Голос Заводной Птицы

(фанфик по фильму «Костяника. Время лета»)

День 1-ый

Послышались шаги и, осторожно ступая, в пустующее пространство вошла Никандра. Раньше это была ее комната, с которой связано столько горьких, радостных и нежных воспоминаний.

Ей показалось, что в запертом пространстве, прошлое застыло, превратившись в твердые холодные куски, но вот вошла она, Ника, и ее живое и теплое дыхание растопило минувшее. Оно быстро растаяло и, хлынув, окатило Никандру точно вода. Ника чуть не захлебнулась воспоминаниями, но это мгновение было приятным. Еще она вспомнила детский стишок. Что-то там про компот. Где приятнее утонуть? В болоте или в компоте? Конечно, лучше в компоте. Хоть это и грустно, но, по крайней мере, вкусно. Никандре захотелось утонуть ненадолго в прошлом, и она знала, откуда взялось это ребяческое желание подставить тело и душу под невидимый поток, пролившийся из открытой комнаты, которая теперь принадлежала ее дочери — Веронике. Причиной всему детский рисунок Никандры, который она решилась-таки выставить в галерее одного городского художественного музея современного искусства. Этот рисунок — «Костяника».

Никандра задержалась у окна, раздвинув шторы. И почему ее дочь занавешивает окна, когда уходит? Что за дурная привычка?

Комнату заполнил мягкий свет, что лился через пластиковое окно, а там, за стеклом, сад уже давно покрылся зеленью. Весна. И Никандра поняла, что глубже и глубже проваливается в воспоминания. Прошлое тысячью шелковыми нитями оплетает душу, а душа не желает сопротивляться, она теряет волю, ее затягивает вниз в воспоминания. «Нет, стоп, хватит, — приказала себе Никандра, — нужно уйти отсюда поскорее».

Она решительно подошла к кровати, и пусть это другая кровать, пусть двадцать лет прошло, но…

Остановись, Ника, прекрати!

Она опустилась на колени и заглянула под кровать. Рисунок был на месте. Подарок Косте по непонятным причинам, а она точно не помнила, как он тут оказался, в итоге был спрятан от человеческих глаз.

Как-то дочь нашла его и спросила:

— Ма, а что это?

— Костяника.

— Что?

И Никандра вновь поведала историю, но на этот раз подробнее, припоминая каждое мгновение. Ей не удалось отделаться от Вероники сухим пересказом.

И опять, история повторилась. Вновь «Костянику» извлекли на свет, но на этот раз дочери не оказалось рядом, некому рассказывать. Вероника все реже и реже появляется здесь. Она выросла. Ей пятнадцать, и ей не до этого. Она и думать не собирается о детском рисунке, забыла о нем и не знает, что каждый раз, порой засыпая на этой кровати, под ней тихо пылится прошлое ее матери.

Никандра провела пальцами по гладкой поверхности.

Костя в ту весну положил под стекло подарок и сделал деревянную рамку, выкрасив ее в нежный бледно-кремовый цвет. Краска со временем приобрела оттенок пожухлой листвы, но это, что удивительно, вовсе не испортило «Костянику». Пожелтевшая бумага и слегка поблекшая зелень листьев и стебля лесной ягоды гармонировали с цветом рамки.

«Надо протереть от пыли», — машинально подумала Никандра, выходя из дочериной комнаты, но задержалась у входа и бросила короткий взгляд в окно.

С утра было пасмурно, а сейчас дождь нарисовал на стекле редкие прозрачные иглы, похожие на скупые слезы. Но почему слезы? Дождь не вызвал у Никандры грустных воспоминаний, наоборот вереница образов из прошлого, связанная с дождем, воскресила тихую радость и захотелось унести ее с собой. Тихая радость. Шум дождя из открытой двери, дуновение прохладного влажного воздуха, книга, согретая теплом его рук, впитавшая запах его мира и аромат клубники. Боже, как давно это было.

— Ника, ты дома?

Голос Кости вывел ее из задумчивости. Она закрыла дверь и уже представила, как он стоит на пороге. И точно, стоял на пороге, осматриваясь.

Костя за двадцать лет изменился и не изменился. Уже нет тех темных густых и непослушных волос. На их месте — непокорный ежик с серебристыми нитями у висков. Но взгляд такой же живой и внимательный.

— Ника, что-нибудь случилось?

Он увидел, как Никандра держит картину в руках. Какую, Костя не знал, мог лишь догадаться по рамке. Взгляд жены до странности не то чтобы отстраненный, нет. Ника сосредоточено посмотрела на мужа, но в светло-серых глазах Костя смог выловить след недавней задумчивости и отстраненности, возможно, растерянности и удивления, будто Никандра повстречала призрака.

— Кость, все в порядке. Иди на кухню. Я сейчас чего-нибудь на скорую руку сделаю.

Она с недоверием отнеслась к собственным ощущениям и спросила себя: «Неужели близость того дня, хоть и минула пара десятков лет, так действует?» Она же взрослая женщина, не глупый же подросток? Вновь верит в чудеса? Ждет их? Чудес не бывает. Да, тогда двадцать лет назад она ошиблась насчет чудес, но это тогда, и совершила ошибку лишь по незнанию. Но сейчас душу захватило терпкое, сладко-тревожное ощущение приближающегося праздника, будто тебе мало лет, скоро Новый Год и хочется поскорее узнать, что за подарок спрятан под елкой? Но нужно набраться терпения, взять себя в руки, а руки так и чешутся сорвать яркий бант и хрустящую бумагу в блестках и глянуть одним глазком, что прячется под крышкой.

Никандра тщательно обернула «Костянику» в плотную бумагу, перетянув шпагатом. Большая часть ее картин и эскизов уже были размещены в зале городского музея, и когда вся работа по подготовке закончилась, она поняла, что нужен последний незначительный штрих, который, появившись в галерее, даст право сказать Никандре: композиция завершена, уже не нужно добавлять и удалять, переставлять местами картины, ища их гармоничное сочетание. И вот тут-то Никандра и вспомнила о «Костянике» и это удивило ее: «Надо же, сколько лет пролежал рисунок нетронутым на даче и вдруг…». Действительно, это могло бы показаться открытием, пусть и банальным, что у творения есть свой голос. «Костяника» — фрагмент прошлого — подала голос. Голос, который ненадолго изменил судьбу детского рисунка. Теперь он лежал в машине и предвкушал недолгое путешествие в город.

Ника вошла на кухню. Костя не стал ждать жену и уже сам над чем-то колдовал.

— Ник, садись.

— Ну, что ты, я бы сама…

— Садись, садись, — быстро проговорил Костя, бросая изучающие взгляды на жену.

— Торопишься? — спросила Ника.

— Тороплюсь.

Никандра разлила чай, Костя намазал рыбный крем на пару хлебцев и передал Нике, приступил к следующей паре. Никандра поставила чашку теплого зеленого чая, отдающего нотами жасмина, перед мужем.

— Тебе точно нужно на эту медицинскую конференцию?

— Да, Ника. Мы уже говорили об этом. — Он отпил из чашки. — Ты понимаешь, это важно.

— Целых две недели.

— Всего две недели, Ник. Тем более, это московская конференция. Я не к черту на рога еду. Рядом. Всего сорок километров отсюда.

— Ну да.

Никандра взяла хрустящий хлебец и откусила кусочек. Задумчиво пережевывая, она наблюдала за мужем и пришла к выводу: «Нет, внешность внешностью, но он не изменился. Такой же суетливый, куда-то спешит, торопится, в голове куча идей. Интересно, а если б он занимался IT? Такой же был бы? Ответ очевиден».

Она обняла пальцами чашку, словно хотела согреться.

— Что? — Костя заметил пристальный взгляд Никандры.

— Да о компьютерах подумала.

— В смысле?

— Вначале ты хотел быть… м… Программистом?

— Точно. И стал бы им, если бы ты не появилась в моей жизни, — примирительно начал Костя. — Тогда я поверил, что в силах помогать людям.

— А о себе ты не думаешь?

— Ника.

— Не надо, Костя. Порой мне кажется, что твои пациенты дороже тебе, чем я и Вероника. Порой хочется быть опять в инвалидном кресле.

— Ника, не говори так.

Костя отвлекся от еды и взял в ладони ее пальцы, которые сжимали синюю чашку.

Нике хотелось что-то сказать, что-то весьма важное и простое, но говорить предложения, состоящие из очевидных и дежурных слов, она не захотела и поэтому произнесла:

— Извини, Кость. Просто я… Что-то сегодня…

Но Никандра не договорила фразы. На пороге кухни появилось рыжее чудо пятнадцати лет, будто солнце, решив пошалить, брызнуло, расщедрившись, немного своей радостью.

— Ма, па! Привет! Я ненадолго. Не беспокойтесь.

Родители, не успев опомниться, теперь смотрели на пустующий порог. Вероника пробежала в свою комнату.

— Не, Кость, ну, ты посмотри! — возмутилась Никандра. — Вся в тебя.

— А ты будто не причем? — улыбнувшись, парировал он.

— Подожди, я сейчас.

Ника встала из-за стола и последовала за дочерью. Войдя в ее комнату, она увидела Веронику, что сидела в задумчивости на кровати, а у ее ног, будто щенок черной масти, приютился рюкзачок.

— Ника, в чем дело?

— Ма?

