Блиц Министров № 98 Голосование

Обычно в этом кафе набиралось много народу часов после шести-семи. Ну, а сейчас, хоть уже вечерело, ещё было полно пустых столиков. Здесь всегда было уютно. И мои джинсы и толстовка с капюшоном смотрелись тут вполне органично.

Я села у окна, чтобы глядеть на октябрьский дождь, фонари и разливающиеся чернила ночи…

Я была здесь года полтора назад с одной моей подругой. Прежней подругой. Мы поссорились – как выяснилось, десяток резких слов перевесили девять лет дружбы. Так бывает… Просто всегда думаешь, что так бывает исключительно с кем-то другим.

В конце зимы я проходила мимо «нашего» кафе и увидела её в глубине зала – в розовой блузке, юбке, со знакомыми мне серёжками с аквамаринами и таким же кулоном. Перед ней стояла панна-котта и большая чашка латте.

У неё в жизни ничего не поменялось (я знала, так как время от времени заглядывала на её странички на разных литературных сайтах) – по-прежнему вереница скверных стихов и кое-что из довольно-таки приличной прозы, подпорченной, впрочем, штампами (общими и её собственными). Прочитаешь десяток рассказов (я прочла гораздо больше) и будешь знать все основные сюжеты: обиды детства, насилие, справедливая плата за добро и зло. Один из любимых – появление некоей мистической сущности, воздающей злом за зло. Разорванное горло, смерть в петле… Не скажу, что Стивен Кинг отдыхает, но некое впечатление оставалось.

Индивидуальности в её прозе хватало только на главную героиню. Все остальные укладывались в десяток типажей (десяток?… хм, возможно, я даже слишком щедра). Хотя… именно поэтому ей отлично удавались сказки. Там типажи и их мотивация определены заранее. Глубокая психология тоже не предполагается. Тасуй колоду и твори новые сюжеты, вот и всё.

Чувствую, что слишком зла, перехожу границы, ехидничая и насмешничая… Да, я зла на неё. Сколько раз я просила у неё прощения? Без толку. Впрочем, она в самом деле меня бесила… Потому, повинившись, я снова принималась иронизировать и насмешничать. И к чему бы это могло привести? Верно – ни к чему хорошему.

Почему мне вспомнились сказки? А, ну да…

Официант принёс чай с лимоном в прозрачном чайнике и пиццу. Я разрезала кусок с горячим тянущимся сыром и снова принялась вспоминать.

Как раз в ту нашу встречу, последнюю, мы обсуждали сказку, которую решили написать вместе. Точнее, она предложила, и я, не подумав, согласилась.

Она зачитала начало, написанное однообразно-распевным, псевдонародным стилем. (И говорит ему Марья: «Что ж ты, добрый молодец, невесел, али ты...»… и так далее).

– Я бы не стала брать готовые типы героев, да и стиль… И можно рассказать что-то из их прошлого – откуда страхи, комплексы, как они преодолевали это…

– Так это же сказка!

– Ну да… Но почему не добавить немного постмодернизма.

– Что такое постмодернизм?

Я подавила вздох и кратко рассказала, что это такое.

– Ну…

Я её не переубедила. Она промолчала, потом, встряхнув головой – мелкие кудряшки подпрыгнули на кружевном воротничке – оживлённо продолжила:

– А в конце там появится Королева ночи…

– Хм. Похоже на Царицу ночи.

– Это откуда? – она поглядела недоуменно.

– «Волшебная флейта». И слишком много красивости… И почему королева? Если наш исходник – русский фольклор…

– Так он же за границу уехал! Я придумала название: «Месть Королевы ночи», – увлечённо продолжала она. – Или «Страшная сказка»!

– Можно так: «Я расскажу вам страшную сказку»…

– Ага, давай, точно! А королева будет с крыльями. Немного похожа на насекомое и немного – на человека. Она будет очень красивая, такая… с длинными волосами, в плаще. Подкараулит злых братьев в тёмном переулке, разорвёт на части и выпьет кровь.

