ТРУЭЛЬКА (отрывочный междусобойчик Тигры, Эра и Твил)

Справа же от кареты красовался на тонконогом аштунце каурой масти шер лет так двадцати пяти, полная противоположность сержанту-северянину. Изящная кисть в вышитой перчатке покоилась на эфесе шпаги. Вороные локоны выбивались из-под берета с соколиным пером. Кружева манжет слепили белизной, сдержанно сияли финифтевые пуговицы на камзоле тончайшего черного сукна. Орлиный взор и правильный профиль буквально требовали запечатления на серебряных марках.

«Какой красавец! — читалось в глазах юных и не очень горожанок. — Настоящий рыцарь!»

С тем, что виконт Морис шер Туальграм — очень красивый мужчина, Таис была полностью согласна. Пожалуй, красивее всех её знакомых. И не только красив, еще и умён, начитан, смел, галантен — мечта любой дамы. К тому же встреча с виконтом вполне могла бы стать темой для рыцарского романа.

Началось все в маленьком городке Маретто, что трех днях пути от Суарда, на постоялом дворе с аппетитным названием «У жареного петуха». Таис вместе тетушкой и сержантом Велем кушали жаркое в полутемном зале, когда в дверях показался мужчина. Стряхивая с берета осеннюю морось, смутно знакомый шер потребовал овса коню и ужин ему самому. Подбежавший трактирщик что-то ему сказал, не забывая кланяться, и кивнул в сторону дам. Шер, держа берет в руках, подошел и отвесил изящный поклон.

— Сиятельные позволят присоединиться? — с открытой улыбкой спросил он.

Сиятельные позволили. Виконт, навещавший тетушку в поместье близ Маретто, оказался прекрасным собеседником, к тому же знакомым с последними столичными новостями. К несчастью, он сразу узнал дочь герцога Дарниша, и потому на все попытки выяснить, правда ли король объявил о помолвке с шерой Свандер, уводил разговор на другие темы.

Разумеется, наутро отправились в Суард вместе. Таис наскучила езда в карете, и она воспользовалась возможностью хоть немного проехаться верхом, благо, любимая кобылка следовала на длинном поводу за каретой.

Рыцарский роман продолжился ровно через час по выезде с постоялого двора: за поворотом лесной дороги кортеж уперся в поваленное дерево, круп кобылы Таис оцарапала стрела, а из кустов полезли мужики с дубинами, вилами и ржавыми мечами. Боя с разбойниками Таис не видела, слишком занятая попытками удержаться на понесшей лошади, но, по словам сержанта Веля, смотреть там было не на что — встретив отпор, разбойники разбежались. Преследовать их не стали, чтобы не оставлять без охраны шеру Дарниш и карету.

Укротить лошадку помог виконт. Догнал, поймал под уздцы, успокоил. Восхитился умению Таис держаться в седле, удивительному самообладанию и прекрасным глазам. С мальчишеской улыбкой отмахнулся от благодарностей, поцеловал Таис руку и намекнул на то, что готов отдать жизнь ради божественной красоты.

Таис смущалась и таяла, забыв о незавидном положении брошенной невесты. С Туальграмом она чувствовала себя хмирской вазой — прекрасной, хрупкой и драгоценной. Смущало лишь одно: как учил будущую королеву отец, «чем красивей тропинка, тем глубже болото».

***

В свете зеленых и оранжевых жуков, стайками вьющихся в стеклянных колбах-фонарях, вымощенная сливочно-желтым камнем и заросшая мохнатыми вязами улица Печатника Фризе казалась книжной раскрашенной миниатюрой, а старый двухэтажный особняк в глубине запущенного парка, подмигивающий единственным огоньком в крайнем правом окне — обиталищем не то вампиров, не то призраков.

— Да вы романтик, светлый шер, — ухмыльнулся сам себе Морис, толкая протяжно заскрипевшие ворота. — Нет уж, сегодня обойдемся без призрака покойного батюшки, чтоб ему демоны в Ургаше печенку грызли.

Усталый жеребец жалобно заржал, почуяв близость вожделенного стойла, а Морис в очередной раз помянул недобрым словом барышника. Отродье шакала, содрал за семилетку-аштунца с больными коленями и слабой спиной четыре империала, как за молодого ольберского рысака! Одна радость, выглядит конь великолепно. Но если бы не острая надобность в приличном хоть с виду коне, Морис бы не дал за него и двух золотых.

— Ничего, Бриз, потерпи немножко. — Морис похлопал собственноручно расседланного коня по грустной горбоносой морде. — Еще недельку-другую, и будет тебе заслуженная пенсия. Трава в поместьях Дарниша придется тебе по вкусу. А пока на вот.

Конь схрупал морковку — старый Жураб припас к возвращению хозяина — и благодарно фыркнул.

Оставив вычищенного жеребца ужинать овсом и отдыхать до завтра, Морис прошел мимо пустых стойл, отвернулся от крайнего слева — там до сих пор висела уздечка Косули, подаренной матерью на шестнадцатилетие соловой сашмирки. Рассохшаяся дверь черного хода заскрипела протяжно и тоскливо, не хуже привидения, и впустила его в темный коридор.

Морис сморщился от запах горелой каши и нащупал на стене стеклянный шар. Похлопал по нему ладонью, дождался, пока жуки проснутся, поднимут жесткие надкрылья и расправят нежные, светящиеся розовым, зеленым и оранжевым крылья. Покачал головой: половина жуков так и не взлетела, сдохли без солнца, а может, Жураб забыл их кормить.

— Эй! — позвал Морис. — Ты где, старый пень!

В кухне послышалось шебуршание, кашель, кряхтенье — и в дверях показался худой, сухой и словно ломкий старик, закутанный поверх залатанного на локтях камзола в шерстяную вышитую шаль. В руках старик держал склянку с жучиным кормом, подслеповато щурился и улыбался, показывая желтые редкие зубы.

— Вернулись, шер Морис! А мы уж беспокоились, на дорогах нынче небезопасно. Матушка ваша вчера велели отослать вашей невесте семь дюжин лилий…

Старик все рассказывал давно позабытые новости — единственный оставшийся у Туальграмов слуга, дворецкий в шестом поколении, Жураб чаще жил в славном прошлом, чем в никчемном настоящем. Морис тем временем оглядывал заросшую паутиной кухню.

— Жураб, я же дал тебе денег нанять девушку, чтобы готовила и убирала, — устав слушать о новой шляпке умершей шесть лет назад матери, прервал дворецкого Морис. — Где служанка, где деньги?

Старик что-то пробормотал о лилиях, кои нынче дороги, и замолчал, глядя в пол. Туальграму ничего не оставалось, как оставить его наедине с призраками и отправиться спать — к счастью, младший Дарниш был так любезен, что пригласил его на ужин, так что не придется ложиться на голодный желудок.

Поднимаясь по лестнице в спальню, Морис раскланивался со славными предками, высокомерно взирающими с парадных портретов. Вся история рода — от тринадцать раз пра дедушки, первого виконта Туальграма, советника Варкуда Кровавого Кулака, шера огня и воздуха второй категории, автора трех монографий и отца шести детей и прочая, прочая, до…

— Будь ты проклят, — привычно бросил Морис пустому месту слева от материнского портрета: о некогда висевшей там картине напоминал лишь невыцветший прямоугольник шелковых обоев.

Этот портрет отправился вслед за тем, кто был на нем изображен, сразу после похорон, на которые не пришел никто, кроме кредиторов. Проигравший последний заклад виконт не нашел ничего лучше, чем проткнуть себе горло шпагой и свалить долги на двадцатитрехлетнего сына. Записку о невозможности жить с бесчестьем Морис порвал и растоптал там же, у тела труса и неудачника. Бесчестье жить? О нет. Бесчестье — сбежать от жизни. Сбегать всю жизнь. От собственной бездарности, от потери поместья: дед тоже играл и проигрывал. От одиночества после смерти жены и собственной вины: если бы он меньше играл и пил, ей не пришлось бы искать супруга по игорным домам — и её бы не столкнула с лестницы пьяная шлюха.

— Придется нанимать служанку самому. — Морис шел вдоль запертых дверей, касаясь поочередно светильников циль: до второго этажа нищета еще не добралась. — Нельзя же приводить юную жену в такой свинарник! Шера Дарниш не привыкла к паутине и драным обоям.

Перед дверью в кабинет отца он остановился. Шорох? Крысы? Вряд ли, крысы давно сдохли с голоду. Воры? Ха-ха три раза. Последний раз воры были здесь еще при жизни отца — он так орал на капитана городской стражи, словно унесли не пару грошовых шкатулок, а мешок золота. А капитан, сволочь толстомордая, морщился и наверняка думал, что виконт сам же их пропил, да забыл.

Обнажив шпагу, Морис резко толкнул дверь и отскочил.

— Доброго вечера, виконт, — раздался тихий насмешливый голос. — Заходите уж.

— А, это вы. — Морис вложил шпагу в ножны и остановился на пороге погруженного во мрак кабинета. — Я же сказал, мне нужно три недели.

— Трех недель у вас нет. Последний срок — бал-маскарад. Иначе наш договор потеряет силу и вам придется вернуть инвестированные в дело средства.

Гоблинова удача

Морис шер Туальграм

23 день Журавля. Большая Охота. Суард.

Разговор с Лонсом в «Хромой кобыле» оставил у Мориса странное впечатление. Словно Лонс искал, в какую бы авантюру ему срочно ввязаться и потерять отлично оплачиваемую, непыльную работу в фехтовальной школе Зифельда.

– Скучно! – махнул рукой наемник и сморщился. – Учить щенков тявкать – не для меня.

Морис сделал вид, что поверил в «скучно». А Лонс – в то, что дело легкое, неопасное и затеяно лишь ради того, чтобы отцу невесты не пришлось самому отказывать другому жениху. Мол, девицу украли, на девице женились, я тут ни при чем.

Лонс не слишком любопытствовал, кого именно они увозят, больше – насколько далеко и как хорошо потом будут прятаться.

– Очень далеко и очень хорошо, – ответил ему Морис, но куда именно – не сказал, лишь заверил, что безопасная берлога уже готова.

Врал, ясное дело.

И Лонс врал.

Будь у Мориса чуть больше времени в запасе, послал бы Лонса ловить русалок и нашел бы кого другого. Но шисов канцелярский ублюдок и так дышал в затылок…

Почему он до сих пор жив, Морис не понимал. Если ублюдок знает о его планах, логично было бы просто убрать с дороги. Буркало отлично умеет прятать трупы. Но ублюдок только поиздевался и пригрозил, как сопливому щенку! Шис его разберет, Длинноухого.

Будь у Мориса хоть какая возможность послать в тину девочку Дарниш, – вместе с Бастерхази, Ристаной и толпой кредиторов, – он бы сегодня же уехал в Сашмир. Да хоть в степи Тмерла-хен! Угораздило же его связаться с магами, провались они скопом в Ургаш!

Но возможности развязаться с Бастерхази, кроме как выполнить свою часть сделки, не было. И потому Морис пил водку, вешал тину на уши Лонсу и надеялся на честно выменянную у гоблина удачу.

В таверне он просидел чуть не до заката, а когда выходил – услышал упоенно орущего мальчишку:

– Срочный выпуск! Раскрыт заговор против короля! Имена заговорщиков читайте в «Герольде»! Всего три динга!

Найдя взглядом желтый берет, – хитрый мальчишка залез на постамент Алых Коней и торговал газетами оттуда, – Морис протолкался к нему. Купил желтый листок и, не разворачивая, вернулся к таверне: помощник Буркало уже вывел отдохнувшего и накормленного Бриза. Лишь покинув площадь перед ипподромом, Морис остановил жеребца в тихом сквере, не слезая с седла прочитал передовицу… и, рассмеявшись, смял газету.

Какие-то девицы, проходившие мимо и кокетливо поглядывающие на верхового красавца, отшатнулись и прибавили шагу: наверняка, передумали знакомиться с безумцем. А Морис все хохотал и не мог остановиться.

Зифельд! Шисов дысс! Мирный, драть его, учитель молодняка! Затеял покушение на короля прямо на охоте, уложил в траву дюжину шеров, а самого, – мертвого, как иначе! – допрашивал на Совете Бастерхази! Слава Светлой, Шампуру не удалось втравить в это дело Мориса. А он-то, индюк, развесил уши! И ведь почти поверил, что в самом деле нужен партнер для школы, а не для убийства короля. Придурок.

Зато теперь понятно, почему крыса Лонс от Зифельда сбежал и почему ему надо срочно лечь на дно. С одной стороны, хорошо – у Лонса есть интерес кроме денег. А с другой – загнанная в угол крыса вдесятеро опаснее. Уж это Морис отлично знал по себе.

Отсмеявшись, он тронул Бриза каблуками.

– Пошел, мальчик.

К портному Морис приехал, когда тот закрывал ставнями витрину.

– Ничем не могу помочь, ваша милость, – буркнул тот и попытался скрыться в доме.

Поймав подлеца за воротник, Морис ласково спросил:

– С чего бы это, любезный?

Освободить воротник портному не удалось, рвать не хотелось, так что он ответил:

– До маскарада мы заказов не берем! Отпустите уже, ваша милость!

– Непременно, любезный. – Морис поддернул портного выше, так что тот вынужден был привстать на цыпочки. – А скажи-ка мне, много ли у тебя заказов к маскараду?

– Вашмилсть, пустите! – прохрипел подлец, хватаясь за воротник.

– Ты не ответил.

– Много, вашмилсть! Да пустите же!

Оттолкнув подлеца к дверям его же лавки, Морис спрыгнул на мостовую и хлопнул Бриза по крупу, мол, стой здесь и можешь объесть хоть всю герань. Подлец правильно все понял. Униженно кланяясь и потирая шею, он отворил перед Морисом дверь.

В лавке было темно, зато за внутренней дверью ярко светились груши циль и слышался деловитый гомон, перемежаемый взрывами смеха: дочери портного вовсю шили, и наверняка будут шить половину ночи.

Обернувшись к понурому портному, робко остановившемуся на пороге, Морис велел:

– Мне нужен черный мундир. Не к маскараду, а немедленно.

– Но у нас нет!..

– Кажется, ты не понял, любезный. – Морис улыбнулся. Портной попятился и уперся спиной в дверь. – Мне нужен мундир. Сейчас. – Оглядевшись, Морис подошел к ближайшему манекену, помял кружевной рукав платья в сашмирском духе. – Кстати, чье это такое милое платье? Думается мне, ты изрядно за него содрал. Не шеры ли Дарниш?

К счастью, портной не стал упрямиться и изображать из себя героя, а быстро подсчитал возможные убытки от нахождения очень злого виконта в лавке, сравнил их со стоимостью какого-то паршивого мундира – и стал крайне любезен.

– Шеры Ландер, ваша милость. Шера Дарниш заказала платье хмирской танцовщицы. Индиго, лазурь, золото. Не у меня, – добавил он, видя, что Морис выискивает взглядом нечто сине-золотое. – Смею надеяться, ваша милость не откажется от готового мундира? Конечно же, мы сейчас же подгоним его по фигуре!

– И нашьете одинарный серебряный кант, – в тон ему добавил Морис. – А еще мне нужна маска. Простая, шелковая. Не стойте пнем, любезный, приступайте!

Портной посерел, кивнул и кинулся за внутреннюю дверь. А Морис вольготно расположился в кресле для гостей и кинул в рот засахаренный розовый лепесток из вазочки синего стекла, стоящей на столике с гнутыми ножками.

– Чай – только хмирский! – крикнул он вдогонку подлецу.

Тот что-то уронил, что-то проворчал, – Морис предпочел не услышать, что именно, а то вдруг придется обидеться? – и через пару минут принес мундир. Черный, почти готовый, но пока без канта. За подлецом шла, опустив глаза, девица с подносом: чайник, широкая чашка, корзинка с бушами.

– Позаботьтесь о моем коне, прелестная дева, – улыбнулся ей Морис и принялся раздеваться.

Дева убежала. А Морис, лишь сняв камзол, вспомнил об утреннем «развлечении» Длинноухого и украдкой пощупал собственную грудь: с ублюдка станется подарить ему на память вензель! Но, к счастью, никаких новых ран или шрамов на груди не прибавилось.

Морис шер Туальграм

25 день Журавля. Королевский маскарад. Суард.

Следующие два дня Морису пришлось изрядно побегать по Суарду и около: кареты, лошади, дом… Дом он снял в маленькой деревушке неподалеку от столицы, но в стороне от тракта, у вдовы с хромоногим сыном, и привез туда служителя Райны, готового назавтра обвенчать влюбленную пару втайне от родителей. От рассказанной светлому брату романтичной истории Мориса малость тошнило, но на законность брака это не влияло.

К сожалению, готовить все необходимое Морису пришлось одному: после того как Зифельд ввязался в заговор, Лонсу мелькать перед городской стражей не стоило. Потому он отсиживался в особняке Туальграмов и играл с Журабом в лото на речные ракушки.

На закате второго дня, – когда экипажи счастливчиков, приглашенных на маскарад, съезжались к парадным воротам королевского парка, – Морис пинком распахнул дверь в людскую.

– Отставить азартные игры! – рявкнул он.

Глянув на Мориса в черном мундире с серебряным кантом, Лонс выпучил глаза и чуть не подавился дешевым элем. Но тут же опомнился, рассмеялся и, подняв кружку, провозгласил:

– Кому судьба быть повешенным, тот не утонет! За наглость и взятые города, Джокер!

И залпом опрокинул в себя остаток эля.

Наглость? Конечно. Одеться под Длинноухого – верх наглости и подписанный смертный приговор. Третий, вроде. Кто их считает?! Зато – шанс отплатить ублюдку, пусть не той же монетой, пусть лишь парой неприятных минут, когда ему придется оправдываться за украденную королевскую невесту. Но все же!

Но все же эль в горло не лез, жала будущая веревка.

– Время, Лонс. – Морис криво ухмыльнулся.

– Доиграем в другой раз. – Лонс обернулся к враз погрустневшему Журабу и опрокинул на стол полную миску честно вымухлеванных ракушек. – Забирай свои сокровища.

Дворецкий улыбнулся, как ребенок, подгреб ракушки обеими руками и принялся перебирать. А Морис, скривившись, высыпал поверх стариковских сокровищ горсть серебра: если он задержится надолго, Журабу будет на что есть. А потом Морис вернется, купит старику жбан его любимого северного эля, отремонтирует особняк – и все будет хорошо. Непременно будет.

Лонса и карету Морис оставил рядом с боковыми воротами, по случаю праздника украшенными цветочными гирляндами и фонариками. Самого Мориса охраняющие дворец гвардейцы впустили не просто без вопросов, но и отдали честь: шутка ли, генерал Канцелярии изволили пожаловать! Явно по делу изволили, раз прибыли в закрытой карете без гербов и идут быстро, не глядя по сторонам. А посмотреть было на что: стараниями шера Бастерхази королевский парк походил на сказочное царство сирен. Вот только Мориса при виде этих красот несколько тошнило, и вспоминалась башня Рассвета – похожая на чью-то зубастую пасть. Нет, вот туда Морис точно больше не пойдет. Никогда. Хватит с него!

Разумеется, «Длинноухого» вежливо не узнавали, молча раскланивались и пропускали куда угодно, хоть к королю в опочивальню. Никому и в голову не пришло усомниться, что Дюбрайн – настоящий. Дураков нет, рядиться под него и наживать себе неприятности.

В опочивальню Морис не стремился. Напротив, старался держаться подальше от короля, младшей принцессы, Ахшеддинов, Дарниша – и, упаси Светлая от такой напасти, настоящего Дюбрайна. Но его то ли снова не было в Суарде, то ли он собирался появиться позже, так что пока Морису везло.

А вот Таис и не думала облегчать ему задачу: в парк одна не спускалась, на балкон за свежим воздухом не выходила, так что пришлось идти напролом через полные разряженных шеров залы и выжидать момент, когда она останется без присмотра. Наконец, герцог увел Шуалейду танцевать, а цепной тигренок занял рыжую альву и ее супруга какими-то веселыми байками. Таис осталась одна – то есть в окружении нескольких юных шер и шеров.

Морис вежливо кашлянул у нее за спиной и, когда она обернулась, подал руку, приглашая на танец. Она так же молча руку приняла и закружилась с ним в вельсе. И очень удивленно спросила:

– Шер Дюбрайн? – когда он, не прерывая танца, вывел ее из зала.