— Ты обедать не будешь? — Вероника только головой помотала. — И куда ты все время спешишь?

— В глушь, в Москву, — пыталась пошутить дочь.

— И когда вернешься?

— Через неделю. Может, раньше. Ма, ну, ты чего, не грусти.

Вероника подошла к матери и, взяв ее за руку, начала подбирать слова:

— Приеду. Обязательно приеду. Ты ведь будешь на даче?

— Да.

— Понимаешь, очень нужно. Привезу, как ты шутишь, кавалера. Любовь всей своей жизни. Знакомиться.

— Так уж и всей, — пытаясь придать строгости голосу, сказала мать. — Тебе всего пятнадцать.

Никандра не хотела сориться, но и не хотела говорить о том, что через неделю настанет тот самый день. Они должны сами вспомнить, сами догадаться, пусть будет праздник и чудо, пусть будет подарок под елкой. Никандра мысленно скрестила пальцы наудачу.

— Ма, а разве не помнишь, сколько тебе было лет, когда ты познакомилась с отцом?

— Ник, не сравнивай. Тогда было другое время, да и ни те обстоятельства. Но все равно, я за тебя рада. Буду ждать твоего кавалера.

— Ма, ты чудо. Ой, мне нужно еще собраться.

— Конечно, — понимающе кивнула Никандра и вернулась на кухню.

Она села за стол и внимательно посмотрела на мужа. Костя заканчивал скромный обед и, видимо, уже мыслями был на московской конференции, но все-таки спросил:

— И как наше рыжее чудо?

— Вернется сюда через неделю. Может, раньше. Приведет кавалера.

— М-м, — только и вымолвил Костя, допивая чай.

— Любовь всей ее жизни, — продолжила Никандра.

— Ветер в голове. Что ж, в пятнадцать лет это объяснимо…

— Ника, кстати, напомнила, сколько лет было мне, когда я тебя встретила.

— Не аргумент. — И эти слова в устах Кости прозвучали, словно он разговаривает не с женой, а ведет дискуссию с оппонентом по важному вопросу в сфере медицины.

Никандра улыбнулась, сколько не Костиной фразе, а тому, как она мягко, почти незаметно намекнула на тот день, который случится через неделю. Вот только понял ли он намек? Хотелось верить, что Костя сумел расшифровать послание.

— Наверно, для Вероники это аргумент, — задумчиво произнесла Никандра.

— Сравнение не в ее пользу. Тогда было совсем другое время и не те обстоятельства.

— Я так и сказала, слово в слово.

— И что она?

Но вместо ответа на вопрос на пороге вновь появилось рыжее чудо. На этот раз Вероника оказалась в другой одежде — успела переодеться, и черный рюкзачок весел на плече.

— Ма, а ты не видела «Костянику»? Я не нашла ее под кроватью.

— Она будет на выставке.

— Только верни ее, пожалуйста. Мне это очень важно. Вопрос жизни и смерти.

— Никуда она не денется. Я не собираюсь ее продавать или кому-то дарить.

— Спасибо, ма! Ты спасла меня! — задорно проворковала Вероника и вдруг сменила тон. Ее голос прозвучал серьезно: — Па, ма, мне нужно кое-что вам сказать. Что-то очень важное.

Короткая красноречивая пауза, казалось, растянулась во времени, и ожидание конца фразы сделалось невыносимым. Константин и Никандра напряглись, смотря на дочь, но Вероника хитро улыбнулась, озорные искорки проскочили в серых глазах, и в воздух была брошена фраза, будто фокусник на виду у изумленной публики выдернул за уши зайца из пустой шляпы:

— Я вас очень люблю. Не ссорьтесь.

И опять порог опустел.

Костя ничего не сказал, неодобрительно посмотрев на дно чашки. Ника выдохнула и только удивилась про себя, что рыжее чудо, вечно куда-то спешащее, жадно хватающее все новое в жизни, способно понимать, что происходит с родителями. Хотя, почему бы и нет? Вероника умная дочь.

— Ну. Мне пора, — будто извиняясь, произнес Костя.

Он встал из-за стола. Никандра решила проводить его. И, когда, стоя у ворот, она смотрела на удаляющуюся машину, щемящее чувство опять завладело сердцем. Тоже предчувствие праздника, вот только показалось, что праздник пройдет мимо. Радостно, гремя и сверкая, веселая разряженная толпа не завернет к ее дому, и дома будет тихо.

Помыв посуду, Никандра прошла в свою комнату. В комнате, действительно, было тихо. Очень тихо. Лишь шелест листвы и редкое пение птиц доносилось из сада через открытое окно. Хмурые тучи, нехотя позволили синему небу глянуть на землю. Никандра остановилась у стола. Слева лежал закрытый ноутбук, а справа — «Хроники Заводной Птицы» Харуки Мураками.

Никандра машинально села за стол, открыла книгу и, пролистав содержание, прочитала первые строчки: «Когда зазвонил телефон, я варил на кухне спагетти, насвистывая увертюру из „Сороки-воровки“ Россини, которую передавали по радио. Идеальная музыка для…». И в это мгновение в окно влетел странный звук, точно кто-то попытался взломать замок. Металлический скрежет. Только тихий и несмелый. Показалось? Но звук повторился, и Ника поняла, что он донесся из сада, откуда-то из кроны дерева. «Кр-р-р-р-р» — несмелый скрежет. И всё. Смолк. Ника помотала головой, прогоняя наваждение.

День 2-ой

Всегда в постоянном движении, в круговороте суеты центр города днем растворял в себе людей и автомобили, и даже такие незыблемые символы вечности как дома — исторические, нежилые или жилые постройки — все равно терялись или преображались со временем. Шли года, и что-то навсегда исчезало с лица города, что-то до неузнаваемости менялось. Город был похож не на змею, которая сбрасывает кожу, а скорей на хамелеона, что, приспосабливаясь, меняет цвет. Горожане привыкли к переменам и не замечали их, потому как они происходили не в одно мгновением, а медленно, порой растягиваясь на годы.

Но перемена, произошедшая в этот весенний день, случилась по городским меркам быстро, но все равно ее никто не заметил. Не заметили легковой автомобиль, остановившийся у тротуара. Дверца задняя открылась, и на асфальт опустились мужские ботинки черного цвета, начищенные до блеска, затем можно было различить темно-серые брюки, и вот на тротуаре появился мужчина лет сорока пяти. Он выглядел моложе своих лет, а его элегантность и подчеркнутое щегольство резко контрастировали с городской толпой, но горожане не заметили этого. Они, видимо, были погружены в свои дела, были загипнотизированы ими и кроме дел ничего не видели и не знали.

Незнакомец, одетый в тройку: серый костюм, белая рубашка и галстук в серо-белую полоску, подошел к опущенному стеклу водительского места, что-то сказал. Стекло поднялось, машина уехала. Мужчина пару секунд, будто в раздумье, постоял и огляделся. Поправил галстук. Тут бы внимательный горожанин заметил необычную заколку для галстука, это была не скучная позолоченная металлическая прищепка, а небольшое произведение искусства — птица, что отдаленно напоминает колибри.

Мужчина не был приезжим — такой можно сделать вывод. Он не осматривался по сторонам с растерянным видом, не любопытствовал, а направился уверенной походкой к арке, которая выходила на территорию кремля — в главную историческую часть города. Но и по ней незнакомец шел, не оглядываясь, он шел в направлении городского художественного музея, который новоназначенный директор отчего-то гордо называл художественным музеем современного искусства, хотя основное богатство выставочных залов составляли полотна века двадцатого и девятнадцатого. Частыми гостями были и современные художники: консерваторы и новаторы, эксцентричные и сдержанные, но им всегда отводился центральный зал второго этажа.

И когда мужчина с заколкой для галстука в форме птицы поднялся по парадной лестнице, истертой миллионами ног, открыл массивную потемневшую деревянную дверь, хранящую следы времени, то оказался в фойе и направился вправо к двум столам. Один из столов, что ближе к выходу, пустовал. На нем лишь лежали три набора открыток в конвертах с указанием цены за набор. За вторым столом сидела в кресле миловидная девушка. Перед ней лежали однотипные и одноцветные конверты, словно братья-близнецы. Девушка встала при виде гостя, который с добродушной улыбкой направился к ней и, вынув из внутреннего кармана продолговатый бежевый с зеленым конверт, произнес:

— Здравствуйте, приношу свои извинения за опоздание. Я на выставку Никандры Соболевской. — И протянул конверт.

— Ну, что вы, не стоит беспокоиться, — сказала девушка, принимая из рук конверт и тут же открывая его и вынимая на свет плотный прямоугольный лист со скругленными углами.

Это было именное приглашение, вначале которого шел незатейливый текст — принятая в таких случаях дежурная фраза, а внизу, справа от имени «Никандра Соболевская» значилась красивая закругленная подпись, похожая на фрагмент сложного узора.

— Проходите, пожалуйста. Второй этаж. Центральный зал, — предупредила девушка, и приглашение с конвертом отправилось к своим братьям-близнецам по столу.

— Спасибо, — ответил мужчина.

Девушка посмотрела в спину уходящего гостя, подумав о том, что Никандра все-таки «себе на уме», раз приглашает таких… Таких странных людей, одетых элегантно, даже вызывающе элегантно, но в тоже время сдержанных в демонстрации дендизма. Была в манере держаться этого господина неестественность. И кроме, эта заколка для галстука. А еще девушка вдруг поняла, что ее насторожило: она его где-то видела, хотя имя, отчество и фамилия ничего ей не сказали.