Я поняла, что тут она будет стоять насмерть.

– Ладно, пусть выпьет… Но что они делали в тёмном переулке?

– Грабили прохожих, которые в одиночку шли поздним вечером после церковной службы.

– Хм. Грабили? Не бедные ведь люди.

– А они были очень жадные… Им всего было мало.

И вот это я тоже должна как-то написать? Oh my God…

– И не лучше ли сделать неопределённый финал. Дать намёк на то, что они задумались… что встреча с этой сущностью их могла изменить…

– Ну…

Она не желала никакой неопределённости. Разорвать на части – так им и надо, злодеям.

Я не стала настаивать. Это её сказка, в конце концов.

Впрочем, мне всегда было её жаль. И я написала положенный мне отрывок. Дальше должно было пойти её продолжение, потом снова вступила бы я… Но – мы поругались…

Неспешно допивая чай, я размышляла.

Она изживала свои обиды, выплескивая их в слова, квитаясь и наказывая. Но для этого ли стихи и вообще творчество? Нет, ну можно использовать томик самых лучших стихов, чтобы подпереть ножку стола – тоже вариант…

А впрочем… Я снова ехидничаю, но, в конце-то концов, разве у меня нет обид, которые я не могу ни забыть, ни перешагнуть? Хм… А может и мне написать такой вот рассказец, где я поубиваю злодеев, перережу шайку обидчиков и дураков (впрочем, последние, как гидра, неистребимы), победно подниму к небу блистающий меч? Напишу – и полегчает?

В душе людской столько всего намешано, неужели из своей я не вытяну на свет Божий несколько тёмных созданий, достаточно мерзких и пугающих?

Кстати, я тщательно искала в её последних творениях историю нашей ссоры. Небось всё перескажет по-своему, перепутает… да ещё и нашлёт очередную злую сущность… Так я думала – и было какое-то горько-сладкое чувство, что вот я жалею о нашей ссоре, а она…

Я брела по улице, освещённой яркими витринами и фонарями. Домой не хотелось – хотелось к этого нарядного света, музыки, доносившейся из перехода…

Зашла в церковь, где уже заканчивалась вечерня.

Поставила свечи, слушая тихое пение немногочисленного в будний день хора. Служили в одном приделе, большая часть храма оставалась в полутьме.

На душу сошло умиротворение и покой. Я много раз молилась, чтобы мы помирились. Что ж… всё когда-нибудь случается? И чудеса тоже

Ближайший вход в метро отчего-то был закрыт. Придётся идти к другому, и это куда быстрее вон тем переулком.

Он опустелый, с закрытыми уже офисами и филиалом института, тоже с тёмными окнами и запертыми дверями… но здесь, в центре, слишком уютно и людно, чтобы бояться чего-то. Я была одна, как мне казалось… пока не услышала странное потрескивание… шорох… Мои шаги словно обрели двойника, отголосок. Тень…

Показать страх было неловко, и я глянула мельком, вполоборота.

Она двигалась ко мне. Сложенные крылья, в самом деле, напоминали плащ, готовый разойтись надвое в полёте. Потрескивал при каждом шаге хитин. Что-то шевелилось на голове, похожее на волосы, но, конечно, это были не волосы. И эта мерзкая насекомья морда…

Чувства вопили: «Беги и кричи! Как можно громче! Если громко вопить, будет не так страшно!»

Разум же требовал: «Пойми! Это не реальное живое существо! Это плод ночи, той темноты, которая клубится около стен, под деревьями, от которой эта сущность почти отделилась. Что может помочь, подумай? Против тьмы? Свет! Свет, который в тебе».

И я не стала кричать и бежать.

Пусть ей противостоит то, что разгонит чернильную темноту, выплюнувшую это существо.

Свет, который во мне… Свет, который… Свет.

