… подходит к двери, нажимает на кнопку звонка, звонок не работает – она стучит в дверь, почему-то чувствует, что не откроют. Щелкает замок, она посмеивается про себя, от кого они сделали замок и дверь, или оно так было с самого начала – дом, замок, дверь…
… интересно, с какого – начала…
— Э… добрый вечер.
— Здрассьте, здрассьте, да вы проходите, вы не стесняйтесь, проходите, — начинает трещать та, которая открыла дверь, — да вы проходите, проходите, пальто можете… а да, какое пальто, что это я… А вы ядерная?
— Простите?
— А вы ядерная?
— Что?
— Из-звините… просто… а вы ядерная?
— Нет, — она чувствует, что покраснела бы, если бы могла краснеть, хочет добавить что-то в свое оправдание, не понимает, за что оправдываться – за то, что не ядерная, или за то, что он вообще есть.
— Из-звините, это я так… просто странно так, а мы думали, после… после этого вы все дальше будете ядерные, или просто одна будет, и все – а тут все приходят и приходят новые…
Она снова хочет извиниться за то, что пришла.
— А вы… извините… с какого года?
— Две тысячи тридцать восьмого…
— … по какой? – открывшая дверь торопливо записывает что-то в большую тетрадь, — извините, у нас просто так принято… Записываем вновь прибывших… А вы… из какого региона будете?
— Ну, я началась в…
— … а-а-а, вижу, вижу, у нас пятеро оттуда, если хотите, я вас познакомлю… только потом, а то у нас спят уже все…
Она снова чувствует, что покраснела бы, если бы умела краснеть.
— Извините, не вовремя я, да…
— … да нет, что вы, это же не от вас зависит, когда что…
Она пытается узнать ту, которая открыла дверь – что-то европейское, что-то в доспехах, что-то не пойми что… Та тоже смотрит, настороженно, пристально…
— Со мной… что-то не так?
— Да нет, что вы… ну если так подумать, тут с нами со всеми что-то не так, правда же? Мы же все… ну… как бы нас вообще…
— … не должно быть? – она говорит, тут же чувствует, что готова провалиться сквозь землю.
— Ну да, да, именно… не должно быть… Да давайте я вам свободную комнату покажу, где вы жить будете…
— Я так понимаю… дом бесконечный?
— Верно, верно, бесконечный… – она мрачнеет, как будто извиняется за что-то, — ну как вы хотели… все приходят и приходят новые… ой, из-звините, это я вам не в упрек, это я… так-то мы новым всегда рады… то есть, не рады… то есть… ой, я запуталась, уже и не знаю, как сказать!
— Да, да, понимаю…
— Вот тут… А вы из двадцать первого века значит, да… А у вас всякие такие штуки есть? Ну, перед вами тут одна приносила штуку такую интересную… Ой, извините, вы, наверное, спать хотите, а я тут… – она присматривается, настораживается, — постойте-ка… вы… вы не кончились.
— В смысле? – она все еще пытается сделать вид, что ничего не происходит.
— В смысле… ну… да что с вами не так, понять не могу? Вы… вы… да вы сбежали?
Она чувствует, что научилась краснеть, наконец-то…
— Я… да.
— Да как же вы так… да так же…
… понимает, что нужно защищаться, она же, в конце концов…
— … ну а где написано, что это запрещено?
— Эм… да нигде… просто… ну… как-то…
— Что – как-то? Вы хотите, чтобы и дальше…
— Да что вы, поймите, этого никто не хочет, просто… ну… я не знаю…
— Вот и я не знаю, почему я не имею права так сделать…
— … так вы… просто сбежали? – спрашивает кто-то уже за ужином.
— Не сбежала… ушла.
— Ушли?
— Да, просто так взяла и ушла.
— А как вы… нашли дорогу?
— Просто… нашла…
— Удивительно…
— А вы… а вы покажете всякие штуки… которые в вашем веке появились? – не унимается та, европейская, средневековая, она все еще не может вспомнить её имя.
— Да, конечно, — она вытаскивает нейрофон, показывает, — вот тут смотрите…
Они смотрят, удивляются, вот это да, вот те на, с ума сойти можно, — кто-то нажимает кнопку сообщений, спохватывается, ой, извините, это личное, понимаем, понимаем, — тут же спохватываются, когда видят сообщение…
— Это… это вы отправили следующей?
Отвечает так же отрешенно:
— Да.
— Ну, ничего себе…
Кто-то снова начинает возражать, что это же не положено так в самом-то деле, кто-то обрывает, где написано, что не положено, нигде не написано, ну вот то-то же…
… она вздрагивает от стука в дверь, странно, еще толком не проснулась, уже понимает, что это именно стук в дверь, — кутается в халатик, ищет в темноте тапочки, не находит, вот черт…
Стук повторяется – она выскальзывает за дверь в холодок коридора, босиком спешит по лестнице, стараясь не наступить на третью ступеньку, которая скрипит – третья ступенька, как всегда оказывается не на месте, предательски поскрипывает.