Опоздавший гость быстро поднялся по ступеням на второй этаж и вошел в центральный зал, который казался просторным из-за белых стен, пола и высокого потолка. Центральная колонна — массивная квадратная тумба — визуально делила помещение на две равные части. Картины, по задумке Никандры, представляли ретроспекцию, они висели в строгом хронологическом порядке слева направо, поэтому в зал следовало входить в левый проход и заканчивать осмотр у правого выхода. Лишь один рисунок выбивался из хронологии — «Костяника», да еще три наброска-пейзажа: черничник, лесной ручей, поваленное дерево. Они висели на центральной колонне, а все остальное как бы вращалось вокруг них. Они были центром мира, той самой колыбелью вдохновения, той малой внутренней родиной художника.

Гость медленно прошел мимо картин на стенах, особо не задерживаясь ни у одной из них. Взгляд мужчины был слегка рассеянный, но чего-то ожидающий, видимо, какого-то эстетического потрясения или открытия. Однако взгляд приобрел осмысленность и неподдельную заинтересованность, когда он, оказавшись спиной к колонне, а затем, повернувшись на сто восемьдесят градусов, застыл перед «Костяникой». Пара мгновений — и мужчина приблизился к незамысловатому рисунку лесной ягоды. Он долго его рассматривал, будто удивительное открытие, будто недооцененный шедевр. Взгляд его скользил по выцветшим краскам, он сумел разглядеть скупость и незаконченность рисунка, неясную угловатость линий, словно художник и сам в ту пору был очень юн, был угловатым подростком.

— Здравствуйте, — сказала Никандра.

Мужчина отвлекся от созерцания «Костяники» и, вынырнув из задумчивости, произнес:

— Здравствуйте. — Перевел взгляд на женщину, стоящую справа. — Никандра Родионовна? Верно?

— Да. Извините, что потревожила, видимо, в приятный для вас момент, но вы меня заинтересовали. Никто из гостей выставки ни разу не задержался надолго у этого рисунка.

— Странно. Мне кажется, что он заслуживает большого внимания.

— Ну, для этого надо… — Никандра, замолчав, бросила взгляд на «Костянику». — Чем вас привлек рисунок?

— Вот тут, Никандра Родионовна, трудно сказать. А когда трудно, тогда мне интересно и я подолгу задерживаюсь у картин, которые что-то скрывают. Я люблю тайну. Загадку. И вот порой стоишь перед такой картиной и спрашиваешь ее: что в тебе такого? Чем заинтересовала ты? Это как нераскрывшийся бутон цветка. Ты снимаешь лепесток за лепестком, а там вновь лепесток. Слой за слоем. Смысл за смыслом. Есть такие произведения искусства.

— Ну, что вы…

— Всеволод Анатольевич.

— Ну, что вы, Всеволод Анатольевич. Разве это произведение искусства?

— С моей точки зрения — да. Конечно, я вижу в «Костянике» неопытность автора, подражание. Видимо, рисунку очень много лет. Вы рисовали его на заре юности?

— Мне было пятнадцать лет.

— Да, и при этом… Трудно выразить словами, но… Я ощущаю ностальгию, время лета, может, весны, воздух пронизанный золотом солнца, расплывчатые юные желания, первая любовь, надежда на бессмертие, на то, что это будет длиться вечно. Честно скажу, не смотря на всю, уж простите, примитивность рисунка, есть в нем сила и чистота, за которую ты готов простить авторскую неопытность.

— Огромное спасибо вам за такой лестный отзыв. Скажу по секрету, вы почти все угадали.

— Вот видите, — увлекшись, продолжил гость. — Значит, вы нарисовали тогда искренне, не играя, и поэтому я легко прочитал в этом, казалось бы, невыразительном рисунке то, что вы хотели сказать.

— Что ж. Тогда можете посмотреть другие рисунки. Поваленное дерево. Лесной ручей. Черничник. Они написаны чуть позже. Думаю, вы их оцените. Надеюсь, и другие картины вызовут у вас искреннее восхищение. Извините, я вас оставлю.

— Не стоит извинений.

И Всеволод Анатольевич перешел к созерцанию других рисунков, родившихся в пору творческой юности Никандры.

А меж тем Ника незаметно покинула зал и спустилась в фойе.

— Ну, как, Оль, как дела? — спросила она миловидную девушку.

— Судя по количеству именных приглашений, все на месте.

— А Всеволод Анатольевич?

— Щеголь с птичкой в галстуке?

— Да.

— Опоздал. Пришел последним.

— Где его приглашение?

— Так. Вот оно. — Ольга, взяв со стола конверт, передала Нике. — Какой-то он странный. Но я его где-то видела.

— Я тоже, — задумчиво произнесла Никандра, открывая конверт и доставая приглашение. — Но… все это очень странно.

— Что именно?

— Я его не знаю.

— Но ты только что сказала…

— Видимо, показалось. Хм. Всеволод Анатольевич Аир. Первый раз слышу эту фамилию. Не помню, чтобы я подписывала это приглашение.

— Давай, проверим.

Ольга быстро сгребла в стопку все приглашения и вместе с Никой поднялась на второй этаж в центральный зал. Чего боялась Никандра, то и случилось: господина Аира не оказалось на выставке. Все видели этого мужчину, не заметить не могли «такого щеголя», но каждый свидетель сразу терялся в догадках, что же произошло дальше? Да, господин Аир ходил по залу, да, смотрел картины, но вот как он покинул выставку, никто не помнил. Ника и Оля специально вошли в зал по отдельности: Ника в левый проход, а Оля в правый, но восторженного эстета и след простыл.

В следующих двух выставочных днях Никандра решила не участвовать, переложив обязанности на Ольгу и напомнив ей, чтобы та позвонила, если Всеволод Анатольевич все же проявится.

Вечером Ника вернулась на дачу. Она вошла в опустевший дом, поднялась в свою комнату и вдруг обнаружила в сумочке именное приглашение. Сев за стол, она осторожно, не спеша, открыла конверт, будто ожидая, что что-то изменится, возможно, появится деталь, которую она упустила. Но ничего не случилось. Конверт остался конвертом, в него был вложен прямоугольный лист плотной бумаги со скругленными углами. На листе без изменений: слова приглашения, слева внизу ее имя и фамилия, справа ее подпись. Ника долго смотрела на собственный завиток, тщетно пытаясь припомнить, когда это было, когда она его поставила, но память молчала. Да, это ее подпись, это ее рука, но не было случая, чтобы она набегу, «взапаре», как любил порой выражаться Костя, подмахнула, не глядя авторучкой.

Бог с ним, с господином Аиром! Никандра вложила приглашение в конверт, а конверт бросила на стол. Она почувствовала себя уставшей, выжитой как лимон. Ника взяла со стола «Хроники Заводной Птицы», решив перечитать роман, но ее тянуло ко сну. Она легла с книгой в кровать, включила ночник и погрузилась в странный мир грез японского писателя. Ника одолела где-то восьмую часть «Хроник…» и не заметила, как, перелистнув очередную страницу, шагнула в мир собственных грез. Не было сладкой дремы и приятного погружения, граница между сном и явью в этот раз оказалась настолько тонкой и исчезающей, что Никандра не почувствовала ее.

День 3-ий

А когда она проснулась, поняла, что не меняла позы, как читала, полулежа так и уснула. Ночник не горел, видимо, сквозь сон протянула машинально руку и коснулась сенсора.

Книга лежала на коленях обложкой вверх, будто распластавшийся человек, который упал в изнеможении после долгой и тяжелой дороги — ни жив, ни мертв. Никандра осторожно подняла книгу, словно действительно боялась ее потревожить, затем закрыла и положила справа, оставив на кровати.

Ника посмотрела на время. Рано. Пятый час. Не удивительно, ведь настойчивый сон победил ее, когда еще не было семи вечера. Она не любила так долго спать, потому что вечно просыпаешься со свинцовой тяжестью в голове, но сегодня на удивление Никандра почувствовала легкость, будто тело исчезло, и всё оно состоит исключительно из тонких материй: только мысли и чувства — ничего лишнего и отягощающего земное бытие. Возможно, так ощущает себя цветок, что тянет хрупкий стебель к восходящему солнцу, если, конечно, растение способно переживать сложную гамму чувств.

Прогоняя остатки сна, Ника села за стол, открыла ноутбук и зашла в социальную сеть. В верхней строке уведомлений мерцала единичка — кто-то оставил заявку в друзья. Ника не стала смотреть уведомление. Она пролистала ленту новостей. Вчера вечером ей удалось выложить несколько фотографий с открытия выставки. На одном из снимков Никандра стояла рядом с «Костяникой» и улыбалась. Фото получило кучу лайков от друзей и гостей. Ника пробежалась по списку и взгляд ее застыл. Среди гостей оказался некто под ником Заводная Птица, и именно в этот момент она поняла, чем насторожил ее снимок с «Костяникой». Краем сознания она почувствовала неясную тревогу, когда пару секунд назад рассматривала фотографию. Тревогу можно было сравнить с неожиданным звуком среди тишины. Звук, которого не должно быть. Ника всмотрелась в фотографию, и безудержное воображение художника все дорисовало само. Детали, что не связаны друг с другом, вдруг обрели прочную связь, которую трудно разорвать, куда проще забыть о связях, отбросить, но… Но на снимке за улыбающейся хозяйкой выставки вдалеке рядом с одной из картин стоял Всеволод Анатольевич Аир. Но как? Снимок сделан вначале, а Аир опоздал, его не должно быть на фотографии.

