Шаман из поселка Тура

Внеконкурс Проза

Эвенкийская гидроэлектростанция (Туруханская ГЭС) — проектируемая ГЭС на реке Нижняя Тунгуска, в Красноярском крае. В случае реализации проекта станет крупнейшей ГЭС России и одной из самых крупных в мире.

Технические характеристики:

Проектные мощность ГЭС — от 8 тыс. до 12 тыс. МВт, среднегодовая выработка — 46 млрд. кВт•ч. Возможно увеличение мощности ГЭС до 20 тыс. МВт при той же выработке с целью использования водохранилища ГЭС как государственного энергетического резерва. Плотина ГЭС должна создать Эвенкийское (Туруханское) водохранилище площадью 9400 км², полным и полезным объёмом 409,4 и 101,0 км³ соответственно, длиной около 1200 км. При этом будет необходимо переселить 8 тыс. человек, в том числе из попадающего в зону затопления поселка Тура (административного центра Эвенкии) — 5,5 тыс. человек. Объём лесосводки на ложе водохранилища оценивается в 4,7 млн. м³.

Электроэнергия ГЭС должна передаваться в Тюменскую область и далее в Европейскую часть России по двум ЛЭП постоянного тока напряжением 1500 кВ протяжённостью 3500 км, не имеющим аналогов в России. Также данные ЛЭП позволят объединить с объединённой энергосистемой изолированный Норильский район, что позволит приступить к реализации других гидроэнергетических проектов.

Общая стоимость строительства (включая ЛЭП) оценивается в $11,9 млрд.

Финансирование проектно-изыскательских работ по ГЭС включено в инвестиционную программу ГидроОГК на 2007 год.

(Из Википедии — свободной энциклопедии)

***

Поутру река дыхнула туманом — вязким, седым, как дым из раскуренной трубки, белесым заволокла огород и дальние избы. Выскрипывая ступенями, Хадиуль зашел на крыльцо, прищурившись, долго смотрел в кисейно-белое, клубящееся вдоль неподрезанных яблонь, затем — чиркнул зажигалкой и закурил, прикрываясь рукою от ветра.

— Деда, а деда! Когда вещички-то упаковывать будешь? — гыгыкнуло от забора, раскатисто, с хрипотцой. — Полный сарай барахла… ты, эта… того, заранее начинай ковыряться, гы!

Хадиуль обернулся, всматриваясь в туманом размытые доски забора, там, где заканчивался огород и, притоптанная колесами шин, начиналась дорога. Сосед был привычно нетрезв и по-непривычному суетлив, яблочно-красное, сморщенное лицо его расплылось в улыбке навстречу вопросительному взгляду Хадиуля.

— Я не шучу, деда! Жена от начальства пришла — все, говорит, дело решенное! Нашелся на нас инвестор, аж из самой Москвы… — сосед закашлялся, словно бы подавившись словами, — аж из Москвы приезжали, во-он там, говорят, — скрюченный соседов палец уперся куда-то вперед, за сараи, туда, где ярилась туманом Тунгуска, — станцию на реке будут ставить. А нас… того, в расселение. Затопят все здесь, к чертовой бабушке. Оно и правильно. Чего жалеть-то — гнилые дома, жучками подожранные? А нам квартиры дадут, в Красноярске, со всеми удобствами… — он сладко прижмурился, будто вдыхая в себя — бензиновыми парами пропитанный воздух красноярских дорог, цветоперекличку огней на широких улицах города. — Деда, ты чего молчишь-то?

— Думаю, — Хадиуль сплюнул под ноги дымящийся сизым окурок, растер ботинком — в черную, жидкую кашицу. — Как это можно — взять и все затопить, хорошие земли болотами сделать… Жалеть, говоришь, нечего? А я вот жалею. И квартира эта городская мне ни к чему — я в чуме вырос…

— А кто тебя, старого, спросит? — заперхал кашлем сосед, и серая, видавшая виды кепка на голове его запрыгала, кивая козырьком Хадиулю. — Начальство сказало расселять — значит, расселимся, как и положено! Думает он, вишь ты… жалеет свое гнилье… Ты это брось, деда! Ты это, значит… того!

Хлопнув напоследок рукой по занозистым доскам, он двинулся прочь, бормоча на ходу что-то уже неразличимое Хадиулю, нырнул с головою в туман, поглотивший собой кусты и дорогу, словно сизые волны Тунгуски — берег в долгое, весеннее половодье, когда Хадиуль привязывал лодку у самой ограды, и на огороде пахло свежей осокой и рыбною чешуей — от подступившей реки.

Хадиуль спустился к сараю. Мхом заросший по самую крышу, он встретил хозяина темнотой и шуршаньем жучиных лапок, белесыми, как туман, клоками паутины под потолком и болезненно скрипнувшей дверью. Хадиуль щелкнул выключателем — и, пронзенные ярким светом, пылинки взвились перед лицом его, опали — на сложенные грудой шесты, торчащие из темноты, точно кости гигантского мамонта, на траченные молью оленьи шкуры, покрывавшие их.

— Давно я не брал тебя в руки… очень давно… — под грудами досок что-то белело, точно туман с реки, просочившийся сквозь щелястые стены сарая, озерцом расплывшийся в куче оленьих шкур. Хадиуль протянул ладони, бережно высвобождая от пыли и меха — округлый, костяной, жалостно звякнувший в руках его бубен — белый, как холодные облака в ясно-солнечном небе, с черным угловатым кругом по центру. — Давно не брал, обленился… а теперь плохо все стало… поздно уже… или еще не поздно?

