наслаждаясь послеобеденной дрёмой и смакуя строки любимого старинного романа, терпко-сладкие, словно дорогое вино с Фомальгаута. Да, такие шедевры нужно впитывать не спеша – слово за словом, фраза за фразой, а не заглатывать в спешке, будто это какой-нибудь, прости господи, современный голосериал.

В чём-чём, а в удовольствиях Ли знал толк. Год назад он узнал, что у одного антиквара в системе Сириуса на читающем устройстве полувековой давности сохранился единственный экземпляр древнего романа, текст которого отсутствует в галактической инфосети из-за того, что некому перекодировать его в современный формат. Ли не успокоился, пока не слетал на Сириус и не выкупил раритет. Мошенник-антиквар клялся, что роман написан – страшно подумать! – ещё в догалактическую эпоху на легендарной Земле. В эти побасёнки Ли, ясное дело, не верил. Тем не менее произведение было весьма качественной стилизацией под седую старину – забытый шедевр мастера, творившего, судя по всему, лет сто – сто двадцать назад. Так что Ли охотно отдал за него запрошенную баснословную сумму, а потом долго искал специалиста по старой электронике, чтобы перенести роман в память мультиридера. И после ни разу об этом не пожалел. Витиеватый слог романа завораживал, а странные названия мест неудержимо манили к себе: Перелыгино, Божедомка, Патриаршие пруды… А когда Ли узнал, что в одном из удалённых секторов есть колония под названием Патриаршие Пруды, решение созрело мгновенно: лететь! Правда, регулярного сообщения с тем районом не было. Но он дождался чартерного рейса и теперь, лёжа в каюте трансгалактического лайнера, предвкушал будущую встречу с тайной…

***

… Отгороженный кордоном силового поля от толпы зевак, полицейский инспектор склонился над телом.

– Убийство? – спросил он у сержанта.

– Не думаю, сэр. Скорее несчастный случай. Попал под гипертрам, поскользнувшись на платформе. Нуш-Ка, работница службы доставки, как раз перед этим случайно разбила там бутыль с маслом. Она отошла, чтобы вызвать робота-уборщика, и тут всё это случилось.

– Как зовут… звали потерпевшего?

– Бер Ли-Оз, гражданин планеты Монпарнас, прилетел сегодня, цель прибытия – туризм.

– Туризм, – задумчиво повторил инспектор. – И чего его потянуло к нам из такой дали? На Монпарнасе, если не ошибаюсь, климат не в пример лучше…

№ 5

Д. опрокинул рюмку дешёвого портвейна и пошёл на работу. Проходя мимо Чистых прудов он ненароком глянул на Монпорнас. Тот, как и следовало ожидать, устремлялся в небо, кажется откуда-то с лубянки, но на лубянке все знали, что он идёт из Калитников. Так и шёл Монпорнас из Москвы в небо и терялся где-то в облаках. «Висит, родимый, никуда не денется» — с каким-то ехидством подумал Д.

Б. заварил себе кофе и неспешно размешивал его, стоя у окна. Вдруг рассеянный взгляд Б. наткнулся на пруды. «Патриаршьи пруды» пришла ему в голову полупрозрачная мысль, подобно бобру, спешащему по своим бобрым делам. Послышался стук рельсов и перед носом у Б. промчался поезд. Б. вздохнул, уселся в кресло и продолжил размышления о проблемах интеллигенции с Монпорнаса.

Ш. сидел в поезде Париж-Елец и мрачно потягивал коньяк. Резво стрекотали стрелки Vacheron Constantine на его руке. За окном показались пруды. Мутная вода переливалась пятнами бензина. Несмотря на начало августа ни одного клочка тины, ни рясинки. «Что же делать с Погаными прудами?» — подумал Ш. и решил подать заявление об этом в обед.

А прудам что? Пруды они и есть пруды, символ спокойствия и жизни, хоть там давно никто не живёт. Лишь на водной глади, если посмотреть под углом, можно было увидеть Париж и французов.

Д. возвращаясь после работы не забыл подойти к воде и плюнуть туда. Так была интересно смотреть в лицо неудачливому коммерсанту, проходившему мимо.