Ника вспомнила Аира, вспомнила золотую заколку в виде птицы.

Птица!

Никандра глянула на заявку и нажала «пригласить в друзья». Заводная Птица стала другом. Ника была уверенна, под этим ником скрывался мужчина, и фамилия его — Аир.

Птица!

Что за чертовщина!

Никандра вспомнила как позавчера в открытое окно влетел металлический скрежет — Заводная Птица из романа Харуки Мураками подкручивала пружинки этого мира, для того чтобы мир продолжался, чтобы продолжалась история. Многие думают, что пружины этого мира заводит существо более благородного вида, но нет, это всего лишь небольшая невзрачная птица размером не более колибри. Она перелетает с ветку на ветку и кр-р-р-р-р-р — заводит пружину этого мира.

Ника быстро вышла из сети и выключила ноутбук.

Отчего ее ум с маниакальной настойчивостью захотел свести воедино детали, которые оказались вместе по воле случая? Звук, влетевший в окно, заколка для галстука господина Аира, роман Мураками и новый друг в социальной сети — все это не более чем совпадение. Не слишком ли много совпадений за такой короткий период?

Никандра переоделась в обтягивающую одежду и, расчесав и собрав волосы в свободный хвост на затылке, посмотрела на себя в зеркало. В отражении она увидела красивую девушку с серыми внимательными глазами, изящными очертаниями лица, с маленьким ртом и плотно сжатыми губами. Ну, словно птица. Теперь мысли о совпадениях вызвали улыбку.

Ника вышла на пробежку. Утро оказалось прохладным, дышать легко и тишина, еще не съеденная человеческой суетой, настроила на спокойный лад. Ника бежала по улице, следя за дыханием, но она не следила за дорогой, она знала этот путь, по которому ходила и бегала много раз. Плескались обрывки неясных мыслей, но вовсе не хотелось их пристально рассматривать и изучать, пусть себе плещутся, пусть они мечутся из стороны в сторону как утлые лодки в бурном океане. Было что-то медитативное в небрежном изучении мыслей. Это напоминает, решила Никандра, перебирание четок. Ты не видишь бусин, лишь ощущаешь их фактуру, покрутишь в пальцах одну из многих и переходишь к следующей бусине и так до бесконечности.

Ника остановилась, сделала пара наклонов вперед и назад, повращала корпусом, выровняла дыхание и задумчиво посмотрела на огромную прореху в заборе. Двадцать лет прошло, а ее так и не заделали, или, возможно, заделывали, но она вновь появилась. Тропинка от основной дороги ответвлялась и убегала в эту самую прореху и куда вела тропа, Ника знала. Ноги сами повели ее в лес на черничную поляну, а в душе ожили воспоминания. Вон там поваленное дерево, а вот и ручей, но Ника не дошла до поваленного дерева, а в испуге остановилась. Призраки прошлого наполнили лес, и Никандра заворожено посмотрела вперед. На поваленном дереве сидели два призрака. Один из них — она, Ника, только моложе, сидела на бревне, болтая ногами рядом с Костей, которому шестнадцать лет. Нет, это не воспоминание, это… Никандра судорожно вдохнула и задержала дыхание. Это не она! Эта девчонка лишь как две капли воды похожа на нее, ту, пятнадцатилетнюю. Это ее копия, только внешне, но не манерами. Эта девчонка что-то говорила Косте, жеманно улыбаясь и вертя в руках черничный кустик. Укол ревности такой естественный и такой глупый — неужели ревновать к призраку? Никандра вспомнила рассказы Кости о лесной чаровнице. Это Девочка-Костяника, догадалась Никандра и шумно выдохнула. Призраки быстро растворились в лесном воздухе.

Что с ней случилось, Ника не знала. Конечно, не воспоминания взяли над ней власть и играли душой, это чужие воспоминания, а точнее, чужие фантазии. Костя потом признался, что выдумал Девочку-Костянику. Призраки завладели душой, и душу царапала неотступная мысль: а может, была она, была лесная фея? Нет, спорили между собой мысли, откуда? Костя еще тот выдумщик и никого не было.

Ника возвращалась с пробежки. Она бежала от прошлого, не оглядываясь, пока это прошлое не окликнуло ее:

— Ника, это ты?!

И Ника испуганно остановилась, медленно обернулась и вымолвила:

— Зоя Петровна?

— Здравствуй, Ника.

Ника не ответила. Она посмотрела на мать Кости и не смогла совладать с чувствами, захватившими ее. Показалось на мгновение, что единая материя времени прочная и неколебимая дала трещину, образовав два куска: прошлое и настоящее. Затем два куска сошлись вместе, наплыв друг на друга, и сквозь настоящее, как сквозь стекло, глянуло на Нику минувшее. А пару минут назад, шевельнулась робко мысль, на поваленном дереве… Никандра попыталась прогнать воспоминание, но все падала и падала в своем воображении с огромной высоты, пока реальность вновь не окликнула ее:

— Ника, что с тобой? На тебе лица нет. Что-то с Костей?

— Нет, Зоя Петровна, все хорошо. — Никандра взяла себя в руки. — С Костей все в порядке. Он на медконференции в Москве.

— Да. Знаю. Костя звонил мне. Он еще не приехал?

— Нет. Я здесь одна… — Ника уже хотела попрощаться, но спросила Зою Петровну: — А разве он должен скоро вернуться?

— Да вроде Костя ненадолго уехал.

— Две недели.

— Разве? — Зоя Петровна с сомнением посмотрела на Нику. — Мне показалось, с его слов, что ненадолго.

Ника лишь пожала плечами.

— Не зайдешь? — спросила мать Кости. — Чаем угощу. Поболтаем.

Отказываться было нехорошо, и Никандра решила: раз уж так случилось, то почему бы и нет?

Но она недолго просидела у Зои Петровны. Беседа не клеилась. Нику беспокоили мысли, касающиеся непонятных ощущений, которые устроили бурю в ее душе. Мысли назойливым роем кружили, и было трудно поддерживать разговор. Ника все время боялась потерять нить. Зоя Петровна заметила это и закончила чаепитие, сославшись на какие-то дела.

Лишь у калитки мать Кости напутствовала Никандру:

— Не забывай. Кости скажи, что жду, а то перед отъездом на конференцию заглянул ненадолго. — Пауза. — Нет, все-таки, Ника, ты какая-то не своя. Может, действительно что-то случилось? Ты не молчи. Может, помощь нужна?

Ника улыбнулась:

— Ну, что вы, Зоя Петровна. У меня все в порядке. Правда. А Косте я позвоню. Обязательно.

Добрая и тихая женщина Зоя Петровна. Никандра, когда была подростком, побаивалась ее. И вначале опасения были не беспочвенны. Мать Кости настороженно и холодно приняла Нику. Ладно, калека, но ведь неровня Кости, из другой семьи, из чужой параллельной жизни, не нашего поля ягода, но затем лед растаял.

Никандра вернулась домой, приняла душ, переоделась и, войдя в свою комнату, села за стол. Она рассеянно осмотрела его. Взгляд остановился на приглашении, рука потянулась к нему, но застыла в воздухе. Ника прислушалась к себе. Кажется, мысли немного успокоились. Рука легла на стол. Взгляд все также был прикован к приглашению. Ну, надо же а, решила Никандра, придумала себе…

И встала из-за стола, подошла к мольберту и долго изучала чистый лист, вглядываясь в очертание будущей картины. Что родится сейчас, Ника знала. В руке появился карандаш, и тонкие паутины первых штрихов покрыли бумагу: намек на лес, ручей, поваленное дерево, два призрака: шестнадцатилетний Костя и Девочка-Костяника. Лесная фея протягивает горсть черники. Костя благодарит ее и принимает подарок. Затем картина наполнилась деталями.

Никандра касалась грифелем листа и, с каждым легким прикосновением просыпались лесные звуки: шелест листвы, пение птиц, голос кукушки, постукивание дятла, журчание ручья. Появился солнечный свет, запутавшийся в кронах, можно было почувствовать теплый и влажный запах листьев, хвои и мха.

Ника отложила карандаш и вновь посмотрела на лист. Может, она это выдумала, нафантазировала, как Костя? Ведь он рассказывал ей о Костянике, а она, конечно, представляла это. И вот… А так как скоро двадцать лет, как Костя признался ей в любви, и близость того дня подспудно и спровоцировала видение призраков. Но почему это не случилось десять лет назад?

Спокойные мысли прервал звон колокольчика. Это на смартфон, видимо, пришло сообщение. Никандра еще пару секунд посмотрела на картину и подошла к шкафу. С этими призраками она совершенно забыла вынуть гаджет из кармана спортивной одежды. Когда экран засветился, Ника испуганно осмотрелась: не подглядывает ли кто сейчас за ней? Ей показалось, что она не одна и за ее плечом стоит… Ника еще раз прочитала короткое сообщение в социальной сети подписанное Заводной Птицей: «Как поживает твоя Костяника?» И в открытое окно — воображение само дорисовало — влетел знакомый звук: кр-р-р-р-р-р.

