скромно так приведу, чего мне одна дама на конкурсе написала, проницательная, да
ОффтопикВы думаете, автора волнует, что его произведение никто читать не станет, тем более деньги за него платить? Ошибаетесь. Не для этого автор кропал свою нетлёнку. А для того, чтобы образованный читатель поставил его труд на полку и гордился бы им.
" Вот здесь у меня Гессе и Кафка. Здесь Камю, Сартр и Джойс. А здесь — 'Текст ухватил себя за хвост' ".
А читает пусть жюри. Им это по должности, значить, положено.
тут только один аргумент: среди «вампирятины» «эльфятины» «попаданства» вероятность встретить что-нибудь удобоваримое даже меньше в разы, чем среди тоже сильно распостранённой ныне «мемуарятины» — «случаев из жизни», которые сейчас валом валят на си, прозе и везде «изрядно пожившие» пенсионеры, дорвавшиеся до интернета
там хоть язык приличный и жизненный опыт огого как правило
… Зачастили дожди, и стихи по ночам зачастили;
В незакрытую дверь не стучась, пробираются в дом…
Я никак не пойму: то ли каплей холодной навылет
Мне пробило висок, то ли пальцы царапнуло льдом
Так, что стало больней, так, что дрожь пробрала до озноба;
Тот, кто мог отогреть, притворился слепым и глухим,
Стал похожим на нимб в волосах металлический обод,
Я бы бросила всех, но опять зачастили стихи…
Я бы бросила всё, но дожди серебристой портьерой
Преградили мне путь, отодвинув назначенный час…
Впрочем, всё это было: и нимб, и размытая серость,
И предолгая ночь, и стихи, и потеря ключа —
Я живу, будто маюсь… Меня проверяют на прочность,
До отказа завод натянув, а точней — до щелчка,
До почти незаметной отметины — крохотной точки,
Так, чтоб целой осталась пружина и так, чтоб рука
Не срывала смолистый сургуч с запечатанных окон…
Тот, кто мог мне помочь, оказался слепым и глухим…
Впрочем, всё как всегда — бесприютно, темно, одиноко
И впридачу — ко мне зачастили дожди и стихи…
К тебе
…
Здравствуй, счастье моё… Ты запомни: и всё-таки – счастье,
даже если споткнусь на четвёртой строке и скажу,
что за эти слова я уже не готова ручаться,
но глаза выдают – по-осеннему светом лучатся,
но стихи выдают.
Впрочем, этот словесный ажур
бестолков и далёк от канонов классической речи,
патетических па, философских изысков – так прост,
так лирически чист и в нюансах своих безупречен,
преисполнен метаний, порою, и противоречий,
он, предвидя тебя, откровенен, как карты Таро.
…
Только магия слов, только тонкие нити наитий,
но для нашей любви не придумать прочнее канвы;
пусть песок из часов безвозвратно, казалось бы, вытек,
я предвижу тебя в череде бесконечных событий
и почтительно Время теперь окликаю на «вы».
…
Откликается ночь и доверчиво жмётся к ладоням,
как бездомный котёнок, прося молока и тепла;
мне подумалось вдруг: я сама, словно кошка, бездомна,
и сейчас, не сумев увернуться от стрел Купидона,
на порядок острей ощущаю никчёмность угла,
где ютится душа, столько лет по иному тоскуя, –
ей всегда и во всём не хватало стихов и небес, –
ты преломишь с ней хлеб откровения? примешь такую?
Острозубы вопросы, сомнения – точно акулы,
я, доверившись сердцу, сквозь них пробираюсь к тебе.
О, как ущербны, как косноязычны,
Как ошибаются, пришёптывают, свищут,
Как сумасшедшие, как пойманы с поличным,
Как будто бы всё время что-то ищут.
Как в дверь войти не могут, не споткнувшись,
Как день и ночь не сразу различают,
Как будущее путают с минувшим,
А счастливы бывают, лишь отчаясь.
О том, что знают, как молчат упорно,
Как говорят о том, чего не знают,
Как одиноки и как беспризорны,
Как помнят всё, как тут же забывают.
Как бережны и как неосторожны,
Самоуверенны и суеверны.
Как велики они, когда ничтожны,
И так малы, когда высокомерны.
Как связаны не страхом, только ленью.
Обязаны нарушить все запреты.
Как искренни во лжи и заблужденьи
От бога настоящие поэты.
Голубка, клюй зерно на завтрак и на ужин...
Голубка, клюй зерно на завтрак и на ужин,
Чему тебя учить – ты знаешь всё сама.
