Вот и ня.

Ну-у-у, наверное; я такой)

А многие поделились. Что приятно. (Вот я не поделился, но это дело десятое). Меня больше настораживают именно почти клички, с которыми сюда приходят новички. Как-то… нелитературно, что ли, это.

Ага, что мог я изменил по ходу, совсем не много и ничего принципиального… Однако я попросил бы тебя внимание обратить на то, что очень много у тебя тут «то». Сказал-то, Аннушка-то, дай-то бог etc. Оборот имеет право на жизнь, а речь старика его тоже оправдывает, но о-о-очень уж много, может, перечтешь и что-то удалишь?

Постараюсь сегодня еще одну главу тебе сделать)

-Деда, а, дед Матвей, ну почему опять каша?- как всегда канючил пятилетний Игнатка.

Дед Матвей, привыкший к подобному началу завтрака, спокойно и несуетливо приступил к ежедневному объяснению мальчику пользы каши, о здоровье и богатырской силе, которая появится, но сегодня у Игнатки, видимо, было настроение поспорить, и он всё никак не мог угомониться.

-А почему не варенье, оно же из ягод, а ты говорил, что ягоды полезные, и сам мне их давал все лето, хочу варенье бабы Нюры.

Дед, смахнув слезу, ничего не ответил, вышел в сени, чем-то погремел и затих. В дом проник запах дедовой махорки. Курит на крыльце, догадался Игнат. Он опять коснулся тяжелой для деда темы. Хотя в силу мелкого возраста он это ещё и не понимал отчетливо, но смутно догадывался и в разговорах обходил стороной тему бабы Нюры. Её просто не стало в одночасье, и никто ему ничего о ней не говорит. Вот уже поздняя осень, но на этой теме до сих пор висит табу. Не стало его любимой няни весной, куда ушла, никто не говорит, все только молчат, разводят руками. Некоторые правда спрашивали у него, не помнит ли он чего-то такого, о чем он даже представления не имеет, даже дядя милиционер к ним в дом по весне приходил, когда Игнатка поправляться после болезни, неожиданно его свалившей, стал. Спрашивал о том дне, когда он заболел, с кем он пошел, куда, кого по дороге встретили. Игнатка так и ответил, что с Бабой Нюрой к колодцу отправились за водичкой, она собиралась его ополоснуть чистой колодезной водой перед тем, как повести в церковь и крестить. Его родители и так долго откладывали эту процедуру: то времени нет, то желания, то возможности. Пока баба не взяла на себя смелость и, договорившись с батюшкой из местной церквушки, собралась сама отвести и крестить. Игнат отчетливо помнил, как они подошли к колодцу, как баба Нюра с грохотом и плеском опустила ведро на цепочке в воду, как склонилась потом над краем колодца, чтобы вытащить поднятое и полное до краев ведро… А дальше он ничего не помнил, очнулся дома, с температурой, все говорят шепотом и ходят на цыпочках около его кровати. Как стало понятно из разговоров взрослых, он был без сознания несколько дней; местный доктор сказал уже, что мальчик не жилец, его может спасти только чудо. И оно произошло, Игнат не только очнулся, но и вел себя, и чувствовал как ни в чем не бывало. Ни следа болезни или какого-то намека на недавнее полуживое состояние. Будто и не было этого. Правда взрослые стали на него странно коситься и зачастую, когда он проходил мимо, показывать пальцем. Что стало с бабой Нюрой, и что за болезнь его сразила, непонятная ему, так никто и не объяснил. Лишь родители сказали, что мал ещё знать и попросили больше не задавать вопросов, а то может опять заболеть. Игнат не спорил, он привык доверять и слушаться взрослых, к тому же будто внутренний голос подсказывал ему не задавать вопросов, со временем все само собой прояснится, и он сначала отгонял от себя эти мысли, а потом и правда забыл даже думать об этом происшествии. Лишь вскользь вспоминал о нем из общения с дедом Матвеем, который раньше жил с бабой Нюрой, потому, что был её мужем.