Открывает дверную защелку, задним числом спохватывается, а ведь там, на крыльце может оказаться кто угодно, — она тут же одергивает себя, а чего ей бояться, она же… ну да, ну да…
В свете фонаря на крыльце виднеется новая, какая-то растерянная, пришибленная, кутается во что-то не пойми во что. Она спохватывается, щелкает выключателем в прихожей, да вы входите, входите, вы же промокли, дождь же идет – новая откликается не сразу, замирает на пороге, как сомнамбула, её приходится хватать за руку и заводить в прихожую, да вы входите, входите, что вы, в самом деле… Пальто можете пове… ну да, какое пальто, вы же… давайте я вам свободную комнату покажу, извините, только на третьем этаже сейчас есть… Да вы продрогли, давайте я вам лучше чаю налью, кухня там… она хлопочет, как пару месяцев назад хлопотала та, европейская какая-то там в доспехах. Новая осторожно садится на краешек стула, да что с ней, как будто чувствует себя виноватой, или… или… да что такое…
— Вы… вы тоже от них ушли?
— А? Да, да…
— Ушли? Ушли от них, да?
— Ушла…
— А вы… – она ловит себя на том, что хочет задать тот же вопрос, что и та, которая её встретила…
— Да…
— Да? – у неё холодеют руки, которых нет.
— Да… вы поймите… я не успела… все случилось слишком быстро… Я ушла, когда они уже поднялись в воздух…
Она наливает новой чашку чая, ставит на стол, только потом вспоминает, что они не пьют чай, они же…
— Да? Вот как…
— Я… я не виновата…
— Да, да, конечно, вы же…
Обе ищут слова, не находят, та, что была раньше, наконец, вспоминает, что стоит на холодном полу босиком, садится в кресло, поджимает под себя ноги…
… иногда кто-нибудь подходит к входной двери, распахивает её, смотрит в капли дождя, в дорожку, ведущую из ниоткуда, ждут, не мелькнет ли еще чей-нибудь силуэт – нет, никого нет, только легкий туман, уводящий в бесконечность…
… Кошмар бежит со всех ног, которых у него нет, спотыкается о самого себя, ветви больно хлещут по лицу, которого у кошмара тоже нет, откуда здесь ветви, вроде бы вокруг пустошь, или ночью все по-другому, у ночи свои законы. Кошмар бежит к дому на окраине… Да ничего, просто на окраине, здесь так бывает. Если кошмар успеет добежать до залитого светом крыльца, до открытой двери, то всё обойдётся, он захлопнет дверь и будет в безопасности, таковы правила ночи — проблема в том, что дом тоже убегает, бежит от кошмара, и нужно его догнать, и не получается догнать, так и бывает в кошмаре, когда за тобой гонятся, а ты одновременно догоняешь и убегаешь, и дом все дальше, а то, настигающее за спиной всё ближе, уже слышится раскаленное хриплое дыхание, топот ног, у того за спиной вроде как есть ноги… Дом добегает до широкого обрыва, подбирается, как кошка, делает головокружительный скачок, — кошмар прыгает за ним, уже понимает, не допрыгнет, беспомощно барахтается в пустоте ночи, когда сверху валится то, бегущее сзади, сжимает крепко- крепко, шипит в ухо, которого у кошмара тоже нет:
— приснись мне… Приснись…
Кошмар уже не может сопротивляться, он снится, а когда кошмар снится, он исчезает…
— Почему так дешево?
— Ну, видите, дом старый, в плохом состоянии…
— Обычно дома продают так дёшево, если в этом доме жил кошмар, которого заставили кому-то присниться.
— А вы неплохо осведомлены. Как я вижу…
— Да, я потратил немало времени, чтобы расследовать это дело.
— Может, тогда вы уже знаете…
— … Кто это сделал? представьте себе, уже знаю.
— И…
— … Это сделали вы, и не сомневайтесь, доказательства у меня есть, так что мне не остаётся ничего, кроме как отвести вас в полицию.
— Вы совершенно правы, только сначала вам нужно поймать меня… А это будет не так-то просто…
— Ну что может быть проще, если вы у меня в руках?
— Простите?
— Вы у меня в руках, — повторяю торжественно, сжимаю его правой рукой что есть силы, так, что он даже хрустит, тут же испуганно ослабляю хватку, ещё не хватало его сломать…
Он разражается раскатистым смехом, я не понимаю причину его веселья, не хочу понимать, я иду в полицейский участок, торжествующе сжимая злоумышленника…
— … Вот… Я поймал его…
— Вы… Вы сейчас в своём уме? — брезгливо спрашивает человек в форме.
— Разумеется, а в чьем же ещё? Ну, разве что в уме читателя, который сейчас читает эту книгу…
— Вы… Принесли сюда это…
— Злоумышленника, — поясняю я.
— Вы… Это сейчас… Серьёзно?
— Серьёзнее некуда.
— Да вы… Вы или издеваетесь надо мной, или сошли с ума… Вон отсюда! Вон! И чтоб я не видел вас больше!