Морис не ответил, лишь двинулся дальше – на балкон, затем по лестнице в сад, из-под маски снисходительно оглядывая встречных гостей: те отводили взгляды и не смели интересоваться, что это Длинные Уши императора собираются делать с юной шерой. Зато девчонка попыталась остановиться в конце последней освещенной аллеи, у самых служб, и снова спросила:

– Куда вы меня ведете, шер Дюбрайн?

«Упрямая ослица», – подумал Морис и потянул ее дальше.

– Скорее же! Опоздаем! – прошептал он страшно таинственно.

То ли она не узнала голоса, то ли так хорошо подействовали слезы сирены, но девчонка облегченно выдохнула и послушно последовала за ним к боковым воротам.

– Плащ! – таким же таинственным шепотом остановил ее Морис, достал припрятанный в кустах сверток и сунул ей в руки.

Слава Светлой, плащ она надела сама, надвинула капюшон на глаза и до самой кареты больше не задавала глупых вопросов. Морис даже успел порадоваться очередной удаче.

Радовался он ровно до тех пор, пока с Таис не упал капюшон и открывший перед ней дверцу кареты Лонс ее не узнал. Как – шис его знает, может быть, слышал сплетни о костюмах? Само собой, узнал молча и так же молча сунул ей под нос смоченную сонной настойкой тряпицу. Девчонка вдохнула и тихо осела внутрь кареты, а Морис еще раз проклял сплетников, потому что Лонс потребовал:

– Оплата вдвое. За риск.

– После. Кого ждем?

Хмыкнув, Лонс забрался на козлы и хлестнул пару гнедых. Карета дернулась и покатилась прочь от дворца. Гвардейцы, охраняющие королевский парк, старательно смотрели в другую сторону, но Морис точно знал: не более чем через час они во всех подробностях опишут капитану Ахшеддину и карету, и самого «генерала». Это если повезет, через час. А так – погони можно ожидать в любую минуту.

Вторая карета с гербами Ламбруков, честно украденная у бывшей невесты, дожидалась в соседнем квартале, во дворе выставленного на продажу особняка. Там же, в карете, ждал и дорожный камзол, и шляпа с большими полями: роль канцелярского ублюдка сыграна, пора становиться обыкновенным и незаметным.

По счастью, почти все благородные обитатели квартала разъехались, – кто на маскарад во дворце, кто на прием у Ландеров, – а слуги в отсутствие хозяев пустились во все тяжкие, так что едва освещенная жучиными фонарями улица была пуста, и заехавшей в «ничей» двор кареты никто не заметил. Как, впрочем, и выехавшего буквально через минуту графского экипажа. Сразу за ним покинула двор и карета без гербов, разве что на козлах теперь сидел не Лонс, а некий ушлый молодчик из завсегдатаев Буркало. За то, чтобы отогнать карету в ближайший по Кардалонскому тракту городок и там продать, молодчик уже получил золотой и обещание голову отрезать, если задержится в Суарде на лишнее мгновение. Судя по тому, как он гнал лошадей – обещанию поверил.

Зато Лонс, пересевший на козлы графской кареты, гнал умеренно: ровно как положено кучеру столь важной персоны. Гербы Ламбруков оказали волшебное действие на стражу при городских воротах, а брошенный начальнику караула полуимпериал отбил всякие проблески любопытства.

Гонка началась, едва карета выехала за город. К счастью, имперские дороги всегда содержались в порядке, так что света месяца и единственного каретного фонаря вполне хватало, чтобы не задевать растущие по сторонам тракта оливы. И – не пропустить нужный съезд на грунтовую дорогу. Здесь карета чуть не перевернулась: лошади испугались уханья пролетевшей прямо перед ними совы и понесли. Повезло, что дорога была прямая, и Морис успел догнать и ухватить их под уздцы – шагов за десять до оврага. А там уже было рукой подать до деревни – несколько тусклых огней пробивались сквозь редкую поросль одичалой черешни.

Толком не успокоившиеся лошади фыркали и всхрапывали, где-то неподалеку выла собака. Воняло тиной – не от болотца в овраге, а от так и сидящего на козлах и вглядывающегося в деревенские огоньки наемника.

– Лонс! – окликнул его Морис.

Тот обернулся, прищурившись. Рука его словно невзначай легла на эфес.

– Здесь нам лучше расстаться. – Морис отстегнул от пояса кошель и подкинул на ладони. – Надеюсь, без взаимных обид.

– Ну что ты, Джокер, какие обиды, – усмехнулся Лонс, но с козлов не слез и руку с эфеса не убрал. – Добавь столько же, и разойдемся друзьями.

– Сожалею, но это все, что я могу дать сейчас. Закончу дело – добавлю. Ты же знаешь, Джокер никогда не забывает друзей.

– Не забывает, верно. – В свете месяца его ухмылка казалась оскалом. Впрочем, именно им она и была. – Только вот какие дела, Джокер: вряд ли мы еще встретимся. Я собираюсь немного попутешествовать. Возможно, в Марку. И готов взять не деньгами. Цени мою сговорчивость!

Вместо ответа Морис вопросительно хмыкнул.

– Отдай мне девчонку, Джокер. Мне она по вкусу, а тебе все равно не нужна.

– С чего ты взял, что я отдам свою невесту?

– Не держи меня за птенца. Приданое он получит, ха! Да Дарниш с такого зятя кожу сдерет и на барабан натянет! – Лонс фыркнул. – Тебе нужно избавить короля от невесты и слинять – так я тебе помогу. Заметь, надежно и безвозмездно.

В то, что надежно – Морис верил. После того как Лонс поимеет девочку, в невесты королю она годиться не будет. Разве что на продажу, в Марке высоко ценятся благородные девицы, необязательно девственные. Вот только этот надежный вариант Морису не нравился. Быть может, потому что он шер, а не сутенер? К тому же, чтобы скрыться от погони вместе с Таис, Лонсу понадобится магический полог – а Бастерхази дал только один амулет, и отдавать его Морис не намерен.

– Да не нужен мне твой амулет, – хмыкнул Лонс и, подняв руку, блеснул браслетом с крупными камнями, до того спрятанным под рукавом. – Не думаешь же ты, что я ушел от Вандаарена с пустыми руками? Эта штучка будет посильнее твоей.

Звучало так убедительно и логично, что Мориса едва не стошнило от болотной вони: врал Лонс отлично, только не учел, что Морис хоть и условный, но шер, и его дара вполне достаточно, чтобы чуять ложь.

– Ладно, ладно, уговорил. – Морис спрыгнул с седла так, чтобы конь оказался между ним и Лонсом. Прислушался: в роще выло, скрипело и ухало, а из кареты не доносилось ни звука. Похоже, девочка или не пришла в себя, или затаилась. Не суть, главное, чтобы не отвлекала. – Так уж и быть, от кареты я избавлюсь сам. Весьма подходящий овражек.

– Крайне любезно с твоей стороны, Джокер. – Лонс, наконец, слез с козел на землю. – Но мне нужная будет вторая лошадь.

– Выпрягай и забирай, седла в каретном сундуке, – деловито сказал Морис, приближаясь к Лонсу с кошелем в руке. – Деньги держи!

Кинув кошель, он выдернул шпагу и бросился на Лонса. Тот отскочил, – даже не глянув на кошель, – и вытянул из ножен свою.

– Зря ты это, Джокер. – Он отбил первый удар и снова отскочил. – Брось ду…

Морис оборвал его новым ударом.

Поединок занял от силы минуту: на красивый бой у Мориса не было времени, да и темно – не перед совами ж выпендриваться. Так что Лонс просто остался валяться на обочине с распоротым брюхом, его рубаха пошла на перевязку, – задел-таки бедро, дери его Мертвый, – а подобранный с дороги кошель вернулся на пояс. Вместе с Лонсовым браслетом и Лонсовым кошелем.

Когда Морис снимал с наемника браслет, тот что-то просипел. Кажется, просил не добивать.

– Шис с тобой. Сам сдохнешь, – буркнул Морис и накинул на Лонса остатки его же камзола.

Скорее всего, милосердие он проявил зря: вряд ли Лонс выживет с такой раной, а если выживет – то к Шельме не ходи, затеет кровную месть. Ну и шис с ней, с местью. Будем решать проблемы по мере поступления.

Закончив с перевязкой, Морис открыл дверцу кареты и заглянул внутрь.

– Таис? – позвал он.

Из темноты донеслось сердитое шебуршание и сопение.

– Вы пришли в себя, хорошо, – он влез в карету и, нащупав привязанный к подлокотнику тряпичный куль, перерезал веревку дагой. – Мы почти приехали. Надеюсь, вы не сильно ушиблись по дороге. И прошу вас, ведите себя тихо.

Вытащив шеру Дарниш наружу, он заглянул ей в глаза и переспросил:

– Тихо, вы поняли?

Девчонка завороженно кивнула – похоже, слезы сирены все же действовали, слава Светлой и благодарность мертвому гоблину. В самом деле действовали: когда Морис освободил ее от кляпа, не заорала, лишь попросила пить. Выдав девочке флягу, – связанные спереди руки не мешали ей пить, – он выпряг лошадей, одну оседлал, вторую отпустил. На оседланную подсадил девочку: она даже не пыталась бежать, брыкаться или жаловаться.

Лишь на подъезде к деревеньке она тихо спросила:

– Что вы собираетесь со мной делать, Морис?

– Ничего ужасного, – ответил он, высматривая дом вдовы. – Вы всего лишь выйдете замуж.

Она огляделась, словно впервые увидела темные поля и рощи вокруг.

– Но зачем здесь? – На последнем слове ее голос надломился, но она тут же взяла себя в руки и продолжила ровно и холодно: – Морис, развяжите меня. Я не собираюсь бежать и ломать себе шею в буераках. Если вы желаете на мне жениться, сделайте это как подобает шеру.

Отвечать Морис не стал. Ни к чему объяснять девочке, что жениться на ней он не собирается. Лонс был совершенно прав: с такого зятя Дарниш шкуру снимет и на барабан натянет. Нет, он собирался поступить куда проще и, по большому счету, лучше для самой Таис. И уж всяко лучше, чем поступили бы с ней Лонс или тот же Бастерхази. Жаль только, отпустить он ее и позволить стать королевой он не может. Очень жаль. Девочка – не той величины фигура, чтобы спасти его от гнева Ристаны и Бастерхази. Даже сам Дарниш против темного мага – сущий цыпленок.

В доме вдовы все еще горел свет. Мориса ждали.

Не спешиваясь и придерживая за повод вторую лошадь, он постучал в ворота. Во дворе послышался скрип двери и неровные шаги. Таис напряглась, хоть и постаралась этого не показать. Не обязательно было быть менталом, чтобы прочитать ее мысли: страх, надежду, готовность воспользоваться любым, самым крохотным шансом освободиться. Пожалуй, Морис бы восхищался ее характером, если б не устал до полного равнодушия.

На стук прихромал калека с ручным фонарем и, ничего не спрашивая, приотворил створку, пропустил обоих всадников во двор и встал, держа фонарь повыше. Таис разочарованно вздохнула: ожидала увидеть благородного рыцаря или хотя бы деревенского кузнеца, способного кулачищем скинуть с седла вооруженного шера? Наивная девочка. Нет ей здесь защитника, и не будет.

Спешившись, Морис украдкой глянул на выданный Бастерхази амулет: тот потускнел меньше, чем наполовину, значит, в запасе по крайней мере сутки. Хорошо.

Подал девочке руку.

– Слезайте, Таис.

Она сердито сверкнула глазами, но спрыгнула ему в объятия. И протянула связанные запястья:

– Ну?

– Идите со мной, – велел он: пока действуют слезы сирены, она не сможет ослушаться прямого приказа. – Молчите, пока вас не спросят. Отвечайте, что согласны. Вы поняли?

– Да.

– Будете слушаться?

– Да. Развяжите уже! Никуда я не денусь.

– Эй, посвети, – велел хромоножке.

Веревку Морис разрезал и даже растер девочке затекшие руки. Она морщилась и шипела от боли, а Морис ругал Лонса – мог бы связать и помягче. Все же шера, а не куль репы.

В дом они вошли, почти как влюбленная пара, разве что несколько усталая: Морис бережно придерживал Таис под локоть, а она была бледна и растрепана, и на скуле наливался синяк. Наверное, ударилась в карете, когда лошади понесли.

В передней комнате, бедной и маленькой, но чисто прибранной и освещенной аж целыми двумя жучиными фонарями, уже ждал служитель Райны. Молодой, рыхлый, с едва пробивающейся курчавой бородкой, мягкими руками и глазами больного щенка – чтоб найти этого мямлю, пришлось потратить чуть не целый день.

– Рад, что вы нас дождались, светлый брат, – улыбнулся ему Морис.

Священник хотел что-то спросить, открыл было рот, но Морис уже обернулся к хромоножке, бросил:

– Эй, как тебя звать? Иди сюда!

Калека подошел, – Морис вчера предупредил его, что будет нужен, дабы засвидетельствовать законный брак, – и пробурчал что-то невнятно-вопросительное.

– Вставай сюда, – указал калеке место перед накрытым черно-белым покрывалом столом, заменяющим алтарь. Ровно в вышитом знаке Двуединых стояли две чаши с вином, необходимые для венчания. – Бери чашу. И вы, Таис, берите.

– Но, Морис?! – вместо того, чтобы подойти, девочка отшатнулась. Недалеко, совсем недалеко: Морис поймал ее, положил руку на шею. Нежно. Но ей хватило, чтобы понять, что будет в случае непослушания.

– Простите, сиятельный, – вмешался священник. – Вы говорили…

– О браке, светлый брат. – Морис снова улыбнулся как можно очаровательнее, но руки с шеи Таис не убрал. – Обвенчайте же их во славу Двуединых!

– Э, вашмилость… – внезапно заартачился хромоножка. – Шо ж так?..

– Ты что-то сказал? – Морис глянул ему в глаза, внятно подумав: «собакам скормлю, подлец».

– Ничо, не!..

– Приступайте, светлый брат, – велел он, для убедительности положив вторую руку на эфес шпаги. – Видите, молодые сгорают от нетерпения.

– Э, да, конечно! Вот, берите чаши… – засуетился священник.

Все шло отлично. Таис и хромоножка взяли чаши, священник начал читать положенные слова. Еще чуть – и Морис получит свою свободу вместе со счетом в Гномском банке. И плевать, что придется некоторое время прятаться! Он всегда хотел попутешествовать. А закладные можно будет выкупить через стряпчего, и особняк отремонтировать, и…

Домечтать ему не дал распахнувший окно порыв ветра. Рама с мелкими стеклами грохнула об стену и осыпалась осколками. Сама. Сама?

Священник и хромоножка тоже отвлеклись от ритуала, обернулись к окну, а Морис притянул Таис к себе, приставил к ее горлу дагу и отшатнулся к стене – быстро, быстрее, чем успел подумать об опасности.

Дверь тоже распахнулась. И тоже сама. Ветер ворвался в комнату, закружил сорванные занавески, сухие листья, песок, ударил в глаза и попытался вырвать Таис у него из рук. Она закричала, тонко и жалобно: дрогнувшее лезвие прорезало кожу…

И вдруг ветер стих и улегся, рыча, у ног хозяйки – а может, Морису так показалось из-за слезящихся от пыли и песка глаз.

– Оставь его, Стриж, – послышалось от двери.

Еще один порыв ветра обдал Мориса презрением и тоже вернулся к хозяйке, но не пыльным псом, а живым белобрысым мальчишкой в маскарадном костюме – ярком, с кружевами и перьями. Только маску где-то потерял. Жаль. Маска была бы порождению Ургаша к лицу. Кажется, в газете писали, что мальчишка – лейтенант Тихой гвардии и чуть ли не выкормыш Дюбрайна? Врали. Мальчишка – ткач, к Шельме не ходи. А Бастерхази – лживая жадная тварь. Ни один маг не найдет, даже зеро? И ни слова не сказал про ткача! Из-за него теперь подыхать – а ведь свобода была так близко! Но подыхать он будет не один. Девочке не повезло, а у Шуалейды будет еще один повод вывернуть Бастерхази наизнанку.

Пока Морис рассматривал колдунью и ее мальчишку, она рассматривала его. С любопытством и, шис ее дери, жалостью.

– Вон. – Шуалейда махнула священнику и хромоножке, которые тут же убрались в окно, а затем сочувственно улыбнулась Морису. От этого сочувствия его продрало холодом: вдруг?.. – Отпусти Таис, Туальграм.

– Если вы оба поклянетесь отпустить меня и не причинять вреда.

Голос не дрожит, руки – тоже. Хорошо. Иногда надежда убивает надежнее, чем страх.

– Отпустить? Еще чего! – вмешался мальчишка. – Шу, давай я просто его придушу, и отвезем Таис домой. Уже поздно, спать хочу.

– Только если сам попросит. – Она ласково погладила своего мальчишку по руке и снова обернулась к Морису. Усмехнулась так, что на лигу завоняло тиной. – Договорились. Никто из нас не причинит тебе вреда, Туальграм, если ты сейчас же отпустишь Таис. Живой. Видят Двуединые!

Тьма и Свет приняли клятву, а Морис, не веря своей удаче, убрал дагу и оттолкнул девочку. Он был жив! Пусть в долгах, пусть занозой в заду Бастерхази, но жив! И Таис – тоже. Почему-то было приятно думать, что эта упрямая девчонка станет королевой назло всем темным империи.

Вложив дагу в ножны, Морис поклонился принцессе, а заодно дрожащей Таис, которую уже держал на руках белобрысый ткач. Правда, Таис отвернулась и уткнулась в лазурно-бархатное плечо – видеть Мориса она явно не желала.

– Осмелюсь спросить, ваше высочество, в чем подвох?

– Какой догадливый. – Колдунья покачала головой. – Ты давал темному свою кровь?

– Да, ваше высочество.

Она наморщила длинный нос, словно унюхала ту же тину, и махнула рукой.

– А заодно отдал жизнь и дар. Жаль.

Вот теперь Морис понял окончательно и бесповоротно, что проиграл. Давно. В тот самый момент, когда согласился работать на темного и Ристану.

– Надеюсь, я еще успею заказать себе поминки. – Он гордо задрал подбородок и улыбнулся. – Благодарю, ваше высочество. Играть с такими противниками – высокая честь.

Он отвесил еще один поклон, подметя воображаемой шляпой пол, и направился к двери. Пожалуй, он даже был рад, что все закончилось так. Не придется ни от кого бегать, никому врать. С воровством и шулерством тоже покончено. А на деньги, данные Бастерхази, он его же и закажет. Ткачам. И умрет, как подобает шеру, а не загнанному зайцу. Не худшая судьба.

– Ничего больше не хочешь, сказать, Туальграм? – спросила Шуалейда, когда он поравнялся с ней.

Снова обдало холодом. Чего она хочет? Чтобы он униженно просил спасти его шкуру?

– Нет, ваше высочество. – Остановился, склонил голову. – Позвольте идти.

– Наглый щенок, – под нос буркнул ткач.

– Джокер, ты очень хочешь жить? – совсем тихо и проникновенно спросила Шуалейда.

Морис сжал зубы. Жить? Хочет ли он жить?! Хороший вопрос! А главное, вовремя задан!

Шуалейда ждала. Молча. Не шевелясь.

Наконец, Морис задавил злость и отчаянную надежду на чудо, и очень ровно ответил:

– Да, ваше высочество.

– Тогда…

То, что предложила Шуалейда, не лезло ни в какие ворота. Работать на Канцелярию, принести кровную клятву верности ублюдку Дюбрайну, – после того, что он сделал с Морисом в «Хромой кобыле»?! – беспрекословно его слушаться и отказаться от всяких попыток самостоятельно отомстить Бастерхази? Нет! Невоз…

– Джокер струсил, – не дала ему раскрыть рта Шуалейда. – Ладно, раз сдохнуть проще, я тебе не помеха в этом благородном деле. Свободен.

Ткач презрительно фыркнул.