Он поднял голову к потолку, в дрожащих, желтоватых потеках лампочкового света, в паучьих дорожках вдоль досок, трепещущих от сквозняков. Сарай скрипел — деревянными, гнилью тронутыми ребрами, крепко вросшими в землю, точно зверь, пробудившийся от многолетнего сна, хищно скалился треснувшими досками балок — зверь, чье чрево хранило в себе эти годы, берегло, укрывало ковром из дымчатой пыли — мертвые стада оленей, их пробитые пулями шкуры, их рога, полированные до блеска… разметав в стороны тонкие ноги, они мчались по подолу мехового кафтана — выточенные из железа фигурки, бросали пугливые взгляды с медных бляшек нагрудника — олени, убегавшие прочь от стремительно наступавшей воды, ищущие защиты на редких болотных островках.

Хадиуль отложил в сторону — кафтан и нагрудник, бубен и деревянную колотушку с оленями, гневно вставшими на дыбы. Охристой, выцветшей от времени краской нарисованные глаза их смотрели в глаза Хадиуля, пока Хадиуль не почувствовал, как туман, коварная речная дымка, хлынувшая вдруг через стены сарая, пробирается под веки ему, каплями оседает на занемевших щеках.

Промокнув рукавом глаза, Хадиуль поднялся на ноги.

— Посмотрим еще, кто кого… — шепнул он в пылью пропитанную сарайную полутьму, — поздно — оно никогда не бывает.

И медные бубенцы на кафтане звякнули ему в ответ — копытцами оленей по мокрозвонким камням, и туманом плеснула приоткрытая дверь.

***

Вступительное слово от протокольной группы общественных слушаний по проекту Технического задания на ОВОС Эвенкийского гидроузла:

«Работы проводятся по заданию и решению правительства РФ. Эвенкийский гидроузел является объектом федерального значения и стратегического значения, обеспечивающий энергетическую, экономическую и политическую безопасность страны.

Воздействие на окружающую среду должно быть детально рассмотрено, будет сделан специальный документ. Просим помощи в дополнении проекта ТЗ, чтобы учесть все необходимые аспекты.

Задача оценки воздействия на окружающую среду состоит в том, чтобы выявить все возможные положительные и отрицательные воздействия на окружающую среду. В случае положительных воздействий — постараться усилить их, а в случае отрицательных воздействий — разработать необходимые мероприятия для минимизации или полному их сокращению.

В процессе проведения ОВОС будет проведена оценка исходного состояния и возможного воздействия на атмосферу, гидросферу, территорию и геологическую среду, растительность, животный мир, территории традиционного природопользования (в том числе оленеводство, охота, рыболовство), хозяйственную деятельность, условия проживания и здоровье населения. Далее предполагается разработка прогнозов и предложений по составу и объему мероприятий».

Комментарий, от одного из жителей поселков, присутствующего на слушаниях:

«Нас и спрашивать не будут. Какие могут быть предложения, если за нас уже все решили».

(Из информационного отчета ОАО «Ленгидропроект ГидроОГК» — «Эвенкийский гидроузел на реке Нижняя Тунгуска. Обоснование инвестиций. Оценка воздействия на окружающую среду. Приложение 3. Протокол выступлений, предложений, вопросов и ответов»)

***

Раскаленно-красное, солнце падало в воды Тунгуски, с шипом гасло, разливаясь по небу утихающими волнами пламени. Хадиуль шел вдоль берега, по мокрой, ускользающей из-под ноги гальки, вел за повод жалко взмыкивающего теленка. Вскоре изгибы Тунгуски вывели его — к огромной, точно выставленная в небо великанская длань, солнцем выбеленной каменной гряде, у подножья которой, намертво вросшая в камень, кренилась к земле угловатая ель, с плоской, словно бы ножом срезанной вершиной.

Хадиуль остановился. Скинув наземь давящий плечи турсук, сел на корточки — прямо против толстого корня, змеем вьющегося вдоль травы, в серых чешуинках еловой коры и юрких муравьиных дорожках. Костер капризничал, долго не хотел разгораться, чихая дымом в вечереющий, холодом реки пропитанный воздух, когда же, разворошенный суковатою веткой, он, наконец, занялся — Хадиуль вынул из турсука стальную походную фляжку, залпом, не морщась, осушил — пахнущий елью и травами терпкий мухоморный отвар.

Сумерки наползали из леса, становились все синее и гуще, подсвеченные зарево-красным, ветер гнал облака над вечерней Тунгуской. Хадиуль поднял голову к небу, туда, где, укрытая елью, белела замершим облаком верхушка скалы, прямая, точно указующий перст.

— Пора.

…В круглых, бессмысленных глазах теленка метнулся страх, едва, прижав к камню толстую телячью шею, Хадиуль чиркнул ножом, перерубая горло, вспучившееся в крике, и теплая, дымящаяся кровь плеснула к подножию ели, окрасила красным жадно раззявленные щели камней.

— Ешьте, пока не насытитесь, — Хадиуль отступил в сторону, шатаясь, бережно опустил наземь отяжелевшего вдруг, точно камень, теленка. Зыбкие, как прибрежный туман, прозрачно-белые — они летели из леса, беззвучно двигали крыльями, обивая наземь еловые шишки — духи, бесчисленные сонмы духов, явившихся пировать вместе с ним. — Угощайтесь, почтенные.