Заводная Птица: Как поживает твоя Костяника?

Никандра: Кто вы?

ЗП.: У нас небольшая разница в возрасте, так что можно на «ты».

Н.: Откуда вы знаете?

ЗП.: О возрасте?

Н.: О Костянике.

ЗП.: Что за странный вопрос? Я фото с выставки видел. Лайк поставил.

Н.: Ясно. Я, кажется, знаю кто вы.

ЗП.: Отлично. Хотя и так ясно, кто я. Я — Заводная Птица.

Н.: Чего вы хотите?

ЗП.: Почему вдруг такой вопрос?

Н.: Раз послали сообщение, значит…

ЗП.: Верно.

Н.: Вы хотите приобрести картину? Что-то заказать?

ЗП.: Нет.

Н.: Ну. Отвечайте.

ЗП.: Просьба трудновыполнимая. Я бы хотел с вами встретиться.

Н.: Зачем?

ЗП.: Я все объясню при встрече.

Н.: Я вас знаю?

ЗП.: Да.

Н.: Так назовите себя.

ЗП.: Давай, встретимся в городе. Где-нибудь в парке. Я буду сидеть на лавке, и держать в руках книгу Харуки Мураками «Хроники Заводной Птицы». Это мой любимый роман.

ЗП.: Никандра, почему ты не отвечаешь? Хорошо. Предложение остается в силе. Я жду ответа.

Ника увидела это сообщение, а в голове стучал стальной молоточек. Он методично бил по воображаемой наковальне и повторял: нет, нет, не может быть, таких совпадений не бывает. Этот человек был на выставке, видел ее фото с выставки, и этот человек, конечно, Всеволод Анатольевич. При первой встречи он показался Никандре чудаковатым. Если это слово уместно. Его восторженность, восхищения по поводу детских рисунков. Чокнутый? Безусловно, коллекционер. Они все немного не в себе, немного одержимы.

Как же захотелось ненадолго заглянуть в тайну Заводной Птицы. Безопасно для себя отодвинуть ширму тайны, скрывающую Аира, и внимательно рассмотреть, что он за человек. Как же сделать это? Неужели согласиться на встречу?

День 4-ый

Утро следующего дня началось как обычно: с пробежки, но перед этим Никандра долго лежала в кровати на боку и перечитывала вчерашний диалог. Затем, встав, она подошла к столу, взяла конверт, еще раз достала плотный листок бумаги со скругленными углами, еще раз перечитала приглашение, и пока глаза рассеяно изучали знакомые буквы, Ника позвонила Ольге.

— Привет, Оль, не рано?

— Не.

— Щеголь с птичкой не объявлялся?

— К сожалению.

— Кстати, от этого странного господина ничего не осталось?

— Погоди, дай вспомнить. Есть. Есть телефон. Я сейчас поищу, надеюсь, найду и скину.

Сообщение с номером пришло быстро.

В динамике долго звучали гудки. Одинокие и безликие они были похожи на монотонные попытки пробить невидимую стену, разделявшую Никандру и Аира. Наконец, на том конце ответили:

— Алло?

— Господин Аир?

— Да, — неуверенно прозвучал мужской голос.

— Всеволод Анатольевич?

— Да. В чем дело? Вы кто?

— Никандра Соболевская.

— Никандра Родионовна? Здравствуйте. Приятно. Очень Приятно. Простите. Я не понимаю откуда… Ах, да, конечно. Я оставлял номер. Но все равно не понимаю, — голос звучал неподдельно растерянно, и растерянность росла с каждым словом. Ника молчала. — Почему вы позвонили мне?

— Я… Простите, Всеволод Анатольевич. Тогда на выставке, мне показалось, вы хотели приобрести мою картину.

«Черт! — мысленно выругалась Ника, — Это же надо так неуклюже начать беседу».

На том конце искренне засмеялись.

— Я не знал, что настолько, я не знал, — заговорил Аир. — Нет, я знал, что художники люди особенные, из особой касты, так и должно быть, но вы удивили меня больше всех. Такого еще со мной не случалось, Никандра Родионовна. Обычно художника ищут, чтобы заказать картину. Тем более у такого известного, как вы. Бывает и наоборот, не спорю, но мне кажется, вы не настолько нуждаетесь в средствах. Это не ваш случай. Верно?

— Простите… — Ника быстро обдумала, что ей говорить дальше. — Мне показалось, что вы хотели, но… Постеснялись.

— Нет, Никандра Родионовна, нет. Я не в том возрасте, чтобы стесняться, да и странно. Если бы я хотел заказать картину, например, что-то из серии «Костяника», то заказал бы.

— Извините.

— Не стоит извинений. Теперь я буду, конечно, мучится целый день вопросом, что означает ваш звонок.

— Забудьте. Вы были самым необычным гостем на выставке. Я вас запомнила.

— Спасибо. Но… До свидания? Или лучше прощайте?

— Да, конечно. Еще раз извините.

Ника сбросила вызов и вслух проговорила: «Ну, надо же, а!» Так все глупо вышло. Отчего она решила, что Аир и Заводная Птица одно и то же лицо? Оттого, что она поверила в совпадения. Аир. О нем стоит забыть. Персонаж, безусловно, колоритный, его не сразу забудешь, он так и просится, чтобы с него написали портрет. В нем есть нечто, что не лежит в области очевидного, что привлекает, помимо экстравагантности. Никандра, вращая в пальцах смартфон, пыталась понять, что же? Жаль, видела она Всеволода Анатольевича только раз. Можно сказать, мельком. Если бы встретиться еще раз, еще раз внимательно посмотреть на него, изучить каждую черту, мысленно провести карандашом по всем линиям, то можно понять, чем он привлекает внимание.

Проснулся азарт художника. Никандра положила гаджет на стол.

Она немедленно подошла к вчерашней картине. Всмотрелась. Девочка-Костяника все также сидела на бревне рядом с шестнадцатилетним Костей и протягивала горсть черники. Ника машинально взяла карандаш, и решение созрело быстро. Решение оказалось полным безумием, безрассудством, которое впору безголовым подросткам, а не взрослым женщинам. Она вернула карандаш на место. Только Девочка-Костяника может дать ответ на вопрос: что с ней происходит? Нет, не так. Что здесь вообще происходит?

Ника переоделась, взяла смартфон и вышла на пробежку. Наушники подключила к гаджету. Один динамик — в левое ухо. В динамике зазвучали одинокие звуки, они — теплые и холодные одновременно — сплелись в мелодию. Дебюсси «Шаги на снегу». Никандра видела перед собой дорогу и сквозь нее прошлое: закрытая беседка, дождь, лето, открывается дверь. Входят двое: гувернантка Полина и Костя. Он в мешковатом грубом плаще. Он вернул книгу и принес немного клубники со своего огорода.

Ника испуганно остановилась. Ей почудилось, что пахнуло клубникой. Но клубника не поспевает к этому времени.

И голос прошлого, Никин голос: «Хм, я так и знала. Ведь черника не поспевает в июне…».

Никандра нырнула в прореху в заборе, быстро дошла до лесной поляны. Остановилась. Она посмотрела на поваленное дерево. Обошла его. Ушла чуть вглубь леска, но так чтобы видеть заветное место, но призраки не хотели появляться. Лес был наполнен привычными звуками, теми, что можно назвать тишиной, которая пронизана жизнью, но ничего не происходило. И Ника покинула место.

Где она шла, не смотрела, заблудиться не боялась. Эти места Никандра знала. Побродив по лесу, вышла к реке, перешла по мостку и дальше, дальше… Ей показалось, что вчерашний день был сном, который она приняла за явь, но сон длился мгновение.

Никандра не сразу поняла, что увидела их, решив вначале, что встретила играющую парочку влюбленных, которые понадеялись скрыться от любопытных глаз, но вот случайная прохожая нарушила их уединение.

Да, это были они: Костяника и шестнадцатилетний Костя. Они о чем-то говорили. Костя, держа в руке гриб, пытался что-то доказать лесной волшебнице, но та отмалчивалась, порой бросая короткие фразы. Наконец, Костяника исчезла, а Кости ничего не оставалось, как поднять гриб с земли, который он хотел отдать лесной волшебнице, но та не приняла его, сказав: «…а разве, сделав что-то доброе, можно унизиться?..». Доброе дело, значит, подарить этот гриб ей, настоящей Нике, которая тогда была прикована к инвалидному креслу.

Костя потом, конечно, рассказал Никандре о встречах с Девочкой-Костяникой, но Никандра не поверила в чудо. Ей было приятно, что он выдумал эту красивую и загадочную историю о лесной чаровнице, что сблизила их. Пусть так и будет. Да и он сам признался, что выдумал.

Призраки растаяли. Ника подошла к березам, где только что беседовали призраки. Задумчиво провела ладонью по стволу дерева. Оно прохладное и шершавое. Ника теперь не боялась призраков, не удивлялась, лишь несмелый вопрос всплыл в сознании: а, может, Костя ничего и не выдумал? Никандра закрыла глаза, облокотившись о березу, вынула динамик из уха, и лесные звуки хлынули в сознание, они стали объемнее. Банальное словосочетание: заполнили душу. Но так и случилось. Лес шумел, пели птицы, где-то текла вода, запахи — все это слилось в единый поток, который нежно и настойчиво прошел сквозь сердце. И Никандра исчезла. На ее месте стояла Ника — пятнадцатилетняя девчонка, у которой не было Кости, но которая знала, что все будет. Все. И первая встреча, и слезы отчаяния, и любовь, но там, в конце всех перепетий, кажется, протяни руку, ждет счастье.