Горсть золота тебе и даже горсть жемчужин –
Какая это пыль для сердца и ума!..
Кормлюсь теперь и я одним насущным хлебом,
Живу с огнём в груди и в поисках добра
Плыву – как облака – под этим синим небом,
Как этот горький дым и вечные ветра …
Так жизни ткань груба, так нить её сурова –
Напоминает плеть привычному рабу…
Забыв о мелочах, я вспоминаю снова –
Что выжжено клеймо, а не звезда — на лбу…
а поделиться знанием об удивительных женщинах поэтах так никто больше и не удосуживается
тогда вот:
ВикаСумерки
Выпусти в край моего ожидания
Пестрые стаи своих голубей.
Пусто на сердце зимой. С замиранием
Строю на сваях больных тополей
Новое лето, холодное, бледное.
В черную крапинку стынет крупа
Снега разбухшего. Все отобедали,
К спицам привычно метнулась рука.
Скрипнет калитка – надежда взлохматится,
Мыслью застрянет колючей в клубке,
Что за порог моей памяти катится.
Не наклониться, хотя налегке…
Серый февраль, у дорог голосующий
Желто-зелеными перьями птиц,
Сдался на милость синиц атакующих,
С брызгами грязи в кювет съехал вниз.
Тянется тень от калитки к завалинке.
Солнце споткнулось о старый пенек
И завалилось, подняв кверху валенки
В черных заплатах проталин. Денек
К вечеру клонится, стынет околица.
Горкой сервизной в буфете спит гжель.
Оловом льется небесная конница
С крыши погасшей за ветхий плетень…
Пестрые стаи летают по горнице,
Тихо крылами касаясь волос.
Голос воркующей маленькой горлицы
Слышу сквозь дрему: «В ночь будет мороз».
Не надо так громко...
Не надо так громко, зачем? Поэтесса…
Я тень на поляне февральского леса,
Кудрявое облако в небе лазури,
Вино сладкозвучное «Кинзмараули»,
Река среднерусской бескрайней равнины,
Пылающий танец с кавказской вершины.
Я рыжая глина у ног синей ели,
Забытая песня родной колыбели.
Я крашу седые виски — годы весен.
Ты вслед мне летишь к водопаду, без весел.
Я смех бесконечного горного эха,
Я грусть, что таится за шторой успеха.
Зачем? — «поэтесса»… В стихах я играла.
Ножом полосни белотелое сало,
На хлеб с чесноком положи, как закуску.
Я водка, я спички, что дали в нагрузку.
Я очередь в кассу, я груда посуды.
Я пыль на столе и на лысине Будды.
Меня ты придумал. И спасся, и выжил,
На сопках Камчатки морошкою вышил.
" Вот здесь у меня Гессе и Кафка. Здесь Камю, Сартр и Джойс. А здесь — 'Текст ухватил себя за хвост' ".
А читает пусть жюри. Им это по должности, значить, положено.
… Зачастили дожди, и стихи по ночам зачастили;
В незакрытую дверь не стучась, пробираются в дом…
Я никак не пойму: то ли каплей холодной навылет
Мне пробило висок, то ли пальцы царапнуло льдом
Так, что стало больней, так, что дрожь пробрала до озноба;
Тот, кто мог отогреть, притворился слепым и глухим,
Стал похожим на нимб в волосах металлический обод,
Я бы бросила всех, но опять зачастили стихи…
Я бы бросила всё, но дожди серебристой портьерой
Преградили мне путь, отодвинув назначенный час…
Впрочем, всё это было: и нимб, и размытая серость,
И предолгая ночь, и стихи, и потеря ключа —
Я живу, будто маюсь… Меня проверяют на прочность,
До отказа завод натянув, а точней — до щелчка,
До почти незаметной отметины — крохотной точки,
Так, чтоб целой осталась пружина и так, чтоб рука
Не срывала смолистый сургуч с запечатанных окон…
Тот, кто мог мне помочь, оказался слепым и глухим…
Впрочем, всё как всегда — бесприютно, темно, одиноко
И впридачу — ко мне зачастили дожди и стихи…
К тебе
…
Здравствуй, счастье моё… Ты запомни: и всё-таки – счастье,
даже если споткнусь на четвёртой строке и скажу,
что за эти слова я уже не готова ручаться,
но глаза выдают – по-осеннему светом лучатся,
но стихи выдают.
Впрочем, этот словесный ажур
бестолков и далёк от канонов классической речи,
патетических па, философских изысков – так прост,
так лирически чист и в нюансах своих безупречен,
преисполнен метаний, порою, и противоречий,
он, предвидя тебя, откровенен, как карты Таро.