Морису резко захотелось возразить, мол, а ты бы поклялся в верности тому, кто тебя унизил? И тут же понял весь идиотизм вопроса. Ткач носил ошейник и звался Тигренком, это будет похлеще воспитательных мер от Дюбрайна. По крайней мере, той порки никто не видел, да и, сказать по чести, странно, что Дюбрайн вообще оставил его в живых. На его месте Морис бы убил без размышлений.

– Я согласен, ваше высочество.

– Да неужели? Ах, как любезно с твоей стороны! – Она оглядела его с головы до ног, задержавшись на перевязанном бедре. – Ладно. Надеюсь, Дайму пригодится подарочек. Клянись, Джокер.

Он снова вынул дагу и вычертил на ладони вписанный в круг терцанг. Когда царапины налились кровью, сжал руку и капнул кровью на подставленную ладонь Шуалейды.

– Моя жизнь и моя верность принадлежат Дайму Дюбрайну, видят Двуединые!

От вспышки Света и Тьмы одновременно помутилось в голове и подкосились колени. Морис едва не упал прямо на принцессу – крайне некуртуазно и крайне несвоевременно. Зато крайне своевременно его поймал ткач, – когда он успел поставить на пол Таис, Морис и не заметил, – и усадил на лавку у стены.

– Таис, воды, – смутно послышался голос Шуалейды.

Что-то холодное коснулось его губ, что-то горячее – раненой ноги. Кто-то еще что-то говорил, что-то с ним делал, Морису было уже все равно. Главное, он был все-таки жив, и жизнь обещала быть крайне увлекательной. А ублюдку Дюбрайну за ту порку он все же отомстит. Потом. После Бастерхази.

С этой приятной мыслью Морис провалился в сон.

Звезды погасли, ночная тьма поредела, расползлась под деревья и скалистые выступы. Яшмовый Грот еще спал, когда Гайяри начал собираться в путь. Ему было стыдно уезжать вот так, не прощаясь, да и прислужница матери, посланная накануне с одним из домашних охранников в Бризелену за покупками все еще не вернулась. По-хорошему стоило ее дождаться или даже начать поиски, но это опять задержало бы его не меньше, чем на сутки. Как раз до тех пор, когда кольцо вокруг Орбина сомкнется окончательно. Уж лучше ехать сейчас, тихо и незаметно. Стараясь не разбудить никого из домашних, Гайи надел доспехи, подхватил собранный с вечера мешок и пошел за лошадью.

В конюшне тоже было тихо. Дремали в удобных стойлах утомленные вчерашней скачкой кони, храпели, развалившись на свежей соломе, двое оставшихся охранников. Появления молодого Вейза они даже не заметили. Мирный дух, так и витающий вокруг Грота, их разморил, или бездельники решили устроить себе праздную жизнь, потому что отец уехал? В другой раз Гайи сумел бы показать лежебокам, что их хозяин никуда не делся — плетей в каморке для упряжи хватало, но сегодня он не хотел поднимать шума. Угостил соленым хлебом любимого жеребца, сам взнуздал и вывел во двор. Уже совсем было собрался вскочить в седло и гнать на север, не оглядываясь, когда в доме хлопнула дверь, и тонкий светлый силуэт появился на крыльце.

— Гайяри, подожди!

Салема, босая, в неперепоясаной легкой тунике, немного растрепанная и неловкая со сна, вышла к нему. Он бросился навстречу, поймал, обнял; она прижалась всем телом, замерла. Жалко, что через кольчугу и кожу брони объятия почти не ощущались.

— Успела… я так боялась проспать. — Салема чуть отстранилась, заглянула в глаза. — А ты, негодник? Так бы и умчался, не сказав ни слова?

Тонкие девичьи пальцы скользнули по щеке, коснулись губ, шеи, погладили волосы. Огромные густо-синие в утреннем свете глаза сестры блеснули влагой. Сейчас он уедет, в Гроте останутся женщины и дети. И защиты — два шиварийских дурака, годные только храпеть в тепле…

Чтоб тебе ноги в горах переломать, отец!

— Сали, ты никак прощаешься? — Гайяри улыбнулся, — Я же ненадолго. Вот увидишь: вернусь, не успеешь даже соскучиться.

— Как хочется верить, Гайи… когда ты улыбаешься — тебе так легко верить! Береги себя.

— А ты береги мать. И мальчишек. Отец скоро приедет, и я тоже. Верь.

Он уже поцеловал ее и уже отпустил, когда со стороны дороги послышался легкий топот.

Близнецы насторожились.

— Что это? Кто?

— Иди в дом Сали, быстро. Я разберусь.

***

Яшмовый Грот без своих скрадывающих чар оказался совершенно беззащитным. Тяжелые ворота хозяева только что на совесть смазали, а обычный запор от хорошего удара рукояти разлетелся острыми брызгами.

Во дворе обнаружилась добротная торговая повозка, у коновязи — оседланная в дорогу лошадь и единственный орбинец на крыльце: в доспехах, с двумя клинками в руках. При виде незваных гостей, он выступил из тени, играючи крутанул мечом и громко спросил:

— Кто вы такие и что вам тут нужно? Отвечайте! Или головы шеи жмут?

Голос прозвучал звонко, по мальчишески. Да и сам воин оказался слишком юным, слишком ярким, как на празднике, и каким-то неправильным. По всем признакам мальчишке следовало испугаться или хотя бы разозлиться, но этот улыбался, да так искренне весело, что казалось, играл в детскую игру, и даже уже выиграл, а теперь просто смеется над проигравшим приятелем.

— Тю, кто тут у нас! — Бородач Вечко осадил лошадь и ткнул пальцем в мальчишку. — Эй, Нар, я думал, это ты — златокудрый, но рядом с ним!.. — радостный вид мальчишки заставил и его улыбаться, — Малыш, ты никак подраться хочешь?

Нарайн отлично помнил эту улыбку — родовой знак Вейзов. Точно так же Гайяри развлекал столичную публику на арене: выходил, обезоруживающе улыбался и побеждал, зачастую даже не оцарапав противника, а потом смиренно ждал приказа избранника Айсинара: убить или отпустить. Избранник был милостив — как правило, бойцы обнявшись, расходились. Но раз мальчишка Вейз дрался с наемником-берготом… и высокий покровитель вдруг сказал: убей! В тот же миг несчастный лишился головы, а улыбка Гайяри осталась по-прежнему светлой и беззаботной. Вспоминая этот случай, Нарайн до сих пор содрогался от отвращения.

И другая улыбка, очень похожая — но только ему… Салема. Вспоминать невесту было еще больнее. Творящие милостивы, может быть, ей уже нашли более подходящую пару.

— Этот малыш — лучший боец Орбинской арены, — ответил он бородатому, — не дури — стреляй.

— Ха! Наш подкидыш со страху обделался, — хохотнул один из разбойников. Он, выхватив клинок, послал коня к дому. За ним рванул еще один.

Три вздоха — и лошадь первого рухнула, с визгом суча ногами. Умгар едва успел выскочить из-под ее тела. Второму не повезло больше — меч мальчишки располосовал бедро от паха до колена.

Теперь дернулся и Вечко.

— Помнишь, где твой меч? А сотник что говорил? — зло усмехнулся Нарайн. — Так слушай меня: арбалет возьми. Хотя, если сдохнешь на пороге сокровищницы — мне-то что?

Вечко еще озирался, соображая, но остальные четверо уже вскинули самострелы. Два болта ушли мимо, но двух оставшихся — в плечо и в живот — щенку хватило. Он, теряя клинки, завалился в траву.

Разбойники тут же рассыпались по двору: кто-то прихватил редкостное оружие молодого хозяина, один полез в повозку, другой — в конюшню. Несколько человек, во главе с Дикарем, вломились в дом. Сонных охранников прикололи сразу, остальных вместе с их добром — поволокли во двор.

Нарайн спешился, подошел к раненому и присел рядом.

— Что, Гайи, не хочется больше улыбаться? Где твой батюшка? Никак в Шиварии. Или уже в Мизаре травой пыхтит? А твой высокий покровитель? Небось в дальние щели дворца забился? А ведь вас предупреждали.

Гайяри попытался сесть, не смог, только лишь чуть повернулся на бок и приподнялся на локте здоровой руки.

— Нарайн… не ждал тебя тут увидеть, — он все же попробовал улыбнуться, но только скривился от боли. — со скотом умгарским братаешься… ну-ну…

— Не ждал? А зря. Я вот с весны только и мечтаю увидеть, как эта твоя улыбочка погаснет. Жаль, жаль Геленна нет… ну ничего, найдутся добрые люди, расскажут, куда семья пропала. Тяжело тебе беседовать? Тогда ты просто слушай, а я расскажу. Эти вот скоты — кивнул он на своих спутников, — пришли сюда за богатством. Но Дикарь Борас — не-ет. Дикарю нужны хорошенькие головки твоих братьев, и он их получит. Сначала их, а потом их матушку и тебя на закуску.

Гайяри, бледный как покойник, сжал зубы, но все же приподнялся еще. Проглотил набежавшие слезы и заговорил уже спокойно.

— Нар, мы с тобой друзьями никогда не были, но ты же не умгарский варвар. Ты зол, знаю. И я — вот он, тут. Скажи своим ублюдкам, пусть возьмут меня. Все, что захотят, я даже подыграю, ты меня знаешь… хоть кишки на кол мотать… но мне, не мальчишкам… они же дети, пусть их просто убьют. Сразу.

Молодой Орс только усмехнулся и встал.

— Мои братья были младше. Бо будет веселиться, а ты — слушать. Надеюсь, до самого конца доживешь.

Он уже уходил, когда услышал:

— А Салема? Ее тоже пусть получат?

— Салема здесь?

Вот теперь паршивец Гайяри снова улыбался:

— Где ж ей быть…

— Ну, значит, не повезло… — Нарайн остановился, оглянулся. Потом достал свой кинжал и положил рукоятью в ладонь раненому, — Держи, Гайи. Все, что могу. Прощай. — и спокойно, как можно спокойнее пошел к дому.

Кто сказал «Война»?

Весна года 613 от потрясения тверди, Орбин

Ликование зрителей стихло, Гайяри наскоро ополоснулся в фонтане для мытья, переоделся, набросил шерстяной плащ и уже собрался забрать своего коня, чтобы отправиться домой, когда увидел отца. Славнейший Геленн Вейз поджидал сына у входа в конюшни, держа под уздцы и свою, и его лошадь тоже.

— Надо поговорить, — сказал он, передавая повод.

От арены они свернули к центральной площади, сверкающей, как колотый сахар. Соседние здания – Форум, театр, городской архив и библиотека – облицованные белым мрамором и палево-розоватым ракушечником, отражали солнечные лучи, заполняя все вокруг ослепительным сиянием. И только в самом дальнем конце грозовыми тучами нависали гранитные своды семинарии и базальтовая глыба святилища, такая древняя, что, казалось, видела самих Творящих. Посередине площади вокруг каскада из двух больших и шести малых фонтанов благоухал вечноцветущий сад. Устроенный еще в те времена, когда пресная вода была главной драгоценностью этих мест, окруженный плеском ручьев и звоном струй, он непрерывно цвел вот уже восемь сотен лет: одни растения сменялись другими, садовники, что ухаживали за ними, приходили, старились и умирали, но сам сад был все так же юн и красив. Сейчас он пестрел разноцветьем азалий, утопал в прозрачной пене миндаля, манил ковром нарциссов, гиацинтов и крокусов.

Стоило отцу и сыну выехать на площадь — та взорвалась криками. Горожане, особенно праздная молодежь, спешили приветствовать своего любимца: они свистели, визжали и топали, юноши махали руками, девушки бросали цветы. Гайяри тоже радостно вскинул руки, а потом, не в силах устоять перед искушением, проскакал вокруг фонтанов, распугивая голубей и бродячих кошек. У самого выхода с площади девочка лет двенадцати с растрепанной косой протянула венок из веток миндаля и желтых нарциссов, перевязанный белой ленточкой. Гайяри на скаку склонился в седле, выхватил венок и звонко чмокнул девичью щечку. Девчонка залилась краской, он оглянулся, подмигнул, а потом взгромоздил на голову тоненькие веточки, усыпанные розовыми цветами, и ускакал догонять отца.

Когда поравнялся и пристроился стремя-в-стремя, Геленн Вейз, не поворачивая головы, спросил:

— Рисуешься?

Отвечать было нечего, Гайяри только дернул плечом.

— Ты хорошо сражался, — продолжил отец, — красиво, благородно, молодец. Я горжусь тобой.

Может, и правда гордился, только сказано это было как-то слишком насмешливо. Стоило уточнить.

— Но?..

— Но ты слишком легко побеждаешь.

Легко? Он сам бы так не сказал. Этот ласатрин чуть было не прикончил его сегодня.

— Ты был там? – Гайяри посмотрел отцу в глаза. – Видел?

— Я почти всегда смотрю. – Геленн удивленно приподнял брови. — Ты не знал?

Он не знал. Хотел этого, надеялся, но… считал маловероятным, оттого даже не спрашивал. В самом деле, с чего бы стяжателю Орбинской республики глазеть на поединки? Грубая сила никогда его не интересовала.

— А раз смотришь, должен был видеть, что ничего легкого там не было.

— Победить обученного бойца вдвое старше и крупнее себя – это легко, подчинить его, даже не оцарапав – это очень легко, сын. Безответственно, опасно легко. Не прикидывайся, будто не понимаешь, о чем я говорю.

Еще бы, не понимать. Старая песня: не делай того, что получается, не стремись к тому, чего хочется – не буди дар, держись подальше от магии! А если ему нравилось? Если только так – собственными руками заставляя этих неотесанных медведей, этих твердолобых быков признавать его силу и власть над собой – он был счастлив? Держаться подальше от счастья?

Они ехали по одной из главных улиц Орбина, широкой и прямой, выходящей на Пряный путь – знаменитый торговый тракт, прорезающий насквозь Поднебесные горы и соединяющий север и юг материка. Собственно, она и была Пряным путем, самым его началом, Стрела Диатрена, так ее называли. По хроникам Диатрен Объединитель, один из последних истинных магов, рожденный еще до Потрясения, проложил ее, пустив из лука всего одну зачарованную стрелу. И такими же стрелами пробил потом сквозь горы Пряный путь. Диатрен Объединитель, Диатрен Вейз был их родоначальником. Уж он-то наверняка делал то, к чему звала душа, а не бегал трусливо от своего дара. Поэтому его наследие кормит и возвеличивает его потомков вот уже шесть сотен лет.

Гайяри тряхнул головой, прогоняя крамольные мысли. Один из нарциссов выпал из венка и зацепился за гриву лошади, желтым лоскутом повис среди серых волос.

— Гайи, ты мой наследник. Пройдет не так много времени, и тебе достанется место в форуме и все это, — Геленн кивнул на уходящую в горизонт дорогу. — Управлять Пряным путем – вот истинная власть, которой хватит на десяток таких как ты мальчишек… но ты же помнишь: маги не правят, маги не могут владеть и наследовать, маги служат людям, только служат – и больше ничего, это закон, освященный Творящими со времен Потрясения, он нерушим. А я не хочу, чтобы мой первенец служил кому бы то ни было. Понял?

— Но я не практикую магию и не призываю дар сверх того, что приходит само, почти незаметно: стихийная сила, удача… и этого хватает – мои враги подчиняются. Не веришь?

— Я верю тому, что вижу. А вижу то же самое, что и весь Орбин. Надеюсь, в Серый замок ты не рвешься?

Зачем бы боги дали ему способности, которые нельзя использовать? Это было как-то глупо и неправильно. Но отцу такого не скажешь, блюстителям – тем более, а в замок к магам, и правда, не хотелось.

Геленн помолчал, ожидая ответа. Не дождался и продолжил сам:

— Ты разумный юноша, Гайи. Надеюсь, подумаешь, и поймешь, что я прав. Но я хотел поговорить о другом – мне нужна твоя помощь.

— Моя? В чем?

Раньше отец помощи не просил, да и вообще не о своих делах многого не рассказывал.

— В Форуме зреют серьезные разногласия: вещатель Орс давно говорит, что умгары объединяют племена, что они хотят Пряный путь с рудниками предгорья, и не отступятся, пока не получат, а мы, мол, завышаем цены на металлы и требуем непосильные торговые пошлины.

Гайяри слушал внимательно – нечасто отец брался учить его политическим интригам, а это было интересно. Значит, вещатель Орс и отец враждуют… а Сали, его маленькая сестренка-близнец Салема, без памяти влюблена в сына вещателя. Нарайн Орс, конечно, простофиля и чистоплюй, но Салема, кажется, ему тоже дорога. Гайяри давно знал это – сестра ему доверяла, а вот родителям – вряд ли.

— …он утверждает, что вскоре Орбин может оказаться на грани войны с Умгарией, — продолжал отец, — и предлагает пока не поздно начать переговоры.

— Война с Умгарией? Чушь.

Гайяри мог ошибиться в политических оценках, но в возможностях умгарских бойцов он разбирался, ведь он имел дело с лучшими. Берготам или ласатринам ни один умгар даже доспехи чистить не годился.

— Умгары к скоту ближе, чем к людям – они не посмеют.

— Сын, не будь наивным. Форумские игры и действительность – не всегда одно и то же. Но если даже Орс не лжет и не заблуждается – все равно. Пряный путь и предгорья не только наше родовое достояние – это стратегическое достояние республики. Пока Поднебесье под моей протекцией, ни один дикарь туда носа не сунет.

— Ладно, ты прав, — кивнул Гайяри, — но я-то что могу? Я же не славнейший глава рода.

— Ты можешь очаровывать.

— Да? – Гайяри изобразил удивление. – У тебя не вышло соблазнить достаточно сторонников? А я думал, это наш общий дар.

Но отец словно не расслышал сарказма.

— Все вышло, — ответил он, — сторонников и друзей мне хватает, но только один человек может сразу и окончательно обеспечить нам победу – глава республики, избранник Форума. – Геленн повернулся в седле и посмотрел сыну прямо в глаза. — Я хочу, чтобы ты очаровал Айсинара Лена.

— Избранник Форума неравнодушен к мужчинам? – Гайяри все еще смеялся.

— К мужчинам, к мальчикам… судя по всему, он неравнодушен именно к тебе – с тех пор, как ты впервые вышел на арену, не пропустил ни одного поединка. Он ест тебя глазами, как нищий горячую лепешку.

Так вот в чем дело! Выходит, отец не шутил, что почти всегда смотрит… только не на его победы, а на слабости избранника Айсинара. Что ж, это неприятно, но ожидаемо.

Все равно Пряный путь нужен ему не меньше, чем отцу. Тем более что славнейшего Лена он заметил и запомнил: высокий, хорошо сложен, моложе отца лет на десять. И, главное, сильный: холодный взгляд, жесткий рот, твердые скулы – а руки нервные, подвижные… что-то в этом было неправильное, какая-то червоточина или тайна. Занятный человек. Что ж, раз отец хочет – пусть, не страшно. Он может узнать Айсинара Лена поближе.

— Хорошо.

— Хорошо? – Удивленно переспросил Геленн, словно не ждал такого безропотного подчинения.

— Хорошо. — Повторил Гайяри. – Если тебе нужно – я осчастливлю избранника.

Некоторое время они оба молчали. Гайяри поднял лицо к солнцу и закрыл глаза. Яркие лучи скользили по векам, отражаясь в глазах цветными пятнами, грели щеки и пощипывали губы. Тихий ветерок перебирал волосы, от венка на голове пахло сладко и тревожно. Возбуждение боя наконец-то полностью схлынуло, оставив после себя тягучую, почти любовную истому. Думать о чем-то еще было лениво, но кое-что все же надо было уточнить.

Гайяри разлепил глаза и спросил:

— А, раз мы договорились, ты не запретишь мне поединки?

Геленн ответил почти сразу:

— Я и не собирался.

Помолчал еще немного, потом добавил:

— Гайи, я знаю, какой ты. Не хочу, чтобы, подавляя дар, мой сын истек кровью или превратился в пускающего слюни куцитраша – лучше уж арена. Только прошу по-хорошему, будь осмотрительнее. И – главное – скромнее.

Осмотрительнее, как же… Вот получит он свое место в Форуме, лет через десять-пятнадцать, станет полноправным протектором Пряного пути и… чем там еще угрожал ему отец? Ах да! Женится и заведет кучу наследников – и тогда будет важным, степенным и осмотрительным. Да и чем он тогда будет развлекаться? Официальными речами, таможенными законами и проблемами с контрабандой? А еще детским писком и бабьими жалобами… если жена попадется похожая на его матушку, вечно больная, слабая и слезливая, то ему точно ничего не останется, кроме осмотрительности и скромности.