№ 6

Колымага патриарха остановилась у самого края обмякшей от воды обочины. Служки, беспокойно поглядывающие по сторонам, утопая в жиже, отвернули полог повозки со стороны болота. Патриарх Иоаким, строго сдвинув брови, уставился на сочно зеленеющее поле, усыпанное кочками, как пупырышками на озябшей коже.

— Где? — коротко спросил патриарх.

— Вон там, где березовый пенек торчит, — ответил запыхавшийся архимандрит Феодосий. Он не посмел сесть к патриарху в колымагу и весь путь пробежал следом.

– Вон, вон, началось, — зашептал Феодосий.

Служки метнулись за повозку, брови патриарха еще больше сошлись у переносицы, Феодосий вцепился в грязный обод.

Над указанной кочкой полыхнуло белым пламенем. Затем в воздухе от земли расползлась темная прореха. Из нее выбралась молодая баба с большой бутылью в руках.

Не замечая собравшихся, молодуха споро засеменила к дороге. Бутыль была тяжелой и неудобной. А баба, глядя себе под ноги, выбирала путь от кочки к кочке. У самой дороги подняла глаза и в изумлении застыла. Общее молчание было недолгим.

— Поди сюды, бесовка! – прохрипел Феодосий.

— Ой, батюшки, — заголосила баба, разглядев клобук патриарха. – Прости меня грешную! – Упала на колени, но бутыль не выпустила.

Осмелевшие служки, с трудом передвигая ноги в хлюпающей траве, добежали до бабы и подтащили ее к повозке.

— Куды ты ходишь через бесовские двери, блудница! – спросил патриарх, вперив в женщину острый взгляд поборника чистой веры. – К Сатане, в адову обитель?

— На базар, батюшка! Клянусь отцом-матерью! Продаю масло. Вдовица я! Вот и хожу, куда Бог вынесет…

— И куды ж тебя Бес выносит?

— В «парижу» какую-то. Наше масло там с подолом отрывают.

Патриарх глянул на Феодосия и кивнул на бутыль. Архимандрит с трудом вырвал стеклянный пузырь из рук бабы, откупорил, понюхал.

— Как есть, масло. Конопляное, каким пушки мажутся. Только чисто.

— Что ж у бесов масла нет? Антихристов не в чем жарить?

— Не знаю, батюшка, пощади!

— Сварить! На медленном огне! И масло половником подливать.

Женщина взвизгнула, извернулась и, выхватив бутыль, бросилась обратно к прорехе, в которой исчезла, как мышь в щели. И тут же испарилась и бесовская дыра.

— Успокой, Господи, душу рабы твоей… Как звали-то ее?

— Анна, Аннушка. И куда ее черт только понес? – расстроился Феодосий.

— Поди завтра в Судный приказ, — строго сказал патриарх. — Набери каторжников и скопай это болото до стен Патриаршей слободы. Будут здесь пруды, в коих рыбу разводить будем. Аки Петр, души людские ловить и наставлять.

№ 7

«Коля, покинь, пожалуйста, этот дом»

Переезд тянется до сих пор, словно караван утомленных верблюдов следует испорченному навигатору.

В темном подъезде какой-то архаровец снова разбил лампочку. Николай Рябов сегодня пьян. Самую малость он, не дотянул до своих дверей и, уснул на лестнице, на которой тоже неплохо. Было.

В кромешной темноте бряцнуло. Это Егор, живущий этажом выше возвращаясь домой, выбил ботинком Николаю передний зуб. Сон испорчен.

Звонок не работает, в дверь стучат косточками пальцев набивая шишки жестяной физиономии пирата. Николай открывает дверь.

— Уважаемый, Вы зачем ночью стены дрелью буравите?! — Сосед зол, но очень сдержан.

— А пускай ваши дети не орут после одиннадцати. Они мешают мне работать!

Выхлоп перегара убеждает оппонента в напрасности визита к Николаю и, мужчина уходит, так и не сказав, что детей у него нет.

Окурки в вазоне взбунтовались и подожгли давно иссохшую небольшую пальму. Не жаль! Она была здесь только благодаря цветочному горшку ручной работы.

«Людка сглазила!»

Горячий кофе, сигареты с ароматом вишни, ноги у теплой батареи, бинокль, подаренный однажды юным натуралистом Зое Федоровне – отлично проведенный досуг. Из всех светящихся, вечерних пастельных окон, она не сводит своих «стеклянных глаз» с окна угловатой, забросанной инструментами и материалами мастерской Николая Рябова.