Начинаю догадываться, что страж порядка в сговоре с преступником, и мне не остаётся ничего кроме как хватать убийцу и бежать отсюда со всех ног, пока этого негодяя не освободили не ровен час…
Только дома позволяю себе как следует разглядеть пойманного, — прямоугольная коробочка с экранчиком, интересно, как он бежал, у него же нет ног, впрочем, если так рассуждать, у сна тоже нет ног, но это не помешало ему бежать…
— … Вот… Понимаете? Я посадил его в птичью клетку, чтобы он не сбежал… Но я не знаю, что делать дальше, в полиции говорят, что я сошёл с ума…
Смотрю на очередной ночной кошмар, поселившийся в доме, на телефон, брошенный в птичью клетку, ну ещё бы, что я хочу от сна, что он вообще понимает в материальном мире, что…
… И тут меня осеняет.
— Вы… Это вы прикончили тот кошмар… А потом придумали эту абсурдную историю про то, как вам якобы звонил убийца, продающий дом, а вы приняли телефон за убийцу, потому что ничего не понимаете в нашем мире… Это вы, вы!
Бросаюсь за ним, кошмар бежит от меня к дому, если он успеет захлопнуть дверь, я не поймаю его, но он не успеет, это правило кошмара, он не успеет, а дом будет убегать, и перед обрывом подберется, как кошка, и прыгнет, а кошмар упадёт в тот момент, когда я навалюсь ему на спину, я заставлю его присниться мне, а завтра придёт следующий кошмар, которому приснюсь я, когда он поймает меня над пропастью…
… мимо статуи часов, века и века стоящей на Старостарой площади, проходя мимо которых я каждый раз думаю, какими были настоящие часы – не имитации из дерева и металла, а настоящие, живые, — как они ходили по земле, или летали в воздухе, как они жили, а может, и вовсе охотились на людей. Те же мысли посещали меня, когда я проходил мимо каменных изваяний домов и по каменным мостам – но моей фантазии не хватало, чтобы представить их настоящими, живыми, по образу и подобию которых в глубокой древности делали каменные копии...
… сегодня дом решил побыть старинным замком, и это было странно – обычно в дождливые дни он становился уютным особняком, а ипостась замка оставлял для снежных бурь. Но оказалось, дом знал больше, чем мы – ближе к вечеру мелкий дождик и правда превратился в настоящий снегопад, а когда стемнело, закружилась метель. Правда, в полночь дом удивил нас еще раз, кода превратился во что-то сюрреалистическое, запутавшееся в самом себе – и мы не знали, к какой погоде готовиться на этот раз...
… тогда я еще не знал, что танцы танцевать запретили, и тем, кто танцует танцы, рубят головы. Это было тем более странно, что логичнее было бы рубить ноги…
… и все не так, не так, не так, слова не слушаются, рассыпаются, все было не так, не так, не так. Тогда я страху натерпелся, когда прибыл в Танцбург ближе к сумеркам, когда она выскочил на меня из темноты, из переулка… Что-то полупрозрачное, что-то полупризрачное, то исчезающее, то пропадающее, то возникающее снова – она протянула мне руку, она приглашала, мне не оставалось ничего кроме как закружиться с ней, раз-два-три, раз-два-три…
Когда она взмыла вверх…
… то я чуть не упал с огромной высоты, она сжимала мои руки, она держала меня, потом, наконец, начала плавно спускаться, и только у самой земли не выдержала, разжала пальцы, я неуклюже упал на одно колено. Она смущенно наклонилась ко мне, я вымученно улыбнулся, делая вид, что все хорошо, просто замечательно, только извините, я не умею летать. И сквозь стены проходить тоже не умею – это я говорил уже хороводу танцоров, которые то исчезали в стенах домов, то появлялись снова. Я не мог исчезнуть вслед за ними в стене, мы только беспомощно дергали друг друга за руки, боясь переломать пальцы.
Когда они спросили, какой сейчас век…
… я не удивился, спокойно ответил – двадцать первый, и только потом удивился, что они не знают про век, и вообще… женщина в доспехах, сотканных из тумана, спросила меня, дваджцать первый, это какой по-ихнему – я не ответил, я не знал, что там по-ихнему. Они стали перешептываться на своем языке, сложенном из звуков, всполохов, жестов и еще чего-то неуловимого, назвали какой-то век, я так и не знал, какой.
Когда я шел в Танцбург…
… я еще не знал, что в этом веке на танцы пригласили всех, кого даже не думали приглашать раньше – танцоров из всех времен, в том числе, из бесконечно далеких времен, когда люди уже не были похожи на людей, — призрачные силуэты, проходящие сквозь стены, сотканные из чистой энергии, изгибающие пространство под немыслимыми углами. Мне доводилось танцевать с людьми в доспехах, под которыми я тщетно пытался найти живую плоть – потому что они были доспехами, и ничем больше. Мне доводилось танцевать с людьми, от которых остались лишь тени, воспоминания – раньше они и показаться боялись, а теперь вышли на площади, залитые светом фонарей, и кто-то робко приглашал их на танец, и они так же робко протягивали несуществующие руки. Танцевали и фонари – величайшим указом впервые за всю историю было дозволено танцевать домам и фонарям, звездам и луне в небе. Впервые на танцы приглашали всех, даже тех, кому раньше не дозволялось даже показываться на глаза средь бела дня, потому что они давным-давно умерли.
