Они разбиты на крупные блоки алки по полторы. ( Но это только начало романа.(((( И вроде они даже прилегают друг к другу, но надо двигаться дальше, а как — непонятно. Просто лепить главу к главе — оно рассыпется.( нужен план. Кто кого за что когда…
Вот потому я и убиваюсь над текстом.( Что и магия реально действует, и другие расы, и распятый (на колесе) пророк был совершенно другой, проповедующий совершенно иные принципы.
Просто оно изначально писалось маленькими случайными лоскутами — вот в чем моя главная ошибка.( надо было сразу продумать композицию, систему персонажей, мир. А я начала строить особняк с кладовки, потом в другом углу построила гостиную, потом крышу хозяйского кабинета возвела над тем местом, где должен быть подвал — и удивляюсь, что выходит ахинея!
Есть же у меня нормальные тексты, без экспериментов. Ровные, с учетом нужной динамики сцены… Продуманные заранее потому что. Но проехаться бульдозером и сравнять кабинето-сортиры с землей мне тоже уже жалко, потому что написано семь алок не самого паршивого текста.
Вот у кого нибудь бывает желание написать действительно хорошую вещь, за которую не будет стыдно и в старости? Чтобы лет через двадцать не краснеть и яростно не мечтать убрать свое творчество из сети?
Да вроде у большинства именно такое желание. Просто многие в это вкладывают разные понятия.
И все-таки, эпоха должна быть узнаваемой. Ну, к примеру, если текст хорош, то ведь не перепутаешь Средневековье, Ренессанс и Новое время ни за что. Даже если там ни одной реальной даты не стоит. Начиная от мировоззрения людей и заканчивая деталями быта — все ведь разное.
О!) Пока у меня были сидхе, умертвия и Дикая Охота — все было чудно! Но когда полезли интриги между церковниками… С другой стороны, что я, Дюма и Дрюона не читала?)
ОффтопикГолос хрипит и срывается. Стоящий на пороге смотрит на меня и на жертву в круге одновременно. Он видит каждую пылинку в проклятой часовне и слышит стук наших сердец, пляшущих в рваном ритме. За окном завывает буря, но как-то глухо, не страшно. Трудно дышать. Его взгляд давит как каменная плита, под ним хочется прогнуться назад, словно огромная рука толкает в сердце и голову…
— Я предлагаю свою жизнь за нее, — хрипло повторяю я. — Прими эту жертву.
В проеме позади него клубится тьма. Мелькают огни, оскаленные пасти, сверкающие красным глаза… Что, если я ошибся? Не хочу умирать. Не думать об этом. Нельзя думать…
— Что тебе до нее?
Грохот грома, шум леса, вой бури — вот что в этом голосе. Рычание дикого зверя, свист стрелы и лязг меча, шепот смерти за спиной — тоже в нем…Я и дышу-то еле-еле, а надо говорить.
— Мы заключили сделку, Самайн — свидетель.
— Сделку? — медленно переспрашивает он. — И какова цена твоей жизни, человек?
— Это наше дело. Ты принимаешь меня как замену, Великий?
Он несколько мгновений смотрит на меня. Сердце, до этого летящее как копыта лошади в галопе, почти останавливается. Потом снова стучит, но медленно, с трудом перекачивая кровь. Хватаю воздух ртом, дышу с натугой… В глазах темнеет. Или это просто мой светляк иссяк?
— Выйди из круга, человек, — громыхает грозовой раскат.
— Выйди, — лязгает меч, ударяясь о щит где-то далеко, в невообразимой глубине времени.
— Выйди… выйди… — шепчет лесная листва.
Я почти подчиняюсь. Почти делаю шаг из круга, навстречу манящим болотным огням его глаз. И только вскрик за спиной приводит меня в чувство. Дура, я же велел ей не смотреть! Но получилось кстати. Еще бы чуть — и вышел!
— Нет. Ты не пообещал мне, Охотник.
Серый камень скалы трескается от солнца и влаги. Узкая изогнутая щель в недрах камня — его улыбка…
— Да будет так. Третий раз предложишь ты свою жизнь — и я соглашусь. Выйди же из круга, и покончим с этим. Ночь коротка, если она всего одна в году!
Фокал от полуэльфа Керена
ОффтопикКак трогательно, не расплакаться бы…У двоих справа — ладони на рукоятях мечей. Они так хорошо меня знают — или так плохо? А Вереск словно только с бала: воздушное светло-лиловое платье пеной кружев закрывает конскую попону. Накидка, обшитая белоснежным мехом, серебро короны в темных кудрях — совсем не та скромная девочка, что я оставил когда-то на пороге кэрна. Приятно посмотреть…
— Видеть вас — великая честь, светлая королева, — соглашаюсь я. — Надеюсь, вы великодушно простите мою дерзость? Не сомневаюсь, у вас были очень веские причины называть мое имя этому… достойному юноше?