–Вот! Зелье из чешуи красного дракона,– Лари торжественно протянула нам маленькую прозрачную склянку. Похожая на старинные сосуды для хранения микстур посуда, закупоренная пробкой, хранила жидкость рубинового цвета.

–Ахаха! И что оно по-твоему должно делать? – спросила я, развлекаясь её наивностью, вместо «где вообще можно добыть чешую дракона, да ещё и красного?», но Медина перебила меня:

–Где ты это взяла?– тон звучал так серьёзно, я бы даже сказала испуганно, что не было ей свойственно. Это заставило меня с удивлением оглянуться и в очередной раз полюбоваться живым потоком блестящих чёрных волос. Тёмный бархат глаз не выпускал из вида склянку, а на сосредоточенном лице резче выделялись очертания греческого носа. Золотистый загар выдавал в ней восточную кровь.

– У колдуньи из Залесья! – ответила она Медине и заинтересованно начала рассказывать о свойствах этого чуда эликсира,– Это зелье выявляет кодировку крови и пробуждает тайный ген. У каждого есть способности, а он их активирует.

– Когда ты успела?–не унималась Медина.

–На праздниках, когда ездила к родителям. Представляете, там лес буквально мёртвый, гиблое место, без проводников никак не найти. А дом колдуньи похож…

–… на избушку на курьих ножках, – завершила Медина.

–Откуда ты знаешь?

–Оттуда, что это всё фейковое, для туристов и таких дур.

–Но…

–Не ведись на это, просто отдай мне склянку и забудь,– сказала Медина безапелляционным тоном.

И тут у Лары вновь произошёл эмоциональный спад. Даже рыжие локоны безжизненно повисли, как у куклы, и она послушно повиновалась. Медина убрала сокровище подруги в сумку и покинула комнату в общежитии.

Скамейка в парке согрета не по-осеннему ласковым солнцем. Лариса рядом ест эклер. Медина поодаль общается с новым ухажёром. Крем с пирожного стекает на золотистые спиральки и розовую блузу.

– Вот чёрт, у тебя нет влажной салфетки?– разнежившись на солнце, неохотно начинаю рыться в рюкзачке. Не найдя салфеток, Лара расстёгивает молнию сумочки Медины.

– Что это? Духи?– ликует Лара.

Достаю салфетки и вижу, как Лара откупоривает склянку с рубиновой жидкостью и нюхает.

– Фууу...– отпрянула она, и тут же сунула склянку мне под нос.– Смотри, какая вонь! Тошнотворный запах чего-то горького и леденящего проник до самого мозга так, что на мгновение ослепил вспышкой света. Ощущая холод в голове, морщась от солнца, отталкиваю руку Лары:

– Убери, – и тут же подозрительно спрашиваю, – разве ты не помнишь что это?

– Нет, а что должна? Гадость какая.– Лара вернула пузырь обратно в сумку и начала тщательно очищать волосы и блузку от пятна.

Мне стали мерещиться всякие тени, сущности и змеи. Вот опять, захожу в пропаренную ванную комнату после Медины и замираю. По белому влажному кафелю скользят мелкие чёрные ужаки прямо в трап, удивительным образом протискиваются в дырки и исчезают в канализации. Наверное, сказалось голодание и тренировки, очень хотелось на Хэллоуин пощеголять в чем-нибудь облегающем. Встряхиваю видения, включаю душ. Почему-то с каждым разом эти видения становятся более чёткими, реальными. Выхожу из душа. Вытираю запотевшее зеркало. Вроде ничего необычного: тени и мешки под покрасневшими карими глаза, мокрые каштановые волосы, а ля удлиненное каре. Но в зеркале теней больше. Отвожу взгляд. Захожу в комнату, обернувшись полотенцем. Медина уже ушла. Лариса переписывается с кем-то в контакте, а в её кудрях сидит маленький бледный херувим без крыльев, который ловит блики света и заплетает их в локоны, при этом мило подмигивает мне. Я схожу с ума?