Когда я второй раз поднялся в небо…
… то это было так же тревожно и волнительно, как и в первый раз, — люди из неведомо какого века что-то сделали с пространством, что я смог подняться высоко над городом и танцевать с ними, и я даже набрался храбрости посмотреть вниз.
Когда наступил рассвет…
… он танцевал вместе с нами, даже пригласил на тур вальса зарю.
Когда я вернулся домой…
… мне отрубили голову, потому что ходить в Танцбург и танцевать танцы уже было запрещено, а я этого не знал.
Когда я тайком пробирался по темными закоулкам, неся в руках отрубленную голову…
… то меня увидели и пригласили на танец на главной площади Танцбурга. Когда я смущенно отказался, потому что был без головы, меня окружили сотни людей с отрубленными головами – они держали свои головы в руках, и танцевали на площади Танцев в центре Танцбурга…
… оглядываю редколесье на холме, прислушиваюсь – кажется, здесь. Да, здесь. Но не сейчас, не сейчас, я надеюсь – хотя бы лет через десять.
Потому что я чувствую легенды.
Легенды – которые еще сами не знают, о чем они будут.
Это неправда, что сначала приходят люди, строят города, потом города обрастают историями, воспоминаниями, легендами. Это все неправда, на самом деле сначала приходят легенды, вернее, даже не так – они были здесь всегда, еще до того, как появилась сама земля. Потом – однажды когда-нибудь – легендам становится скучно, они возводят города, потом в городах появляются люди, тоже порожденные легендами.
Здесь были легенды – я чувствовал это – а значит, когда-нибудь здесь появятся первые дома, которые постепенно разрастутся в город, я тихонько поселюсь в одном из них – неприметно, тайком – и никто не заметит, что я пришел в город сам, а не появился в городе, и у меня еще будет время как следует поразмыслить, кто я такой...
… мы предлагаем вам уникальные стены, которые по одному нажатию кнопки становятся мягким, и сквозь них можно проходить, как сквозь воду. Если у вас не хватает средств на целый дом из таких стен, то можете приобрести хотя бы несколько штук, и проходить сквозь них, когда придут гости.
Кроме того наша фирма предлагает вам уникальные прозрачные полы и перекрытия – они почти не видны, отчего создается иллюзия, что вы идете по пустоте. Для особо продвинутых покупателей мы можем посоветовать нашу новинку – особое покрытие для тела, которое сделает вас наполовину прозрачными, сквозь вас можно будет даже читать. Можете не сомневаться, вас никто не отличит от настоящего мертвого, вы быстро сойдете за своего в любой компании.
Кроме того наше агентство заботливо подберет для вас историю вашей смерти, где именно в каком городе, на какой земле и под каким солнцем вы пережили свои последние минуты.
Вам не нравятся наши цены? Извините, если у вас хватило средств, чтобы пережить вспеланетный апокалипсис, у вас есть средства, чтобы притвориться умершим. Кроме того, мы предлагаем вам уникальную скидку за молчание, — да-да, за весьма скромную сумму мы никому не расскажем, почему вы остались в живых, когда вся вселенная сгорала в пламени сражений. А ведь если вы успели все предусмотреть и даже обеспечить себя надежным убежищем, значит, вы не случайная мелкая пешка в этой битве… разве не так?
Запрещено запрещать!![]:->](https://writercenter.ru/plugins/qipsmiles/smiles/Animated/aq.gif "]:->")
Мне все выпадало бывать в городах рано утром в дрянную погоду в выходные, так что вопрос «где люди» не возникал…
Надо как-нибудь сюда озвучку вставить, когда руки дойдут… с яндекс диска…
Возможно… даже не помню, когда первый раз и где они появились… в честь голландской мельницы с названием Кошка…
1м — № 3 Хорошее стихотворение, все при всем
2м — № 4 За юмор.
3м — № 6 — было бы очень хороошо, но подкачал размер стиха
Внек — меня очаровал № 3
Маска из Венеции. Ну да, в ней можно и канравальный костюм сделать…
Маска из Венеции. Правда, маленькая.
Вот осень на фонарном столбе
Под листопадною маской,
В ночи поет о чем-то слегка,
Покачиваясь при ходьбе,
Сама себе о самой себе
Какая-то сказка о сказке
Нашепчет – на чердаке чердака
Рассказывает себе.
А осень ждет от осени кров
По вечерам бестелесным,
Чужие комнаты теребя,
Печалится о своем,
И слышит, как среди вечеров
Так одинокая песня
Сама себя для самой себя
Так одиноко поет.
А осень, об июне скорбя,
Пустые ищет фазенды,
Снимает кем-то забытый плед,
Напуганная зимой,
Самой себе и саму себя
Рассказывает легенда,
И слышит память далеких лет,
Не веря себе самой.