Вот и сейчас едва Игнат коснулся в разговоре со всегда открытым и общительным дедом этой темы, как тот сразу замолчал и замкнулся. Ладно, мальчик решил оставить на потом разрешение этого вопроса, а пока его ждала каша на завтрак, и он, изрядно проголодавшись от мыслей на взрослые темы, с аппетитом набросился на неё. Дед, докурив свою самокрутку и по ходу перекинувшись приветствием с соседом через забор, со скрипом половиц вошел в избу. Игнат захотел загладить свою вину за то, что нечаянно коснулся болезненной для любимого деда темы, и поэтому решил перевести разговор в другое русло, чтобы отвлечь того от горестных мыслей.

-Де-е-ед, а, де-е-еда, а почему ребята говорят, что ты мне не дед?

-Это потому, что я тебе не родной, — с грустью в голосе ответил дед Матвей.

-А как это «не родной»?

-Родные это те, кто родили тебя. Твои родители тебе родные, родители твоих родителей тебе тоже родные…

-А кто они, где живут, я их знаю? А то я только папку и маму знаю, а их родителей нет совсем, — мальчик от обиды или досады даже оттопырил нижнюю губу. Потешно было деду и радостно наблюдать за ним. Как растёт и умнеет не по годам.

-Нет внучек, не знаешь, их давно не стало… — вздохнув, с грустью в голосе сказал Матвей Николаевич.

-Их так же не стало, как бабы Нюры? — спросил Игнат и, прикусив губу, замолчал, поняв, что опять не то спросил.

-Да, Игнатка, да… — опять вздох и грусть в глазах деда заставили мальчика притихнуть и ненадолго замолчать, но тема оказалась для него настолько интересной, что не в силах сдержаться, он продолжил.

-А почему тогда я тебя называю дедом? А какой мой был? А кто твои родные? А твои дети и дети детей?..

-Вопросы короткие, а ответы длинные, давай я тебе вечером перед сном все это расскажу, а пока подумаю и вспомню, а ты беги, поиграй, там к соседям внук Димка погостить приехал, тебя звал, я сказал, что как только кашу доешь, так сразу и выйдешь.

-Ур-р-ра! — Дима был любимым и, можно сказать, единственным другом нелюдимого и замкнутого Игната. Если Игнат был весь в себе, в своих мыслях, и никто не мог с ним подолгу играть и дружить, то Дима был его полной противоположностью. Активный, веселый, всегда готовый помочь и поделиться всем, что есть. Многие взрослые удивлялись, что же связывает этих двух таких не похожих сорванцов. Но рядом с другом Игнат менялся и преображался, будто черпая от него веселье и жизнерадостность. Дима мог без усилий рассмешить и придумать любую забаву, вот и сегодня он ждет его, Игната! Мальчик с радостью и предвкушением отличного дня, полного приключений, побежал на улицу, оставив деда Игната с думами трудными и воспоминаниями тяжелыми.

-И-и-игнат, Димка-а-а! Игна-а-ат, Ди-и-имка, куда же вы запропастились, сорванцы?! -вздыхал дед, безрезультатно оббегав всю улицу в поиске друзей. — Опять, поди, за околицу подались, а ещё пуще в лес убёгли. Ой сладу мне с вами нет, когда же слушаться начнете? Силы-то мои уже не те, чтобы угнаться-то за вами в ваших играх-то, я же почти что на век старее вас буду… — так причитал дед Матвей, ускоряя шаги и направляясь в сторону лужка, на котором мальчишки всё лето заигрывались. Но то было летом, когда и тепло, и день длинный, а сейчас он им строго-настрого запретил уходить далеко от дома, да разве ж они послушают его?! А он разве в их возрасте прислушивался особенно-то к тому, что ему говорили взрослые?! Правда отец его после таких вольностей порол, да так, что надолго он эту науку помнил и бегать без спроса не решался далече… Да-а-а, время было… А потом опять за своё, возраст и энергия молодости брали свое… Игнатку-то отец не порол никогда, больно желанный он и балованный, любовью обласканный, да дед Матвей в воспитание родительское и не встревал; он и сам Игнатку частенько баловал, к себе брал на выходные и каникулы, хотя тот и не был ему родным. Но дед так к нему привязался, пока они с родителями не переехали в городишко. А то раньше вообще мило дело — жили буквально через дом. Да баба Нюра, Аннушка, жена его ненаглядная, была у него, у Игнатушки, у пострелёнка милого в няньках. С пеленок растить помогала. Игнатка был у них в доме денно и нощно, родители-то работали помногу… Вот не стало Аннушки-то и ещё большая у деда необходимость в мальчике появилась. Потребность заполнить пустоту, вдруг возникшую с уходом жены. Его живость и в деда вселяла искру, желание жить, понимание — несмотря на старость, и он кому-то нужен. Вот и сегодня Игнатка задал вопрос, и дед понял, что не все ещё дал, не всем поделился, что знал и умел, что понял и в свою очередь услышал от своих родителей. Он должен Игнатку научить, подготовить его к жизни, если успеет, если сил хватит все ему рассказать. Если, конечно, тот его сейчас поймет, а то дольше откладывать нельзя, стар больно стал, не равен час помрет и сам не заметит, как это произошло… Дай-то бог, чтобы так-то и не мучиться… А то вона как Аннушка-то его, не знамо, долго ли звала на помощь, кричала ли и боролась за жизнь или быстро ушла к отцу с матушкой? Ну да там ей лучше; только чуял Матвей, что следит она за ним, не зовет пока к себе, может, как он Игнатке глаза приоткроет на жизнь, то и ему, деду, местечко рядом с женой найдется. А пока не все дела сделаны, не все!