Скрестив враз ослабевшие ноги, Хадиуль присел у костра, ладонями, вымазанными в крови, провел по губам, снимая с пальцев тягучее, сладковато-соленое лакомство. Чирикая по-синичьи, духи порхали над ним, роняли в траву невесомо-легкие перья, а после — густо, как мухи, покрыли собой кровью залитую телячью тушу, забили клювами в грязно-пятнистую шкуру. Тс-сок, тс-сок…

— Пора.

Хадиуль ударил в бубен, раскатами грома взревевший над елями, и вслед ему — из леса откликнулись чьи-то шаги, тяжелые, по-медвежьи грузные.

Лапами раздвигая в стороны торчащие ветки, он шел из леса, навстречу призыву, и камни гудели под ногами его, и порскали из-под ног белоснежные зайцы:

— Гра-а! — он встал у скалы, макушкой — выше самых высоких елей, в бурых медвежьих шкурах, окутывающих тело его, смотрел на Хадиуля оскаленной медвежею мордой — сам гневный Хозяин Тайги, явившийся за своим угощением. — Агр-р!

Легко, точно пушинку, он поднял телячью тушу на коготь, поднес к необъятной пещерой раскрытому рту, и в черных, разлившихся между елями сумерках, блеснули острые, как кинжалы, клыки, и хруст донесся до ушей Хадиуля.

— Га-ар? — погашенный смрадным дыханием, костер всхлипнул напоследок дымком, оставив Хадиуля во тьме, сквозь которую красным светили медвежьи глаза, оказавшиеся вдруг как-то не по-доброму близко. Опустившись на четвереньки, Хозяин Тайги указал ему лапой на спину, мол, залезай, и Хадиуль не посмел ослушаться. — Агар-рх!

Путаясь в войлочно-душной шерсти, Хадиуль взобрался на загривок, и тотчас же — точно живая гора закачалась под ним, подымаясь, и прянули вниз разлаписто-колкие ели. Ногами — к земле, головою — к черному небу, он, как скала, стоял над Тунгуской — медвежьепалый Хозяин Тайги, и Хадиуль сидел на плече его, и духи, чвиркая, кружились поодаль. А потом — Хозяин махнул когтистой рукою, отгоняя духов, словно назойливую мошкару, и сделал шаг — туда, на тот берег Тунгуски, заросший каменными валунами, облитыми речною пеной, и камни с хрустом промялись под пятою его.

— Гар-рх! Гра-а!

На небе показались первые звезды, выпали молочными каплями из вымени небесной лосихи. Лосиха украла солнце, спрятала в пасти своей, среди слюны и непрожеванных трав, и мчалась по небу, убегая от метких стрел охотника Манги, пока одна из них — не нагнала ее, не окровавила красным тонкую шею… Хадиуль облизнул губы, еще горчащие солоноватым привкусом, прищурясь, глянул вперед. Зверь нес его на запад — туда, вслед за исчезающим солнцем в раззявленной пасти лосихи, через поля и таежные буреломы, озера и реки, ощерившийся скалами горный хребет, и — пахнущими гнилью проплешинами на земле — людские города, даже ночью полные света и суетливых, никчемушных звуков. Расстеленной оленьею шкурой лежала под ногами земля, опоясанная девятью горами, реками рассеченная на девяносто девять кусков, и не в человеческой власти было — затапливать их, чтобы дать еще больше света своим городам…

— Гх-хар!

Хозяин остановился — перед самой большой из земных проплешин, усеянной бледными наростами зданий, сочащейся гнойниками света так, что было больно глазам, и, наклонившись, поднес Хадиуля к одному из домов — высокому, ярко светящему окнами, дыханьем заставил распахнуться одно из них.

— …миллиардов долларов инвестиций… не будут протестовать, все подпишут, как миленькие… да это же золотое дно, настоящий Клондайк, хе-хе… да кто вообще думает о потерях при транспортировке… главное — освоить… — оглушило слух Хадиуля. Он стоял посреди огнями освещенного зала, напротив стола, заваленного бумагами, за которым сидели двое — гладко выбритые, в строгих серых костюмах, жмущих руки друг другу над кипами каких-то бумаг, улыбающихся — мертвыми, костяными улыбками. — …так, значит, решенное… А это еще кто?! Охрана!

Хадиуль попятился, сшибив по дороге стул, не глядя, цапнул со стола одну из бумажек, и бурая, мягко-шерстистая лапа Хозяина просунулась вслед за ним из окна, сгребла осторожно в охапку, водружая на плечи.

Зверь сделал шаг — и все исчезло: огнями сияющая городская проплешь, тайга под ногами и бесконечно высокие горы. Хадиуль очнулся — один у затушенного костра, под скалой с елью у ног ее — с плоской, словно бы ножом срезанною вершиной, и рядом стыла мухами облепленная телячья туша, и рыжим занимался рассвет. Хадиуль разжал ладонь, сведенную болезненной судорогой — в ладони лежал обрывок бумаги, мокрый от пота, с поплывшими буквами. «Проект строительства Эвенкийской ГЭС. Утверждено…» — смог разобрать он, подслеповато вчитываясь в напечатанное, а дальше — читать уже не имело смысла.

— Значит, правду сказал сосед — все решили уже, и не успокоятся, пока решение их в силу не вступит… — раздумчиво сказал Хадиуль в холодную предрассветную тишину. — Но мы еще посмотрим, кто кого… мы все же — посмотрим.

И выточенный из железа медведь на кафтане шевельнул в ответ жестяною, когтистою лапой, и солнечно-рыжим окрасило солнце звериную морду его.

