Из глубины души и памяти моей / Полина Стрёмная

.........................................................Полина Стрёмная

Часть 1

У каждого из нас есть мир, в который мы редко пускаем чужих. Этот мир — то сокровенное, близкое, тёплое, которое мы бережно храним только для себя. Наверное, это наши ангелы. Я не знаю, как их назвать, но думаю, что все это знают. Это то, что нас бережёт и хранит в любых обстоятельствах, держит. Что это может быть? Это может быть память о друге. Или день, в котором тебе протянули руку, или ты её протянул. Это может быть альбом с фотографиями дорогих тебе людей. Песня, которую ты слышал и помнишь. Даже какое-то время года, лист или ветка рябины, чей-то подарок, картина, это может быть что угодно. Совсем не материальное, но составляющее часть или основу твоего естества, твоей души, это может быть старый флакончик любимых духов.

Годы уносят, многое стирая в памяти, и только это всегда с тобой. Хэм говорил, что это праздник, который всегда с тобой. У каждого есть такой праздник. Свой. Только для тебя. Если этого пока нет, он будет, появится. Непременно.

Помните аромат духов мамы? Помните духи «Красная Москва»? Конечно же, знаете их историю. В детстве я видела у бабушки, которая всю жизнь очень тяжело трудилась на земле, родила тринадцать детей, вырастила их, ящик, где лежали треугольники писем с фронта от дедули, треугольники, перевязанные ленточками разного цвета от её детей. Там же лежали коробочки её любимых духов. Мне строго-настрого было запрещено открывать этот ящик, трогать там что-то. И, конечно же, когда бабуля доставала из глубокого ящика комода свой красивый платочек, повязывалась и шла в церковь, оставляя меня на хозяйстве, я сразу же открывала запретный ящик комода. Я смотрела на коробки духов, которые она берегла, доставала из них флакончики, открывала и нюхала их. Каждый из них хранил аромат подарка. Их было немного, тех коробочек. И писем, перевязанных ленточками, тоже было совсем немного. Там же лежали похоронки на двенадцать бабулиных сыновей и дедулю.

Однажды к бабуле пришёл её брат. Высокий, очень длинный старик, с иссиня белыми волосами, аккуратно расчёсанными на прямой пробор, длинными, до плеч. Он опирался на палку. А я раскрыла рот, впустила его, и усевшись с ним на крыльце, показала ему свой альбом с рисунками. Дед Илья долго рассматривал мои карандаши, рисунки, потом сказал: «Молодец, Полька! Спрячь только этот альбом от бабки, а не то — задаст она тебе такую трёпку, какой ты ещё не видела!» Я и спрятала, потому что в альбоме были нарисованы коробочки и флакончики тех духов, из запретного ящика в комоде. Илья был полным георгиевским кавалером, как и его брат. Однажды я увидела все его кресты на ленточках, на белой полотняной рубахе в тонкую голубую полоску, когда он повёл меня за руку в церковь на День Победы. Там я почувствовала совсем другой аромат. Церковь пахла ладаном. И это было так не похоже на аромат духов. Но точно также врезалось в память навсегда. И теперь, когда я бываю в храме, я вспоминаю руку деда Ильи, в которой тонула моя ладошка, и его георгиевские кресты на ленточках на белой полотняной рубахе, и волосы, иссиня белые, как теперь у меня, и коричневые брюки, заправленные в сапоги. И смех бабули, когда она, накрывала праздничный стол, и её слёзы в этот день, и молчание перед иконами, и её рассказ о том, как дед Илья впервые увидел себя в зеркале на рынке, подошёл к нему, принял отражение за своего брата-близнеца и поздоровался с зеркалом:»Здоров, брат Фёдор!» Это было так смешно, что когда бабуля это рассказывала, дед Илья обычно наливал себе в маленькую рюмку, накалывал сиреневый груздь на вилку и ворчал:»Ну довольно, довольно, сестра егозить, давай лучше помянем нашего Фёдора» И они, не чокаясь, поминали Фёдора, которого я никогда-никогда не видела. Потому что от него ничего не осталось с гражданской. Потом они поминали всех, кто ушёл до срока, а я бегала между печкой и горницей, доставая из печи пироги, укладывая их в тарелки, и стараясь сделать всё, чтобы они меня не замечали, не видели, но они и замечали, и видели. А я доставала из кармана чистый платочек и, подходя к каждому, говорила, обнимая их по отдельности:»Бабуля, не плачь, дедуля, вот платочек, возьми.» И они прижимали меня к себе, гладили по голове и спрашивали:»Полька, с чем же твои пироги-то, разбойник?» А разбойник подпрыгивал, коса с шёлковым бантом взлетала, и вопил от счастья, что они рядом, вместе:»Да уж как положено, с луком да яйцом, да с грибами, да с капустой, не знаешь, что ли?» И тогда они утирали слёзы, наполняли свои рюмки, клали в тарелку пирог и говорили друг другу:»Вот же, разбойник, ну, давай, за неё!»

Я не знала тогда, что это будет меня хранить. Не понимала даже, что всё это останется со мной, чтобы беречь. Я не знала тогда, что такое боль, смерть. Теперь знаю.

Часть 2

Для любителей ароматов дорог каждый флакончик, они берегут их и хранят, доставая иногда, открывая, делать это часто нельзя, чтобы сберечь аромат. Многие ищут их на блошинках, покупают, понимая, что это— талисман. Это — своеобразная машина времени, каждый такой флакон. Каждый такой аромат. Они нас возвращают туда, откуда мы все начались. Притёртые, тугие ажурные пробки этих флаконов — путь к себе, задушевный, сокровенный и скорый.

Недавно я услышала песню «Красная Москва», песню группы «Гоша и Птицелов». Вы тоже можете её послушать… (ссылка)

И что же сразу кликнулось белой птицей где-то глубоко-глубоко в сердце, что? Что так заставило там моих ангелов взлететь? Я знаю.

Любовь. Верность. Надежда.

После этой песни я поняла, почему бабуля берегла свой запретный ящик комода, в котором хранила письма с фронта, коробочки духов и похоронки. Видимо, дорогая машина памяти, в которую мы возвращаемся благодаря аромату «Красной Москвы» и этой песни.

Я знаю, что до сих пор эти духи есть. Их можно купить. И их покупают. И что бы мне ни говорили, уверена, нас это хранит, бережёт и держит на этой земле, со всеми нашими грехами. Как эта песня, высокая, летящая птицей, открывающей окна в наши сердца и поднимающая наших ангелов выше и выше.

Полина Стрёмная