-Игна-а-ат! Дима-а-а! Эх, найду да поймаю, ухи-то надеру, — как всегда грозился дед, даже и не думая никогда приводить свои угрозы в исполнение. Да и как можно ругаться и наказывать этих озорнуль? Бывало, найдет он их где-нибудь, притаившихся под кустом или за кочкой, они как загалдят, засмеются, уткнутся своими раскрасневшимися мордашками ему в фуфайку, он запустит пальцы им в волосы, чтобы играючи потрепать, а они мокрые, от игры запыхавшиеся, радостные… Как в такие моменты можно продолжать на них сердиться? Вся усталость от поиска уходит от переливов их задорного смеха.

-Деда, деда, — начинают они наперебой рассказывать приключения минувшего дня. Эх, любил он ребятню, вот только бог своих им с Аннушкой так и не дал, а потому, сколько чужих они перенянчили, воспитали, поди ж ты, подсчитай. И соседских, и за приезжими иной раз приглядывать приходилось. А Игнатка вообще, почитай, как свой, ведь история, связавшая их, еще до его рождения началась. И появился чудо-ребятёнок не без Аннушкиных стараний… Искал дед внучат не только пригреть, помыть, накормить и спать уложить, но и рассказать историю рода Игната, а что один из них за жизнь забудет, то другой упомнит и потом подскажет, потому как век Матвеев уж не долог остался. А надобно, чтоб у Игнатки не токма друг, но и соратник, и помощник остался, чтоб справиться с напастями помог на его нелегком в будущем пути. А в том, что путь будет нелегким, в том дед не сумлевался. Ни один из этого рода не жил ни спокойно, ни долго, ни беспечно. В вечной борьбе. То с одной напастью, то с другой. За что им такие испытания пройти давалось? Неизвестно. То ли для того, чтобы род от скверны поганой очистить, через муки пройдя, то ли, чтобы для будущих свершений закалить и силы дать? Про то лишь они знать могли, да и то, возможно, не знали наверняка, а лишь догадывались. Но дед мог рассказать о внешней стороне событий, внутрь рода не заглянешь. А ведь и это порой уже не мало, ведь родители Игната, по наивности, видимо, чтобы уберечь сына, вообще в разговорах не касались многих тем, которые стали считаться в их семье запретными. Поэтому тяжело мальчику придется, будет сам до всего своим умом доходить. А хороший, проверенный друг, такой, как Дима, в том будет ему помощью и опорой.

Зачем?

*сидит в углу, грызет семечки*

Добрался таки. Прости, что так торможу, обещаю не висеть больше. Так, выкидываю поправленный текст, кое-где в скобках мои замечания, подумай, как поправить. Высказываться по содержанию решил по финалу, ибо пока ничего не понятно.

 

Опять проснулся от нестерпимой рези в глазах. Всё в той же палате. И вдруг отчетливо осознал, что пора вырываться: так дальше продолжаться не может. Здесь, в больнице, он только и начал отдавать отчет всему происходящему с ним. Начал становиться адекватным(очень странная конструкция, какая-то психологичная, скупая, может, заменишь прилагательное?).

Резь в глазах. Это уже не сон, ощущение идет извне, оно и разбудило его на этот раз…

Игнат приоткрыл один глаз и вновь зажмурился.