Где бы я ни была, стараюсь не смотреть по сторонам, но всё равно вижу их боковым зрением. Они везде, почти на каждом. На многих встречаются исчезающие татуировки в виде змей.

Спасает только херувим Лары, который всегда мне ободрительно улыбается. Он словно плетёт нити из света и продолжает завивать их в локоны. Херувим протягивал ладони к источнику, и послушные лучики оказывались в его руках. Если он показывался, мне было спокойно. От действительно опасных сущностей он зарывался в копну рыжих волос. Но почему-то всегда прятался, когда рядом была Медина.

Сегодня её не было, как обычно пропустила пару, однако, все знали, что ей каким-то чудом удастся избежать отчисления. Так было и с оценками. Ей их ставили заочно и всегда отлично. Удивительным образом за нее всегда расплачивались незнакомые молодые люди. Притом, что у неё было много ухажёров, Медина не заводила отношений. Иногда мне кажется, что она ненавидит мужчин.

Лара снова рыдает в подушку. У нее сложные непонятные отношения с любимым. Мне не хочется уходить. Хочется утешить, но сегодня соревнования по плаванию, и она выталкивает меня из комнаты.

В бассейне стоял пар. В заплыве участвовала Вика, и у нас с Мединой не было шансов. Она плавала лучше всех, но я видела больше, чем другие. Вика была русалкой. В воде её тело покрывалось чешуёй и появлялись плавники. Я сдалась ещё до старта, но собиралась участвовать. Медина в ярко-красном купальнике была уверена в себе, хотя редко посещала тренировки. Но тут, в воде появились ужи. Их было много, чёрные тела извивались в воде, и никто их не видел. Я хотела предупредить Медину, но застыла. Прежде чем она натянула купальную шапочку, я успела заметить, как чёрные блестящие локоны подруги росли, оживали и, превращаясь в змей, падали в бассейн.

Прозвучал старт, на который я не отреагировала. Все, кроме меня, прыгнули в воду, кишащую змеями. Чёрные ужи прилипли к телам пловцов и превратились в татуировки. Участники заметно снизили скорость. Вика продолжала заплыв. Остальные ужи направились к ней. Покрытая черными татуировками змей, девушка продолжала борьбу. Неожиданно она ушла под воду, а всплыв, стала захлёбываться, будто не умела плавать. Она тонула. Переборов страх, я нырнула в бассейн раньше инструкторов, и мы вместе вытащили её. Медина заняла первое место.

Слежу за Мединой. Теперь я знаю её тайну. Она парализует, лишает воли и заставляет делать то, что ей угодно. Пытаюсь рассказать обо всём Ларе, но она не верит. Защищаю подругу от змей, неосторожно давлю их каблуком, чем привлекаю к себе внимание Медины. Переезжаю из общежития на съёмную квартиру. К счастью, подруга соглашается уехать со мной. Ликование херувима вызывает улыбку. На работе и в универе попадаю в стычки с людьми с исчезающими татуировками. Херувим сплёл мне браслет из волос Лары и лучей света. Он светится, если мне грозит опасность.

Мне нужно остановить Медину, пока она не навредила нам. Лара предлагает поехать к колдунье. Возможно, она знает, в чём источник силы Медины и сможет помочь.

Чёрный песок хрустит под ногами и осыпается, оставляя мелкие частицы на подошве. Безветрие. Гладь моря напоминает тёмный омут. Где-то за облаками закатывается солнце. Лару всегда тянуло на берег, прогуляться и накормить свору бродячих собак. Ласковые псы разных мастей и возрастов благодарно лижут нам руки. Увлечённая прогулкой, забываю об угрозе. Слишком поздно замечаю сияние браслета. К нам приближается Медина, из удлинившихся чёрных локонов выныривают змеи и, извиваясь и шурша по песку, атакуют нас. Я не могу справиться, их слишком много. На теле Лары и собак появляются татуировки. Они каменеют. Собаки начинают рычать и оскаливаться на нас. Лара не в состоянии пошевелиться. В застывшем теле только глаза способны выразить весь ужас положения. Из-за собак, угрожающих тут же разорвать нас на части, я не могу добраться до Медины, чтобы любым способом остановить её:

–Прошу тебя, умоляю, не делай этого,– заклинаю я бывшую подругу.– Не трогай нас, и я клянусь, ты никогда больше не увидишь нас.