Но кому придет в голову быть скромным и осмотрительным в семнадцать? Разве что тому же Нару Орсу. Почему-то вспомнилось, как этот умненький дурачок случайно подловил его с одним из приятелей, целующихся за колоннами семинарии и, должно быть, перепутал с сестрой. Ох, как он дернулся, как вызверился! Сколько ярости и боли! Прямо так бы и убил сразу. А как только разобрался – вспыхнул, точно девица, и сбежал.

От этих воспоминаний Гайяри расхохотался едва не в голос.

— Мне быть скромнее и осмотрительнее? А как же тогда Айсинар Лен?

— Что ты хохочешь? Смешно ему…– Отец думал о чем-то явно неприятном, но тут тоже не смог сдержать улыбки. — Над чем вы с Сали вечно смеетесь? На вас посмотреть, так можно подумать, что жизнь – сплошной праздник. Детишки…

А почему бы их жизни не быть праздником? Он молод, силен и умеет побеждать. А у Салемы есть любимый Нар и ей, кажется, этого хватает. Да, можно считать, что жизнь — праздник, во всяком случае сегодня.

Гайяри глянул вперед – крыша особняка Вейзов только что показалась из-за деревьев.

— А слабо обогнать меня и первым въехать в ворота? – Спросил он отца. – Или патриарху стыдно гоняться за ребенком?

И не дожидаясь ответа, ускакал вперед.

***

Едва пригубив вино, Айсинар отставил кубок. Умница Раянна тут же поняла намек: велела няньке увести детей и, сославшись на заботы по дому, тоже удалилась. Две прислужницы шустро убрали со стола, оставив только вино и фрукты.

— Ну что ж, к делу. — Геленн приподнялся с шелковых подушек, сдвинул в сторону блюдо с фруктами и начал раскладывать документы. — Тут полные своды по доходам и содержанию Пряного пути за последние три года, славнейший Айсинар. Своды прошлых лет есть в архивах, и ты их, конечно, уже видел, но я все же приложил списки, чтобы можно было сравнить.

Приглашая славнейшего Геленна Вейза на дружескую беседу, Айсинар знал, что будет понят правильно: вовсе не застольные байки нужны избраннику Форума от стяжателя. Но такого подробного отчета по всей форме он все же не ожидал. Между тем, Геленн отчитывался так охотно и уверенно, что это невольно завораживало – не удивительно, что половина Форума заглядывает славнейшему Вейзу в рот и готова повторять все, что бы тот ни сказал. Только не Айсинар – ему хватало воли не поддаться обаянию. Хотя уловить истинный смысл за складными фразами, ясным взглядом и доверительным тоном было не так-то просто.

— Таможенные пошлины выросли, но не за счет торговых сборов, упасите Творящие! Только за счет налога на клинок и руку, а он появился не от хорошей жизни. Ты же помнишь, славнейший?

Айсинар помнил. Налог на клинок и руку, положивший начало расколу Форума, возник не для повышения доходов, а как ответ на многочисленные жалобы купцов. Вооруженные бродяги всегда слонялись по торговому тракту в поисках заработка, и никто не видел в этом беды, пока они не наглели. Но постепенно все переменилось: началось с пьяных драк и поножовщины, а закончилось разбойными вылазками и даже грабежом фарисанского каравана. Славнейшие Орбина, как хозяева Пряного пути, посчитали делом чести навести порядок и предложили ввести особый налог. Если ты мужчина от пятнадцати до пятидесяти пяти, не гильдийский торговец и не охранник, нанятый опять же через цеховое поручительство – строго не более одного человека на повозку торгового обоза – то плата твоя за проезд будет два элу вместо одного, причитающегося со старика или женщины. А если при этом ты хочешь путешествовать с оружием – то еще по два элу за каждый клинок длиннее ладони.

Вещатель Орс и тогда был против: считал, что такой налог оскорбит ближайших соседей. И умгары, и берготы не мыслили свободного мужчину безоружным, при том, что для многих из них этот самый клинок длиннее ладони и был единственным достоянием, а серебряных монет они в глаза не видели. Это орбинцы, мол, привыкли к богатству и безопасности и уже забыли, какова бывает жизнь, когда меч или топор в руке – единственная надежда не подохнуть с голоду и не стать чужой добычей. Но соседи-то и по сей день так живут, оттого не простят подобного к себе отношения. Помнится, Озавир предлагал решить вопрос иначе: передать часть дохода дороги умгарским кнезам и туманным герцогам вместе с обязанностью обезопасить самые сложные участки, а в случаях грабежей и поборов с них же спросить возмещение убытков. Но ни один из славнейших патриархов Форума его не поддержал.

В прошлом Пряный путь охраняли орбинские каратели, но год от года их становилось меньше – граждане республики все чаще выбирали мирную жизнь: торговлю, науку и искусства, а охрану и войну оставляли наемникам-инородцам. Только ни умгары, для которых род и племя святы, ни берготы, помешанные на вассальных клятвах, не годились в наемники; зато годились ласатрины, кафинцы и шиварийцы, чьи торговые интересы куда меньше зависели от Орбинской политики. Пустить же на Пряный путь армию, хранящую верность своим вождям, а не проплаченную казной республики – об этом и речи быть не могло. Закон о налоге на клинок и руку был принят в Высоком Форуме девяносто двумя голосами из ста и в тот же день одобрен цеховыми представителями.

«Республика качается, вы уже слышали звон храмовых колокольчиков, — кажется, так сказал тогда оскорбленный Озавир, — давайте, раскачивайте сильнее – и услышите набат последнего дня». Дерзкие слова, высокомерные и злые, но такие ли пустые? Может, в речах вещателя была своя правда? Может, и сейчас он не так уж неправ?

С тех пор, скрытое за учтивыми речами и льстивыми улыбками, противостояние только усиливалось: славнейшие шепчутся, собирают сторонников, но решиться на что-то в открытую не могут. А донесения, да и просто слухи становятся все более тревожными: умгарские племена в кои-то веки объединились под началом кнеза Вадана Булатного. Провозгласив себя великим владыкой всех умгар, кнез Вадан якобы отправил посольство в Кафин и Бергот. Внутри страны тоже покоя нет. Население растет, а наследие магов хиреет без магии: образованным и изнеженным республиканцам как воздух нужна грубая рабочая сила, а где ее взять, как не в соседних странах? Но златокудрые потомки старшей расы, чудом пережившие потрясение тверди, и раньше свысока поглядывали на инородцев, теперь же многие стали открыто презирать любого, в ком подозревали хоть каплю варварской крови, а некоторые особо рьяные даже затребовали лишения гражданских прав для осквернителей расы. Подобные настроения были немыслимы для большинства орбинитов: граждане республики привыкли гордиться личной свободой, и уж точно не собирались никому отчитываться, как и с кем заводят семьи и, главное, как делят между собой родовую власть и имущество. Поэтому при всей своей гордыне и святой вере в расовое превосходство никто из патриархов не мог бы поручиться за то, что не сегодня-завтра в Форуме Орбина или в Торговой палате Мьярны не появится темноволосый глава рода – вот уж точно был бы невиданный скандал!

Все это вредило развитию хозяйства, особенно торговле с южными странами, снижало доходы и порождало новые недовольства. Пора было развязать этот узел, а не выйдет – так разрубить, время уговоров и мягких решений давно прошло. Но для того, чтобы не ошибиться, следовало отделить ложь и выгодную кому-то полуправду от истины, а Айсинару все еще не хватало понимания.

— … как я и сообщил Форуму, содержание дороги съедает почти половину дохода. Уменьшить расходы, не потеряв доверия купцов и торговых преимуществ, никак нельзя – они выверены до пайра. — Продолжал Геленн Вейз. — Вторая половина — казенная. Можем обсудить сокращение этой доли, но тогда надо спросить благодетеля Сейна, зачем ему столько общественных бань и приютов, созидателя Рута о каналах и акведуках в кварталах бедноты, а также блюстителя Тира о стоимости уличной стражи и ночного освещения, да и остальной Форум тоже. Казна, конечно, не пустует, но и бездонной ее не назовешь. Отчеты я представил – проверяй, если хочешь, пересчитывай…

Он, конечно, проверит и пересчитает, и не только сам, но стяжатель выглядел настолько уверенным, что Айсинар понимал: ничего не найдет. Руки Геленна Вейза чисты или, самое меньшее, дочиста отмыты. Да и зачем бы ему, одному из богатейших граждан Орбина, владельцу половины поднебесных приисков, рисковать честью рода ради казенных крох?

— Есть еще моя личная доля, и для одного гражданина эта доля немалая. – Словно в подтверждение его мыслей напомнил Геленн. — Если на то будет воля Форума, моя семья охотно откажется от части, даже почтет за честь помочь Орбину в тяжелый день. Но, поверь, славнейший, в общих суммах мой доход столь ничтожен, что сократив его даже на три четверти, ты не заметишь разницы.

Все так, Геленн Вейз, все так: ты душой радеешь за казну Орбина, стараешься и считаешь каждый пайр, готов даже поступиться личными доходами… что ж, я тебе верю. Да и как не верить человеку со столь открытым лицом, столь искренним, мудрым взглядом? Только вот за этим взглядом слишком ясно виделся другой: такие же небесно-синие глаза, но шальные и дерзкие, полные восторга. И раскинутые руки, словно готовые обнять мир, и звонкий боевой клич – златокудрый демон, празднующий победу, самый юный и самый любимый зрителями боец орбинской арены, сын стяжателя республики Гайяри Вейз. И такая же, как сегодня, искренность в словах славнейшего Геленна: «Мальчику хочется, так почему бы нет? Ему нужны приключения, впечатления, опыт – все мы когда-то были молоды».

Что это было? В самом деле, отец позволяет сыну творить любые безрассудства, надеясь, что юноша справится, наберется опыта и поумнеет? Или стяжатель просто предлагает избраннику Форума взятку, да такую, за которую, пожалуй, не расплатиться?..

Айсинар снова вспомнил вчерашний поединок. Странный он был, какой-то нечистый и надломленный, как толпы нищих инородцев на верхних трибунах, как паланкины, в которых теперь прятались знатные дамы, как стража, приставленная к славнейшим на время игр – как все в Орбине в последнее время. Никогда до этого Гайяри не проливал кровь – побеждал ловкостью, лихой храбростью и напором, очаровывал, порабощал… а потом просил для поверженного пощады. Юный Вейз казался символом Орбина – сильным, прекрасным и великодушным. Но только не в этот раз.

В этот раз бой не заладился с самого начала, и Айсинар, сам мечник не из последних, сперва не мог понять, почему: и противник – какой-то южанин с кривыми саблями – казался не опаснее прочих, и Гайяри был как всегда весел, словно играл, а не сражался. Но чего-то явно не хватало… огня и власти! Благодати старшего рода. Это стало очевидным, когда мечелом Гайяри, намертво сцепившись с кривым клинком, улетел в песок, а сам он чудом ушел из-под второй сабли, и, потеряв опору, едва успел достать плечо соперника: ткнул всем весом, разрывая связки и круша сустав.

Когда Гайяри поднялся над поверженным противником, трибуны стихли. Геленн Вейз, сидевший неподалеку, сжал кулаки, и до скрипа стиснул зубы – испугался. А ведь казалось, что за сына он совершенно спокоен. Айсинар не знал, приходилось ли юноше убивать раньше, но в этот раз ему точно уже хватило. Не дожидаясь, пока трибуны опомнятся, он вскинул вверх пальцы, сложенные знаком жизни, и крикнул:

— Пощады побежденному!

А потом Гайяри повернулся к зрителям, счастливо улыбаясь, будто не было смерти в волоске от его горла, будто не он сам только что искалечил человека, едва не убив. И сразу вспомнились другие поединщики, красный от крови песок под их телами – уж наверное молодой Вейз знал, на что идет… А еще посвящение в каратели, когда юношей, не старше этого героя, гнали в любое приграничное поселение и заставляли истреблять всех жителей подчистую, чтобы потом, в настоящем бою, убийства их уже не страшили. И стало досадно: какое ему дело до чужого по сути мальчишки? А особенно раздражало то, что не получалось думать о нем, как о чужом.

От тягостных мыслей отвлек все тот же Геленн:

— Благодарю тебя, славнейший, что избавил Гайи от убийства. — Сказал он. – Молод он еще, только кажется, что все нипочем… а разреши, я вас познакомлю?

И, не дожидаясь ответа, отправил одного из стражей позвать сына.

Пришел Гайяри, спокойный, улыбчивый юноша, поприветствовал славнейших и их дам, выслушал похвалы, сам ответил тем же. Потом повернулся к Айсинару:

— Спасибо за жизнь моего соперника, славнейший. Я не хотел его убивать.

Казалось, златокудрый демон остался там, на арене, уступив место благовоспитанному сыну патриарха, но нет! Дерзкий и прямой взгляд Гайяри Вейза словно проверял на прочность, бросал вызов, и от этого взгляда кровь гудела и ударяла в голову, мешая здраво мыслить.

Принимая вызов, Айсинар тоже улыбнулся и спросил:

— Что-то случилось? Раньше ты крови не проливал.

Всего на миг Гайяри переменился: хищно сузились глаза, искривились губы. Мальчишка глянул на отца, словно ударил, но тут же взял себя в руки и ответил небрежно, как о пустяке:

— Кинжал сломался. В бою не заменишь – пришлось как-то выкручиваться.

Косого взгляда Геленн вроде и не заметил, но про кинжал услышал сразу.

— Надо проверять оружие, Гайи, ты мог погибнуть.

— Но не погиб.

Эти двое явно говорили не о том, что слышали остальные. Противостояние, тайный смысл, сговор – и это нарочитое знакомство. С чего бы? Геленн не дурак, чтобы не заметить пристрастие избранника, которое тот даже и не скрывал. Но и Айсинар не первый год играл в такие игры, и сейчас ход игры ему не нравился. Еще вчера он смотрел на юношу издали, не думая о чем-то еще. Но вот сейчас Гайяри здесь, живой и искрящийся силой, с сияющими глазами, с выбившимися из-под ленты кудряшками. И нет сил противиться желанию. Остается только разглядывать стройное тело, покрытое золотистым загаром, любоваться лоснящимися от пота мышцами, примечать бурые крапины запекшейся крови на груди и прилипшие к животу песчинки.

— Сломанный клинок – дурной знак. Быть может, пора бросить арену?

И к чему он это сказал? Какое ему дело до чужого сына, до едва знакомого человека?

— Не страшно. Я не верю в дурные знаки. Велика беда – кинжал сломался! – Гайяри тряхнул головой, отбрасывая назад упавшие на лицо пряди. — Подыщу другой мечелом, а пока возьму щит.

В глубине глаз мальчишки по-прежнему веселились все твари бездны, и Айсинар вдруг понял, что может протянуть руку, заправить под ленту волосы, и Гайяри не отстранится, наоборот, сделает шаг навстречу. И, быть может, все намеки Геленна – правда: мальчишка сам этого хочет, а отец лишь позволяет сыну самостоятельно повзрослеть. Наваждение затягивало все глубже, но…

Но Айсинар оставался избранником Высокого Форума Орбина, а мальчишка – сыном влиятельного политика и интригана – это было главным, а все прочее – блажь и недостойные мечты. Он просто придет в следующий раз посмотреть на поединок, а если этого будет мало – купит себе красивого невольника.

Айсинар еще раз выслушал, как счастлив юный Вейз быть представленным самому избраннику, а потом простился со всеми и покинул трибуны. Но поехал не домой, а к мастеру Лерту, лучшему оружейнику Орбина, еще хранящему магические секреты ремесла.

Ферен Лерт, невысокий коренастый старик, рядом с дюжими подмастерьями казался таким древним, что напоминал времена потрясения тверди. При виде Айсинара он радушно улыбнулся, обнажая желтые, но все еще крепкие зубы.

— Что привело ко мне славнейшего избранника? Неужто решил вспомнить юность и взяться за меч?

— Нет, мастер Ферен, мне нужен не меч, а кинжал-мечелом, самый лучший, достойный мастера. И красивый. О цене не волнуйся – заплачу, сколько скажешь…

— Заплатишь, куда ты денешься. — Кивнул старик, а потом спросил шепотом. – Мечелом-то кому? Уж не малому ли Вейзу? Любишь на него смотреть? Слышал-слышал… Да, этому мальцу – самый лучший и красивый… не беспокойся, сделаю. Я знаю, что ему по руке.

Нет, сейчас, слушая отчет Геленна Вейза, Айсинар ни на миг не жалел, что отказался от его сына. Он понимал, что поступил правильно.

***

Короткая хлопковая туника, кожаные штаны для верховой езды, высокие сапоги на шнуровке; волосы, забранные в пучок, туго перевиты лентами – почти мужская одежда, в самый раз для верховой прогулки. Только пояс, набранный из опалов и серебряных звеньев, застегнутый высоко под грудью, сразу подчеркивал ее округлую женственность в глубоком вырезе – Нарайн обязательно заметит, будет краснеть, сопеть и отводить взгляд. Салема засмеялась этой своей мысли, еще раз глянула в зеркало: нет, ему точно не устоять – и побежала во двор.

Во дворе мастер Ияд уже поджидал ее, держа в поводу материного рыжего мерина. Застоявшийся коняга нетерпеливо приплясывал, всхрапывал и мотал головой.

— Помнишь, чему я учил, пчелка?

— Помню, мастер. — Кивнула Салема. – Поберегу старичка, загонять не буду.

— Умница. Давай помогу…

Длинный и сухой как жердь Ияд, подставив руку, легко подкинул в седло. Салема благодарно кивнула и, тронув повод, дала коню волю, тот сразу же рванул к воротам. Из ворот особняка Салема вылетела уже галопом, направляясь к центру города: у Сачина, торговца тканями, купить бисер и шелковые нитки; у Мирры, в лавке благовоний, заказать притирания для матери; и там, и там выспросить новости… все это сущая чепуха! Главное – ветер в волосах, теплое весеннее солнце и радостный перестук подков по мостовой. И еще: она увидит Нарайна! Как бы ни было, чего бы не стоило, а она обязательно его увидит! Потому что шесть дней без любимого, без его взгляда, даже без малейшей вести о нем – это невыносимо.

Обычно Салема выезжала в город в паланкине: восемь невольников-носильщиков огромного роста, тяжелые пестротканые занавеси, духота и скука – все как положено по правилам приличия и последней моде. В расшитом и со всем тщанием задрапированном хитоне, который боязно помять или запачкать, она вынуждена была сидеть рядом с толстухой Рахмини, материной доверенной рабыней, нюхать ее душные благовония и откровенно зевать, выслушивая давным-давно заученные до последней фразы притчи и наставления. Зато братья, даже самый младший, выезжали верхом. «В мужских штанах, в пыли, как лошадник – это грубо! – брезгливо морщилась госпожа Бьенна Вейз. – Ты уже не ребенок, доченька. А девушка на выданье должна знать себе цену». И лишь сегодня для нее сделали исключение. А все потому, что братья на занятиях в семинарии, а матушка опять приболела, и терпеливая Рахмини стала ей куда нужнее верховой лошади. Так что Салеме повезло выгулять ее коня, да еще и съездить в город без неусыпного надзора.

Верховую езду, как и остальные мальчишеские забавы, Салема любила с детства, и ни кто иной, как отец привил ей эти, по сути ненужные завидной орбинской невесте, привычки. Однажды, Салеме с братишкой было тогда лет шесть, отец решил, что ласковые шиварийские нянюшки должны заниматься только с малышами, а старшим близнецам пришла пора получить толику мужского воспитания. На следующий день в доме появился страшноватого вида дядька, высокий, смуглый до черноты, с головы до ног замотанный в белый бурнус. Отец назвал его мастером Иядом, братом вождя детей Хибы и новым наставником близнецов, велел слушаться беспрекословно. А потом еще и припугнул: мол, в юности Ияд был первым мечником племени и сам лично, своей рукой положил не меньше сотни настоящих воинов. Салема помнила этот разговор. Они с братом не на шутку перетрусили, тогда Геленн посадил их на колени, обнял и сказал:

— Послушайте-ка, мои родные: мы, Вейзы, высшие из старших, кровь и плоть Орбина – вершители. Дети Хибы и Джиннана, дети шиварийских гор и фарисанских долин, дети туманных берегов Бергота и льдов Ласатра – они всего лишь обычные людишки, жалкие варвары. Но мы – дети Свободы, самого властелина бездны беззакония. Мы происходим напрямую от Творящего миры бога, нам ли кого-то бояться?