Зоя Федоровна находит скульптора Николая Рябова восхитительным творцом и поистине красивейшим человеком.

№ 8

Юджин потягивал ананасовый сок и наслаждался тишиной пляжного бара. В отеле со вчерашнего вечера установился круглосуточный балаган. К Новому Году съехалось неимоверное количество русских.

Сейчас в Паттайе рай для туристов. Таиланд манит их низкими ценами и отвязными развлечениями. А этот уютный бар, который приглянулся ему месяц назад, не мог предложить отдыхающим шумную тусовку. Он располагался в дальнем углу платного пляжа, и мало кто добредал до него в поисках прохладного коктейля. Здесь Юджину гарантировано спокойствие.

Он умиротворенно закурил, когда развеселая толпа бледных людей, без единого намека на загар, штурмом взяла входные двери.

Юджин не любил русских. Громкие, вульгарные, они своим плебейским воспитанием выделялись в любой стране мира. Либо хамы, либо навязчивые простодыры.

«Бледнолицые» оккупировали два стола и заказали водку, пиво, виски. Этот ассортимент был тут же предложен ему. Здоровенный пузатый мужик назвал себя сибиряком, два тощих парня оказались камчадалами, еще двоих он не запомнил. Юджин представился, сказал, что учился в Гарварде, а сейчас он писатель-фантаст. И вот уже полгода не выезжает из страны, потому что дописывает очередной роман.

Никто из сидящих не проявил интереса ни к знаменитому университету, ни к его профессии. Разговор велся исключительно о политике. А потом внезапно все переключились на снег. Где его больше: в Сибири или на Камчатке, или в Якутии?

Юджин заскучал и стал размышлять о таинственной русской душе.

… И вот что странно, народец по сути паршивенький, а породил много гениев. Взять хотя бы литературу. О, уж он-то знал в ней толк! Зачитывался классиками еще в универе. А поэтов особо уважал. Много стихов наизусть умудрился выучить за студенческие годы.

Ему надоело слушать про снег, а, может, просто захотелось блеснуть знаниями, и он решил вступить в беседу.

— Странные вы, русские, сидя в домашнем кресле, клянете родину, а издалека любите ее горячо. Даже под палящим солнцем ведете спор, чей снег белее. Как там ваш поэт писал: «Умом Россию не понять»?

Подвыпившая компания притихла, будто призадумалась над вопросом. Образовалась неловкая пауза. Но сибиряк растревожил молчание раскатистым смехом.

— Не бери до головы, пан! Это у нас наследственное – любить родину «издалека». А коли уж наших классиков читал, то должен и такое знать. «Большое видится на расстоянии».

— Лицом к лицу лица не увидать, — промямлил Юджин на автомате и поднялся из-за стола.

«Все-таки они плебеи! С чего этот русский взял, что я пан?»

ВНЕКОНКУРС:

№ 1

Отшельник с палубы – так я подумал, впервые увидев этого парня. Я оказался на борту только на 2 день круиза, но уверен — он стоял на корме, вглядываясь куда-то вдаль, задолго до моего появления — каждый день с утра до вечера. Хотя то были только мои догадки, наверное, из-за того, что всякий раз, когда меня заносило на палубу, я заставал там его, в том же месте, и в той же позе. Долгое время я полагал, что этот нелюдимый тип мне неинтересен, пока не поймал себя – я постоянно наблюдаю за ним. И чем дальше, тем больше мне хотелось узнать — кто он и почему всё время там стоит? Тогда-то я и решился подойти и узнать, или хотя бы попробовать познакомиться.

— Добрый день, — поздоровался я.

Незнакомец ответил не сразу. Он повернулся ко мне медленно, с неохотой, оторвав свой взгляд от чего-то вдалеке.

— Ну здравствуйте, — полуудивленно, полунасмешливо ухмыльнулся он, — вы что-то хотели?

— Да нет, собственно… — обескураженный неожиданной прямотой я растерялся и даже не мог сообразить, что действительно хотел, начав этот разговор.