Вереск хмурится. Достойный юноша, хоть и не видит этого, заметно тускнеет в улыбке.
— Гвениар…
Голос королевы полон сладкого яда.
— Гвениар, не говорила ли я об осторожности? Разве не велела я тебе быть учтивым в словах и поступках?
Мальчишка оборачивается к ней и съеживается, наткнувшись на строгий взгляд. Велела привести меня, дала мое полное имя… И была рядом, ожидая, пока вьюночек напросится на неприятности. Забавно… Я действительно должен был сломаться, или это очередные тени, призванные скрывать что-то еще? Я улыбаюсь.
— Гвениар, да? Я запомню, господин мой Вьюнок…
Вот теперь его усмешка совсем блекнет. А Вереск переводит взгляд на меня, излучая величие и милость. Луна играет на морозном узоре короны в ее волосах, серебрит кружево перчаток. Мне больше нравилось, как сидхе одевались раньше, когда королева не считала бесчестьем ткать рубашки королю, как любая из своих подданных. Отрава человеческой роскоши, но не человеческого мастерства. Шелк ее платья никогда не касался прялки, кружево не плясало на спицах. Прочная мягкость паутины, упругий шелест трав, отблески росы, краски цветочных лепестков и блеск птичьих перьев — вот нынче ткань для платьев Высокого Двора. И много-много гламора. Неудивительно, что боги оставили народ, лгущий сам себе величайшей ложью — ленью, бахвальством и трусостью.
— Мои извинения, Керен Боярышник. Не сочти оскорблением невольную обиду, причиненную моим пажом.
Ах, так вьюночек — паж. Это означает: не трогай — моё? Или: не трогай без разрешения?
Фокал от инквизитора Игнация
ОффтопикВ дверь постучали. Приоткрыв, смущенно кашлянули в щель. Медленно поднявшись с колен — поврежденные и плохо сросшиеся связки протестующе заныли — магистр обернулся к вошедшему.
— Доброго утра, светлейший мэтр… Простите, что помешал вашей молитве.
Жизнерадостный толстячок с хитроватым лицом удачливого купца или банкира говорил на языке их общей родины, и магистр улыбнулся, небрежным движением ладони стирая капли слез с мокрого лица. Здесь, в полудиком и темном краю, услышать родные звуки — настоящее удовольствие. Редкое к тому же. Даже братья, приехавшие на служение вместе с ним, все чаще говорят между собой на местном наречии. Столько лет прошло…
— Не вам просить прощения, мой дорогой брат. Разве не я пригласил вас в это время? Садитесь, прошу вас. Вы уже позавтракали? Может, согреть для вас вина?
— О, я уже воздал должное вашим поварам, светлейший, — разулыбался Винченцо Гватескаро, посол Святого Престола, опускаясь в кресло. — Думаю, с вином стоит погодить хотя бы до полудня. Лучше успокойте мою тревогу: значит ли ваше приглашение, что вы получили добрые вести?
— Вести, да, но не добрые, дорогой брат, а совсем наоборот.
Глядя, как неуловимо подобрался и посерьезнел гость, магистр вздохнул, обходя стол и садясь в собственное кресло напротив.
— Увы, мои вести черны, как душа грешника. Брат Ансельм, везший нам от престола пастыря частицу света истинного, погиб в пути вместе со всем отрядом. Скорблю и сожалею, брат мой…
— Ансельм? О свете мой…
Посол медленно поднес к побледневшему лицу пухлые ладони, прижал к щекам и покачал головой.
— Ансельм… Воистину черные вести. Неужели — все?
— Все до единого, — подтвердил магистр. — Два паладина и отряд рыцарей. Да упокоятся их души в свете.
— Воистину, — пробормотал Винченцо, отводя ладони от лица. — А что же реликвия? Неужели…
— Нет, брат мой, не бойтесь. Реликвия не осквернена. Мои люди уже везут ее в Мельфор, чтобы передать епископу Абердинскому.
— Слава свету, — выдохнул Винченцо. — Когда вы узнали обо всем, мэтр? И как?
— Вчера вечером. Узнав, что отряд епископа пройдет рядом, я послал людей, чтобы встретить их. Признаться, я лелеял надежду прикоснуться к благодати реликвии…
Магистр помолчал, и Винченцо энергично закивал в ответ.
— Разумеется, мэтр, как же иначе? А дальше?
— Увы, случилось страшное, — вздохнул магистр. — В дороге на отряд епископа напали, используя магию. К счастью, те, кто предался тьме, не могут прикоснуться к истинной реликвии, и она осталась нетронутой.