Бегут по звездам десятки лет,
Оглядываясь с опаской,
Стараясь вечер не разбудить,
Тихонько гаснет свеча,
И в старом доме осень и плед
Всю осень слушают сказки,
Легенды с песнями и дожди,
Стучащие по ночам.
То ли сердце защемило,
То ли ум сошел с ума,
То ли осень осенила,
То ли замела зима,
То ли с ладом, то ли с летом
В спящих путается снах
Прилетающее лето,
Невесомая весна,
От синиц хрустально-синий
Вечер все о вечном просит,
То ли сенью, то ли синью
Осенила душу осень.
То ли ров, а то ли рев
То ли в высях, то ли в весях,
То ли рыси, то ли рельсы
Гонятся за сентябрем.
То на метле над землей летят,
То по траве еле слышно стелются
Полуиграя, полушутя –
Мельница Кошка и кошка Мельница.
Судьбы и сны по ночам плетут,
Трудятся, чтоб не прослыть бездельницей,
Все поспевают и там, и тут
Мельница Кошка и кошка Мельница.
В черном котле из упавших звезд
Варят свои колдовские зельица
Крыльями машут, макают хвост
Мельница Кошка и кошка Мельница.
А когда солнце погаснет в окне,
Как небосвод чернотой оденется
Вместе в обнимку сидят на луне
Мельница Кошка и кошка Мельница.
Настоящая жуть
… подходит к двери, нажимает на кнопку звонка, звонок не работает – она стучит в дверь, почему-то чувствует, что не откроют. Щелкает замок, она посмеивается про себя, от кого они сделали замок и дверь, или оно так было с самого начала – дом, замок, дверь…
… интересно, с какого – начала…
— Э… добрый вечер.
— Здрассьте, здрассьте, да вы проходите, вы не стесняйтесь, проходите, — начинает трещать та, которая открыла дверь, — да вы проходите, проходите, пальто можете… а да, какое пальто, что это я… А вы ядерная?
— Простите?
— А вы ядерная?
— Что?
— Из-звините… просто… а вы ядерная?
— Нет, — она чувствует, что покраснела бы, если бы могла краснеть, хочет добавить что-то в свое оправдание, не понимает, за что оправдываться – за то, что не ядерная, или за то, что он вообще есть.
— Из-звините, это я так… просто странно так, а мы думали, после… после этого вы все дальше будете ядерные, или просто одна будет, и все – а тут все приходят и приходят новые…
Она снова хочет извиниться за то, что пришла.
— А вы… извините… с какого года?
— Две тысячи тридцать восьмого…
— … по какой? – открывшая дверь торопливо записывает что-то в большую тетрадь, — извините, у нас просто так принято… Записываем вновь прибывших… А вы… из какого региона будете?
— Ну, я началась в…
— … а-а-а, вижу, вижу, у нас пятеро оттуда, если хотите, я вас познакомлю… только потом, а то у нас спят уже все…
Она снова чувствует, что покраснела бы, если бы умела краснеть.
— Извините, не вовремя я, да…
— … да нет, что вы, это же не от вас зависит, когда что…
Она пытается узнать ту, которая открыла дверь – что-то европейское, что-то в доспехах, что-то не пойми что… Та тоже смотрит, настороженно, пристально…
— Со мной… что-то не так?
— Да нет, что вы… ну если так подумать, тут с нами со всеми что-то не так, правда же? Мы же все… ну… как бы нас вообще…
— … не должно быть? – она говорит, тут же чувствует, что готова провалиться сквозь землю.
— Ну да, да, именно… не должно быть… Да давайте я вам свободную комнату покажу, где вы жить будете…
— Я так понимаю… дом бесконечный?
— Верно, верно, бесконечный… – она мрачнеет, как будто извиняется за что-то, — ну как вы хотели… все приходят и приходят новые… ой, из-звините, это я вам не в упрек, это я… так-то мы новым всегда рады… то есть, не рады… то есть… ой, я запуталась, уже и не знаю, как сказать!
— Да, да, понимаю…
— Вот тут… А вы из двадцать первого века значит, да… А у вас всякие такие штуки есть? Ну, перед вами тут одна приносила штуку такую интересную… Ой, извините, вы, наверное, спать хотите, а я тут… – она присматривается, настораживается, — постойте-ка… вы… вы не кончились.
— В смысле? – она все еще пытается сделать вид, что ничего не происходит.
— В смысле… ну… да что с вами не так, понять не могу? Вы… вы… да вы сбежали?
Она чувствует, что научилась краснеть, наконец-то…
— Я… да.
— Да как же вы так… да так же…
… понимает, что нужно защищаться, она же, в конце концов…
— … ну а где написано, что это запрещено?
— Эм… да нигде… просто… ну… как-то…
— Что – как-то? Вы хотите, чтобы и дальше…
— Да что вы, поймите, этого никто не хочет, просто… ну… я не знаю…
— Вот и я не знаю, почему я не имею права так сделать…
— … так вы… просто сбежали? – спрашивает кто-то уже за ужином.