–Я и так вас больше не увижу,– злорадно улыбается Медина,– хотя,– продолжила она,– ты ещё можешь спастись.

Она медленно пятится назад и уходит.

Чем дальше она отдаляется от нас, тем ближе подбираются бешеные собаки. Вокруг нет ничего, чем можно было бы отразить атаку, и никого, кого позвать на помощь. Лара всё ещё была обездвижена. Только слезы текли по окаменевшему лицу. Херувим опасливо выглядывал из-под шапки. Я бы успела убежать от опасности, но не могла оставить их:

– Не бойся, – прошептала я, крепко обнимая подругу, – Я с тобой!

В это мгновение меня ослепил свет. С ощущением холода в голове, я очнулась на скамейке в парке.

Лара ошарашено смотрела на меня, потом мы перевели взгляд на Медину, которая поодаль общалась с ухажёром. Лара закрыла склянку и убрала в карман запачканной блузки. Херувим на золотых спиральках светился, ликовал и подмигивал мне. Он умел отматывать время назад.

Иван Кузьмич знал родной лес, как свои пять пальцев, вдоль и поперёк.

Утащи его даже среди ночи с завязанными глазами, брось в чаще – зараз дорогу домой найдёт.

А тут… заблудился! И эта мысль не столько напугала его, сколько возмутила – как же так? Да быть такого не может! А то, что он заблудился – в том сомнений не было – иначе, почему он в третий раз оказывается рядом с этим старым дубом? Кругами ходит. Да и дубов таких в их лесу отродясь не было. Когда первый раз наткнулся на него и поднял голову, чтобы увидеть верхушку, аж кепка с головы свалилась – такой высокий. А уж ствол…

— Это же не дуб, — пробормотал он, в третий раз стоя перед незнакомым исполином, — это баобаб какой-то…

— Как ты сказал? – неожиданно раздался глухой, скрипучий голос, — бао… как?

Иван Кузьмич ахнул и повалился к корням дуба:

— Белочка! – возопил он в отчаянье. – Точно – белочка! И за что? За что мне такое? – обратился он к дубу. – Нешто я пью шибче других мужиков? Я ж работаю, а выпиваю, как и все – по выходным да праздникам. Ну да… многовато их, но… всегда себя помню, не как другие. И… на тебе!

— Какая такая белочка? – удивлённо проскрипел дуб. – На мне белки не водятся. Но ты не ответил на мой вопрос – что такое бао? Кто такие бабы – знаю. А бао?

— Да это есть такие… — начал было Иван Кузьмич, но осёкся – а, вдруг, если он скажет, что есть деревья и потолще, то оскорбит дуб своими сравнениями, а тот и осерчает? А на нём какие-то цепи болтаются – не ровён час повесит на них.

— Да это… — замялся он, а потом радостно выпалил, — бао – это повелитель!

— Хо-хо-хо! – захохотал дуб. – Это ж надо такое удумать! Я – и повелитель баб! Кощей я, что ли?

Не повелитель я – а хранитель здешних мест. И всего, что с ними связано. Да только вот беда… сбежал куда-то тот, кто и песни, и предания вместе со мной хранил. Поди уже два дня, как ни слуху ни духу. Скажи мне, мил человек, не встречался ли тебе на пути большой чёрный кот с книгой под мышкой?