***

ОАО «ГидроОГК» планирует строительство Эвенкийской (Туруханской) ГЭС в Эвенкийском районе Красноярского края (территория бывшего Эвенкийского автономного округа). Эту крупнейшую в России и одну из крупнейших в мире ГЭС предполагается построить на реке Нижняя Тунгуска.

По данным экспертов, в результате строительства ГЭС будет затоплено около 1 млн. га уникальных лиственничных лесов (один из крупнейших сохранившихся в России массивов малонарушенных лесов, что подтверждено отечественными и международными исследованиями), практически не затронутых хозяйственной деятельностью человека и чрезвычайно важных для сохранения биологического разнообразия и поддержания экологического баланса не только России, но и планеты. В частности, согласно исследованиям Российской академии наук, эти леса играют важнейшую роль в поддержании углеродного баланса, и соответственно, в сдерживании глобальных климатических изменений.

Следует отметить, что последствия строительства столь крупного гидротехнического сооружения в условиях хрупкой экосистемы Севера непредсказуемы, но гарантированно приведут к необратимым изменениям природной среды на территориях, значительно превышающих по площади зону строительства и затопления.

В результате строительства Эвенкийской ГЭС будут уничтожены ключевые территории традиционного природопользования эвенков — коренного малочисленного народа Российской Федерации. Затоплению подлежит даже административный центр Эвенкийского района — бывшая столица Эвенкийского автономного округа поселок Тура.

Иными словами, строительство Эвенкийской ГЭС может привести к уничтожению значительной части эвенков, поскольку разрушает основы их культуры и хозяйства, самой системы жизни этого народа в условиях сурового климата.

(Из «Обращения экологических общественных организаций по поводу планов строительства Эвенкийской (Туруханской) ГЭС в Красноярском крае»)

***

Первый снег выпал рано — еще до октябрьских заморозков, белой секучей крупою сыпался из прохудившихся туч над Тунгуской, стаивал под ногами, впитываясь в прибрежные голыши. Хадиуль поднял голову к серому, смурной пеленой стянутому небу, прошитому наискось черными нитями улетающих стай, затем — перевел глаза к поплавку. Удилище дернулось под руками, раз и другой, повело в сторону, вырываясь. Хадиуль сжал ладонь поплотнее, упершись ногами в гальку, с силой потянул на себя. Мощным, серебристо-чешуйчатым телом взрывая Тунгуску, в воздух взлетела огромная щука, обдав брызгами Хадиуля, шлепнулась к унтам его, изогнувшись, затихла, оглушенно зевая зубастою пастью.

Хадиуль вытер со лба накатившие градины пота. Просоленные снежной крупою, серебрились на камнях округлые рыбьи бока, и волнами шептала Тунгуска, и черная, точно указующий перст, великанская тень подползала к воде, делила надвое берег — скала, подобная выставленной в небо ладони, с елью, накрепко вросшей в камень у подножья ее.

— Пора.

Хадиуль пил, не чувствуя вкуса, глотал грибно-кислый, мухоморный отвар из наполненной фляжки, пока она вновь не сделалась пустою и звонкой, а в животе Хадиуля не осела тяжесть от выпитого. Хадиуль посмотрел на скалу. Содрогаясь от стылого ветра, тень ее колыхалась по берегу, оставляя обрывки себя на камнях и прибрежном кустарнике, вспучивалась — черными, болотными кочками у самой воды, пока одна из них, дутый земляной волдырь, вдруг не лопнула прямо на глазах Хадиуля, выпуская наружу человечью голову с острыми, будто у щуки, зубами.

— Гам-мк! — сказала голова, дико вращая зрачками. — Ум-м… гам-мк!

Зубы ее, кривые и тонкие, иглами проткнули опавший беспомощно щучий хвост, зашлись в движении, втягивая между собой сизую путаницу рыбьих кишок.

— Гам-м… ум-мк!

— Ешь, — ласково сказал Хадиуль, присаживаясь рядом на корточки. — Угощайся, почтеннейший Харги.

И — дернул за леску, подсекая.

— Ау-умг! — взъярилась пойманная на крючок голова. — Уинг-гам! — затрясла подбородком, силясь выплюнуть проглоченную вместе с крючком опаснейшую приманку. — Ям-мг!

Черный, шерстью заросший коготь выметнулся из-под земли откуда-то за спиной Хадиуля, молнией взлетел над его головой, рассыпая в полете снежинки.

Хадиуль обернулся.

— Я не боюсь тебя, Хозяин Нижнего мира. А твой страх — он вот здесь, — свободной рукою он взял из-за пояса колотушку, гулко стукнул в бубен, ветром бьющийся на груди, за мгновение до того, как коготь опустился на темя, погружая мир вокруг в молчание и темноту.

А когда Хадиуль вновь открыл глаза — мир был бесснежным и серым. Только хлюпала под ногами вода, и, чешуйчато-склизкие — стены окружали его, шевелились, вздыхая, обдавали ноздри запахом гнили. Он по-прежнему сжимал в руках удочку, точно поводья коня, а на обратном конце ее, в гнильно-серой грязи — бился пойманный Харги, дул губами красные, кровью исходящие пузыри. Наливаясь дыханьем, они рвались вверх, к потолку, лопались, оставляя на стенах рваные кляксы.

— Ам-мг! — плакал Харги, не сводя с Хадиуля умильных, слезами залитых глаз. — Амгу-ум гам!

— Веди.