Боже, ведь ярко светит солнце, пробиваясь сквозь маленькое, тусклое (если бы окошко было тусклым, то свет солнца не был бы ярким, я бы вообще убрал это определение) оконце почти под самым потолком. Солнечный лучик(один, прям стоит рядом и бьет, ага) бьет в глаза. Удивительно, но иногда самые, казалось бы, простые вещи, действия, детали нам кажутся настолько удивительными и необычными, что захватывает дух. Просто всё зависит от стечения обстоятельств: от того, в какое время, в каком месте, при каких условиях и с каким багажом накопленных знаний тебе подвернулось то, над чем есть повод поразмыслить. А ещё очень важно, чтобы было на все это время и желание обращать внимание на мелочи. Мы часто проходим мимо удивительных вещей и не видим их. Перестаем радоваться началу дня, восходу солнца, улыбке ребенка… И понимаем, как нам этого не хватает, лишь когда теряем. Игнат ощутил это в полной мере. Здесь он научился понимать то, о чем раньше даже и не задумывался, о существовании чего даже не догадывался. Сейчас у него появилось много времени, от которого раньше в спешке и беготне он отмахивался, не задумываясь, находя, как он думал, куда более важные дела. Вот бы его — это время и знания, понимание — тогда, когда он мог всё изменить, исправить, хоть что-то предпринять.

Сначала, когда Игнат только попал сюда, он постепенно с болью физической и мучениями духовными стал постигать смысл содеянного над собой, своими близкими, своей жизнью. Вот так мужчина, которому за тридцать, прожив жизнь, не задумывался над ней. И лишь будучи изолированным (возможно, к счастью, ведь если бы не это, то был бы до сих пор не думающим недочеловеком), он стал постигать смысл жизни. Он постепенно начал перерождаться внутренне и, осознавая всю безвыходность сложившейся ситуации, надолго впал в депрессию, во время которой единственным его собеседником был Тенга. Природу и происхождение которого он не знал. Хотя за беседами об этом они провели немало вечеров, Игнат все больше и больше запутывался, возможно, намеренно вводимый Тенгой в заблуждение. В общем, чем дальше, тем больше он понимал о себе и меньше — о собеседнике.

Но тогда ещё Игнат верил в то, что Тенга его друг, с которым он делился всем и которому привык доверять, как самому себе. Именно из этих бесед шаг за шагом стала по крупицам восстанавливаться картина произошедшей с ними беды. Тенга неосознанно тем или иным словом напоминал, что Игнат пережил, услышал или увидел когда-то, но не сделал правильных выводов, не обратил внимания на мелочи. Иногда даже складывалось такое ощущение, что вообще жил в каком-то своем мире, в котором окружающие были лишь средством: добиться успеха, сделать карьеру, сдать зачет, получить прибавку к жалованию, быть сытым, обутым, выглаженным. Да что там… и сам Игнат был средством! Все всех использовали в его мире, не давая ничего взамен. А если что-то выбивало Игната из рамок или было неприятно, то он тут же старался избавиться от воспоминаний об этом эпизоде, не делая никаких выводов. Поэтому процесс восстановления памяти был очень длителен и прерывист.

Тенга часто намеренно запутывал его, уводил вглубь дисскуссий и заблуждений, но Игнат научился отфильтровывать здоровые зерна от вымыслов, которые были на руку собеседнику, но никак не Игнату. Часто реальные события, воспоминания о которых мужчина собирал сейчас так трепетно и по крохам, Тенга перемежал с неверными и опасными для сознания выводами и призывом к ненужным действиям. Вот так и происходила борьба за правду и память с вымыслом Тенги и медицинскими процедурами (как их частенько называют «промывка мозгов»), которые надолго лишали Игната возможности трезво и логично мыслить. Это «лечение» забирало силы, мысли (и так запутанные) приходили в полный хаос. Пока он вновь начинал мыслить логично и трезво, уже снова приходило время «лечиться». Но Игнат нашел и пользу в этих злополучных медицинских манипуляциях с его сознанием. Тенга после них надолго оставлял его, давая возможность самому, без подталкивания и давления, во всём разобраться.

