Клятва

Пол, сука, плывет под ногами. Вокруг кровавый туман… все колышется, колышется… В тумане — тени. Красные, синие, зеленые… всякие. И голоса… Раздражает, как же все раздражает!

— Ты же обещал!

Вот опять…

— Клялся…

В чем?

— Почему… пьешь?

Хочу и пью! Потому что нравится!

— Смотри, ты же клялся!

Синее что-то… рисунок. Детский. Ик. Надо же, мой!

В ту ночь было холодно. Обрыв резко уходил вниз, а где-то там, далеко под ногами, стелилось болото, куталось зябко беловатым, клубящимся туманом. И тихо, спокойно. Хорошо… здесь действительно хорошо.

— Ала, смотри, какая луна!

Ала ничего не ответила, лишь всхлипнула едва слышно. Девчонки, они так часто плачут.

— Смотри, сколько звезд!

Все равно плачет. Сидит на краю обрыва, свесив ноги, трясется от бесшумных рыданий. Она всегда так… а я не могу. Не хочу. Я знаю, что надо будет возвращаться, но это потом. А теперь восторг, раскинутые руки, ветер, ласкающий спину. Еще немного и улечу. Куда? Какая разница!

— Почему… — спросила Ала, оборачиваясь.

Сердце замерло. Луна вдруг побледнела. И летать расхотелось.

Круто он ее. Щека вон распухла, глаз заплыл…

— Почему? — рыдает. — Он же батя… почему?

Откуда мне знать? Нет, батя нас любит. Но временами пьет. А если пьет — звереет. Я тогда Алку за шиворот, все удары на себя. Абы до сестры не добрался… на улицу, на улицу надо. Одна ночь вне дома — это ведь не страшно? А батя к утру, как обычно, протрезвеет, сам искать пойдет. Будет плакать, извиняться, говорить, что это все мамка наша. Курва бесстыжая. Она все она… детей оставила, с любовником сбежала…

Раньше Алку прикрыть удавалось. Сегодня не успел.

— Прости…

Она встает с земли, подбегает, жмется судорожно к моей спине, дышит в шею. Хоть не плачет больше, и то хорошо. Мне больно, когда она плачет.

— Вот подрасту, — обещаю, — работу найду, комнату нам сниму. Нам многого ведь и не надо, правда? Заберу тебя от бати… и будет все хорошо. Никогда пальцем не трону… никого, не буду таким, как он. Клянусь.

— А луна и в самом деле красивая, — восхищенно говорит она.

— Завтра я ее нарисую. И нас. Обязательно нарисую.

Сминаю выпачканную синей краской бумагу… давно это было. И клятвы давно были. Дурацкие, детские. Как все раздражает!

— Кончай зудеть, Алка!

— Детей хоть своих не тронь! Они в чем виноваты! Мать их в гробу переворачивается! — крик через туман. — Если тебе не нужны, то я себе заберу!

Дура баба. Это мои дети! Сам родил, сам и убью.

Она тихо охает после первой затрещины. После второй начинает кричать.

— Чего орешь, сука!

Только бы угомонилась. Вот… затихла. Теперь хорошо. Еще пузырь и спать.