«Ох… — облегчённо вздохнул Иван Кузьмич… — пронесло…»

— Кот? – удивился он. — Да откуда в лесу коты-то. А вот дома у меня есть кот. Мышелов знатный, да и для уюта. И чёрный – его так и зову – Черныш. Умный кот.

— Умный? – оживился дуб. – И песни поёт?

— Ещё как поёт!

— Уж не он ли? – заволновался дуб. – А какие песни-то? Калинку поёт? А сказки сказывает? А налево-направо ходит?

— И песни поёт, и сказки сказывает, — засмеялся Иван Кузьмич, — как пойдёт мурчать! А уж налево или направо ходит – про то не знаю, но все кошки в деревне от него приплод имеют!

— Тогда не мой… — грустно вздохнул дуб, — мой-то учёный – не до кошек ему. Он сказки да песни собирает…

И тут Иван Кузьмич глянул на дуб и на цепь, и всплыли в памяти далёкие школьные годы. Как там было-то?..

— У лукоморья дуб зелёный;

Златая цепь на дубе том:

И днём и ночью кот учёный

Всё ходит по цепи кругом;

Идёт направо — песнь заводит,

Налево — сказку говорит.

Там чудеса: там леший бродит,

Русалка на ветвях сидит…

Эх… запатовал… что-то там дальше было и про зверей и про избушку…

— Это, что же такое деется-то? – радостно зашелестел листвой дуб. – Это получается, что и о нас песню сложили в народе? Эх… а его носит где-то!

— Да нет… — замялся Иван Кузьмч, — не песня это – стихи. Поэт такой был – Пушкин. Он и сочинил. А потом этот стих и ребятишки стали учить в школах. Спроси любого – всякий этот стих знает.

То, что всякий знает такую хорошую песню и о нём, и о коте, ещё больше понравилось дубу,

видно, потому он и решил отблагодарить незваного гостя.

— Что ж, — сказал он, — не каждый из Лукоморья в мир человеческий дверь назад находит, но тебе, так и быть – помогу… а то бы остался? Ишь, какие ты складные песни знаешь, может, и ещё вспомнишь? Али сказки какие?

— Это вместо кота, что ли? – испугался Иванн Кузьмич. – Ты уж прости меня, лесной хозяин, но мне бы домой как воротиться, да и Черныш поди уже заждался… а из меня… какой кот? Я и на цепь не взберусь. И память у меня плохая. Даже стишок до конца не помню…

— Ну как знаешь, — вздохнул дуб, — глянь на полянку позади. На ней ты и прокрутился три раза вкруг себя. Да ещё и супротив вращения земли-матушки. Вставай да и крутись в обратную сторону — тогда и окажешься на ней же, но в своём лесу.

Вспомнил тут Иван Кузьмич, что именно на этой полянке он и крутился, когда ножик выронил, каким грибы срезал, а нож, как сквозь землю провалился.

Поблагодарил он дуб, встал на полянке, а когда делал третий оборот, увидел чёрного кота, правда уже, как в тумане, зато ясно услышал слова, что тот бормотал себе в усы:

— У лукоморья дуб зелёный…

«Эх… опоздал, милый, — подумал Иван Кузьмич, — видно, за новыми песнями ходил. А там… кто знает? Память-то у котов куда лучше человеческой – это я точно знаю. Глядишь, не только стих целиком несёт, но и всю поэму…»

Туман рассеялся, перед ним легла знакомая дорожка, и он заторопился домой. Правда, пройдя несколько шагов, остановился, задумался и загрустил.

«Ну и дурак же я… мне же в сказке предложили жить… а дома что? Я да Черныш. Вот и приходится заливать горькой своё одиночество. А там… и дуб, и кот-сказочник, и леший, и русалка…»

И тут ему в голову неожиданно пришла спасительная, будто кем-то подсказанная, мысль.