— Благодарение свету, — проговорил Винченцо. — Благодарение ему за это. Но какой удар! Брат Ансельм, известный ученостью и благочестием, истинный хранитель и ревнитель благочестия. И наши братья! О, какой удар…
— Я скорблю об их смерти, — отозвался магистр. — Клянусь в том светом истинным и его благодатью.
создали группу центральных персонажей, с которой связана «сквозная» сюжетная линия, и еще в каждой части напихиваем толпу второстепенных, которые действуют в рамках этой самой центральной, и одновременно ее выстраивают. На выходе — адова путаница…
Звучит прямо как у меня! Ну, что ж, Клуб так Клуб! Вот, герб уже есть.))))
Не может, потому что условия совсем другие. Кто-то непременно скажет, что все было совсем не так. Вот верите, мне одна дама сказала по поводу этого текста, что некромант у меня неправильный, потому что в «Изумрудной скрижали» некроманты описаны совершенно иначе! Хорошо на «Некрономикон» не сослалась. Видимо, он для нее не каноничен.
ОффтопикСэм, я уже об стену убиваюсь!(((( Кто-то говорит, что настоящее время прекрасно работает на динамику в главах, где экш. Кто-то — что оно нафиг убивает динамику, делая картинку статичной, как муха в янтаре. Кому верить? Кому-то нравится разнообразие фокала, а кого-то раздражает пестрота подачи. Я же сама боюсь, что если оставлю всех в разных слоях времени-динамики-фокала, то кто-то просто выпадет из поля зрения читателя, которому не нравится именно этот вид времени-фокала. И тогда получится перекос! Кто-то будет читать про инквизиторов, пропуская настоящее время с Грелем, а кто-то — и наоборот. Дело не в обоснуе — уж его я придумаю-подберу: и место, и имена, и эпоху. У меня композиция ползет! Если писать большей частью в прошедшем, то куски от Греля и Керена выглядят действительно не столько напряженными, сколько крикливо пафосными. И стиль! Где стиль Самайна и Танцев без флейты, а где — обычного, пусть и экшнового повествования На тропе между холмов. Это как будто два разных романа, которые разодрали на куски и перемешали в произвольном порядке.
Оффтопик
ОффтопикИ да, у меня затык и истерика, не обращай особо внимание.(((
Лен, а кто главный герой, а кто второстепенный — не всегда можно понять. Смотри, у Толкиена девять хранителей кольца — от этого разве интерес теряется? Да, можно сказать, что главный герой — Фродо. Но это будет не совсем верно.
— Я предлагаю свою жизнь за нее, — хрипло повторяю я. — Прими эту жертву.
В проеме позади него клубится тьма. Мелькают огни, оскаленные пасти, сверкающие красным глаза… Что, если я ошибся? Не хочу умирать. Не думать об этом. Нельзя думать…
— Что тебе до нее?
Грохот грома, шум леса, вой бури — вот что в этом голосе. Рычание дикого зверя, свист стрелы и лязг меча, шепот смерти за спиной — тоже в нем…Я и дышу-то еле-еле, а надо говорить.
— Мы заключили сделку, Самайн — свидетель.
— Сделку? — медленно переспрашивает он. — И какова цена твоей жизни, человек?
— Это наше дело. Ты принимаешь меня как замену, Великий?
Он несколько мгновений смотрит на меня. Сердце, до этого летящее как копыта лошади в галопе, почти останавливается. Потом снова стучит, но медленно, с трудом перекачивая кровь. Хватаю воздух ртом, дышу с натугой… В глазах темнеет. Или это просто мой светляк иссяк?
— Выйди из круга, человек, — громыхает грозовой раскат.
— Выйди, — лязгает меч, ударяясь о щит где-то далеко, в невообразимой глубине времени.
— Выйди… выйди… — шепчет лесная листва.
Я почти подчиняюсь. Почти делаю шаг из круга, навстречу манящим болотным огням его глаз. И только вскрик за спиной приводит меня в чувство. Дура, я же велел ей не смотреть! Но получилось кстати. Еще бы чуть — и вышел!
— Нет. Ты не пообещал мне, Охотник.
Серый камень скалы трескается от солнца и влаги. Узкая изогнутая щель в недрах камня — его улыбка…
— Да будет так. Третий раз предложишь ты свою жизнь — и я соглашусь. Выйди же из круга, и покончим с этим. Ночь коротка, если она всего одна в году!
— Видеть вас — великая честь, светлая королева, — соглашаюсь я. — Надеюсь, вы великодушно простите мою дерзость? Не сомневаюсь, у вас были очень веские причины называть мое имя этому… достойному юноше?