Хадиуль дернул за удочку, и Харги пополз, точно червяк, культями изъязвленных ног толкаясь по размокшей грязи. Воды становилось все больше и больше, ручейками стекая со стен, она сливалась в реку, огромную, от края до края пещеры. Харги остановился, с опаской трогая воду когтем, вопросительно глянул на Хадиуля.

— Ам-мрг?

— Подождать надо, — Хадиуль пожал плечами, всматриваясь в мертвые, гниюще-серые воды, выносящие к ногам его слизь и рыбную требуху. — Куда торопишься-то?

— Амгиур-р! Тьфу! Тьфу! — Харги разразился плевками. Белые, как снег, зловонно-густые, они падали на кафтан и руки Хадиуля, прожигая кожу до бугрящихся язв, и Харги визжал, заходясь слюною и гневом, и гулкие, великански-тяжелые — шаги послышались вдруг за спиной Хадиуля.

— Амр-р! Уг-гр-ам! — радостно пискнул Харги, распластавшись в грязи. — Умгр-р агум-м!

Хадиуль посмотрел за спину.

Точно сама темнота, сгустившись в склизко-черное, стояла за спиною его — расползшееся в стороны, беспалое и безголовое чудище, утробно рычала зубастою пастью, торчащей посреди живота.

— Хум-м… — беспалая лапа протянулась к руке Хадиуля, рванув, разломала надвое удилище. — Хумм-га-а…

Харги двинулся в рост, будто созревшее тесто, пыхтел, раздуваясь все больше и больше, культями взбивая грязево-черную жижу, шерстью заросшею головой упираясь под раздвигающийся ввысь потолок.

— Амгриур-р! — своды пещеры треснули, выпуская Харги наружу, осыпали Хадиуля седым снегопадом пыли. — Аумг-наг! — донеслось до Хадиуля откуда-то сверху, и наступила тишина — мокрая, обволакивающе-черная, хумкающая водными каплями по стенам пещеры.

— Хум-м? — обижено спросила тишина, до хруста в ребрах обнимая Хадиуля руками-тенями. — Хум-м гам-м…

Пасть причмокнула, где-то рядом, прямо под ухом у Хадиуля, придвинулась, обдавая запахом гноя и гнили, и Хадиуль вынул бубен, из последних не пойми откуда взявшихся сил, и дал колотушкой по бубну, разрывая тишину на куски, истекающие сизой щучьей кровью и слизью.

— Хум-м… — вздохнуло за плечом напоследок, и хватка разжалась. Хадиуль стоял у берега, а перед ним — колыхался плот из рыбьих спин, и тускло блестели мертвые рыбьи глаза, и рассекали воду полусгнившие плавники, и Хадиуль ступил на плот, чуть покачнувшийся под ногами, и, оттолкнувшись остатками удилища, поплыл…

…между остовов из мертвых китов и заржавленных консервных банок, вдоль порогов, грозящих камнями из-под темной воды и спиралью затягивающих водоворотов, мимо кочек, поросших битым стеклом и бутылками из полупрозрачного пластика…

…плыл, а над головою его светило яростно черное солнце, и клубились гнойно-белые облака, сыпали наземь — хлопьями черного пепла, а потом — плот ткнулся о берег и затонул, и Хадиуль едва успел перепрыгнуть на сушу.

— Давно ты у нас не был, сынок, — перед Хадиулем стояла мать, прятала под передником руки, изжеванные старостью и тяжкой работой. — Я не в упрек тебе, просто… не забывай нас, ладно? Пойдем в стойбище.

Она взяла его за руку, холодной, как лед, ладонью прижала к себе ладонь Хадиуля, и они шли — мимо меланхолично жующих ягель оленей, мимо стариков с трубками, присевших у чумов, мимо кидающих друг другу мячик детей. Хадиуль увидел меж них своего младшего брата, умершего от оспы еще несмышленым ребенком. Брат помахал ему издали и снова вернулся к игре.

— Балуются, — умиленно сказала мать, не поворачивая головы. — А что делать-то здесь? Только играть, да танцевать, пока силы не кончатся. Хорошо мы живем, сыночек, жизнь у нас теперь спокойная, добрая. Хочешь?

Она достала из-под передника связку сушеных кузнечиков, улыбаясь, протянула ему. Хадиуль мотнул головою, отказываясь. Губы матери искривились гримасой обиды, закинув кузнечиков за щеку, она с хрустом принялась их мять — зубов лишенными, кровящими деснами.

— Брезгуешь нашей пищей, сынок — а зря, она вкусная, вкуснее оленьего мяса. Мы все едим, и никто не болеет. Поешь — и так хорошо на душе… плясать хочется… А ну-ка, пойдем в хоровод!

Хадиуль оглянулся. Стойбище стекалось к ним черными, муравьиными ручейками, и все улыбались, и с хрустом жевали кузнечиков, а после — подняли руки к небу, мертвым пещерным сводом нависшему над головами, и стали плясать. И Хадиуль плясал вместе с ними, и мать цепко держала его за правую руку, и за левую — дед, и прадед его отплясывал рядом с отцом, и внук, захлебнувшийся молоком во младенчестве у материнской груди, ползал под унтами танцующих, привстав на незрелые ножки.

— Хоп, хоп, хоп! — кружились, все убыстряясь, и черным сияло солнце над головой, слепило, до мути в глазах, до волнами накатывающей тошноты. — Хоп, хоп, хоп!

Все слилось в черный, изломанный круг, краскою прорисованный круг на белом бубне шамана. Вырвав руку у матери, Хадиуль дал колотушкой по бубну, и танец закончился.