— А раз так, то я и слушаться никого не буду. — Заявил хитрый братец. – Зачем, если я все равно сильнее?

— Договорились, — согласился отец, — любого, кого сумеешь побить на мечах и обыграть в стратега, можешь больше не слушаться. Разрешаю.

Салема засмеялась про себя, вспоминая этот уговор: обыграть в стратега мастера Ияда оказалось еще труднее, чем побить на мечах.

С тех пор верховая езда, рукопашный бой и бой с оружием стали их каждодневными уроками. Правда, мастер Ияд вовсе не настаивал, чтобы Салема занималась всем этим наравне с братом, он почему-то сразу ее полюбил: смотрел с восхищением, звал золотой пчелкой, и только хвалил, что бы она ни делала. Зато к Гайи относился совсем иначе. Бывало с бедняги десять потов сходило, а наставник все равно пренебрежительно кривился и заставлял повторять. Мастера Ияда брат ненавидел, всей душой желал ему провалиться в бездну, а занимался только из страха перед отцовским наказанием, да из ревности к успехам сестры. Поначалу Салема и сама верила в свое превосходство над братом, тем более что в ту пору она была и сильнее, и выше ростом. Но вскоре поняла: от нее просто ничего не требовали – и оскорбилась.

Из затеи с воинским искусством так бы ничего и не вышло, если бы не один случай.

Прошло около года с тех пор, как Ияд поселился в доме Вейзов, когда в предгорьях Поднебесья пробудились демоны. Сначала горы трясло, но это никого не пугало – Поднебесье часто трясет, а в глубине гор, как говорят купцы, каждый год одолевающие с караванами Пряный путь, демоны вообще никогда не засыпают. Но когда один за другим обрушились четыре штрека на Алых Соснах, крупнейшем медном прииске, и еще в нескольких горных выработках были замечены трещины, Геленну Вейзу пришлось обратиться за помощью к магам.

Детям, конечно же, ничего не рассказывали, однако близнецы, постоянно соперничая и выхваляясь друг перед другом, давно уже научились подслушивать, подглядывать и первыми узнавать новости. Хоть Алые Сосны и были наследством Салемы, судьба прииска ее волновала мало, еще меньше беспокоили судьбы погребенных заживо горняков и их семей. Зато очень любопытно было глянуть, кого же пришлет орден Согласия на помощь? Оказалось, что прислали женщину, древнюю старуху орбинитку, по слухам родом из Дуара, а значит из какого-то совсем уж слабого побочного рода – пренебрежительно говорила матушка, а следом за ней и вся прислуга. Тем не менее, посланницу ордена со свитой встречала целая делегация патриархов Форума под охраной отряда городских блюстителей. От самой заставы через весь город ее проводили прямо к гостевому дому в усадьбе Вейзов.

Близнецы, как и все домашние, вышли встречать гостей. Посланцев ордена было четверо: двое молодых мужчин жуткого дикарского вида с длинными косами и нитями бус на шее, увешанных оружием; женщина в лиловой мантии магистра, пожилая, но вовсе не такая старуха, как о ней шептались на кухне; и темноволосый мальчик немного старше Салемы, весь в белом, словно породистый гусь. Мальчик был красивым, с гордой осанкой, тонкими чертами лица и выразительными черными глазами. Когда он проходил мимо, она улыбнулась, в надежде если не подружиться, то хотя бы познакомиться. Но мальчишка только заносчиво вздернул нос – настоящий гусь. Потом взрослые ушли на половину отца говорить о делах, а близнецов как обычно забрали на уроки.

Однако Салема все еще сгорала от любопытства и, едва дождавшись вечера, стала уговаривать Гайи пробраться в гостевой домик посмотреть на магов. Братишке, как всегда после занятий с мастером Иядом, измученному до полусмерти, ничего такого не хотелось, только поскорее завалиться в постель. Лишь когда Салема пригрозила, что пойдет одна и не расскажет ему, что видела, он тоже решил пойти.

В гостевом домике было тихо. Только у входа прямо на земле сидел один из жутковатых охранников колдуньи и потихоньку наигрывал на свирели. Он ничего не сказал, просто проводил взглядом, но так, что сердце сразу обвалилось в живот и застряло. Салема хотела сбежать, но брат не позволил – потянул за угол дома. Он не смотрел на охранника, зато уже заметил мальчишку, того самого, темноволосого в белых одежках. Мальчик крутил в руках короткую палку, видимо, упражнялся. И получалось у него здорово: палка свистела на взмахах, а вращалась так, что и не разглядеть.

Несколько мгновений близнецы просто смотрели, потом Гайи сказал:

— Я тоже так умею, подумаешь…

На что мальчишка почему-то рассердился.

— Ну, иди сюда. — Он прищурился и ухмыльнулся. – Вон, видишь, вторая палка. Бери, раз умеешь.

Не успел Гайи поднять палку, как мальчишка резко взмахнул рукой и ударил воздух. Брат рухнул на спину, но тут же собрался, вскочил и развернулся к противнику. Он уже готов был напасть, но опять опоздал: чужой мальчик развернул свою палку и ткнул в землю, припечатав сверху второй ладонью. Гайи опять свалился, теперь вперед, вывернув руку и чуть не расшибив нос. Второй раз он поднимался неуверенно, кривясь от боли. Но как только выпрямился – снова упал. Казалось, ноги его совсем не держат.

— Ты даже подойти ко мне не сможешь, златокудрый сопляк, — мальчишка скорчил рожу и засмеялся.

Но братец никогда не был тем, с кого легко сбить спесь, он, опираясь на палку, поднялся снова. И тут же снова упал, сбитый словно ударом в грудь, закашлялся, из носа потекла кровь.

Сначала Салема так растерялась, что могла только смотреть, не понимая, что же ей делать? Но вид крови на лице брата быстро привел в чувства. Она подскочила к чужаку и зашипела:

— Что это ты творишь? Еще тронешь брата – глаза выдеру! Понял?

Но мальчишки, оба в один голос, закричали:

— Уйди!

— Я – вершитель, — добавил Гайи, — а он – грязный уродский дикарь. Я все равно сильнее, я его размажу.

Он снова встал, и снова упал на колени, зажимая живот. Из глаз брызнули слезы. Салема тоже была готова разреветься. Ей хотелось немедленно бежать к отцу, к мастеру Ияду, да хоть к матери или тетке Рахмини, к кому угодно, кто сможет остановить все это. Только она не решалась, ведь родители велели гостей не беспокоить. Да и брат не простит предательства. С самых ранних лет между ними был уговор: взрослым тайны не рассказывать.

— Ты вершитель и трус! А я – маг. — Теперь, чувствуя свою полную безнаказанность, мальчишка смеялся в голос. – Ты мог бы меня размазать, но никогда не посмеешь – кишка тонка.

Салема, наверное, все же выдрала бы ему глаза. И волосы. И нос бы расквасила. Если бы не вмешался тот самый жуткий охранник со свирелью. Он появился как-то сразу: вот его еще нет, только звуки дудочки доносятся с той стороны дома – а вот он уже перехватил палку вредного мальчишки.

— Стыдись, Датрис. — Сказал он. – Как ты вообще посмел поднять руку на необученного?

— А что я сделал? – Фыркнул мальчишка и дернул плечом, освобождаясь. — Он же златокудрый, вершитель! Сам так сказал.

— Вершитель, — кивнул охранник, — но ничего не умеет. Иди в дом, Датрис, или мне позвать магистра Майялу?

Мальчишка еще раз презрительно фыркнул, но послушался.

— Да не завидуй – нечему тут, — добавил вдогонку охранник и подошел к Гайи, помог ему подняться, осторожно вытер кровоточащий нос. Сначала он глянул на ладонь, принюхался, и даже лизнул кровавый след, а потом присел, снизу вверх посмотрел в глаза и долго что-то там изучал. Братишка замер на месте, как примороженный, и даже рот открыл. После него настала очередь Салемы – и она тоже застыла. Страшные раскосые глаза охранника раздевали до костей, выворачивали душу, вытряхивали все сокровенные тайны… Салема не понимала, что происходит, почему, и зачем это нужно, но знала: вряд ли когда-нибудь сможет забыть.

Изучив их обоих, странный парень поднялся и заговорил с братом совсем нестрашно, даже ласково:

— Тебе сейчас очень больно, но это пройдет. Вытерпишь?

Если черноволосый мальчишка, хоть и явно орбинитом не был, говорил по-орбински чисто, то речь охранника, такую же странную и чужую, как он сам, разобрать было трудно. Смысл сказанного скорее угадывался, возникал сразу, чем складывался из отдельных звуков и слов.

Гайи шмыгнул носом и кивнул. Он уже не плакал и даже не злился – был спокоен, как будто понял для себя что-то новое, принял важное решение.

— Вот и хорошо, бери сестру, и бегите домой. Только обещай: про кровь из носа ты обязательно расскажешь родителям. Обещаешь?

Гайи опять кивнул, а потом схватил Салему за руку и в самом деле поволок к дому. На следующий день еще до рассвета отец вместе с гостями из ордена Согласия отбыл на рудники, а назад вернулся уже без магов. Ни вредного мальчишку, ни странного охранника Салема больше никогда не видела.

Про кровотечение, как и вообще про драку они, конечно, никому не рассказали. Только с того дня Гайи сильно переменился: мастера Ияда и его уроки ненавидеть перестал, напротив, ждал с нетерпением и всегда просил: еще один прием, еще один тренировочный бой, еще один вид оружия… Теперь уже Салема не мечтала за ним угнаться, а вскоре матушка и вовсе забрала ее на женскую половину – вышивать, читать стихи, играть на арфе и готовиться к замужеству. На верховую езду и фехтование времени почти не осталось. Так и закончились ее мальчишеские забавы.

Между тем брат в пятнадцать лет впервые побил наставника на мечах, и тот сам признал поражение. Сейчас Гайяри побеждал четыре раза из пяти, но все равно считал, что Ияд из племени Хиба – самый лучший и самый сильный соперник. Правда, обыграть его в стратега Гайи удалось только пару месяцев назад.

А вот Нарайна любимому братику не обыграть ни сейчас, ни через год, никогда – в этом Салема была уверена.

Так за размышлениями она незаметно добралась до центра Орбина.

Вечноцветущая площадь встретила журчанием фонтанов, ароматом цветов, плеском голубиных крыльев и очень редкими прохожими — до обеда было еще далеко, для веселья и прогулок – слишком рано. Зато на Купеческой с раннего утра царили шум и толкотня. Особенно тесно было в передней части, где мясные и молочные лавки чередовались с пекарнями, винными погребками и лотками зеленщиков: хозяйки и кухонная прислуга закупали продукты на день, и от корзин и тележек, от шумных навязчивых торговцев и прижимистых по бедности покупателей было не протолкнуться. Тут Салема еще раз порадовалась, что верхом: там, где паланкин давно бы завяз, лошадь проходила легко – ей не нужна была целая свободная улица, а попасть под копыта или хлыст всадника никому не хотелось.

В лавках, торгующих роскошью, посетителей почти не было – Салема быстро купила и шелк с бисером, и притирания, выслушала сплетни о дрязгах в Форуме, о похоронах, свадьбах и супружеских изменах. А с болтушкой Миррой даже присела на чашечку шиварийского высокогорного чая, и за чаем поохала о том, какой же смелый и красивый у нее брат, как страшно за него все переживают, а особенно – и это, конечно, шепотом на ухо – славнейший избранник форума Айсинар Лен… а бедняжка Райяна-то все время с детьми и с детьми, и совсем ее не видно, а он мужчина хоть куда, и молодость опять же, все эти семинаристские глупости… да-да… А еще, не слыхала ли славная Салема, поговаривают, что скоро может быть война. Как кто говорит? А вещатель-то наш, Озавир умгарский миротворец… почему умгарский? Так потому что сам кнез Вадан его миротворцем и называет. Глупости? Ну, может и так, чего только люди не наболтают, особенно дамы. Дамы-то они, знаешь, славная, слышат щебет – и думают, что соловей, да-да…

К третьей чашке от сплетен и тревожных мыслей распухла голова. Салема поблагодарила Мирру за угощение, забрала покупки и переулками отправилась в сторону семинарии. Солнце почти поднялось в зенит, и если она собиралась встретиться с Нарайном, сейчас было самое время вернуться на Вечноцветущую.

В конюшни Салема заезжать не стала. Спешилась прямо у ворот, черномазому мальчонке, сыну одного из младших конюхов, кинула повод, добавив медную монетку, а сама чуть не бегом побежала через площадь. Утренние занятия заканчивались как раз в полдень и до вечерних у семинаристов оставалось немного свободного времени. Ученики разбредались кто куда: кто-то шел на базар, чтобы перекусить свежим пирожком с лотка или основательно пообедать в харчевне, кто-то спешил в библиотеку доучивать урок, кто-то просто слонялся с приятелями по городу. Зазеваешься – и на площади никого не останется. Салема успела вовремя: она как раз минула сад и каскад фонтанов, когда семинарский колокол отбил окончание занятий, и целая толпа мальчишек вывалилась из арки входа. Первыми были, конечно, малыши – ватага орущих надоедливых задир. Где-то среди них были и ее младшие братья: только зазевайся – заметят, а потом непременно проболтаются дома. Салема шмыгнула в тень ближайших азалий у малого фонтана, но тут же об этом пожалела. Из-за густых ветвей площадь совсем не было видно, и, если она будет тут прятаться, Нарайн запросто уйдет по своим делам. Пока она раздумывала, что хуже: разоблачение или упущенное свидание, кто-то успел подкрасться сзади. Салема услышала лишь шелест веток, а потом теплые объятия укутали со спины, и долгий поцелуй чуть ниже уха заставил ее смутиться. Хотя кто бы это мог быть, как не ее нахальный братец?

— Гайи? – Она вывернулась, шутливо отбиваясь. – Отстань! Что ты тут делаешь?

— Я-то тут учусь, если помнишь, а вот ты что? – Ответил брат, и тут же понимающе усмехнулся. – Хочешь Нарайна подкараулить?

Вот уж точно: то ли напасть, то ли удача. Родители за подобные выходки точно по головке не погладят. Но Гайяри никогда ее не предавал, и впредь, она верила, не предаст. Правда, Нарайн Орс ему, как и отцу, тоже не нравился, особенно последнее время. Причин этому Салема определенно не видела: наследник четвертого рода казался ей вполне подходящей партией. Неужели все из-за тех слухов о войне и умгарском миротворце? Глупости же… Ладно, отец – того волнует политика, Форум, влияние и все такое, но чтобы это вдруг стало важным для брата? А ведь сейчас ей как никогда нужна его помощь и поддержка!

— Так что, сестренка, найти твоего ненаглядного?

Она кивнула, а потом добавила:

— За что ты его не любишь?

— Нара-то? Почему не люблю? Смешной он, наивный, только и всего. — Гайяри перестал улыбаться и закончил уже серьезно. – И зачем мне его любить? Главное, что ты его любишь. Но… по-моему, больше придумываешь. Жди здесь, я его приведу и присмотрю, чтобы вам не мешали. Но ты все-таки подумай: нужна ли тебе эта любовь?

Пока ехала, пока делала покупки и пила чай, даже пока говорила с братом, Салема была уверена, что хочет, очень хочет, больше всего на свете желает видеть Нарайна. Но только Гайяри ушел – и уверенность растаяла: часто забилось сердце, задрожало, защекотало под грудиной волнение. А как послышались торопливые шаги – так и вовсе захотелось сбежать…

— Салема?

Голос, такой знакомый! Сердце испуганно забилось, горячая волна опалила щеки.

— Нарайн, я тут.

Салема шагнула из тени азалии и остановилась. Так хотелось подойти ближе, сразу – навстречу и обнять! Уткнуться лицом в плечо, в пахнущие солнцем волосы, и чтобы он обнял, прижал к себе, близко-близко… и… даже поцеловал, как только что Гайяри. Нет, не так! По-другому: смело и властно. И, быть может, в губы.

Но с Нарайном никогда так не было. Смелая с другими, перед ним она замирала и робела. И могла только смотреть, смотреть бесконечно на его чистый высокий лоб, на брови вразлет, темные, почти русые, на вздрагивающие ресницы, на крылья носа, трепещущие от дыхания, на неулыбчивый рот… Пока он сам не брал ее за руку, чтобы привлечь к себе.

— Салема, как ты тут оказалась?

— Матушка приболела, Рахмини осталась с ней, вот я и выпросилась одна на рынок. Ты не рад?

— Ты что! Я счастлив.

Он, наконец, набрался смелости обнять ее по-настоящему. Вот бы еще поцеловал, каждый раз думала Салема, и сама не знала, хочет она этого или боится. Но Нарайн ни разу так и не попытался: то ли смущался, то ли соблюдал приличия.

Правду сказать, приличия в Орбине соблюдали больше на словах, чем на деле: дочерей старшие семьи берегли, как берегли свою кровь от варварских примесей, а семьи от бастардов, и невесток предпочитали брать в дом девственными. Остальной же опыт в делах любовных если и осуждался, то не слишком. Юношей и вовсе никто ни в чем не ограничивал. Тем не менее Нарайн никогда не пытался переступить границу, хотел этого, волновался и дергался, порой даже сбегал от нее, но ни разу не потребовал большего, чем просто объятия.

Салема выросла среди братьев и неловкости перед юношами не чувствовала. Поцеловать или высмеять какого-нибудь воздыхателя – пустяковое дело. Было бы желание – можно было пойти и дальше поцелуя. Только никто, кроме Нарайна, ей не нравился, а с ним все было слишком серьезно – еще месяц назад они решили, что обязательно поженятся. Вот как только он закончит семинарию…

— …Сали, я не хочу ждать и не могу. Недавно говорил с родителями, хотел, чтобы они попросили твоей руки для меня.

Нарайн выпалил все это на одном дыхании и замолчал.

— И что родители? Ну, рассказывай!

— Отказали. Говорили что-то глупое, мол, рано, я еще слишком молод, должен повзрослеть и осознать… а чего там осознавать? Они сами женились в семнадцать.

Он снова прервался, отстранился и отвернулся, словно не хотел рассказывать дальше. Салема не торопила. Она почувствовала, что и сама знает ответ: слышала только что в лавке болтушки Мирры. Слышала и не хотела верить. Все это казалось ей странным, глупым и несправедливым: почему именно она должна расплачиваться своей любовью за то, что кто-то выдумывает мифические войны и распускает трусливые слухи?

Наконец, Нарайн продолжил:

— Правда, потом отец все же объяснился. Вейзы, мол, не отдадут единственную дочь за Орса, потому что это все равно, что подарить предгорные прииски умгарам. Он ведь давно считает, что Форуму пора разделить с кнезом Ваданом заботу о наследстве Диатрена.

Вот как. Значит, она – не самая красивая девушка Орбина, не любимая дочка и не желанная невеста, а всего лишь часть наследства Диатрена?

— А ты? Тебя тоже волнуют прииски?

— Глупая, — он опять обнял ее и прижал, тепло и близко, как ей и хотелось. И даже поцеловал куда-то в волосы, — любимая моя глупышка! Никакие прииски меня не волнуют. Ничего, слышишь? Я возьму тебя и без наследства, и даже если Геленн из дому выгонит. С тобой я готов быть хоть степняком-погонщиком.

И тут Салема вспомнила про День Младшей Сестры, он же совсем скоро! Как она могла забыть? Браки, заключенные в день, посвященный Любви Творящей, считаются священными и признаются всеми, даже несмотря на то, что в Орбине уже давно не верят в величие богов и почти не молятся.

— Тогда давай поженимся сами, без родительского согласия? День Младшей Сестры меньше, чем через месяц.

— А ведь ты права, — он впервые за все это время улыбнулся, — когда узнают – всем придется смириться – закон будет на нашей стороне. Нужен подходящий храм где-нибудь за городом, небогатый, но уважаемый. Я найду такой и тогда… — Он вдруг запнулся, заглянул в глаза и спросил. — А ты согласна на свадьбу без наряда, без пышной церемонии, цветов и гостей?