Никандра открыла глаза и вытерла слезы. В области сердца была приятная легкость и пустота. Не пустота пугающая, а будто старое, заскорузлое, наносное сгинуло в небытие, уступив место для новых впечатлений.

Ника вернулась домой.

Она вспомнила о Заводной Птице. Может, действительно встретиться с ним? Возможно, поклонник? Или черт с ним? Пообщаемся в сети — и хватит. Ведь она не привязана. Если захочет, то пойдет на встречу, не захочет — не пойдет. По-моему, подумала Ника, он и не настаивал особо.

Она подошла к картине. Все-таки ее нужно закончить. Ради Кости. Никандра вспомнила «Костянику» — первый несмелый подарок ему. Тогда он пришел к ней с твердым намерением поставить ее на ноги, но перед этим она показала рисунок лесной ягоды: это тебе. Костя восхитился по-своему: круто, реально круто! Ее отец, Родион Викторович, не так радовался успехам дочери, реагировал вяло, будто ему было все равно.

Никандра закончила картину, села за стол, включила ноутбук и зашла в Интернет без особой цели, хотя цель была: отвлечься. И в бесцельном путешествии по просторам цифрового океана она нашла странный рассказ, который назывался «Отпуск ангела». История оказалась так себе, ну, ничего интересного, но атмосфера рассказа завораживала. Слова удивительным образом сплетались друг с другом, соединяясь в предложения, что походили больше на ноты на нотном стане. Непонятно откуда берущаяся музыка вдруг возникала сквозь строки этого скромного произведения сетературы. Сюжет лирическо-мистический с вкраплениями декадентской печали показался изысканным коктейлем, что смешал бармен-виртуоз, а официант элегантно преподнес его клиенту. Коктейль, в котором смешались современность, христианская мифология, ожидание чуда. В рассказе говорилось, что бывают моменты, когда ангелы сходят с небес, но не по велению божьего перста, а из-за производственной необходимости. Ведь они работают в небесной канцелярии, а любая работа требует перерыва. Ангелам тоже нужен отдых, и они уходят в отпуск, а где отдохнуть им? Конечно, на Земле. И, принимая облики прекрасных юношей и девушек, они путешествуют среди людей. Идея интересная, но Никандру привлекла наивность, даже какая-то детскость сюжета. Ангел в образе девушки стоял на дороге и голосовал. Наконец, автомобиль остановился. За рулем сидел мужчина. Ангел попросил довести до ближайшей гостиницы. Ника запомнила начало диалога. Водитель-мужчина попытался заговорить со случайной попутчицей.

— А как вас зовут?

— Ангел.

— Ангелина? Или Анжелика?

— Может, и Ангелина. Но все же Ангел.

Никандра дочитала до конца бессюжетный рассказ, который ничем не заканчивался. Показалось, что его финал, как пуля стрелка-неудачника, уходил в «молоко», растворялся в неопределенности, в ловкой игре словами, которыми умело жонглировал автор.

Экран смартфона засветился.

ЗП.: Извини за нетерпеливость, но я так и не дождался ответа. Определенного ответа.

Н.: Кто ты?

ЗП.: Если тебе не интересно, то я не буду говорить, кто я. Если тебе интересно, то приходи в парк. Ты все узнаешь.

Н.: Но я могу и не прийти.

ЗП.: Это твой выбор.

Н.: Можно подумать?

ЗП.: Только недолго.

Н.: Ставишь условия.

ЗП.: Никаких условий. Только предложения.

Н.: И… Твое предложение…

ЗП.: Предлагаю. Послезавтра в полдень в городском парке. Как входишь через главный вход, идешь по аллее. Первая справа лавка. Я буду ждать тебя там целый час, и читать «Хроники Заводной Птицы». Если не придешь, значит, это твой выбор. Без обид. Никто никому не обязан.

Н.: Так просто?

ЗП.: Я не могу тебя заставить. Ведь это странно заставлять другого человека делать то, чего он не хочет.

Н.: Я подумаю.

ЗП.: Конечно.

Н.: Погоди. А какой парк?

И Заводная Птица назвал его. Очень хорошо, обрадовалась про себя Никандра. Парк этот она знала. С Костей не раз они по нему гуляли. Если этот ЗП окажется каким-нибудь маньяком-извращенцем, то можно убежать в укромное место, уж она-то знает куда, Костя показывал. Ника улыбнулась: ну, что за ребячество! Убегать не придется, она только посмотрит на незадачливого поклонника из укромного места и уйдет из парка. Кстати, послезавтра выходной, а значит, в полдень в парке будет много народа.

День 5-ый

Ни один, ни два, а много раз Никандра возвращалась мыслями к Заводной Птице. Она не хотела возвращаться, но непослушная натура вдруг откапывала на свет и упрямо предъявляла ей один и тот же вопрос: кто он, Заводная Птица? Было интересно. И Ника поняла, что любопытство победило, и уже не отделаешься, не отгородишься. Это тебе не ноутбук: надоело — нажала «Завершить работу» — и все. Здесь этот номер не пройдет. Просто так не выключишь.

Ника попыталась отвлечься чтением, но Мураками оказался в этот раз всего лишь фоном, на котором беспокойно суетятся упрямые мысли. Глаза пробегали по строчкам, но смысл ускользал. Иногда едешь в автомобиле и не осознаешь происходящего за стеклом. Одни дома сменяют другие, мелькают машины, идут люди, и зрение выхватывает их, бегло ощупывает и выпускает из невидимых рук, и нет понимания происходящего. Собственно, излишние внимание отвлекает в поездке, но иногда попадаются такие интересные дома, люди и авто…

Ника прекратила бездумно читать. Она, сосредоточив взгляд, вцепилась в строчки. Где-то половина романа было прочитано, а перед глазами оказался знакомый абзац: «…Она садилась на ветку какого-нибудь дерева возле дома и… кр-р-р-ри-и-и… начинала заводить пружину нашего мира. Не будь ее — в мире прекратилось всякое движение. Но про это никто не знает. Все люди думают, что мир приводит в движение какое-то более достойное и сложное устройство, огромный механизм. Однако они ошибаются. На самом деле это Заводная Птица. Летает туда-сюда и подкручивает то тут, то там меленькие пружинки. Вот от них-то мир и движется. Пружинки — самые простые, вроде тех, что вставляют в заводные игрушки. Но их вполне достаточно. И видит их одна Заводная Птица».

Нике стало немного жутко, потому как в открытое окно влетел знакомый звук. Металлический скрежет. Но на этот раз он был другим. Больше походил на скрежет ворот.

Никандра выскочила из-за стола. Нет, на этот раз ей точно не показалось. Кто-то открывал ворота уверенно и легко, словно проделывал эти нехитрые движения много раз, затем — шелестящий звук. Ника вышла на улицу к большим воротам, через которые въезжала машина, и поверила, если не в чудо, то в мистическую предопределенность. Прошлое уже пятый день преследовало ее.

— Папа!?

— Здравствуй, дочь, — сказал Родион Викторович, еще не заглушив двигателя.

Соседняя дверца открылась и вышла Анастасия. Отец, вынув ключ из зажигания, направился к удивленной Никандре, говоря:

— Ты уж извини, Ник, мы с Настюшей долго думали звонить тебе заранее, или нет. Решили не звонить. Не предупреждать, что приедем. Мы ненадолго. Ты одна?

— Да.

Родион Викторович за эти двадцать лет внутренне не изменился. Стал заметно сдержаннее, как говорят, остепенился, но неспешной походкой и правильной осанкой он продолжал молчаливо демонстрировать свое прошлое, свою принадлежность к миру богемы. Постарел? Можно ли сказать так о нем? Да, полностью поседел, появилось больше морщин, но и их отец Никандры пытался преподнести не как недостаток, а как заслуженную награду, доставшуюся от минувшего времени.

Двадцать с лишнем лет назад Анастасия стала его очередной пассией среди бесконечной гирлянды натурщиц, которые ненадолго задерживались в его мастерской. Они что-то требовали от Родиона Викторовича, ставили условия, а он, искренне не понимая, о чем они говорят, отстранялся и отстранял их. Он не порывал отношения с очередным увлечением, увы, остывшим. Нельзя было назвать это разрывом, это было именно расставание, медленное неизбежное затухание отношений, похожее на то, как после бурной весны и жаркого лета тихими шагами приходит осень, а затем холодным дыханием обдает зима. Несмотря на непостоянство натуры, эмоциональность и порой импульсивность, Родион Викторович в отдельных случаях не любил, как он говорил, «драматизировать ситуацию». Слово «долг» было ему чуждо.

И вот, когда появилось очередное увлечение — Анастасия, он действительно решил, что оно очередное. И это пройдет. Но не прошло. В череде женских фигур она была самой интересной, и интересными были не внешние данные, а поведение. Родион Викторович немного насторожился, ибо с таким отношением встретился впервые, но с любопытством стал наблюдать. Анастасия же не говорила ему о долге и верности, не устраивала сцен, когда он по обыкновению флиртовал с другими женщинами. Она молчала, будто ничего не видела. И он подумал: «Или она умнее, чем предыдущие, или ей просто все равно». Оказалось первое, благодаря чему она и осталась с Родионом Викторовичем навсегда.