Игнат стал осознавать произошедшее с ним когда-то и происходящее сейчас. Так он постепенно смирился с мыслью о том, что былое не исправить, на настоящее тоже повлиять пока не удастся. Вот он и пришел к выводу, что начать изменения необходимо с самого себя, со своего «Я», пройдя весь путь памяти от истока и найдя те моменты, которые он должен был тогда заметить и измениться. И план уже постепенно вырисовывается. Главное понять то, в какие сети он попал, к чему или кому. Вспомнить то, с чего все началось, было трудно, и тут опять, невольно обмолвившись, помог Тенга. В одном из разговоров он упомянул деда Игната, и тут все начало вставать на свои места. Если до этого он думал, что точкой отсчета его злоключений был момент рождения, то теперь был уверен, что причина находилась раньше и была глубже.

Начав путь самопознания, Игнат вышел из депрессии и научился радоваться обычным вещам. Ведь скоро все это вновь станет ему близким и доступным. Он сможет увидеть дочь. Иногда он мечтал, что вновь обнимет жену, но прекрасно понимал, что после всего им содеянного, она вряд ли захочет его видеть. Но зато он сможет дать дочке то, чего неосознанно лишал её все эти годы. Даст заботу, любовь и будущее. Он радовался этой мысли и всему, что связывало его с тем миром, откуда он так опрометчиво бежал; он жив и, значит, сделает всё, чтобы исправить совершенное когда-то. У него теперь есть цель, и это поднимало его дух и настроение.

Вот и сейчас проснувшись, казалось бы, не по собственному желанию, он должен был бы быть раздражен или, как иногда случалось раньше, подавлен, но нет, он, радостно зажмурившись, с улыбкой встречает день, потому что лишь здесь и теперь он стал понимать, зачем живет, и к чему нужно стремиться. Он знает, что необходимо приложить максимум сил для рывка, сложнее которого еще не было в его жизни и не будет. Но и результат усилий — его жизнь! Цель, достойная тех мучений, которые он перенес. Он знал — с ним правда, он чувствовал душой, что с ним бог.

Он лежал, как обычно после пробуждения, и наблюдал за разбудившим его солнечным зайчиком. За окном ярко светило солнце, пробиваясь сквозь щель почти под самым потолком, которую, видимо в насмешку, издеваясь над привычным пониманием, называют окошком (а вот об этом окошке ты уже говорила в самом начале главы, либо убери вот этот кусочек, либо часть его присобачь в первое описание окна). Верх изобретательности архитектора, который, видимо, мнил себя специалистом в области безопасности. Игнат смотрел и восхищался, радовался, как ребенок, лучику, заглянувшему к нему в гости, его силе, которой можно позавидовать и поучиться. Ведь сквозь такое окошко не то что яркий луч, но и просто свет, казалось бы, не мог просочиться, а вот, гляди ж ты, нет, бьет, да прямо в глаза, будто говоря «вставай, радуйся новому дню». (так и представил, как взрослый мужик лежит и вот так рассуждает, тем более, после мрачняка до этого, да, но радуется жизни, здорово, но, наверное, в каких-то иных словах… он же мужчина)

Этот маленький гость из того мира, где Игнат был по сути никем, так как делал то, что не хотел, говорил тоже не своими словами, был почти биороботом, исполняющим чужую волю и, не догадываясь об этом, принимал все позывы, действия и решения за свои собственные. Игнат радовался этому солнечному проявлению природы, как радуется любой тяжело больной, начавший идти на поправку.(а я думал, как ребенок он радовался, так тяжело больной или ребенок?) Которому всё в радость и даже такая мелочь, от которой другие щурятся и закрывают глаза. Он наоборот стал ловить его и играть… Мужчина научился по местоположению света определять время суток, ошибка могла составить плюс-минус десять минут. Это помогало ему знать, когда подходит время обеда, и, значит, точно заглянет персонал, а это уже означало, что Игнату надо подготовиться и вести себя естественно, а то его уже несколько раз ловили за занятием, о котором в этих стенах лучше никому не рассказывать. Когда он общался с тем, кого другие не видят.