— Конечно! Нар, я люблю тебя.

— Сали! — И он вдруг поцеловал ее, в рот, глубоко и долго, как ей всегда мечталось. Она прижалась, подалась вперед, отвечая и раскрываясь навстречу… время замерло, сердце забыло биться, а в голове сделалось прозрачно и гулко. И так хотелось, чтобы этот поцелуй длился бесконечно…

Но Нарайн все же отпустил ее, а потом глянул еще раз в глаза и легонько подтолкнул к тропинке:

— Теперь иди первая, пока твой братец чего не заподозрил.

Салеме не хотелось отрываться от любимого, а еще было неприятно, что он так плохо думает о брате, надо было объяснить ему, как они близки, и что Гайи скорее сам поможет ей сбежать, чем выдаст кому-то. Но сейчас явно было не место и не время. Она все же попрощалась и вышла из зарослей азалии на мостовую. Щеки ее горели, и все время казалось, что поцелуй так и сияет на губах, и все-все это обязательно увидят, будут оглядываться, показывать друг другу и шептаться.

Гайяри сидел на краю малого фонтана, плескал водой на камни и думал о чем-то своем, но, увидев Салему, махнул ей рукой и улыбнулся.

— Ну что, сестренка, удалось свидание? Видно, да, раз так сияешь. Что у вас случилось? Рассказывай.

— Да ничего. — Салема сперва смутилась, но, ради Творящих, разве Гайяри сам такого смущался?! И она решила, что не тоже не станет. — Он меня поцеловал! И, знаешь, Гайи, целуется он лучше всех! Даже ты, я уверена, так не умеешь, так вот!

Он опять засмеялся, хотел что-то ответить, наверняка ироничное и колкое, но она не стала слушать.

— Пойду я, а то матушка потеряет. — И гордо пошла через площадь.

Пока возвращалась домой, все мысли вертелись вокруг побега и тайного бракосочетания, а губы вытягивались в блаженной улыбке, и на них все еще чувствовался вкус поцелуя.

***

Айсинар, вынужденный с самого утра тащиться через полгорода в старом паланкине, выдергивал по одной нитке бахрому полога и злился на себя за опрометчивое обещание. Орс, видно, совсем одичал в своей Умгарии, раз решил болтаться по городу выряженным как подмастерье. С другой стороны, надо же узнать, что такого важного он хочет показать, чего никак не увидеть славнейшему избраннику. И главное – как это связано с возможной войной и его последней речью в Форуме. Речь эта уже не первый день крутилась в голове, не давая покоя. Началось все с очередной лавины, почти перекрывшей Пряный путь, и жалоб созидателя Рута на недостаток работников. Орс в который раз предложил разделить бремя содержания дороги с соседями, а Вейз – временно увеличить торговые пошлины. И тогда вещатель заговорил о войне.

— …Мы – исконные враги. Родовой чести не важно, сколько поколений сменилось – умгары не забыли, на чьих землях разбиты наши сады и виноградники, чьими руками они обрабатываются: простой люд мечтает о мести. Этим воспользуется знать, можете не сомневаться. Кнезам нужен металл, золото и серебро, нужна беспошлинная торговля с югом, а еще – занять чем-то своих недорослей, мечтающих помахать мечами. Мы стоим на пути, и нас ненавидят – чего уж лучше? Прошлогодний закон о налоге на клинок и руку тоже внес свою лепту в воинственные настроения северян, а повышение пошлин, как предлагает наш славнейший стяжатель, — Озавир нарочито вежливо поклонился Геленну и, получив ответный поклон, продолжил, – я убежден, станет последней каплей…

— Временное повышение, заметь, славнейший, временное: всего лишь на сезон, — прервал доклад хриплый бас Варела Рута, — чтобы закончить ремонтные работы к осенней ярмарке.

Вещатель замолчал, позволяя противнику высказаться, но в ответ только слегка улыбнулся:

— Вадану Булатному и его советникам, поверьте мне, славнейший созидатель, — еще один вежливый поклон, — нет ни малейшего дела до наших забот о надежности и безопасности Пряного пути, его не волнует, сколько фарисов доберется до Мьярны к осени. Зато его очень беспокоит то, чем будет занята тридцатитысячная армия, чем станут кормиться их семьи, и, соответственно, будут ли умгары также радоваться объединению племен по осени, как радовались зимой, или кнезы расплюются и разъедутся по своим уделам.

Озавир Орс был непреклонен, как всегда, когда пытался доказать то, во что искренне верил. И сегодня он казался убедительным не только Айсинару, но и доброй половине Форума. Патриархи перешептывались, некоторые даже согласно кивали, но вслух поддержать боялись: слишком горькую правду выдавал им вещатель, слишком в лоб, слишком болезненно и оскорбительно. И ведь мог же иначе, точно мог! Он умел, не обижая и не угрожая, уговорить любого дикаря, а вот лгать и подслащивать лекарство для своих не считал нужным.

— Тридцатитысячная армия? – раздался пренебрежительный смешок. — Не кажется ли тебе, славнейший, что это излишнее беспокойство – обращать внимание на стадо, пусть и большое? Да и кто сказал, что именно тридцать тысяч? Ты что, по головам считал?

А вот блюститель провоцирует его специально: каждый знает, что потомственный вещатель Озавир Орс – шпион из наилучших, и если уж он говорит о каких-то цифрах, то все они не раз проверены. Славнейший Тир не сомневается в точности, он просто ждет, когда в запале спора кто-то скажет нечто такое, что потом пригодится для шантажа. Зверинец… настоящее паучье логово. Это только Озавир, возвращаясь из стана врагов в Орбин, может поверить, что попадет в родной дом, где поймут и не ударят в спину.

— Армия, славнейший блюститель, а не стадо. Армия, закаленная многолетними междоусобицами и стычками с соседями, более чем наполовину состоящая из личных дружин племенных умгарских кнезов. Тридцать тысяч уже мобилизованных и еще приблизительно дважды по столько, если война затянется, и потребуется восполнить войско. И каждый из них кровно связан со своим командиром. Скольких воинов может выставить против этой силы республика? И сколько из них не наемников, дерущихся за золото, готовых сменить хозяина при первом поражении, а настоящих орбинских карателей, одаренных и обученных? Через год или через пять лет, быть может, армия республики превзойдет умгарскую, хотя, наблюдая, куда мы идем, я в этом сильно сомневаюсь, но развязать войну сегодня – это положить мальчишек зря, а самим стать рабами и слугами. Отказываясь договориться и уступить часть, провоцируя войну, вы идете прямо в пасть дракона и потеряете все, вместе с жизнью.

В пасть дракона сейчас шагаешь ты, безумец! Айсинар вдруг увидел, что почти разорвал полу алой церемониальной мантии. Орс не глуп, но, убежденный в своей правоте, перед сопротивлением Форума не отступит. Но и Вейз ни при каких условиях не отдаст Пряный путь. Айсинар сам не мог представить большего унижения, чем передача варварам наследия Диатрена. Тем более он не желал остаться в истории избранником, признавшим падение Орбина до уровня умгарских навозников.

Между тем, Озавир Орс закончил речь и занял свое место на скамье слева. Бизан Гтар, ветеран-каратель, один из старейших патриархов Форума, хлопнул его по плечу и сказал:

— Ты прав, славнейший, во многом прав. Я тебя поддержу голосом, только из той ямы, что ты себе сегодня выкопал, боюсь, не вытащу: карателями-то уже десять лет не командую.

Слова старого вояки показались Айсинару эхом собственных мыслей. Он тоже повернулся к вещателю:

— Славнейший, я хотел бы поговорить с тобой один на один.

Озавир посмотрел на него зло и озабоченно, но потом согласно кивнул.

— Хорошо. Но тогда я должен показать тебе Орбин. Только, боюсь, славнейший избранник Форума ничего не увидит… могу я рассчитывать на прогулку с Айсином Леном, моим семинарским приятелем?

Как и было условлено заранее, Айсинар оставил паланкин у библиотеки и пешком спустился на набережную. Несмотря на жаркое солнце, у реки отчетливо чувствовалось, что время голубой ласточки – это еще далеко не лето. Дул сырой, пронизывающий ветер, от высокой воды тянуло тиной, а старые причалы пахли смолой, дегтем и гнилым деревом.

Озавира он увидел сразу: даже наряженный в небеленое полотно и грубую шерсть, орбинит резко выделялся среди полукровок и вольноотпущенников мастерового города. Вещатель тоже его узнал, приветственно поклонился, а потом указал на причалы и виднеющиеся выше по течению доки старой верфи.

— Вот, смотри, избранник, какой Орбин я хочу тебе показать, наследие Агердина-морехода.

У одного из причалов стояла лодка, вокруг нее суетились люди, разгружали какие-то бочонки, похоже, с зерном или мукой. Остальные три причала пустовали. Зрелище же заброшенной верфи было и вовсе удручающим: стены полуразобраны, перекрытия обвалились, ребра стапелей почернели от времени.

— Ты помнишь, когда в Орбине спустили на воду последнее судно? – продолжил Озавир.

— Нет, — честно признался Айсинар, — я даже не знаю, когда это случилось.

Он, конечно, знал, что орбинская судостроительная верфь давно заброшена за ненадобностью: выходов к морским путям у республики нет, а по Зану и Лидине ходят мьярнские ладьи, и этого вполне хватает. Но одно дело знать, и совсем другое – видеть своими глазами.

— А я помню, правда, очень смутно. Собралась толпа народу, пестрая, нарядная, все радовались и кричали. И я, совсем маленький, сидя на плече у деда, смотрел на высоченный серо-голубой парус и тоже что-то кричал. А дед говорил: «Парус – это наше крыло, Оз. Ничего нет прекраснее паруса».

Озавир мечтательно смотрел вдаль, а Айсинар удивлялся: он никогда еще не видел вещателя таким, как сегодня.

— Разрушенная верфь – это, конечно, печальное зрелище, но, Озавир, кому нужен мощный флот на такой реке, как Лидина?

— Когда нас еще не называли златокудрыми орбинитами, были просто люди, Айсин, и море — голубая бездна, дитя Свободы, как и мы. Оно было нашей кровью, поэтому кровь человека солона.

Пока Айсинар думал, к чему вся эта поэтическая чепуха, Озавир сам усмехнулся своим словам и, отвернувшись от реки, указал в сторону ремесленных кварталов.

— Идем, избранник, покажу тебе, как далеки мы теперь от детей Свободы с морем в крови. Сначала кузница. Ты же наверняка заказываешь все необходимое мастеру Лерту, так? Но один мастер не вооружит целую армию. Сейчас ты увидишь, чем мы можем ее вооружить…

И потом полдня они разглядывали клинки, что гнулись и тупились чуть ли не от первого удара, неподъемно-тяжелые доспехи и кое-как сбалансированные стрелы. Потом Озавир потащил его осматривать фундаменты зданий: сначала первой стены, остатка той самой древней крепостицы на дальней окраине, которой когда-то был блистательный Орбин, а потом – купеческих особняков, построенных лет десять назад. Заставлял потрогать кладку, оценить ширину зазоров между камнями, испытать прочность раствора.

Наконец, ближе к полудню вернулись на площадь, присели на ступени библиотеки.

— Ну что, избранник, теперь ты меня понимаешь? – спросил Озавир.

— Разве ты показал мне что-то новое?

— Это ты сам себе скажи.

Хотелось казаться равнодушным, но это не было правдой. Конечно, Айсинар знал, как знали все в Орбине, что наследие магов уходит, но знать и видеть воочию оказалось совсем не одно и то же.

— Даже то оружие, которое мы видели сегодня, лучше умгарского, и даже сегодня мы строим быстрее и прочнее кого-либо. — Ответил он. – Наши стены неприступны, каждый наш воин стоит десятка варваров, а некоторые – даже сотни.

— Это ты про молодого Вейза? – Озавир понимающе кивнул. – Талантливый юноша. Один из тех, кто мог бы вернуть все это, — он указал за спину на здание библиотеки, — истинное наше богатство и силу.

Вот это было по-настоящему удивительно. Неужели вещатель и правда настолько ему доверял, чтобы делиться столь крамольными идеями? А если Айсинар решит поддержать Вейза и истолкует эти слова, как опасные намерения?

— Славнейший Озавир, я не ослышался, ты хочешь вернуть в Орбин общедоступную магическую практику?

Казалось, он должен смутиться или испугаться, что сказал лишнего. Но нет, вещатель остался спокоен, словно ничего не произошло.

— Что ты, Айсин! Вспомни детские игры: это ты любил подбить приятелей на что-нибудь особенное, вроде прыжков с моста зимой или прогулок по крыше семинарии. Я никогда не был способен на такое. Зато хорошо умел выпросить для вас у трактирщика кружку-другую ночной невесты, когда вы начинали харкать кровью, не забыл?

— Нет, Оз, не забыл, — почему-то стало стыдно, как будто предал друга, хотя никогда они не были настоящими друзьями.

— Видишь, я не касаюсь магии. Во всяком случае, делаю это куда реже, чем ты.

Расплывчатые намеки Геленна и этот разговор давили, словно каменные глыбы. Как ему понять, что правильно для Орбина и для него самого, для его чести и совести? Хватит ли решимости на поступок, когда поймет?

Однако кое-что он должен был сделать уже сейчас.

— Оз, я понимаю, ты борешься за то, во что веришь. Но прими совет: отошли семью из Орбина. Ты не только славнейших дразнишь, ты покушаешься на богоизбранность орбинитов, на нашу извечную исключительность. В Форуме у тебя есть сторонники, но они отступятся… да и зачем я тебя учу? Просто отошли жену и детей подальше.

Айсинар еще говорил, но уже видел: вещатель не послушает. Так и вышло.

— Отослать семью – значит сдаться. Этого не будет, — ответил он, — Мой предок был одним из тех пяти, кто удержал купол над Орбином, когда земля плавилась под ногами, и небо рушилось на головы. Они умерли, но не ушли – и город выжил. Неужели ты думаешь, я уйду, предам их память, их дело?

Потом он встал и на прощание добавил:

— Ты не о том заботишься. Позаботься лучше, чтобы мальчишка Вейз выжил. Он для тебя важен, так?

— А тебе-то что за дело?

— Обычное. У меня тоже есть сын, которому захочется воевать.

Когда вещатель ушел, Айсинар еще посидел на ступенях, пытаясь все же решить, что ему делать. Но решение не приходило. Тогда он подумал, что для начала стоит забрать у мастера Лерта кинжал-мечелом.

— Арвейд!

Певучий, хорошо поставленный голос, по-столичному тянущий гласные, раздался совсем рядом, заставив целителя вздрогнуть. Стоило вспомнить…

— Господин ир-Дауд? Чем могу служить вашей светлости?

— Вы снова? Арвейд, я сотню раз просил звать меня просто Надиром.

Главным талантом молодого столичного щеголя была непревзойденная способность внезапно возникать рядом. Вот и сейчас, неожиданно объявившись возле Раэна, он обиженно надул губы, время от времени бросая из-под ресниц томные взгляды. Значения этих взглядов не понял бы разве что слепой. Племяннику наиба было скучно. Отчаянно скучно. Он тихо ненавидел пыль, которая стояла в воздухе, покрывая тонким ровным слоем волосы, кожу и одежду. Дорожная еда казалась отвратительной, спутники — грубыми, дни тянулись бесконечно, а ночи были холодными и одинокими. Все это он сообщил Раэну еще пару недель назад, недвусмысленно дав понять, что уж его-то к нежелательным спутникам не относит. Совсем не относит. И ночи было бы куда интереснее и приятнее проводить вместе, например, за чтением стихов или дружескими беседами… Раэн, упорно не понимая намеков, посочувствовал и предложил снотворное. Если бы еще на этом все и закончилось!

— Не думаю, что вашему дяде понравится такая непочтительность с моей стороны, — вежливо отозвался целитель, незаметно озираясь в поисках джандара. Тот вроде бы тронулся в их направлении, но слишком медленно.

Надир, подобравшийся почти вплотную, слегка натянул поводья, заставляя коня умерить шаг, чтобы не обогнать кобылку лекаря. Теперь они ехали так близко, что Раэн невольно дышал тонким сладким запахом от одежды ир-Дауда. Наряды, пренебрегая дорожными неудобствами, тот менял ежедневно, а узлы и сундуки с личными вещами племянника наиба составляли изрядную долю всей поклажи каравана.

— О, дядюшка прекрасно разбирается в людях, — парировал молодой высокорожденный. — Уж он-то успел оценить вас по достоинству. Благородную кровь не спрятать.

— В самом деле?

Раэн неопределенно пожал плечами, добавив холода в тон, но пронять Надира подобным пустяком было невозможно. В ответ он только улыбнулся, откровенно ловя взгляд целителя своим. С первых мгновений знакомства Надир свято уверился, что Арвейд Раэн, бродячий целитель с Запада, не тот, за кого себя выдает. Нет, в искусстве его он не сомневался, но держался совсем не так, как подобало бы наследнику одного из знатнейших родов шахства с безвестным бродягой. И дело тут было, пожалуй, не только в том, что Раэн видел в зеркале. Похоже, наградив наследника рода ир-Дауд завидной внешностью, природа, расщедрившись, не пожалела и ума. Впрочем, здесь благодарят не природу, а богов. Неважно. В определенной проницательности обаятельному бездельнику никак нельзя было отказать. В упорстве тоже. А джандар ир-Нами, способный одним суровым взглядом пресечь прозрачные намеки харузца, как назло, был еще далеко…

Если племянник наиба и страдал от бессонницы, то как-то незаметно. Ни кругов под глазами, ни тусклости кожи, ни усталости в осанке и движениях. Молодой ир-Дауд выглядел образцом здоровья, физического и душевного. И был столь настойчив, что Раэн всерьез подумывал кинуть на высокорожденного какие-нибудь легкие чары, отбивающие охоту к плотским удовольствиям. На время, конечно! Останавливало то, что знак храма Света, подтверждающий мастерство целителя, был еще и гарантом законопослушности бродячих лекарей. На такие чары он бы незамедлительно отозвался как на банальную порчу, изменив цвет. Ломать же встроенную храмовыми магами защиту было сложно, долго, а на глазах спутников и подавно не вышло бы. Так что приходилось терпеть. И сожалеть, что такую настойчивость ни разу не проявила какая-нибудь симпатичная служанка или дочь мелкого чиновника из очередного пограничного городка.

— Мне сказали, что к вечеру доберемся до постоялого двора. Полагаю, вы не меньше меня мечтаете о мягкой постели?

— Скорее, о паре ведер воды, — невольно улыбнулся Раэн.

— Само собой, — с воодушевлением подхватил племянничек, как бы невзначай задевая шелковым рукавом пальцы лекаря. — Купальня, чистые простыни и никакого дыма от костра. Разве мог я подумать в столице, что это станет пределом моих желаний? Почти пределом… Знаете, я так устал от надоедливой опеки и лишних взглядов. А вы?…

Раэн, сильно сомневавшийся, что на постоялом дворе в степи найдется купальня, едва не расхохотался. Ну, конечно! Сначала — купальня, потом мягкая постель с чистыми простынями… И никаких лишних взглядов, естественно! Конечно, среди богатой столичной молодежи подобные связи — дело обычное. А племянник наиба хорош собой, неглуп и забавен. Только вот никак не может понять, почему бродячий лекарь отказывается от такой чести. Хвала Светлым силам, хоть денег не предлагает. Раэн же становиться игрушкой балованного мальчишки совершенно не собирался, не говоря уж о главной причине. Той, по которой именно с Надиром стоило быть поосторожнее.

— Кстати, — небрежно бросил Надир, — Раэн, вы как-то говорили, что можете дать мне снотворное.

Смотрел он как раз в этот момент мимо, на приближающегося джандара, до которого еще было шагов двадцать. И говорил негромко, без обычной полуулыбки.

— Разумеется, светлейший, — отозвался Раэн. — Вас все еще мучает бессонница?

— Бессонница? Нет, это другое… Снится какая-то дрянь.

— Дрянь? — переспросил Раэн мягко.

Похоже, джандар все-таки не вовремя. Что-то не то с молодым ир-Даудом. И все его обычные заигрывания — маска, вон как напряжены плечи.