«А что я печалюсь-то? Возьму завтра с собой Черныша, приду на ту же полянку, да и прокручусь, супротив земли-матушки. Пусть сказок немного знаю, песен, правда, поболе, зато анекдотов!.. и не перечесть! А этот старый дуб так хорошо смеётся… хо-хо-хо…»

… стук…

… дождь…

… стук…

… снег…

… стук…

… листья…

… стук…

… просыпаюсь, оглядываюсь, выволакиваю себя из объятий сна, отдергиваю занавеску.

— А-а-а-а!

Здесь надо закричать, не кричится, ничего не делается, смотрю и смотрю на тыкву с горящими глазами и перепончатыми крыльями…

Щелкаю замком, осень врывается в комнату в ореоле листьев и снежинок, тыква садится на подоконник, цепляется хищными лапами. Жестами показываю, что э-э-э, или сюда, или туда, нечего мне тут дом выстужать…

Тыква в изнеможении падает с подоконника в комнату, только сейчас вижу простреленное крыло, тонкую стрелу в перепонке. Мечусь по комнатам в поисках аптечки, а кто вообще сказал, что у меня есть аптечка, в холодильнике вроде бы зеленка была… Разламываю стрелу, долго мучаюсь с зеленкой и пластырем, вроде не кровоточит, да с чего она вообще кровоточить должна…

— Спа… си… бо… – оскаленный рот извивается, выжимая слова, — спа… си… бо…

Думаю, какого черта я только что сделал, понимаю, что вместе с тыквой точно так же могут прострелить меня…

— Вам… вам нужно пря… прятаться, — хрипит тыква.

Хочу что-то ответить, вместо этого развожу руками, где тут спрячешься…

— … они… они меня… застре…

Не договаривает, я и сам понимаю – застрелят, те, кто сейчас ходит по улицам, целятся в тыквы с летучемышиными крыльями, сбивают на лету, в упор застреливают соломенные пугала, тонкие скелеты…

— Вы… – тыква поднимает на меня глаза, даром, что нет у неё глаз, — вы мне… поможете?

Смотрю на перевязки, чем я еще должен помочь…

— … меня убьют…

Это мы уже слышали.

— … мне нужно домой…

Морщусь:

— Далеко живете?

— А, на другой стороне земли…

Меня передергивает, совсем хорошо…

Хватаюсь за соломинку:

— Могу купить вам билет на самолет… – говорю, тут же спохватываюсь, что тыкву пристрелят в аэропорту.

— Э… ну…

— Если бы вы положили меня в рюкзак…

Сжимаю зубы.

— Э… а… может… сначала окрепнете? Вы ранены…

Тыква осторожно смотрит за окно:

— Скоро пойдет снег, все заметет, мы не сможем отправиться в путь…

Меня коробит от этого «Мы», я-то во все это не ввязывался…

— … они уже знают про вас, — подхватывает тыква, будто читает мои мысли, — боюсь, они…

… даже не возражаю, что бояться должен я, а не тыква, а тыква должна пугать, а не наоборот.

— Может… пока перезимуете у меня, а там посмотрим? Давайте я вам чаю согрею…

Пьем чай под стук осени – дождя со снегом и листьями, тыква осторожно поправляет крыло.

— … там, на той стороне земли… – осторожно начинает тыква, — там… тоже хорошо…

Пытаюсь представить себе ту сторону земли, уютные домики, украшенные тыквами, высотные дома, за крыши которых цепляется луна, неоновые огни, галдящие подростки, которые запрягают кадиллак, чтобы скакать на нем верхом по шоссе среди кукурузных полей в свете полной луны… Правда, услужливое воображение тут же подсказывает тесный трейлер, или еще хуже, какую-то хижину из рекламных щитов на окраине городской свалки, я пытаюсь устроиться куда-нибудь хотя бы мыть полы, а тыква рассказывает мне о неограниченных возможностях, вспоминает тех, кто вот так же жил в коробке из-под холодильника, а теперь у них свой остров в океане с личным самолетом, у которого на борту два бассейна и…

… фантазии кончаются.