— Не сбежала… ушла.
— Ушли?
— Да, просто так взяла и ушла.
— А как вы… нашли дорогу?
— Просто… нашла…
— Удивительно…
— А вы… а вы покажете всякие штуки… которые в вашем веке появились? – не унимается та, европейская, средневековая, она все еще не может вспомнить её имя.
— Да, конечно, — она вытаскивает нейрофон, показывает, — вот тут смотрите…
Они смотрят, удивляются, вот это да, вот те на, с ума сойти можно, — кто-то нажимает кнопку сообщений, спохватывается, ой, извините, это личное, понимаем, понимаем, — тут же спохватываются, когда видят сообщение…
— Это… это вы отправили следующей?
Отвечает так же отрешенно:
— Да.
— Ну, ничего себе…
Кто-то снова начинает возражать, что это же не положено так в самом-то деле, кто-то обрывает, где написано, что не положено, нигде не написано, ну вот то-то же…
… она вздрагивает от стука в дверь, странно, еще толком не проснулась, уже понимает, что это именно стук в дверь, — кутается в халатик, ищет в темноте тапочки, не находит, вот черт…
Стук повторяется – она выскальзывает за дверь в холодок коридора, босиком спешит по лестнице, стараясь не наступить на третью ступеньку, которая скрипит – третья ступенька, как всегда оказывается не на месте, предательски поскрипывает.
Открывает дверную защелку, задним числом спохватывается, а ведь там, на крыльце может оказаться кто угодно, — она тут же одергивает себя, а чего ей бояться, она же… ну да, ну да…
В свете фонаря на крыльце виднеется новая, какая-то растерянная, пришибленная, кутается во что-то не пойми во что. Она спохватывается, щелкает выключателем в прихожей, да вы входите, входите, вы же промокли, дождь же идет – новая откликается не сразу, замирает на пороге, как сомнамбула, её приходится хватать за руку и заводить в прихожую, да вы входите, входите, что вы, в самом деле… Пальто можете пове… ну да, какое пальто, вы же… давайте я вам свободную комнату покажу, извините, только на третьем этаже сейчас есть… Да вы продрогли, давайте я вам лучше чаю налью, кухня там… она хлопочет, как пару месяцев назад хлопотала та, европейская какая-то там в доспехах. Новая осторожно садится на краешек стула, да что с ней, как будто чувствует себя виноватой, или… или… да что такое…
— Вы… вы тоже от них ушли?
— А? Да, да…
— Ушли? Ушли от них, да?
— Ушла…
— А вы… – она ловит себя на том, что хочет задать тот же вопрос, что и та, которая её встретила…
— Да…
— Да? – у неё холодеют руки, которых нет.
— Да… вы поймите… я не успела… все случилось слишком быстро… Я ушла, когда они уже поднялись в воздух…
Она наливает новой чашку чая, ставит на стол, только потом вспоминает, что они не пьют чай, они же…
— Да? Вот как…
— Я… я не виновата…
— Да, да, конечно, вы же…
Обе ищут слова, не находят, та, что была раньше, наконец, вспоминает, что стоит на холодном полу босиком, садится в кресло, поджимает под себя ноги…
… иногда кто-нибудь подходит к входной двери, распахивает её, смотрит в капли дождя, в дорожку, ведущую из ниоткуда, ждут, не мелькнет ли еще чей-нибудь силуэт – нет, никого нет, только легкий туман, уводящий в бесконечность…
… Кошмар бежит со всех ног, которых у него нет, спотыкается о самого себя, ветви больно хлещут по лицу, которого у кошмара тоже нет, откуда здесь ветви, вроде бы вокруг пустошь, или ночью все по-другому, у ночи свои законы. Кошмар бежит к дому на окраине… Да ничего, просто на окраине, здесь так бывает. Если кошмар успеет добежать до залитого светом крыльца, до открытой двери, то всё обойдётся, он захлопнет дверь и будет в безопасности, таковы правила ночи — проблема в том, что дом тоже убегает, бежит от кошмара, и нужно его догнать, и не получается догнать, так и бывает в кошмаре, когда за тобой гонятся, а ты одновременно догоняешь и убегаешь, и дом все дальше, а то, настигающее за спиной всё ближе, уже слышится раскаленное хриплое дыхание, топот ног, у того за спиной вроде как есть ноги… Дом добегает до широкого обрыва, подбирается, как кошка, делает головокружительный скачок, — кошмар прыгает за ним, уже понимает, не допрыгнет, беспомощно барахтается в пустоте ночи, когда сверху валится то, бегущее сзади, сжимает крепко- крепко, шипит в ухо, которого у кошмара тоже нет:
— приснись мне… Приснись…
Кошмар уже не может сопротивляться, он снится, а когда кошмар снится, он исчезает…
— Почему так дешево?
— Ну, видите, дом старый, в плохом состоянии…
— Обычно дома продают так дёшево, если в этом доме жил кошмар, которого заставили кому-то присниться.
— А вы неплохо осведомлены. Как я вижу…
— Да, я потратил немало времени, чтобы расследовать это дело.