— Здравствуй, Ника, — сказала Анастасия.

«А у нее уже пятый десяток на исходе», — машинально подумала Никандра, встречая нежданных гостей.

Анастасия-мачеха не смогла заменить родной матери, но Анастасия не особо стремилась. Когда она вошла в жизнь Родиона Викторовича, Нике было пятнадцать лет, а позже появился Костя. Он, если и не стал Никандре отцом и матерью, то точно заполнил тот вакуум, который возник в шестилетнем возрасте сразу после смерти мамы.

И все-таки, как Никандра не старалась держать дистанцию, она принадлежала этой семье, она была дочерью своего отца. От него она унаследовала талант художника, эмоциональность, импульсивность, а от рано ушедшей матери излишнюю впечатлительность.

И Ника действительно была под впечатлением от приезда, правда, недолго. Она взяла себя в руки и мысленно сказала: «Стоп. Мы редко видимся и… Сейчас слишком много прошлого на небольшом куске пространства».

— Что-нибудь случилось, Ника? — спросил отец, заметив странное выражение лица дочери.

— Все в порядке.

— Как поживает Константин?

— Он на медконференции. Вероника в Москве.

— М-м. Я за своими старыми этюдами.

— Они на чердаке.

— Да. Ты говорила.

Они зашли в дом. Анастасия осталась в гостиной. Никандра поднялась к себе в комнату. Она проверила смартфон — никто не звонил. Жаль. И, взяв его с собой, вернулась в гостиную, села в то самое кресло.

Анастасия сидела напротив и молчала, о чем думала, кто знает. Ника, расположившись в том самом кресле, вспомнила, что было связано у нее с этой комнатой. Событий не так много, но они стали для нее значимыми.

Здесь случилась вторая встреча с Костей. Он пришел извиняться. Он не был так смел как в первый раз, и косноязычно попытался объяснить. «Объяснять ничего не нужно, уходи», — сказала тогда Никандра и еще подумала, что опять этот мальчишка пришел. Она считала себя старше, а он был именно мальчишкой, оскорбил ее. Хотел пригласить на реку купаться, а она отказалась, она не могла, а Костя мимоходом ответил: «Чего сиднем сидеть, полчаса и там будешь. Ножки, глядишь, не подкосятся». Никандра взорвалась: «Убирайся! Пошел вон! Пошел вон, я сказала!» Костя не знал, что у нее парализованы ноги, да и сидела тогда Ника на шезлонге.

После двух неудачных встреч, казалось, нить навсегда оборвется, они не встретятся больше, но странно, Ника опять хотела видеть Костю. Вначале она объяснила желание так: «Конечно, хоть какое-нибудь развлечение». И попросила Полину оставлять открытыми ворота, может, Костя пройдет мимо, а она его пригласит. Только бы набраться смелости, однако смелость осталась невостребованной. Случилось нечто невероятное. Костя испуганно влетел в открытые ворота, держа в руке гриб. Он спрятался за деревом и глянул на Нику растерянно-просящим взглядом. Как потом он рассказал, прятался от Верки. Ника быстро прикрылась пледом, чтобы спрятать обнаженные ноги и нечаянно смахнула книгу, что лежала на коленях, потянулась за книгой, упала вместе со стулом. Костя бросился поднимать ее и сказал что-то о помощи. Никандра вновь взорвалась: ну, почему, почему никто не хочет воспринимать ее обычным человеком?! Откуда в людях эта жестокая способность каждый раз тыкать ее в ее же недуг, как несмышленого щенка? Ладно, домашние, к черту Полину, Ника привыкла, но он? Зачем опять? Этого нельзя простить.

Реальность никогда не совпадает с мечтами. Сидя на стуле и невнимательно читая книгу, Никандра краем глаза видела открытое пространство в недоступную для нее жизнь и представляла, как пройдет мимо Костя, а она его позовет. Это были мечты. В реальности он влетел, вторгся в ее жизнь грубо.

— Ты не ушиблась? Может, позвать кого-нибудь? — поинтересовался Костя.

— Тебе что, больше всех надо?! Не нужна мне твоя жалость! — Ника готова была послать его, но вся злоба схлынула от простой фразы.

— Знаешь, не была бы ты девчонкой, я бы тебе врезал, как следует, чтоб не выделывалась.

Что-то сломалось внутри. Никандра поняла — это треснул лед. И радость: «Значит, он воспринимает меня как простую девчонку, и бросился помогать не оттого, что я калека, а оттого… Ну, просто оттого, что людям надо помогать».

Когда Костя собирался уходить, он поинтересовался: «Что читаешь?» Это было фентэзи. Как оказалось, он тоже уважал этот жанр, и Никандра отдала ему книгу почитать, пусть прочтет и придет вновь, чтобы вернуть. Так они стали встречаться регулярно.

А именно в этой гостиной именно на этом кресле она сидела и наблюдала, как разгорается ссора между ее домашними и Костей. Костя придумал для Никандры пикник на черничной поляне, посадил ее на тачку и увез в лес. Она заранее написала записку для Полины, чтобы та волновалась, если не найдет ее дома. И та не волновалась, она скрыла записку и подняла всех на ноги. Приехал Родион Викторович. Получалось так, что Костя без разрешения, самовольно увез его дочь на тачке в лес.

Именно с этого кресла Ника впервые встала. Она вспомнила, как это случилось. Опять ссора. Костя разругался с ее отцом и в запале бросил обвинения, что он, Родион Викторович, виноват в смерти Никиной матери, что Ника просто мешает Родиону Викторовичу жить и получать разнообразные удовольствия, «…особенно это в мастерской у вас хорошо получается!» Родион Викторович не ударил Костю, он отпихнул его как шелудивого пса, отмахнулся как от назойливой мухи. С Никандрой случился приступ. Она не поверила, что история повторяется. Сначала ушла ее мама, ее единственный любимый человек, и вот опять другой любимый человек — Костя. Нет! Этого уж точно не случится. Она не допустит. Никто не отнимет у нее Костю. Второй раз ее не смогут лишить… «Костя!» — крикнула Никандра и в следующее мгновение не поняла, что произошло. В гостиной воцарилась гробовая тишина. Голова закружилась, и она почувствовала ноги. Лишь когда к ней подбежал Костя, чтобы поддержать, она поняла, что произошло — и испугалась.

Ника прогнала воспоминания.

Родион Викторович наконец-то вернулся с чердака. Он вынес пару этюдов. Анастасия встала с места.

— Ну, Ника, я, кажется, всё, — произнес отец. — Там еще осталось, но они меня не интересуют. В следующий раз. Настюш, поехали.

Мачеха молча вышла. Родион Викторович, задержавшись, опять спросил дочь:

— Точно все хорошо?

— Конечно, пап. У меня все в порядке.

Ника улыбнулась. Не было враждебности, и уж тем более злобы она не испытывала к отцу, скорее жалость. Да, у него было много женщин, он объездил с выставками полмира, но на самом деле остался несчастным человеком, а разбитую чашку не склеишь, точнее, склеишь, только это будет не то.

— Пап, пойдем, я вас провожу.

Они вышли, простились. Машина, попятившись задом, развернулась на дороге и уехала. Ника стояла у ворот и вновь провожала взглядом еще одно прошлое. «Но почему же еще одно прошлое? — удивилась она, — Костя — прошлое, настоящее и будущее».

Никандра закрыла ворота, вернулась в комнату уже с готовым решением: она встретится с Заводной Птицей.

День 6-ой и 7-ой

Когда Нике было шесть лет, ее мать умерла. На следующий день после похорон Ника случайно забежала в мастерскую отца, точнее она лишь успела приоткрыть дверь и застыла на месте, даже порога не переступила. Ника увидела, как Родион Викторович целуется с голой натурщицей. Отец, конечно, ничего не заметил. Он был увлечен новым. Ника ни заплакала, ни разозлилась, она почувствовала, что внутренние часы остановились ненадолго и вновь возобновили ход — началось новое время, и родилась новая Ника.

Она прибежала к себе в комнату бросилась на кровать и сжалась в комок, и вместе с ней сжалась в комок душа. Нике стало холодно, а душу сковало льдом, целый мир рухнул, уйдя навсегда в прошлое. Звонкий и бойкий мяч детства, весело прыгая по дорожке, в очередной раз отскочил, но неудачно. Его отбросило в сторону, и он беспомощно плюхнулся в грязную лужу.

Ника еще не могла осознать, что произошло, не родилось тех слов, но слово «предательство» уже было. Предательство памяти. Все люди лицемерны и двуличны — такой вывод сделала она, и когда она проговорила это про себя, оборвалась нить, что связывала ее с миром. Ноги парализовало. Есть образное выражение: лишиться опоры в жизни. С Никой это случилось в прямом смысле слова.

Родион Викторович сделал правильный вывод, что болезнь связана со смертью матери, но вывод был правильным наполовину, ни смерть матери, а предательство ее памяти. Врачи говорили о психосоматическом расстройстве, но ничего не могли сделать, их попытки оказались тщетны, Ника не хотела выздоравливать. Зачем? Ради чего? Ради того, чтобы войти в этот лицемерный мир взрослых?