Открываю ноут, ищу какие-то сайты, сторожно пишу куда-то в никуда кому-то никому, что у меня ваша тыква, и все такое – жду до тошноты вежливого ответа, что по не зависящим от нас причинам никак вас пустить не можем, нам очень жаль, и все такое…

— … проснитесь… да проснитесь же!

Подскакиваю на кровати, да что опять такое, тыквенная рожа светит мне в лицо огоньками, хватит уже пугать, делать, что ли, больше нечего… а правда, что делать тыкве, ну хоть бы посуду помыла, что ли…

Они вас ищут…

Хочу спросить, кто, что, не успеваю – в дверь стучат, резко, нетерпеливо. Подскакиваю, наскоро набрасываю синий халат, расшитый светящимися звездами, только выскальзывая на улицу, понимаю, что вырядился до неприличного ярко, мерцаю своими звездами в темноте ночи…

… стрела.

Еще одна.

Еще.

Проклятия, выкрики откуда-то из темноты, не наш, не наш…

Вытягиваю руку, такси, такси, какое такси, кто меня в такси с тыквой пустит, кто меня вообще куда с тыквой пустит, ай, молодец, собирался же с рюкзаком идти, собрался, ничего не скажешь, в тапочках и в халатике…

Стрелы летят…

… не наш…

… не наш…

… лай гончих, бегущих за мной по пятам, ату его, ату, ату…

— … скорее!

Вздрагиваю от скрипучего голоса тыквы, тебе-то хорошо говорить, сидишь у меня на руках, когтями дерешь, побегала бы по ле… стоп, по какому еще по лесу, куда ты меня ведешь-то, какой еще лес, слишком густой, чтобы бежать, слишком редкий, чтобы спрятаться от выстрелов…

— … скорее!

Бегу со всех ног, взгляд натыкается на огни вдалеке, думаю, как их обойти, чтобы не заметили…

— … туда, — кричит тыква, — скорее!

— Но…

— … скорее!

Бегу, это еще что, почему земля проносится под ногами с космической скоростью, что за черт, огни приближаются, уже вижу причудливые деревья, усеянные тыквами, которые вспорхнули при моем появлении, захлопали крыльями, что-то черное метнулось из-под ног, кошка, еще одна, еще…

— Спа… си… бо, — шепчет обессилевшая тыква. Понимаю, что и сам устал, как черт, пробираюсь в приветливо открытый пряничный домик, устраиваюсь на постели, проваливаюсь в сон…

… бежать, говорю я себе.

Бежать как можно скорее, пока не грянула полночь, пока эти тыквы и пряничные домики не закололи меня, не принесли в жертву своим темным божествам, или что они там делают. Выворачиваю халат наизнанку, так не заметят, хотя все равно просвечивают звезды…

— Вы… вы куда?

— Я… э… – хочу сказать домой, понимаю, что не может быть никакого домой.

— Вам туда нельзя.

— Куда… туда?

— Туда… там… там ничего нет…

Понимаю, что рассуждать некогда, что уже все некогда, что надо срываться с места, бежать, спотыкаясь о ветви, хватающие за ноги, а куда я бегу вообще, черт, только заблудиться не хватало… взбираюсь на холм, почему не хватает воздуха, а ведь мне всего двадцать пять, оглядываю темноту ночи в той стороне, где должен быть дом…

… какого черта я вижу, марсианский пейзаж, что-то черное, стекловидное, мерцающее, из чего проступают руины, в которых мечутся призрачные тени, потрясают огромными стрелами, летящим через океан…

… трещат ветки, тыква неуклюже перебирается по деревьям, прыгает мне на плечо, чер-р-т, когти свои убери…

— Что… что там… – показываю в темноту, — это… это вы устроили?

— Что вы… это… это они… там…

Начинаю понимать все, все, а вовремя тыква сказала – «бежать...»