— Может, вам интересно, почему я тут целыми днями стою, как истукан? – рассмеявшись, подсказал мне парень, будто тогда у меня всё отразилось на лице.

— Да, — честно признался я, на что парень ещё больше рассмеялся. Он снова повернул голову в сторону, где простиралась водная гладь и, глубоко вздохнув, мечтательно произнёс:

— Да когда ж ещё будет время наблюдать такой вид?

— Вид? – удивлённо переспросил я, взглянув туда, куда смотрел он и ничего кроме, унылой чёткости горизонта, серости пасмурного неба и скучной размеренности волн, так и не увидев. Однако пока я усиленно вглядывался в пространство, словно стараясь обнаружить неведомый призрак, парень вглядывался в меня.

— Э нет, — иронично протянул он, — этот вид открывается только с одного ракурса.

Я непонимающе уставился на него, а он лишь молча достал из кармана сигарету и улыбнулся лёгкой, даже весёлой, но очень горькой улыбкой. Подобно тому, как улыбался мне в детстве отец, когда я показывал ему тетрадку с плохой отметкой. Я очень любил своего отца, и отец очень любил меня, поэтому, когда он так улыбался, мне становилось безумно стыдно.

Словно отчего-то спасаясь, я поспешно отошёл от странного незнакомца, не сказав ни слова. А он даже не оглянулся, только чуть заметно пожал плечами, будто прекрасно всё понимал.

С тех пор я старался его не замечать, решив не думать о том, что так ничего о нём не узнал, и что слово «эмигрант» ничего для меня не значит.

№ 2

Перед Порогом

…будто бы шагает он по летнему городу Парижу (или Лондону?) в чумазой своей спецовке. Ищет гараж, где ГАЗик оставил, да только подворачиваются ему все новые улочки и переулки, заманивают-подмигивают. И такой аромат в воздухе! И цветами, и выпечкой, и кофе пахнет! Гарсон откупоривает шампанское и развеселая мадам играет на баяне…

Приснится же … Во сне лето, а здесь европейская зима поперек Сибири. Дамочкам очень нравится: «Грязновато, зато не надо на морозе машину откапывать!» Как будто они сами со скребком вокруг своих японок прыгают. Им-то все нипочем. Город готовится к Новому году, сонные Парижи-Лондоны утопают в зелени, а у него командировка в Тьму тараканью.

Потому что Порог уже почти без продуктов и дизтоплива. И еще семь тысяч жителей деревушек, до которых только по реке и можно добраться, все снабжение – или вплавь, или по льду. «Проблема транспортной доступности» называется. Каждый год, как холода встанут, намораживают ледовую переправу – однополосную дорожку по руслу замерзшей реки. И нынче наморозили, да зима эта европейская, все плывет – страшно на переправу и соваться. А что делать? Надо. Там такие же люди, как в городе, только все друг друга знают и до медведя ближе, чем до главы района. Порог – несчастливое название: порОжинцы вечно по роже от жизни получают, а еще их «поражЕнцами» дразнят. Звались бы «порожане» (почти как «парижане»!), глядишь, и жизнь бы легче катилась.

Не отвлекаться. Кто отвлекся, рыб кормит или за утонувшую машину отчитывается. Снег пошел, разметки почти не видно. От напряжения серые точки перед глазами. Машину лихорадит на наледях, предательски проседает лед под колесами. Который раз подергал дверь – открыта, как иначе. Попадешь в полынью – каждая секунда на счету, а тут толкни только и плыви-выгребай. Уже в сумерках замаячил шлагбаум, катера в снеговых шапках – пристань, Порог.

Он вылез из машины и, задрав подбородок к тяжелому снежному небу, коротко вдохнул-выдохнул. Сосны, лед, теплая зима – все это хлынуло в легкие и выдохнулось вместе с хрипом, напряжением дня и предчувствием обратной дороги. К пристани, перепрыгивая сугробы, сбегались порожинцы – праздник в деревне, автолавка приехала!

После бани неторопливо курил на крыльце. И чудилось, что не один он сидит на пороге где-то на краю земли, а много поколений порожинцев сидят с ним рядом и тихо смотрят на падающий снег. И казалось, там, за рекой, за лесом смутились и замерли под их суровыми взглядами Париж и Лондон.

А зима все стоит перед Порогом, никак не решается войти…