Вереск хмурится. Достойный юноша, хоть и не видит этого, заметно тускнеет в улыбке.
— Гвениар…
Голос королевы полон сладкого яда.
— Гвениар, не говорила ли я об осторожности? Разве не велела я тебе быть учтивым в словах и поступках?
Мальчишка оборачивается к ней и съеживается, наткнувшись на строгий взгляд. Велела привести меня, дала мое полное имя… И была рядом, ожидая, пока вьюночек напросится на неприятности. Забавно… Я действительно должен был сломаться, или это очередные тени, призванные скрывать что-то еще? Я улыбаюсь.
— Гвениар, да? Я запомню, господин мой Вьюнок…
Вот теперь его усмешка совсем блекнет. А Вереск переводит взгляд на меня, излучая величие и милость. Луна играет на морозном узоре короны в ее волосах, серебрит кружево перчаток. Мне больше нравилось, как сидхе одевались раньше, когда королева не считала бесчестьем ткать рубашки королю, как любая из своих подданных. Отрава человеческой роскоши, но не человеческого мастерства. Шелк ее платья никогда не касался прялки, кружево не плясало на спицах. Прочная мягкость паутины, упругий шелест трав, отблески росы, краски цветочных лепестков и блеск птичьих перьев — вот нынче ткань для платьев Высокого Двора. И много-много гламора. Неудивительно, что боги оставили народ, лгущий сам себе величайшей ложью — ленью, бахвальством и трусостью.
— Мои извинения, Керен Боярышник. Не сочти оскорблением невольную обиду, причиненную моим пажом.
Ах, так вьюночек — паж. Это означает: не трогай — моё? Или: не трогай без разрешения?
— Доброго утра, светлейший мэтр… Простите, что помешал вашей молитве.
Жизнерадостный толстячок с хитроватым лицом удачливого купца или банкира говорил на языке их общей родины, и магистр улыбнулся, небрежным движением ладони стирая капли слез с мокрого лица. Здесь, в полудиком и темном краю, услышать родные звуки — настоящее удовольствие. Редкое к тому же. Даже братья, приехавшие на служение вместе с ним, все чаще говорят между собой на местном наречии. Столько лет прошло…
— Не вам просить прощения, мой дорогой брат. Разве не я пригласил вас в это время? Садитесь, прошу вас. Вы уже позавтракали? Может, согреть для вас вина?
— О, я уже воздал должное вашим поварам, светлейший, — разулыбался Винченцо Гватескаро, посол Святого Престола, опускаясь в кресло. — Думаю, с вином стоит погодить хотя бы до полудня. Лучше успокойте мою тревогу: значит ли ваше приглашение, что вы получили добрые вести?
— Вести, да, но не добрые, дорогой брат, а совсем наоборот.
Глядя, как неуловимо подобрался и посерьезнел гость, магистр вздохнул, обходя стол и садясь в собственное кресло напротив.
— Увы, мои вести черны, как душа грешника. Брат Ансельм, везший нам от престола пастыря частицу света истинного, погиб в пути вместе со всем отрядом. Скорблю и сожалею, брат мой…
— Ансельм? О свете мой…
Посол медленно поднес к побледневшему лицу пухлые ладони, прижал к щекам и покачал головой.
— Ансельм… Воистину черные вести. Неужели — все?
— Все до единого, — подтвердил магистр. — Два паладина и отряд рыцарей. Да упокоятся их души в свете.
— Воистину, — пробормотал Винченцо, отводя ладони от лица. — А что же реликвия? Неужели…
— Нет, брат мой, не бойтесь. Реликвия не осквернена. Мои люди уже везут ее в Мельфор, чтобы передать епископу Абердинскому.
— Слава свету, — выдохнул Винченцо. — Когда вы узнали обо всем, мэтр? И как?
— Вчера вечером. Узнав, что отряд епископа пройдет рядом, я послал людей, чтобы встретить их. Признаться, я лелеял надежду прикоснуться к благодати реликвии…
Магистр помолчал, и Винченцо энергично закивал в ответ.
— Разумеется, мэтр, как же иначе? А дальше?
— Увы, случилось страшное, — вздохнул магистр. — В дороге на отряд епископа напали, используя магию. К счастью, те, кто предался тьме, не могут прикоснуться к истинной реликвии, и она осталась нетронутой.
— Благодарение свету, — проговорил Винченцо. — Благодарение ему за это. Но какой удар! Брат Ансельм, известный ученостью и благочестием, истинный хранитель и ревнитель благочестия. И наши братья! О, какой удар…
— Я скорблю об их смерти, — отозвался магистр. — Клянусь в том светом истинным и его благодатью.