— Может, тогда вы уже знаете…
— … Кто это сделал? представьте себе, уже знаю.
— И…
— … Это сделали вы, и не сомневайтесь, доказательства у меня есть, так что мне не остаётся ничего, кроме как отвести вас в полицию.
— Вы совершенно правы, только сначала вам нужно поймать меня… А это будет не так-то просто…
— Ну что может быть проще, если вы у меня в руках?
— Простите?
— Вы у меня в руках, — повторяю торжественно, сжимаю его правой рукой что есть силы, так, что он даже хрустит, тут же испуганно ослабляю хватку, ещё не хватало его сломать…
Он разражается раскатистым смехом, я не понимаю причину его веселья, не хочу понимать, я иду в полицейский участок, торжествующе сжимая злоумышленника…
— … Вот… Я поймал его…
— Вы… Вы сейчас в своём уме? — брезгливо спрашивает человек в форме.
— Разумеется, а в чьем же ещё? Ну, разве что в уме читателя, который сейчас читает эту книгу…
— Вы… Принесли сюда это…
— Злоумышленника, — поясняю я.
— Вы… Это сейчас… Серьёзно?
— Серьёзнее некуда.
— Да вы… Вы или издеваетесь надо мной, или сошли с ума… Вон отсюда! Вон! И чтоб я не видел вас больше!
Начинаю догадываться, что страж порядка в сговоре с преступником, и мне не остаётся ничего кроме как хватать убийцу и бежать отсюда со всех ног, пока этого негодяя не освободили не ровен час…
Только дома позволяю себе как следует разглядеть пойманного, — прямоугольная коробочка с экранчиком, интересно, как он бежал, у него же нет ног, впрочем, если так рассуждать, у сна тоже нет ног, но это не помешало ему бежать…
— … Вот… Понимаете? Я посадил его в птичью клетку, чтобы он не сбежал… Но я не знаю, что делать дальше, в полиции говорят, что я сошёл с ума…
Смотрю на очередной ночной кошмар, поселившийся в доме, на телефон, брошенный в птичью клетку, ну ещё бы, что я хочу от сна, что он вообще понимает в материальном мире, что…
… И тут меня осеняет.
— Вы… Это вы прикончили тот кошмар… А потом придумали эту абсурдную историю про то, как вам якобы звонил убийца, продающий дом, а вы приняли телефон за убийцу, потому что ничего не понимаете в нашем мире… Это вы, вы!
Бросаюсь за ним, кошмар бежит от меня к дому, если он успеет захлопнуть дверь, я не поймаю его, но он не успеет, это правило кошмара, он не успеет, а дом будет убегать, и перед обрывом подберется, как кошка, и прыгнет, а кошмар упадёт в тот момент, когда я навалюсь ему на спину, я заставлю его присниться мне, а завтра придёт следующий кошмар, которому приснюсь я, когда он поймает меня над пропастью…
… мимо статуи часов, века и века стоящей на Старостарой площади, проходя мимо которых я каждый раз думаю, какими были настоящие часы – не имитации из дерева и металла, а настоящие, живые, — как они ходили по земле, или летали в воздухе, как они жили, а может, и вовсе охотились на людей. Те же мысли посещали меня, когда я проходил мимо каменных изваяний домов и по каменным мостам – но моей фантазии не хватало, чтобы представить их настоящими, живыми, по образу и подобию которых в глубокой древности делали каменные копии...
… сегодня дом решил побыть старинным замком, и это было странно – обычно в дождливые дни он становился уютным особняком, а ипостась замка оставлял для снежных бурь. Но оказалось, дом знал больше, чем мы – ближе к вечеру мелкий дождик и правда превратился в настоящий снегопад, а когда стемнело, закружилась метель. Правда, в полночь дом удивил нас еще раз, кода превратился во что-то сюрреалистическое, запутавшееся в самом себе – и мы не знали, к какой погоде готовиться на этот раз...
(из фотоальбома, которого никогда не было)
Когда я танцевал свой первый танец…
… тогда я еще не знал, что танцы танцевать запретили, и тем, кто танцует танцы, рубят головы. Это было тем более странно, что логичнее было бы рубить ноги…
… и все не так, не так, не так, слова не слушаются, рассыпаются, все было не так, не так, не так. Тогда я страху натерпелся, когда прибыл в Танцбург ближе к сумеркам, когда она выскочил на меня из темноты, из переулка… Что-то полупрозрачное, что-то полупризрачное, то исчезающее, то пропадающее, то возникающее снова – она протянула мне руку, она приглашала, мне не оставалось ничего кроме как закружиться с ней, раз-два-три, раз-два-три…
Когда она взмыла вверх…
… то я чуть не упал с огромной высоты, она сжимала мои руки, она держала меня, потом, наконец, начала плавно спускаться, и только у самой земли не выдержала, разжала пальцы, я неуклюже упал на одно колено. Она смущенно наклонилась ко мне, я вымученно улыбнулся, делая вид, что все хорошо, просто замечательно, только извините, я не умею летать. И сквозь стены проходить тоже не умею – это я говорил уже хороводу танцоров, которые то исчезали в стенах домов, то появлялись снова. Я не мог исчезнуть вслед за ними в стене, мы только беспомощно дергали друг друга за руки, боясь переломать пальцы.