— Господин ир-Дауд, что вам снится? И как давно?

— Какая разница?

Тон резок непривычно. А джандар совсем близко…

— Мне нужно знать, чтобы приготовить лекарство. От разных кошмаров помогают разные средства.

— Не помню, — еще тише проговорил Надир. — Совсем не помню. Только просыпаюсь от страха. Ночи три или четыре…

Лицо приблизившегося Хазрета ир-Нами ясно показывало, что он думает об избалованном племяннике наиба и лекаре, слушающем его бредни. И Надир запнулся, замолчал, надменно выслушивая приказ светлейшего, раздраженно тряхнул поводьями. Но, уже отъехав на пару шагов, обернулся, глянул тоскливо — это он-то!

— Сделайте зелье, Раэн, прошу вас. Единственное, что помню, и от чего просыпаюсь: во сне меня убивают…

* * *

В суженных тускнеющих зрачках Надира таяла жизнь. Проклятье! Все напрасно! Он уходит… Уже ушел. Что толку в исцеленном теле, если душа за гранью? Раэн всем существом рванулся к чуть заметной искре, вцепился в плечи Надира, сбросив чьи-то пальцы. Ладони свело судорогой, за ними и все тело залила боль. Не сметь! Не сметь уходить! Долгий, жуткий миг они балансировали на грани вдвоем, а Бездна шептала, звала, тянула в такую сладкую пустоту…

— Надир!

Беззвучно воя от боли, Раэн вытащил теплое, ровно мерцающее из липких щупалец уже обвившей тьмы, вытолкнул выше и дальше, за себя.

— Надир ир-Дауд!

Тьма пульсировала, вязко липла, жадно скалилась мириадами голодных пастей. Показалось, что не уйти. Прикрывая собой Надира, целитель в отчаянии оглянулся на тающий за спиной свет. Да возвращайся же ты, сволочь! Неужели тебя там ничто не держит? Хоть ты возвращайся. Глупо же так — вдвоем.

— Надир!

Крик перешел в хрип и кашель. Его крик. Это он сам звал с той стороны. Задыхаясь, Раэн сделал шаг назад, потом еще один, и еще… Чаша весов качнулась… Сияющим вихрем его сбило с ног, подхватило, зацепило и поволокло наверх, к светлому пятну. Наконец-то определился!

Вынырнув, целитель захлебнулся воздухом, с усилием проталкивая его в легкие. Сердце билось о ребра, в глазах плавали цветные круги. Глубоко. Светлые силы, как же глубоко в этот раз. Еще миг — и ушли бы оба. Если бы Надир не захотел остаться… Если бы не рванулся сам, на его, Раэна, призыв…

Под мокрыми от крови ладонями дернулось, напряглось. Раэн помотал головой, сбрасывая с глаз пелену. На него смотрели огромные и — хвала Свету! — совершенно осмысленные, просто испуганные глаза. Пару мгновений Надир отчаянно пытался что-то сказать, но то ли в горле пересохло, то ли не было сил.Так что он просто смотрел, цепляясь за взгляд Раэна, как утопающий за веревку.

— Спи, — прошептал Раэн. — Все хорошо. Теперь спи…

Надир покорно закрыл глаза, почти сразу расслабился, задышал ровно. А Раэн с трудом разжал сведенные судорогой пальцы, поморщился, растирая ладони друг о друга, огляделся.

Гроза богов

На степь надвигалась гроза. Тяжелое свинцово-серое тело тучи медленно ползло со стороны далеких гор, придавливая горизонт фиолетовым брюхом. Туча шла низко, с трудом, будто боясь пролиться раньше какого-то одного ей известного времени, и степь, залитая медовыми лучами вечернего солнца, замерла в ожидании, только шелестел под усиливающимися порывами горячего ветра ковыль да тревожно посвистывали суслики, вглядываясь с маленьких холмиков туда, где тусклое золото степи и пурпурно-серое небо сшивали воедино крупные стежки молний. Иногда ветер приносил глухое ворчанье грома, пока еще неуверенное, сварливое, и тогда суслики прижимали круглые уши, терли лапками мордочки, словно умываясь этими звуками, и их усы дрожали, ловя жаркое дыхание неумолимо приближающейся грозы. Горячая волна воздуха катилась перед тучей, плыла над травами душным маревом, на ее пути смолкали бесчисленные полчища кузнечиков; опускались на жесткую высохшую траву слепни и оводы, пытаясь укрыться под листьями; дрофы торопливо собирали и прятали под крыльями недавно оперившихся, по-детски пестрых птенцов, и суслики ныряли в норы, возмущенно свистя напоследок. А туча все ползла, закрывая небо, и солнечный свет отступал, пока от него не остался один янтарно-алый край заходящего солнца, да и тот вскоре утонул в сиренево-серой мгле, покрывшей мир плотным душным одеялом.

Стоя у распахнутого настежь в бесполезных поисках прохлады окна, Раэн завороженно любовался редкими серебристыми росчерками молний на темно-лиловом. Небо, залитое тучей до краев, казалось гигантским дымчатым аметистом невероятной глубины, которая едва угадывалась под непрозрачной, наполненной грозовой мутью поверхностью. Это было красиво и страшно. Такой он степь еще не видел. Впрочем, любоваться грозой Раэн предпочитал из окна удобной комнаты в доме местного управителя, а не в самой степи, под дождем и ветром…

— Что там интересного?

— Гроза идет, — вздохнул Раэн, отходя от окна и присаживаясь на край широкого низкого дивана.

— Скорей бы, — буркнул наиб, отдавая ему пустую чашку из-под зелья. — Дышать нечем. Когда я встану, целитель?

— Если хотите жить — не раньше, чем через неделю. А в дорогу — через две-три.

Наиб недовольно засопел, приготовившись что-то сказать. Раэн отставил чашку на столик у дивана, в упор посмотрел на ир-Дауда. Губы уже не синие, лицо перестало отливать восковой желтизной. А то ведь на покойника был похож. Беда с этими любителями работать до последнего вздоха…

— Светлейший, вы хоть понимаете, как вам повезло? Если бы приступ случился в степи, а не возле города, если бы местный целитель не был хорош, если бы я не привез вам письмо светлейшей госпожи… Я ведь говорил, что вам следует ехать в паланкине. Или вы считаете, что я плохо знаю свое ремесло? Дождались, пока я уберусь подальше, и сразу же в седло пересели…

— Никогда на сердце не жаловался, — буркнул наиб, глядя в сторону.

— Верю, — примиряюще улыбнулся Раэн. — С людьми долга такое бывает. Вы просто не позволяли себе замечать слабости. Бои, тяготы походов, горе… Вы износили сердце, словно кожаные ножны для сабли, светлейший. Клинок духа чист и остер, а ножны истерлись и вот-вот лопнут. Хотите — можете не слушать меня и дальше. Но ваш племянник очень быстро останется единственным мужчиной в роду.

Он поднес к губам медальон целителя, показывая истинность слов.

— Я лишь убрал боль, а болезнь никуда не ушла. Сердечная мышца изношена и может порваться в любой момент. Или вы будете меня слушаться — или готовьтесь к худшему.

Бронзовое солнышко, обвитое змеей, сияло ровным белым светом, рассеивая наступившую в комнате темноту. Наиб несколько мгновений смотрел на знак, потом устало откинулся на подушки.

— Что ж раньше не лечили, почтенный? — поинтересовался ворчливо, сдаваясь.

— Лечил, — отозвался Раэн. — И этого хватало. Когда в крепостной стене нет дыры, ее легко укрепить. Но с проломом справиться куда труднее. Несколько дней покоя — и ваше сердце окончательно окрепло бы. Но вы сели в седло и занялись делами…

— Значит, неделя?

— Самое меньшее, — подтвердил Раэн, поднимаясь. — И никаких переживаний. Только сон, лекарства, легкая еда… Гроза пройдет — вам станет легче. А теперь лучше поспать.

Он вышел, аккуратно прикрыв дверь, взглянул на мающегося в коридоре джандара.

— Сейчас уснет. Благодарите богов, что местный лекарь протянул время до моего приезда…

— Я слышал, — тихо проговорил ир-Нами. — Благослови боги его и вас. Теперь-то что?

— Теперь лежать, — пожал плечами Раэн. — Сердце у него — тронь и расползется, но я с этим справлюсь.

В узком длинном коридоре без окон было темно и почти прохладно, только у комнаты наиба да впереди, на самом выходе, горели масляные лампы, рассевая мрак. Раэн велел устроить больного в самой безлюдной части дома, приставив слуг, чтоб исполняли каждое желание, но ни в коем случае не беспокоили. Вот, кстати, надо будет самому перебраться поближе, а то управитель города, принимающий их в своем доме, отвел почтенному целителю прекрасные покои, но далековато отсюда.

— Если неделю здесь проживем, буду пока искать воинов, — озабоченно проговорил джандар, шагая рядом. — Отряд совсем мал, как дальше ехать?

— А дальше куда?

— В Иллай.

Раэн вздрогнул, с интересом глянул на джандара. Случайность или совпадение?

— Иллай… Это рядом с Нисталем? Дорога идет через долину?

— Нет, огибает. В сам Нисталь мы не поедем, что там делать, в такой глуши? А в Иллае сходятся караванные пути из Харузы, Гюльнары и Тариссы: там надолго застрянем. Светлейший повелитель велел проверить налоги за три года…

— И наместник опять будет работать, — поморщился Раэн. — Днями и ночами изучать свитки и книги, принимать просителей, судить преступников, гонять местных казнокрадов…

— Будет, как же без этого, — проворчал ир-Нами. — Или вы, почтенный, его не знаете? Ничего, Надир поможет. Это он саблю в руках держать не умеет, а с чернильницей и каламом неплохо управляется. Хватит ему облака ветром вышивать…

— Ах да, Надир…

Они уже завернули за угол, где стало заметно светлее от пары прорезанных в стене окон, Раэн видел хмурую складку между бровей джандара. И вспоминал то, что за суматохой показалось неважным, а вот сейчас всплыло тревожной ноткой в происходящем вокруг.

— Какой овод его укусил, уважаемый ир-Нами? То проходу не давал, а сейчас и на глаза не показывается…

— Соскучились, почтенный? — хмыкнул джандар.

— Странностей не люблю, — серьезно ответил Раэн. — За несколько недель без причины так не меняются… Встретились недавно, — Раэн поморщился, вспоминая, — так он мне гадостей наговорил. Вежливых таких гадостей, свысока…

— Крови понюхал, — пробурчал джандар, — вот и ошалел с непривычки. Думал, вся жизнь будет, как на ковре в отцовском доме. Не берите в голову, почтенный, он всегда с придурью был, а сейчас и вовсе…

— Вот это и беспокоит… — тихонько проговорил Раэн. — Ладно, разберемся…

Джандар свернул в боковой коридор, а Раэн прошел дальше, туда, где ему отвели комнату. Ладно, перебраться поближе к наибу можно и завтра… Темный тупик… Это еще что? Человек, сидевший на полу у дверей его комнаты, только головой мотнул, когда Раэн об него едва не споткнулся. Надир!

Пульс есть… Быстрый и неровный, но это ничего. Рубашка в темных пятнах — кровь? — нет, вино. А вот изо рта запаха почти нет, зато от волос тянет горьковатым дымком. Саншара… Ах ты, паршивец! И где только достал? Зелье не просто дорогое, но и редкое, на простом базаре не купишь.

Ругнувшись, Раэн открыл дверь, втащил безвольно обмякшее тело в комнату, сгрузил на диван. Вернулся закрыть дверь — и наткнулся на пронзительно-трезвый взгляд прищуренных глаз. Быстро он… Впрочем, от саншары быстро и отходят, но штука коварная: эффект наплывает волнами, так же мгновенно племянник наиба может отрубиться снова.

— А что, обычного вина уже не хватает? — мягко поинтересовался он у Надира, опускаясь на подушку перед диваном и смотря на него снизу вверх.

— Не хватает, — с вызовом подтвердил тот. — Впрочем, не ваше дело, почтенный…

— Отчего же? — улыбнулся Раэн. — Не вы ли, светлейший, вчера посоветовали мне заниматься как раз лекарскими делами, если уж мне именно за это платят? А пристрастие к саншаре — это болезнь. Весьма неприятная, кстати…

— Идите вы в Бездну, — огрызнулся Надир.

— Мы там уже были, — все так же мягко напомнил Раэн. — Вместе. И, между прочим, я пошел туда за вами, светлейший. А вытащили меня из Бездны вы, — прервал он Надира, наверняка собирающегося ляпнуть, что он никого не просил или тому подобную глупость. — Не нам с вами считаться услугами, господин ир-Дауд. Но когда-то вы просили меня стать вам другом. Сами просили, хоть я и говорил, что дружба между высокородным и лекарем, как гнилая нитка — слишком легко порвется, если потянуть…

— Прости, — помолчав, отозвался Надир. — И забудь, что я наговорил вчера. Если… сможешь…

— Я хлопотный друг, — серьезно предупредил Раэн. — И раз уж ты пришел сюда сам…

— А если я не за разговорами пришел? — пьяно усмехнулся Надир, мгновенно меняясь. Развалившись на диване, он закинул руки за голову, вытянулся, согнув одну ногу в колене, напоказ провел кончиком языка по губам… — Ну что, выгонишь? Или сам сбежишь?

Это явно была волна. Через несколько мгновений Надир мог вернуться к себе прежнему, или, напротив, перейти от слов к действиям. Или поднять шум, закричав, что его насилуют… Саншара, чтоб ее!

— Надир, — устало вздохнул Раэн, поднимаясь и присаживаясь на край дивана, поближе к лицу харузца. — У тебя есть хоть капля жалости? Я с дороги даже вымыться не успел, всю ночь и весь день лечил твоего дядюшку… Не представляешь, как это все силы вычерпывает. А ты развлекаешься… Пусти, дитя порока и разврата.

Бесцеремонно подвинув колени наибова племянничка к стене, он оперся на нее спиной и с наслаждением вытянул ноги сам. Скинул сандалии. Щелкнул пальцами, засветив лампу.

— Потом от тебя не пахнет, — тихо заметил Надир.

— Я волшебник или кто? — резонно заметил Раэн. — Уж на чистку одежды у меня сил хватает. Кстати, а вино еще есть или ты все на себя вылил?

— Не знаю, — растерянно откликнулся Надир. — Сходить?

— Обойдусь, — вздохнул целитель. — К вину нужна закуска, а то меня развезет. Самому идти лень, тебя в таком виде пускать нельзя… О, погоди, у меня вишневая наливка, кажется, есть. Она слабая, можно не закусывать. Будешь?

— На саншару? С ума сошел…

— Да, точно. А я выпью.

Не вставая с дивана, Раэн картинно повел рукой. Сумка, лежавшая на кресле, подлетела и опустилась рядом. Что делать? Один опасный момент он сбил, но это все так ненадежно… Усыпить? Протрезвить магией? Выпроводить? В любом случае, разговора потом не получится: Надир окончательно замкнется в себе.

Раэн взболтал густую темно-красную жидкость, и вправду некрепкую: основу для сиропов, если на то пошло. Пробка не поддавалась — он вытащил ее зубами, наплевав на манеры. Глотнул из горлышка, невольно скривился.

— Сладкая… Ладно, сойдет. Что это тебя разобрало? Никогда не видел, чтоб ты эту дрянь курил.

Не дождавшись ответа, глотнул еще и еще… Спирт в наливке все-таки был, из желудка по всему телу пошло приятное тепло. Надир молча смотрел на него, потом перевел глаза на аккуратно пристроенную Раэном между коленями бутылку.

— Я… Дай и мне. Плевать…

Ой-ой-ой… Вино с дурью — смесь непредсказуемая… Раэн с неподдельным интересом глянул на запрокидывающуюся бутылку, потом, спохватившись, отобрал.

— Полегче… Я, вообще-то, сам пить собирался.

Потянувшись, поставил бутылку подальше и глянул на снова развалившегося Надира. В ровном теплом свете смуглый харузец казался золотой статуей, одетой в легкий зеленый шелк. Заплетенные от макушки волосы, рубашка наполовину расстегнута… Красив, паршивец. Не просто смазливая мордашка — порода. Так похож на сестру, что сердце замирает. И при этом совсем другой. Вместо мягкости — изысканная чеканность черт, хоть сейчас на камею, вместо плавности линий тела — хищная угловатость. Только глаза совершенно одинаковые, словно Наргис смотрит на него с чужого лица. Нет, не чужого, а своего, но странно искаженного, будто глядишь через слой воды… А может, это выход? Уж в постели харузскому баловню точно будет не до глупостей, сколько бы саншары он ни выкурил перед этим. А там и протрезвеет… Надир, словно уловив его мысли, томно потянулся, опять заложив руки за голову, приоткрыл губы, хитро поглядывая из-под ресниц… Как же у него быстро меняется настроение! Может, просто его протрезвить? Есть подходящие чары… Нельзя. Трезвым Надир бы к нему не пришел. А раз доверился, то надо играть по его правилам. И в постель укладывать нельзя. Не в морали дело. Просто из-под маски балованного развратного мальчишки порой проглядывает такая вымораживающая душу тоска… Вот в этом они тоже с Наргис похожи… Тоска, страх… Страх? Что там говорил джандар? Крови понюхал… вот и ошалел. Болван! Забыл первый выход за грань? Ты три недели просыпался с криками. А Надир ушел туда сам, умирая в ужасе и боли…

Раэн наклонился к подавшемуся навстречу харузцу, просунул между подушкой и его шеей ладонь. Склонился совсем низко, избегая влажного от вина рта, к самому уху. И прошептал, едва не прихватывая мочку губами.

— Саншара не помогает, Надир. И вино тоже. Ничто не помогает, когда страшно по-настоящему. Только ты сам с этим можешь справиться.

— Не могу, — шепнули ему в ответ. — Не могу, веришь? И ничто не помогает, ты прав. Пожалуйста, Арвейд… Ты же маг, целитель… Сделай что-нибудь! Я больше не могу бояться!

Дыхание у него было жарким, словно предгрозовой ветер долетел сюда, в темную прохладу закрытой комнаты. Раэн вдохнул сладкую терпкость вишни, смолисто-травяную горечь саншары и запах горячего возбужденного тела… Проклятье, а ведь ему сейчас не это нужно. Просто не верит, что можно иначе, не расплачиваясь красивым холеным телом за простое человеческое тепло рядом…

— Ты не думай, — торопливо шептали ему в ухо, прижимаясь, гладя плечи и спину ладонями, — это не саншара. Я бы и без нее пришел. К тебе… Я помню. Все помню. Тебя — и тьму. Так темно! Ты меня звал издалека, потом закрыл собой — и вытащил. Наверх, к свету. Я твои глаза помню, Арвейд! И руки. Запах крови… Не могу забыть! Подожди, не говори ничего… Просто останься. Я потом уйду, обещаю. И даже не напомню никогда! Ни словом, ни взглядом… Не могу так…

Он еще что-то шептал, уже совсем неразборчиво, всхлипывая, дрожа, откровенно и бесстыдно терся пахом, грудью, лицом, а Раэна обволакивал тяжелый липкий ужас, пробивающийся сквозь горький привкус дурмана саншары. И вместо того, чтобы оттолкнуть или отодвинуться самому, Раэн прижал бьющееся тело еще сильнее, вдавил в подушки, не позволяя дернуться, обнял, закрывая собой…

— Хватит… Ну хватит, слышишь? Я здесь, я не ухожу. Ну, перестань… Я и так не уйду, обещаю…

Раэн обнял горячие даже сквозь рубашку плечи, пальцы другой руки запустил в растрепавшиеся влажные волосы Надира, перебирая пряди, поглаживая, и тот медленно обмяк, уткнувшись лицом в плечо целителя. Притих, как пойманная птица замирает в ладони, боясь шевельнуться. За окном громыхнуло — совсем близко — и комнату осветила резкая вспышка. Надир медленно, очень медленно и осторожно повернул голову, не отстраняясь, а прижимаясь еще сильнее.