Игнат жил в этой комнате уже, наверное, около года, может немногим меньше. Он не знал точно, потому что уже несколько раз сбивался со счёта. Раньше он обитал в более светлой и просторной палате, с другими людьми, но после того, как в резкой и громкой форме несколько раз попытался объясниться с персоналом, его сочли опасным, и сидит он теперь один в маленькой темной комнатенке с каким-то неприятным, сладковатым запахом. Который не только раздражал, но, кажется, даже сам по себе, способен был свести любого человека с ума. Скучно и однообразно. Не с кем общаться. Вроде есть у него один друг, но от него в последнее время Игнату еще пуще боязно, аж до дрожи доходит, хотя раньше если бы ему об этом сказали — ни за что бы не поверил. Мало того, со всем свойственным ему азартом стал бы доказывать, что это и есть его самый что ни на есть настоящий, проверенный друг, и только ему он смело подставит спину, ведь тот столько раз выручал.

Да, в этой комнате он давно, сколько по времени он не помнил, но точным было то, что здесь он провел весну, ведь сквозь окно его ушей достигало весеннее пение птиц и солнце весной светит иначе, гораздо ярче и веселее. Зиму с короткими днями и бесконечными ночами. Или нет, зиму провел все же в другой комнате с такими же тенями, как и он? Он совсем запутался… Запутался и поймал себя на том, что даже сам о себе начинает говорить и думать в третьем лице. А это уже не шутки. Подобное нужно срочно пресекать и бороться. Ведь он ещё способен трезво размышлять, а значит, надо жить и бороться! А то так и правда до сумасшествия недалеко.

Игнат попытался перевернуться на другой бок, тело пронзила резкая боль, всё тело ныло и не слушалось, но чувство удовлетворения не оставляло узника, ведь вчера он предпринял попытку и сделал то единственное, что, возможно, изменит всю его дальнейшую жизнь. Правда теперь уже все зависит не от него, и остается лишь надеяться и ждать. Ведь последние несколько лет… да что там последние, все годы его жизни принадлежали не ему, и лишь теперь все может измениться, он сможет делать то, что хочет сам, что нужно ему и его близким.

Вчера, когда его вели на «процедуры», Игнат улучил момент и смог передать то, над чем трудился несколько дней, в надежные, единственно дружественные ему руки. Сделал он это незаметно для соглядатаев. Но сам его порыв в сторону другого жителя этих стен (в отличие от передачи тому бумаг), не прошел незамеченным. Они, эти животные с лицами людей, прижали его к полу и пару раз, больше для острастки, чем в виде расправы, приложились ботинками как следует. А бить они умели на славу. Лицо Игната перекосила улыбка сарказма.

Ну да не о том сейчас думу нужно мыслить. А волновать должно, чтобы после передачи записк не попасть из одной зависимости в другую. От рабства перед неизвестностью в рабство к человеку нужно не попасть. Ведь та записка и те обещания, которые он посулил, ко многому обязывают теперь. И если человек окажется непорядочным, или записка попадет не к тому, кому адресована, то из этого может получиться настоящая кабала. Но все равно Игната не покидала радость. Лучше хоть что-то сделать и надеяться, чем не делать ничего и прозябать без перспективы на будущее освобождение. Теперь остается ждать, ждать и вспоминать, ведь это стало единственным доступным развлечением. Продолжать вспоминать то, с чего всё начиналось, детство, юность, и пережитое в этих стенах. Нахлынула память. (лучше как-нибудь вроде «волны памяти» или что-то подобное)

А если не будете лениться, то непременно потянете, не прибедняйтесь, дружочек.

А почему бы и нет, вам же хочется таких лавров, уважаемая)

Увы, я как-то не читаю отечественную литературу, если она не классика. А обо что книжка?

И тут вступается барин, Аксентий Павлович, который к Андрейке питает нежную страсть, но не может признаться.

Дерзайте, Костиков!

Взаимность начинает зарождаться на уровне нежных взглядов и наивности для управляющего, но тут вмешивается дворянская дочь Мария Потаповна, которая воспылала нежностью к Павлюшкину.

Это теперь такие сочинения в школе задают?

К чему-чему?

Парикмахер-гомосексуалист Павлюшкин заметил во дворе постоялого двора крепостного парня Андрейку.

так давай уже придумаем нечто этакое!)))

По-любому вышла очень интересная дискуссия об альтернативной истории, в чем вся прелесть спонтанности)

Я не против эксперимента. Только он должен быть настолько сурово обоснован…

Вот и я о том. Вряд ли кому-то сие бы понравилось. Бунт — подавление — террор.