Когда они спросили, какой сейчас век…
… я не удивился, спокойно ответил – двадцать первый, и только потом удивился, что они не знают про век, и вообще… женщина в доспехах, сотканных из тумана, спросила меня, дваджцать первый, это какой по-ихнему – я не ответил, я не знал, что там по-ихнему. Они стали перешептываться на своем языке, сложенном из звуков, всполохов, жестов и еще чего-то неуловимого, назвали какой-то век, я так и не знал, какой.
Когда я шел в Танцбург…
… я еще не знал, что в этом веке на танцы пригласили всех, кого даже не думали приглашать раньше – танцоров из всех времен, в том числе, из бесконечно далеких времен, когда люди уже не были похожи на людей, — призрачные силуэты, проходящие сквозь стены, сотканные из чистой энергии, изгибающие пространство под немыслимыми углами. Мне доводилось танцевать с людьми в доспехах, под которыми я тщетно пытался найти живую плоть – потому что они были доспехами, и ничем больше. Мне доводилось танцевать с людьми, от которых остались лишь тени, воспоминания – раньше они и показаться боялись, а теперь вышли на площади, залитые светом фонарей, и кто-то робко приглашал их на танец, и они так же робко протягивали несуществующие руки. Танцевали и фонари – величайшим указом впервые за всю историю было дозволено танцевать домам и фонарям, звездам и луне в небе. Впервые на танцы приглашали всех, даже тех, кому раньше не дозволялось даже показываться на глаза средь бела дня, потому что они давным-давно умерли.
Когда я второй раз поднялся в небо…
… то это было так же тревожно и волнительно, как и в первый раз, — люди из неведомо какого века что-то сделали с пространством, что я смог подняться высоко над городом и танцевать с ними, и я даже набрался храбрости посмотреть вниз.
Когда наступил рассвет…
… он танцевал вместе с нами, даже пригласил на тур вальса зарю.
Когда я вернулся домой…
… мне отрубили голову, потому что ходить в Танцбург и танцевать танцы уже было запрещено, а я этого не знал.
Когда я тайком пробирался по темными закоулкам, неся в руках отрубленную голову…
… то меня увидели и пригласили на танец на главной площади Танцбурга. Когда я смущенно отказался, потому что был без головы, меня окружили сотни людей с отрубленными головами – они держали свои головы в руках, и танцевали на площади Танцев в центре Танцбурга…
… оглядываю редколесье на холме, прислушиваюсь – кажется, здесь. Да, здесь. Но не сейчас, не сейчас, я надеюсь – хотя бы лет через десять.
Потому что я чувствую легенды.
Легенды – которые еще сами не знают, о чем они будут.
Это неправда, что сначала приходят люди, строят города, потом города обрастают историями, воспоминаниями, легендами. Это все неправда, на самом деле сначала приходят легенды, вернее, даже не так – они были здесь всегда, еще до того, как появилась сама земля. Потом – однажды когда-нибудь – легендам становится скучно, они возводят города, потом в городах появляются люди, тоже порожденные легендами.
Здесь были легенды – я чувствовал это – а значит, когда-нибудь здесь появятся первые дома, которые постепенно разрастутся в город, я тихонько поселюсь в одном из них – неприметно, тайком – и никто не заметит, что я пришел в город сам, а не появился в городе, и у меня еще будет время как следует поразмыслить, кто я такой...
… мы предлагаем вам уникальные стены, которые по одному нажатию кнопки становятся мягким, и сквозь них можно проходить, как сквозь воду. Если у вас не хватает средств на целый дом из таких стен, то можете приобрести хотя бы несколько штук, и проходить сквозь них, когда придут гости.
Кроме того наша фирма предлагает вам уникальные прозрачные полы и перекрытия – они почти не видны, отчего создается иллюзия, что вы идете по пустоте. Для особо продвинутых покупателей мы можем посоветовать нашу новинку – особое покрытие для тела, которое сделает вас наполовину прозрачными, сквозь вас можно будет даже читать. Можете не сомневаться, вас никто не отличит от настоящего мертвого, вы быстро сойдете за своего в любой компании.
Кроме того наше агентство заботливо подберет для вас историю вашей смерти, где именно в каком городе, на какой земле и под каким солнцем вы пережили свои последние минуты.
Вам не нравятся наши цены? Извините, если у вас хватило средств, чтобы пережить вспеланетный апокалипсис, у вас есть средства, чтобы притвориться умершим. Кроме того, мы предлагаем вам уникальную скидку за молчание, — да-да, за весьма скромную сумму мы никому не расскажем, почему вы остались в живых, когда вся вселенная сгорала в пламени сражений. А ведь если вы успели все предусмотреть и даже обеспечить себя надежным убежищем, значит, вы не случайная мелкая пешка в этой битве… разве не так?