— Зря ты так, сынок… А я уж думала, останешься с нами надолго…

Они сидели в чуме, пахнущем рыбой и мертвечиной, и мать улыбалась по правую руку, и жухлые лапы кузнечиков торчали у нее изо рта, и по левую — беззубо скалился дед. Хадиуль вздохнул, отворачиваясь.

— Прости, мам. Ты же знаешь — мне немного осталось, и я должен успеть сделать все, что следует сделать. И чем быстрее я добьюсь своего…

— Мы поможем, — сплюнула кузнечиков мать, — всем стойбищем тебе помогать будем! К внукам, правнукам нашим являться во снах, совестить их — почему молчите, почему голос против беззакония, что творится на вашей земле, не поднимаете?! Стыд и позор, скажем, от ваших предков… стыд и позор… Может, все-таки хоть кусочек попробуешь, а? — просительно искривив губы, она протянула Хадиулю кузнечиков с тонкими, переламывающимися в пальцах лапками, и Хадиуль, не выдержав, взял, и поднес к языку, ощущая на вкус…

…и тотчас же — будто раскаленным железом пронзило язык, огненным, злым прутом прокололо до самой гортани. Хадиуль согнулся от боли, рухнул, сгибая колени, в жестоком приступе рвоты, и непроглядно-черное плеснуло в глаза, вымывая из-под век его чум, тлеющий посредине костер и костляво-бледные лица, а когда чернота развеялась — Хадиуль обнаружил себя на снегу, лежащего навзничь, руками обнимающего мокрые камни Тунгуски. И все так же стояла скала, указующий в небо перст великанской руки, и тучи, тяжелые снегом, клубились над нею, чуть задевая макушку, и, белым припорошенная, качалась на ветру ель.

Хадиуль сплюнул наземь — багровыми сгустками крови, и река тотчас смыла ее, слизала пенными языками с прибрежных камней.

— Ничего, хорошо все будет, — сказал Хадиуль, ладонью вытирая кровящие губы. — Посмотрим еще, кто кого… и предки помогут, всем стойбищем, как и обещались. Им-то с этой земли некуда уходить.

И волнами шепнула Тунгуска в ответ, и серым качнулась тень по ее воде.

***

Мы, жители Эвенкийского муниципального района Красноярского края, обращаемся к Вам с требованием приостановить разрушительные последствия для природы в связи со строительством крупнейшей в России ГЭС на реке Нижняя Тунгуска.

В настоящее время в Эвенкийском муниципальном районе сотрудники ОАО «ГидроОГК» (ОАО «РусГидро»), от имени федерального правительства, как они говорят, проводят обсуждение технического задания и материалов «Оценки воздействия на окружающую среду Эвенкийской ГЭС на реке Нижняя Тунгуска».

При этом мнение населения по поводу строительства Эвенкийской ГЭС вряд ли будет учтено, так как научный руководитель изыскательной экспедиции ООО «Бюро экологического и социального консалтинга» Котова М.В. сказала, что народ спрашивать никто не будет, строительство в любом случае начнется.

В результате строительства Эвенкийской ГЭС под затопление попадают поселки, в которых мы проживаем, охотничьи угодья, летне-осенние пастбища как дикого, так и домашнего оленя, которые расположены в долине Нижней Тунгуски и устьях впадающих в неё рек. Зимнее парение полыньи и увлажнение от водохранилища вызовет болезни оленей.

Наличие водохранилища на местах весенне-летнего выпаса приведет к гибели дикого оленя.

Последствия строительства столь крупного гидротехнического сооружения в условиях хрупкой экосистемы Севера непредсказуемы, но они гарантировано приведут к необратимым изменениям природной среды на территориях, значительно превышающих по площади зону строительства и затопления. Почему для создания гигантской ГЭС выбран удаленный район, где на тысячи километров нет реальных потребителей электроэнергии?

Цена этой ГЭС — затопление огромной, важнейшей в природном отношении территории и уничтожение среды обитания эвенков.

Плотина разрушит транспортную систему Эвенкии, основанную на весеннем и осеннем проводах караванов речных судов. На сегодняшний день никаких вариантов замены судоходства для Эвенкии нет.

Генеральная схема размещения объектов энергетики рассматривает Эвенкийскую ГЭС лишь как резерв для энергосистемы Европейской части России. Транспортировка электроэнергии по ЛЭП протяженностью несколько тысяч километров создает огромные риски в надежности энергоснабжения.

Просим Вас от имени жителей Эвенкийского муниципального района Красноярского края принять решение о недопустимости строительства Эвенкийской ГЭС.

(Из обращения жителей Эвенкии президенту РФ, губернатору Красноярского края и председателю местного Законодательного Собрания)

***

Раскаленно-белые, молнии били ввысь над Тунгуской, с грохотом прожигали насквозь грозовое, черное небо. Ветер рвал из рук Хадиуля шесты, парусом надувал мокро-тяжелые, липнущие к ладоням оленьи шкуры, силился сковырнуть недоделанный чум, точно раздражавший нарыв на ровном речном берегу. Упираясь унтами в гальку, спиной к гневно бьющейся пеной Тунгуске, Хадиуль прилаживал полог — в разноцветно-ленточной бахроме, с деревянными птицами, распахнувшими крылья в полете. Затянув узлом последнюю из веревок, он юркнул вовнутрь, в уютно-сухое, пахнущее дождем и слежалой сарайною пылью, темное чрево чума, мягкими, шерстяными затворами сомкнувшееся вслед за ним, не давая дороги дождю. Поднес зажигалку к сбереженному хворосту, пробуждая уснувший костер. Сел, поджав под себя мокрые унты.