— Ты ведь тоже считаешь, что я ни на что не годен? — спросил он вдруг странно спокойным голосом. — Я и сам знаю. Воин из меня, как из жасминовой ветки бревно. Я крови боюсь, представляешь? Отец и к целителям водил, и к магам… Не помогло. Саблю даже толком держать не умею: как представлю, что вот удар — и кровь…

Он судорожно вздохнул. Помолчав и убедившись, что Раэн не отвечает, продолжил:

— Отец потом смирился. Сказал, что шаху можно служить не оружием, а пером и бумагой. Стал приглашать учителей… Думаешь, я только наряжаться умею да болтать? Я три языка знаю, Арвейд. Все своды законов — почти наизусть. Звездный круг, исчисление мер и времени… Торговый кодекс… А кому это нужно? Почему я не умер от черной горячки? Лучше бы я умер, а они остались живы!

Он опять всхлипнул, яростно и беспомощно, заговорил торопливо:

— Я просил дядю оставить меня в Харузе. Ну на что я ему? Он меня презирает, считает позором семьи, выродком развратным! А я не могу. Не могу жить, как он хочет. Я не виноват, что таким родился. Другие как-то устраиваются, женятся… Потом в дома удовольствия бегают… Всем плевать — лишь бы дети были. А я не племенной жеребец! Я не хочу — так!

Раэн, немного сдвинувшись, лег рядом, по-прежнему крепко обнимая Надира. Зарылся лицом в его волосы, слушая горячечную сбивчивую речь.

— Он говорит, что стихи и музыка — все вздор. Что нужно жениться, служить шаху, жить, как все. Я сам знаю, что я последний мужчина в семье, но почему он не спросит, чего хочу я? Никогда не спрашивает! Сказал, что в Гюльнаре найдет мне девушку из хорошей семьи. Там никто не знает, что я не мужчина… А что, мужчина это только тот, кто может залезть на женщину?

Он почти выкрикнул это, и Раэн отстраненно подумал, что надо бы закрыть дверь. Войди сейчас кто-нибудь — и ни за что не докажешь… Но Надиру нужно выговориться, и оборвать эту зыбкую, едва возникшую струну доверия, что сейчас протянулась между ними — испортить все. И, может быть, погубить ир-Дауда. Как же он изголодался по теплу и нежности, что сейчас жмется слепым щенком и готов отдаться, лишь бы его не бросили, выслушали, побыли рядом. Не уйти, не отодвинуться, не встать на минутку, чтоб прикрыть дверь — и пусть. Главное, что страхом от него веет меньше… Пусть говорит, выплескивая все, что накопилось!

— И знаешь, может, он прав? — с тихой обреченностью продолжал ир-Дауд. — Что толку от моей учености, если любой наемник может убить меня проще, чем яблоко сорвать? Что толку от того, что я могу рассчитать сложный процент на долг или написать стихи? Один удар сабли — и меня не стало! Совсем! И если бы не ты — меня бы не было, Арвейд… Никогда и нигде! Почему так? Почему боги допускают такое? Я трус! Я никак не могу забыть ту ночь. Лучше бы ты меня не спасал…

— Глупости, — спокойно проговорил Раэн, тщательно подбирая слова. — Ты не трус. Ты боялся, но вышел из комнаты, не забился со страху в темный угол. Ты вышел — и встретил беду. Не каждый способен на такое.

— И это тоже от страха. Я…просто не мог сидеть и ждать. А саблю взял, чтоб страшно не было, только толку от нее… Я и ударить не успел. Ни разу… Видел, что меня убьют сейчас, а ударить не смог!

Он опять вздохнул-всхлипнул, чуть отодвинулся и, подняв голову, посмотрел Раэну в глаза:

— Я никому не нужен, понимаешь? Я даже род не могу продолжить… Были бы у меня дети — дядя бы оставил меня в покое. Но я же никчемный выродок, ни на что не способный… Все говорят, что это мне следовало родиться девочкой, а Наргис — мальчиком…

Он и вправду заглядывал целителю в глаза беспомощно и по-щенячьи доверчиво, откинувшись на его руку и все равно лежа так близко, что пряди их волос, давно рассыпавшихся у Раэна и выбившихся из короткой, изысканно и сложно заплетенной косы у Надира, смешались друг с другом, падая на прижатое к груди Раэна плечо харузца. И никто бы, взглянув мельком, не отличил их от любовников, сплетенных в объятии, так что не стоило строго судить джандара ир-Нами, застывшего на пороге, онемев от негодования. К сожалению, немым он оставался недолго.

— Нечего сказать, достойное поведение! Уж от вас, почтенный, не ожидал!

Надир, не видевший джандара, вздрогнул, захлебнулся на полуслове — и Раэн проклял не запертую в спешке дверь. Ах, как не вовремя! Он уже открыл рот, не зная, что будет говорить, но Надир дернулся, как ужаленный, и на мгновение замер. А потом развернувшейся в броске коброй обернулся к джандару.

— А от меня ждали, значит? Еще бы, кто же сомневался?

— Надир!

Отпрянувший харузец не слышал, да и не хотел слышать.

— Видишь, — уголком рта прошипел он Раэну, не поворачиваясь к нему, — как обо мне заботятся? Днем и ночью под присмотром. Разве что в постель пока не укладывают. Ну да ничего, недолго ждать осталось… Понадобится, поведут, как жеребца на случку!

— Светлейший, — сквозь зубы проговорил джандар. — Не вам бы говорить такое…

— Не вам бы за мной шпионить, Хазрет! — выкрикнул Надир, скатываясь с дивана. — Или у дядюшки других верных псов нету, помоложе? Но вы же меня грязью считаете, вот и видите во всем только грязь! Надоело! К демонам!

По щекам у него текли злые слезы, рубашка окончательно разошлась, и Надир, не застегиваясь, босиком, выскочил из комнаты мимо ир-Нами, оттолкнув его плечом, и изо всех сил хлопнул за собой дверью.

— Вы… — возмущенно продолжил джандар, подходя к дивану и брезгливо взирая на Раэна.

— Вот какой демон вас принес, уважаемый? — оборвал его целитель, садясь и спуская ноги. — Других забот мало?

— Да ты…

— Я, — холодно продолжил Раэн, не давая джандару слова вымолвить. — Вот именно. Почему я должен думать о том, о чем вам всем подумать недосуг? Вы что, не видели, что с Надиром неладное творится? Вам, уважаемый ир-Нами, убивать, думаю, привычно, а самому часто умирать приходилось? Или забыли, что там, у окна, не одна сабля валялась, а две? Или вы сразу великим воином родились? Мальчишка саблю держать не умеет! Но он ее взял и вышел навстречу смерти. И погиб! Думаете, легко с той стороны возвращаться? Кто из вас хоть спросил, что у него на душе? Вы свой-то первый бой помните, Хазрет? Сладко вам после него было?

Джандар, уже набравший воздуха, резко выдохнул. Открыл рот — и снова закрыл его, посмотрев на совершенно одетого, разве что слегка растрепанного, целителя, распечатанную бутылку у дивана…

— Так вы…

— Успокаивал я его! — от души рявкнул Раэн, злясь на самого себя. — Как мог, и как ему нужно было. Разговаривал. И уж наверно, занимайся мы тем, о чем вы подумали, так хоть дверь заперли бы!

Подскочив к окну, он распахнул деревянные створки, выглянул во двор. Порыв горячего ветра, ворвавшийся внутрь, едва не потушил лампу. Пахнуло сухой полынью и еще какими-то травами, тяжелым густым запахом близкого скотного двора — простучали конские копыта. Вспышка молнии — и Раэн разглядел шагах в двадцати силуэт всадника на пляшущем перед воротами коне. Распахнулась створка — конь длинным прыжком прянул за ворота и исчез в чернильно-синей ночи.

Джандар, оказавшийся рядом, сдавленно охнул.

— Ну вот, — ядовито сообщил Раэн. — Хотели — получите. Каким вам больше нравится младший ир-Дауд, почтенный джандар? Пьяным и в чужой постели, или вот так? В ночной степи перед грозой? От мертвого хлопот будет меньше? Впрочем, я тоже хорош…

— Свет небесный…— одними губами прошептал на глазах бледнеющий ир-Нами. — Великие светлые боги…

— Без них разберемся, — торопливо обуваясь проговорил Раэн. — С наместником что? Вы, вообще, зачем ко мне пришли?

— Спит наиб. Я хотел… а, да неважно!

Джандар дернулся к двери, но Раэн опередил его. Выскользнул из комнаты, на мгновение задержавшись на пороге, и бросил повелительно:

— Наместника будить не смейте. С одним натворили дел, так хоть другого поберегите. Надира я сам верну. Не успеем до утра — врите наибу, что хотите, лишь бы он не испугался…

И, не слушая ответа, помчался по темному коридору.

Едва не затоптанный конюх все не мог отойти от возмущения и страха. Но рассказал торопливо седлающему коня Раэну, что молодой господин ускакал на единственной случайно оседланной в то время лошади: злой и нервной кобыле, на которой вернулся недавно вечером кто-то из домочадцев, да так и бросил, не желая возиться с упрямой скотиной. Но молодой господин и слушать ничего не стал: вскочил в седло, как одержимый…

С одной стороны, это было хорошо. На усталой лошади, которую не успели даже напоить, Надир далеко не ускачет. С другой — чтобы натворить бед, не обязательно скакать далеко. Гроза в степи опасна тем, что молнии бьют по всему, что чуть выше травы. Вдобавок, выводя гнедого мерина из стойла, Раэн с трудом успокоил его, хотя конюх клялся, что уж этот конь спокоен и очень послушен. Как Надир управится в грозу с нервной лошадью? Удержится ли в седле, если кобыла понесет? И где его искать?

Выехав за ворота двора управителя, Раэн огляделся. Улица, прямая и ровная, выходящая к воротам городка, всего одна. Вряд ли он куда-то свернул. А вдруг? Тьму вокруг резали бело-голубые всполохи молний, на лицо упала крупная капля, потом еще одна… Проклятье, нужно было взять хоть какую-то вещь… Дождавшись очередной вспышки, Раэн осмотрел рубашку. Есть! На плече, к которому прижимался Надир, к тонкому льну прилипли два темных волоса. Только вот чьи?

Бережно сняв один, Раэн намотал его на палец, скручивая в комочек, прошептал заклинание. Гроза, чья дикая сила разлилась в воздухе вокруг, изрядно мешала, но все же волос вспыхнул голубым огоньком, поднялся в воздух и остановился над головой самого Раэна. Понятно… Не теряя надежды, целитель потянул второй. Получилось! Несмотря на ветер, шарик света уверенно поплыл по улице. Поймав его ладонью, Раэн подхватил другой рукой поводья и пустил мерина быстрой рысью.

У городских ворот никого не было. Одна из створок свободно качалась на ветру… Раэн разжал ладонь — огонек, померцав, поплыл прямо. Медленно! Слишком медленно… Это для спокойного поиска, не для погони. Ловя сполохи света, Раэн встал на стременах, оглядел темное пространство. Капли все чаще падали на лицо и плечи, конь нервно зафыркал, пятясь и перебирая ногами: в ночную степь, под грозовые вспышки, ему явно не хотелось. Что-то часто сверкают молнии…

Порыв раскаленного ветра ударил ему в лицо, мешая дышать. Отвернувшись, Раэн тряхнул поводьями, и еще… Мерин прижал уши, злясь, круто выгнул шею. Над головой грохнуло так, что и Раэн пригнулся. Скоро с конем будет не справиться… А если…

Приподнявшись на стременах, Раэн еще раз вгляделся в степь, насколько мог. У Надира нервная лошадь. А молний и грома уже было столько, что… Она должна была понести!

Торопливо сотворив огненный шар размером с яблоко, Раэн запустил его в землю прямо пред конем, для верности добавив «пугалку» — чары, наводящие ужас. Шар разлетелся снопом крупных искр. Мерин, перепуганный и обожженный, встал на дыбы, замотал головой, а затем рванул вперед по степи, не разбирая дороги.

Прижавшись к конской шее, почти распластавшись, Раэн летел в ночь, стараясь не думать, что расчет может не сработать и одна обезумевшая лошадь вынесет совсем не туда, куда другая. Вокруг странным образом посветлело, будто через пелену туч пробивался свет, но это играли на низкой тяжелой пелене мелкие сполохи далеких молний. Жаркий ветер, удушающе пахнущие травы… Только бы конь не оступился, не попал копытом в сусличью нору, не споткнулся о незаметный бугорок в высокой, по конское брюхо, траве! Только бы проклятая кобыла не сбросила Надира, все еще одурманенного смесью вина и саншары… Дурак. Трижды дурак! Зачем отпустил? Надо было удержать, пусть даже силой… А что теперь?

Конь заржал, не прерывая бега, и Раэн вскинулся. Что-то слышит? Эх, надо было брать жеребца, вдруг тот бы почуял запах кобылы? Вспышка! Раскат! Что-то мелькнуло вдалеке. Раэн до боли в глазах всматривался в ночь, не такую уж и темную для него. Всадник? Может быть… Далеко! Слишком далеко…Капли западали чаще, остужая разгоряченное лицо… Раэн глянул на небо, ловя потоки силы, что сейчас была разлита везде. Задышал глубже, концентрируясь… Они с Надиром связаны. Разделенной памятью о Бездне, болью и исцелением, все еще не порвавшейся нитью доверия… Где же ты? Ночь. Мелкие огни степных птиц и сусликов. Тонкие, едва заметные полоски и пятна холоднокровных сущностей — змеи. Конь несся мимо, и Раэн успевал ощутить только смутные отблески живых существ. Откликнись… Что-то крупнее! Волк, прижавший уши, распластавшийся в высокой траве. Отдавшись поиску, целитель едва не вылетел из седла, но в последний момент удержался, вернулся в сознание. Мерин снова заржал, злобно и дико, перепрыгивая через зверя, но тот даже не шевельнулся…Есть! Покачнувшись в седле, Раэн зацепил, поймал сильный огонь сущности немного справа от своего пути. Двойной огонь, движущийся… И почти сразу увидел его уже настоящим зрением.

Некрупная вороная кобыла, прижав уши и вытянувшись струной, летела сквозь ночь, так же не разбирая дороги, как и мерин целителя. Надира, вцепившегося в гриву лошади, мотало из стороны в сторону, но он держался. Из последних сил держался! Потоки силы вокруг Раэна зазвенели и вздрогнули, предупреждая…Целитель глянул на небо — и едва успел вскинуть руку, творя даже не заклятие, а простейший щит. Небесный огонь — неизвестно к кому из них — рухнул сверху, притянутый чарами, растекся ослепительно-голубым пламенем по щиту и ушел в землю. Только захрипел выбившийся из сил и обезумевший от страха мерин. Раэн хлестнул его по мокрой, скользкой от пены шее поводьями. Дернул вправо! Несколько шагов — длиннее вечности. Сила снова нахлынула со всех сторон, топя его в звенящей и дрожащей глубине. Раскат! Кобыла, роняя пену с морды, споткнулась обо что-то, скакнула в тщетной попытке удержаться, крутнулась, тонко заржав — и Надир вылетел из седла. Вправо, к нему! Бросив поводья и сжав колени, Раэн свесился почти полностью — и дотянулся. Подхватил, вцепившись так, что синяков харузцу не миновать, прижал к конскому боку, а потом и втащил наверх, из-под конских копыт — на седло. Захлебываясь в водовороте грозовой магии, поставил щит — один на двоих, самый плотный, какой успел, круговой…

Чудовищной силы разряд ударил прямо в них. Бросив уздечку и скинув стремена, Раэн прижал к себе оглушенного Надира, и они вместе вылетели из седла вниз, в высокую траву, примятую сферой щита, смягчившего падение. Мерин, встав на дыбы, белым факелом вспыхнул в нескольких шагах — Раэн даже зажмурился от жалости — и рухнул на землю.

Зашипела сфера щита, растворяясь, и Раэн подумал, отстраненно глядя в нависшее небо, что лежать на мокрой земле, куда бьют молнии — тоже идея не из удачных. И что лучше бы им, как положено в таких случаях, сесть на корточки, спрятав голову в колени — и ждать. Но сил не было даже на то, чтобы повернуться набок. Тихо застонал Надир, пошевелился, приходя в себя… Дернулся — и уставился ошалело в глаза Раэну, лениво повернувшему голову. Сверху опять сверкнуло — совсем близко, распарывая небо, заливая его злым хищным светом. От грохота, показалось, качнулась вся степь.

— Ты…

— Я, — подтвердил целитель. — А ты кого ждал?

Надир замотал головой, приходя в себя — кости, значит, целы — посмотрел наверх. Сел. Ахнул придушенно. Угольно-черное небо пересекали белоснежные вспышки, словно гигантские сабли сталкивались в поединке.

— Мы погибнем?

— Не знаю, — пожал плечами Раэн. — Как повезет.

— Прости…

Вместо ответа целитель потянулся, тоже садясь, обнял Надира, прижимая его к себе, и шепнул:

— Смотри. Ради этого стоило… Это гроза богов. Я про нее только слышал. Смотри внимательно, Надир! Это и есть жизнь. Настоящая!

И небо обрушилось вниз, на жаждущую землю, ликованием и яростью вечного священного брака. Раскололось, извергая мириады молний и потоки грома, так что ночь мгновенно сменилась днем — а день вечером, столь серым стало слепяще-белое небо, когда вниз хлынул дождь. Он уложил мокрую траву, пройдясь по ней неизмеримо огромной упругой ладонью, пригладив степь, напитав ее, утолив вечную жажду. Потоки воды заливали сусличьи норы, покинутые хозяевами, смывали пыль и пропитывали землю далеко вглубь… Еще сильнее прижался к земле волк, уткнув нос в лапы и прижав уши в благоговейном страхе.

Первый же поток воды, обрушившийся с неба, мгновенно промочил и Раэна, и замершего рядом Надира. И дальше уже стало все равно, что сумасшедшие струи хлещут по спине, лезут в уши и глаза… Глянув на Надира, целитель увидел, что он смотрит на грозу так, как слепой смотрит на мир, внезапно открывшийся ему, огромными, широко распахнутыми глазами, в которых то ли страх, то восторг, то ли все вместе.

Они сидели, обнявшись, на пригорке, а вокруг бушевали молнии, ударяя то близко, так что земля отдавалась болезненным гулом, то вдали, и лишь тонкая пленка защиты, поставленная Раэном от разрядов, но не от дождя, укрывала их. А когда однажды ударило особенно сильно и совсем рядом, защита дрогнула, колеблясь, и прогнулась… Но все же выдержала. Раэн, успевший собрать остатки сил для ближнего щита, с трудом выдохнул…понял, что слишком сильно сжал плечи Надира — и увидел, как тот поворачивается. Покачал головой, улыбаясь, но было поздно!

Рванувшись, Надир повалил его на подушку мокрой примятой травы, упав сверху, закрыл собой от дождя. Сказал что-то, но слова потонули в грохоте. Снова — и опять его заглушили гром и шум дождя. Тогда он просто вытянулся на Раэне, опершись на ладони, расставленные по обеим сторонам от целителя, и замер, неотрывно смотря ему в глаза и смеясь. Вода лилась сверху, стекала у него по волосам, смешивалась с ними, и черные блестящие волны падали на грудь Раэна, струями воды утекая куда-то вниз.

А в глазах самого Надира плескалась такая чистая, сумасшедшая, всему миру открытая радость, что Раэн, покоряясь, раскинул руки в стороны — и снова сомкнул на горячей, несмотря на дождь, мокрой спине, покрытой скользким от воды шелком. Обнял, медленно проводя от плеч и ниже, — и улыбнулся в ответ, всем существом ощущая, как со струями со всех сторон хлещущего ливня покидают их обоих страх, тоска и напряжение последних дней. Вытекают, сочатся из пор — и уходят бесследно! И что бы там ни было дальше, но эта безумная и яростная ночь связала их навсегда. Не обычным желанием разгоряченной опасностью плоти, а тем, что выше. Тем, что погнало одного из них в беспощадную ночь, навстречу собственным страхам и судьбе, а второго — следом, чтобы уберечь и спасти любой ценой. И так, улыбаясь по-детски невинно и бессмысленно, они смотрели друг на друга, не нуждаясь в словах, пока небо окончательно не рухнуло вниз стеной рокочущей воды, прижимая их друг к другу, спутывая волосы и сплетая пальцы, соединяя и сплавляя в попытке почувствовать другого сильнее, чем себя. И были молнии, и был гром, но ничего этого они уже не видели и не слышали.