Ника взрослела, душа покрывалась льдом, уже толстый слой сковывал душу, и она сделала еще один вывод: те, кто принадлежит к противоположному полу, неважно, сколько им лет, все они лживы и двуличны. Она даже обрадовалась, когда отец не отправил ее в спецшколу, а оставил дома, приглашал учителей, он мог себе это позволить — зарабатывал Родион Викторович к тому времени неплохо. Он построил дом в Подмосковье и сделал его удобным для Никандры. А она получала хорошее образование, она старалась учиться, ей нравилось узнавать новое, она жадно глотала знания, много читала, ей хотелось, чтобы каждый день приносил хоть крупицу чего-нибудь нового. Не хотела одного: быть в школе. И отец не настаивал.

Так прошло девять лет ада, не обжигающего огнем, а сковывающего холодом. Бескрайняя ледяная пустыня, которой нет конца, и единственный которой житель — ее душа. На исходе девятого года появился Костя. Он так легко расколол лед, что Ника удивилась. Костя был для нее открытием: неужели такие люди есть в этом мире? И Нике захотелось быть как все, хотя бы ради одного человека.

«Мой Костя», — несмело думала она. Она боялась думать, что Костя будет ее. Пусть он приходит к ней иногда, пусть у нее ничего не получится, она не сможет встать на ноги, не сможет ходить, но пусть Костя будет с ней. Смелости не хватало, но пришлось признаться, что она готова и душой, и телом к любви, но этого, неужели, никогда не будет? Нет. Не будет. Чудес не бывает.

И уже в который раз ошиблась. Чудеса случаются. Чудеса преследовали ее и…

И когда Ника прошла через центральный вход парка и бросила взгляд направо, то застыла на месте. Она решила: померещилось. Нет, не может быть, это… какое-то чудо. На лавке сидел Заводная Птица. Он читал роман Харуки Мураками. Ника не видела лица, но узнала его. Она перевела дыхание и, еще не веря, с опаской произнесла:

— Костя?

— Привет, — откликнулся Костя и, настороженно поглядев на Нику, продолжил: — Ты почему так смотришь?

— Этого не может быть.

— Что не может? Ника, это я Заводная Птица.

— Погоди.

Никандра села слева от мужа. Костя закрыл книгу и положил ее справа от себя.

— Ника, что случилось?

— Ты, значит, придумал Заводную Птицу?

— Ника…

— Надо же… Как глупо получилось. Стоило догадаться, что это ты. Ты ведь остался таким же выдумщиком. А я решила, что Заводная Птица — это Аир.

— Кто такой Аир?

— Я тебе потом расскажу. — Ника задумалась. — Стой. А как же твоя конференция?

— Ника, ну, причем здесь конференция?

— Так ее ты тоже выдумал?

— Почему? Она еще неделю будет идти. Я обо всем договорился заранее. Я выступил в начале первой недели, а ребята из нашего реабилитационного центра остались там до конца. Я же не мог пропустить этот день? Или вы, госпожа Соболевская, совершенно забыли какой завтра день, м? — Костя заговорил в шутливом тоне, насмешливо прищурив глаза.

— Нет, Константин, — поддержала шутку Ника. — Я помню. Завтра исполняется ровно двадцать лет, как вы на черничной поляне соизволили признаться мне в любви.

Костя рассмеялся.

— Извини, Ник, подарка нет, но, думаю, сюрприз получился.

— Конечно. По части выдумки ты всегда впереди планеты всей.

— К чему этот пафос?

— Ну, отчего же. Ты — фантазер. Ты выдумал Заводную Птицу. Девочку-Костянику выдумал.

— А с чего ты решила, что я ее выдумал?

— Здравствуйте, Константин. Что же, забыли, как двадцать лет назад именно вы стояли на бревне и дали положительный ответ на мой вопрос?

— Я помню, что сказал «да». Но я же не мог ответить «нет». Начались бы расспросы, что, да как…

— Выдумал, выдумал. Точно выдумал, — поддразнила Никандра. — Вы-ду-мал! Наверно, и на конференции не был. Прятался где-то недалеко от нашего дома в Подмосковье.

— Ника, я был в Москве, — шутливо ответил Костя.

Но Ника не слышала тона фразы, она слышала только слова и их последовательность. Память услужливо воскресила воспоминание. Тогда, более двадцати лет назад, Костя произнес те же слова, но другим тоном.

Ника вспомнила дачу, кухню, ей пятнадцать лет, она сидит в инвалидном кресле с синей чашкой в руках. Никино лицо заплакано. Ника обвиняет Костю, что не стоило выдумывать несуществующую поездку в столицу.

— Ника, я был в Москве! — обиженно и с упреком в голосе выпалил Костя.

— Ты подлый и мерзкий лжец! Ты такой же, как и все остальные! Я тебя ненавижу! — И бедная чашка закончила свою жизнь, разбившись на множество осколков у Костиных ног. А затем — звонкая отрезвляющая пощечина. Ника машинально закрыла щеку.

Какая же она была дура! Поверила словам Костиной соседки, будто он выдумал про поездку в Москву, что он назначил свидание этой самой соседке. Ее, кстати, Веркой звали. А она, Ника, решила резать себе вены. Слава богу, что Костя появился вовремя и выбил из ее руки нож. Но резать вены? Из-за чего? Из-за того, что кто-то наплел про Костю? Боже, как стыдно ни оттого, что поверила, а оттого, что усомнилась в человеке.

— Ника, что с тобой, — голос мужа вернул Никандру из воспоминаний.

— Все в порядке. Поехали домой. У меня есть для тебя подарок, и нужно кое-что тебе сказать, не здесь, а лучше…

Мелодия смартфона прервала Никину речь.

— Алло.

— Мам, ну, ты где?

— Вероника, что случилось?

— Я на даче, а никого нет. Привезла своего, как ты говоришь, кавалера. Ты где?

— Понимаешь, Ника, тут у нас…

— У нас? Ты с папой?

— Да.

— Я фигею дорогая редакция! Что у вас там случилось? Папа должен быть на конференции.

— Обстоятельства изменились.

— Да вас нельзя оставить одних. Вы вечно что-то придумываете.

— Вероника, мы сейчас приедем. Жди. Все. Пока.

Никандра посмотрела на мужа.

— Что еще придумало рыжее чудо? — спросил Костя.

— Пока ничего. Она на даче. Своего парня привезла.

— Тогда поехали знакомиться.

И они покинули парк.

Костя даже не заметил, что забыл книгу на скамейке. Вспомнил о ней, когда был за городом. Вспомнил — и махнул рукой: «У Ники еще есть экземпляр». Однако книге недолго пришлось лежать одной. Через пару минут мужчина средних лет изысканно одетый сел на ту лавку, расстегнул пуговицы пиджака и поправил галстук с позолоченной заколкой в форме птицы. Он взял книгу и, открыв ее, прочитал: «…Она садилась на ветку какого-нибудь дерева возле дома и…». Он закрыл книгу и улыбнулся. Где-то в кроне дерева невидимая птица сказала: «Кр-р-р-р-р!»

…

Наконец-то им удалось остаться один на один. Это случилось на кухне. Ника вспомнила о подарке, поднялась в свою комнату и вернулась с картиной, неся ее рисунком к себе. Костя сидел за столом.

— Смотри, это я нарисовала для тебя. — И Ника развернула картину.

— Круто. Это… Но откуда ты знала… — Костя не закончил предложения, потому как глупо было продолжать.

Откуда Ника знала? Так он сам ей рассказал обо всех встречах с Костяникой, и об этой первой встрече на черничной поляне тоже. Костя всмотрелся в картину и понял, что он встретился с настоящим чудом. Это невероятно. Он почувствовал, как холодок пробежал по спине. Ника талантливая художница, она с его слов могла по-разному изобразить эту встречу, но почему именно так? Костя, затаив дыхание, посмотрел на волшебство. Картина с пугающей кинематографической точностью воспроизводила эту встречу. Да, именно так все и было. Так они и сидели. Именно так и был одет Костя. Именно такие жесты были у лесной волшебницы, именно таким движением она протягивала горсть черники. И еще этот кустик черничника, которым она кокетливо играла. Но он не упоминал о кустике. Или упоминал? Но всё ж… Удивительно! Будто Ника была там и подсмотрела за ними, но Костя знал, что этого быть не могло.

— Ника, это волшебно. Слов нет. Это действительно нечто завораживающее, правда.

— Костя, и еще я хотела попросить у тебя прощения.

— За что? — удивился он.

— Я тебе не поверила. Тогда. Но теперь я знаю, что Девочка-Костяника была на самом деле.

— Не стоит извинений. Была. Не была. Сейчас не важно.

— Это важно, — сказал Ника и улыбнулась.

Она поняла, кем на самом деле был господин Аир. Той же Костяникой. Только Костяника явилась Косте, а Всеволод Анатольевич — ей. И она поняла, чем Аир привлек ее внимание. Как ни банально — внешностью. Он был похож чем-то на Костю, на того шестнадцатилетнего юношу. Но Аира не было. Его телефон не отвечал. Да, его видели многие, и на столе в Никиной комнате до сих пор лежит именное приглашение, но господина Аира не существовало для этого мира. Он существовал только для Никандры.