— Пора.

Мухоморное зелье горчило на вкус — застарелой сарайною плесенью и гниющими плавниками — снулой рыбы, умирающей на камнях распаленной грозою Тунгуски. Хадиуль пил — отдышливо, до последней капли у самого дна, уцепившейся за стальной ободок, и все злее, все яростнее бушевала снаружи гроза, и кинжалы молний сверкали над пологом чума, а потом — полог распахнулся, с оглушительно-громким ударом, и трепещущее, взъерошено-злое — ветер вынес в лицо Хадиуля, окровавил щеки и нос — остро-загнутыми когтями.

— Кар-р! Кар-р! — распахнув над костром смоляно-черные крылья, ворон метил в лицо, спрятанное под завесью шаманской шапки, и глаза его, раскаленно-красные уголья, прожигали глаза Хадиуля, и ножами — топорщились перья на широкой спине. — Кар-карэ!

И ударил — костяным, крючковатым клювом по темечку, бил и бил, сглатывая кровь и крик Хадиуля, пока, с хрустом сжав правый кулак, Хадиуль не свернул ему шею, и крики его — не рванули прочь из вороньего горла.

За стенами чума бабахнуло — ослепительно-ярким громовым раскатом, и Хадиуль высунулся наружу, чтобы увидеть — как, громом высеченный, проступает на скале чей-то гневно-насупленный лик — белой, как кость, скале, великанской ладонью воткнувшейся в небо, с примостившейся елью подле нее…

А потом ель согнулась, заохала, разметала в траву рыжехвостые молнии белок. Белоснежный, как с неба упавшее облако, необъятно-огромный, точно сама скала, он сидел на верхушке ели — златоглазый небесный орел, и во лбу его ярко сияла звезда, и алмазной пыльцой изливали сиянье его венценосные перья.

Он дыхнул — и дыханье его обратило в пепел построенный чум, и влило раскаленную кровь в пересохшие жилы костра, и Хадиуль упал на колени, и протянул орлу все, чем владел — мертвого ворона на руках его и шаманскую колотушку.

— Ар-р! — сказал орел, сплевывая наземь вороньи кости. — Ар-ре!

И небо треснуло, разорвалось пополам громовою вспышкой, точно ветхая оленья шкура, и синие звезды мигали в прорехах, и круглым совиным глазом светила луна.

— Ар-р! — орел наклонил голову, и, цепляясь за скользкие перья, Хадиуль взобрался на шею ему. — Ар-ра!

И Хадиуль ударил в бубен, приближая к глазам своим — белую, как тягучее молоко, снежно-ледяную луну, отдаляя — землю, исчезающую под орлиными крыльями. Они плыли, в черно-смоляной ночи, сквозь хрустальные всполохи звезд, и кометы, обжигающие орлиные перья, вдоль по лунной дорожке, выведенной сквозь темноту, а потом — в солнцежаркой короне пред ними предстали золотые ворота, распахнулись под ударами бубна — и Хадиуль очутился в лесу.

Серебряно-золотое, билось марево вдоль деревьев, великанскими стволами своими уходящими куда-то ввысь, сплошь заросшими черными дупляными ртами, и, прозрачные, как речная вода — в дуплах ждали нерожденные души, и, точено-звонкие, голоса их ранили слух Хадиуля.

— Ар-ра-ре! — проскрипел орел, умащая клекотом рану. — Ар-рар-рар?!

— Дальше, дальше! — пискнули души, стыдливо прикрываясь ветвями. — Там, за лиственничным лесом…

И орел поднимался, все выше и выше, точно белое облако над верхушками леса, и, пугливые, души пели вслед ему провожальную песнь, а потом — небо распахнуло собой необъятных размеров стволы, открыв глазам Хадиуля широкое, бескрайне-зеленое поле, сплошь усеянное чумами цвета огня и меди с пенно-белыми реками, клубящимися меж них. Сжимая в руках колотушку, Хадиуль спрыгнул с орлиной спины, встал, разминая колени.

— Куда путь держите, странники? — смехом рассыпалось в воздухе. — Какая нужда привела вас в мой благостный край?

Выцокивая копытцами по камням, перед Хадиулем стоял олень, сияющий ярче, чем самое яркое солнце, и бледным ночным серебром светились рога его, и на олене сидел старик в бисерно-пестром халате, и, улыбаясь, смотрел на Хадиуля.

— Я должен видеть Хозяйку Верхнего мира, — решительно сказал Хадиуль, — без ее помощи нам не справиться…

Взвихрив воздух разноцветными искрами, олень переступил с ножки на ножку, задумчиво склонил голову, будто высматривая под копытами манкие ягельные поляны.

— Дальше, дальше идите! — хихикнул старик. — Там, за реками, текущими медом и молоком, за чумами золотыми…

Свист крыльев скомкал его слова, ветром швырнул под ноги Хадиулю, еле успевшему заскочить к орлу обратно на шею. И орел мчался, все дальше и дальше, над раззолоченными солнцем чумами благословенного края, над белою, медово-сладкой водой, пока, опаленное жаром, не кончилось поле, и скалы, острые, как вороньи клювы, не встали пред Хадиулем, не оглушили эхом орлиного клекота.

— Ар-р! Ар-ра-ре?! — махнул крылами орел.

Они сидели на зыбком, раскачивающимся, как в бурю, утесе, и по правую руку от него лежали великие бездны, и бездны не меньшие — лежали по левую. А посреди них, на войлочно-мягком облаке — возлежал краснолицый, румяный толстяк, прижимавший к груди туго набитый мешок, округлый, подобно его животу.