…
Только магия слов, только тонкие нити наитий,
но для нашей любви не придумать прочнее канвы;
пусть песок из часов безвозвратно, казалось бы, вытек,
я предвижу тебя в череде бесконечных событий
и почтительно Время теперь окликаю на «вы».
…
Откликается ночь и доверчиво жмётся к ладоням,
как бездомный котёнок, прося молока и тепла;
мне подумалось вдруг: я сама, словно кошка, бездомна,
и сейчас, не сумев увернуться от стрел Купидона,
на порядок острей ощущаю никчёмность угла,
где ютится душа, столько лет по иному тоскуя, –
ей всегда и во всём не хватало стихов и небес, –
ты преломишь с ней хлеб откровения? примешь такую?
Острозубы вопросы, сомнения – точно акулы,
я, доверившись сердцу, сквозь них пробираюсь к тебе.
О, как ущербны, как косноязычны,
Как ошибаются, пришёптывают, свищут,
Как сумасшедшие, как пойманы с поличным,
Как будто бы всё время что-то ищут.
Как в дверь войти не могут, не споткнувшись,
Как день и ночь не сразу различают,
Как будущее путают с минувшим,
А счастливы бывают, лишь отчаясь.
О том, что знают, как молчат упорно,
Как говорят о том, чего не знают,
Как одиноки и как беспризорны,
Как помнят всё, как тут же забывают.
Как бережны и как неосторожны,
Самоуверенны и суеверны.
Как велики они, когда ничтожны,
И так малы, когда высокомерны.
Как связаны не страхом, только ленью.
Обязаны нарушить все запреты.
Как искренни во лжи и заблужденьи
От бога настоящие поэты.
Голубка, клюй зерно на завтрак и на ужин...
Голубка, клюй зерно на завтрак и на ужин,
Чему тебя учить – ты знаешь всё сама.
Горсть золота тебе и даже горсть жемчужин –
Какая это пыль для сердца и ума!..
Кормлюсь теперь и я одним насущным хлебом,
Живу с огнём в груди и в поисках добра
Плыву – как облака – под этим синим небом,
Как этот горький дым и вечные ветра …
Так жизни ткань груба, так нить её сурова –
Напоминает плеть привычному рабу…
Забыв о мелочах, я вспоминаю снова –
Что выжжено клеймо, а не звезда — на лбу…
Выпусти в край моего ожидания
Пестрые стаи своих голубей.
Пусто на сердце зимой. С замиранием
Строю на сваях больных тополей
Новое лето, холодное, бледное.
В черную крапинку стынет крупа
Снега разбухшего. Все отобедали,
К спицам привычно метнулась рука.
Скрипнет калитка – надежда взлохматится,
Мыслью застрянет колючей в клубке,
Что за порог моей памяти катится.
Не наклониться, хотя налегке…
Серый февраль, у дорог голосующий
Желто-зелеными перьями птиц,
Сдался на милость синиц атакующих,
С брызгами грязи в кювет съехал вниз.
Тянется тень от калитки к завалинке.
Солнце споткнулось о старый пенек
И завалилось, подняв кверху валенки
В черных заплатах проталин. Денек
К вечеру клонится, стынет околица.
Горкой сервизной в буфете спит гжель.
Оловом льется небесная конница
С крыши погасшей за ветхий плетень…
Пестрые стаи летают по горнице,
Тихо крылами касаясь волос.
Голос воркующей маленькой горлицы
Слышу сквозь дрему: «В ночь будет мороз».
Не надо так громко...
Не надо так громко, зачем? Поэтесса…
Я тень на поляне февральского леса,
Кудрявое облако в небе лазури,
Вино сладкозвучное «Кинзмараули»,
Река среднерусской бескрайней равнины,
Пылающий танец с кавказской вершины.
Я рыжая глина у ног синей ели,
Забытая песня родной колыбели.
Я крашу седые виски — годы весен.
Ты вслед мне летишь к водопаду, без весел.
Я смех бесконечного горного эха,
Я грусть, что таится за шторой успеха.
Зачем? — «поэтесса»… В стихах я играла.
Ножом полосни белотелое сало,
На хлеб с чесноком положи, как закуску.
Я водка, я спички, что дали в нагрузку.
Я очередь в кассу, я груда посуды.
Я пыль на столе и на лысине Будды.
Меня ты придумал. И спасся, и выжил,
На сопках Камчатки морошкою вышил.