— Дальше! — махнул устало толстяк коротенькой, пухлой ручкой куда-то за спину. — Там, за скалами, раскаленными от вечного жара, за долиной гудящих камней…

И раскрыл свой мешок, выпуская наружу — желтое, как плавленый сыр, пылью побитое солнце, тотчас же развернувшее в небе колючие стрелы лучей. Хадиуль отвел глаза, спасаясь от невыразимого жара и столь же ослепляющей яркости, и орел поднялся на крыло, унося его дальше и дальше, пока — утесы не оборвались в пустоту, полную мрака и звезд, а из пустоты — великанской ладонью торчала скала, всем телом своим навалившись на ель, а на ветвях ее — болтала ногами старуха с лицом морщинистым, точно высохшая кора, манила пальцем орла и Хадиуля.

— Мое почтение, Энекан Буга, — враз пересохшим ртом сказал Хадиуль, — искали мы тебя долго, боялись уж, что не успеем найти…

— Меня найти — никогда не поздно, — подмигнула старуха, — как и просьбу свою изложить. Зачем пожаловали?

Хадиуль протянул ей — замятый за пазухой, сложенный вчетверо, от дождя и снега поплывший бумажный листок, с едва различимым: «Проект строительства Эвенкийской ГЭС. Утверждено…», и, гневно вскрикнув, старуха изорвала листок на куски.

— Ишь, что удумали, безобразники! Без моего присмотра-то… Совсем распустились, бесстыжие! Да не бывать этому никогда! — и сгинула в вихре взметнувшийся пыли и заломанных веток, а пустота — вдруг навалилась на грудь Хадиуля, до реберного хруста, до красно-кровавых кругов перед глазами.

— Ар-р! — закричал орел, искривив назад белую, перьями заросшую шею. — Ар-ра-ре!

И ударил, в темечко, по-вороньи, надвое раздирая Хадиулеву душу, и одна половина ее — нырнула под землю, провалилась сквозь отверстие чума, прямо на руки к радостно улыбнувшейся матери, а другая — вцепилась покрепче в орлиные перья, и орел понес ее снова — через скалы, опаленные солнечным жаром, и молочные реки с медовыми берегами, через лиственничный лес и поющие души на ветках его — к великанской ели, с плоской, точно ножом срезанною вершиной.

— Спи, — сказал орел голосом Энекан Буги, укладывая Хадиуля в дупло, — а мы с вороном будем стеречь твой сон, пока не придет тебе время — вновь родиться на этой земле, самым великим шаманом. Спи.

И Хадиуль сложил под голову руки, и спокойно заснул.

***

Эвенкийская ГЭС построена не будет. Об этом губернатор Красноярского края Лев Кузнецов заявил в ходе совещания по социально-экономическому развитию Эвенкийского муниципального района.

Разъясняя на брифинге журналистам свое заявление, Лев Кузнецов сказал, что «по итогам последней встречи с генеральным директором «РусГидро» Евгением Додом, я убедился, что в ближайших планах компании этого проекта нет. «РусГидро» сейчас завершает прохождение процедуры ОВОС (оценка воздействия на окружающую среду) и будет класть проект на полку».

(Из материалов НИА (Независимого информационного агентства) — Красноярск)

____________________________________________________________________

* Турсук — берестяной короб.

* Хозяин Тайги — дух в образе гигантского медведя, один из помощников шамана.

* Земля, по поверьям эвенков — это расстеленная оленья шкура с девятью горами и девяноста девятью реками, а небо — дырявая оленья шкура, натянутая сверху, со звездами, светящими в дыры.

* У священных скал, олицетворяющих «камень от земли до небес», шаманы проводили свои обряды.

* Согласно верованиям эвенков, после смерти душа человека разделялась надвое, и одна ее часть уходила в Нижний мир, поселяясь в стойбище мертвых, где питалась кузнечиками и танцевала целыми днями, а другая — уходила в Верхний мир, в лиственничную рощу, где в дуплах деревьев жили души нерожденных в виде синичек.

* Ель с плоской, как бы обрубленной вершиной, расположенная под скалой — священное дерево, на таких в Верхнем мире зарождаются души шаманов — в виде орлов.

* Ворон — птица-проводник шамана в Верхний мир. Он находится на далекой звезде, куда можно долететь, ориентируясь по свету луны.

* Харги — хозяин Нижнего мира, согласно поверьям эвенков, злой дух, от плевков которого в свое время к людям пришли несчастья и болезни. Вместо правой руки у него — человечья голова с оскаленными зубами, а на левой — огромный коготь, вместо ног — сгнившие культи до колен. Высовывает голову из-под земли, пугая людей. Проводник шамана в Нижний мир. Его помощник, Кандыках — беспалое чудовище без головы, с пастью на животе, куда он бросает куски мяса.

* Стойбище мертвых душ в Нижнем мире отделено рекой, через которую может переправиться только шаман — на плоту из рыб.

* Энекан Буга — Хозяйка Верхнего мира, сотворившая землю и все живое на ней. Предстает в образе седой старухи. Также в Верхнем мире живут бог солнца, собирающий тепло в кожаный мешок, чтобы выпустить его весной в мир людей, Средний мир, и небесный старик Куладай Мэргэн, разъезжающий верхом на золотом олене с серебряными рогами и владеющий эликсиром бессмертия. В Верхнем мире чумы — из чистого золота, а реки текут молоком.