Новый год и Нобелевская лихорадка

Возражать не имело смысла. Но я, конечно, возразил.

Сергей Довлатов

Иногда — совсем нечасто и сравнительно ненадолго — Шмуэль любит тешить себя мыслью, что он настоящий ученый и занимается настоящей наукой с двух больших букв “Н”. За пару дней до Нового года он набрасывается на меня в коридоре и принимается втолковывать, что нужно мыслить широко, метить высоко и стремиться далеко.

— Я хочу, чтобы перед твоим взором маячила Нобелевская премия! — воодушевляется он от звука собственного голоса, раскатисто реверберирующего в замкнутом пространстве.

Я киваю, прикидывая, что очередная придурь рассосется за день-другой, и возвращаюсь к своим делам. А потом вспоминаю… Не знаю, почему я дал слабину. Возможно, тому виной предпраздничное настроение… да и наночастицы уже порядком осточертели.

У меня есть некая идея, придуманная еще лет пятнадцать назад и связанная с применением искусственного интеллекта в медицинской диагностике. Для меня одного такой проект всегда был чрезмерно масштабным. Если взяться всерьез, надо уйти в него с головой на много-много лет. А я слишком ценю личную свободу, чтобы ввязываться во что-либо на длительный срок. Но на фоне наночастиц и под эгидой Техниона перспектива воплощать свои собственные идеи показалась гораздо более привлекательной.

— Прекрасно! Брось все и ваяй! — оживился Шмуэль, пребывавший в послеобеденном благостном разжижении рассудка, когда я заглянул к нему на следующий день. — Бери неделю на подготовку. Но смотри, я хочу настоящую презентацию. Обзор научной литературы, детальный анализ и долгосрочный план! Как на конференции!

Днями и ночами напролет, включая выходные, я “ваял”. Начитался интереснейших вещей, углубил и расширил первоначальную концепцию, и спустя неделю я снова у Шмуэля. Как бы невзначай, но на самом деле в расчете набить цену, упоминаю, что, несмотря на праздники, все готово, и получилось даже гораздо лучше, чем…

— Ты празднуешь Рождество?! — на полуслове прерывает меня профессор Басад.

— Рождество? Я праздновал Новый год.

— Новый год у нас осенью![1] Что ты такое несешь? Как можно праздновать Рождество Христово?!

Я пытаюсь что-то ответить, но тщетно. Закусив удила, он уже втолковывает мне, кто такой Иисус Христос с древне-иудейской точки зрения. Все вполне предсказуемо, одним словом — шлимазл. Но ограничиться одним-единственным словом Шмуэль не способен. Он фанатично аргументирует, что-то цитирует и, несмотря на то что я давно молчу, ведет себя так, будто у нас бурный теологический диспут. Когда напор напыщенной несусветицы начинает идти на убыль и, кажется, вот-вот иссякнет, профессор Басад ни с того ни с сего брякает:

— А ведь это не евреи! Не евреи его распяли, а итальянцы! — И принимается яростно доказывать этот крайне оригинально сформулированный тезис.

У нас во всем виноваты итальянцы. И я. Заподозрить меня в распятии Христа у Шмуэля фантазии пока не хватает, поэтому — итальянцы. Эти проклятые итальянцы, имеющие, кстати, весьма косвенное отношение к древним римлянам, продали ему микроволновой генератор, который прибыл с опозданием и в котором не функционирует система охлаждения.

Впоследствии окажется, что мы просто не доперли открыть предохранительные клапаны на воздухозаборных отверстиях, но до той поры итальянцы продолжат быть повинны во всех смертных грехах. Затем обвинения будут сняты, однако довольно скоро выяснится, что профессор Басад заказал систему, не вполне пригодную для наших нужд. Я вернусь к старой доброй микроволновке, а итальянцы вновь впадут в немилость.

— Шмуэль, поймите, Новый год — это праздник моего детства, — осторожно произношу я, дождавшись окончания его околесицы. — Это то немногое, что связывает с местом, где я родился. Новогодняя ночь, елка…

— Ты еврей или христианин? — профессор Басад ставит вопрос каким-то уж совсем неуместным ребром.

— Кхм… — я растягиваю паузу, в надежде, что он одумается. — Я атеист. В том смысле, который вы имеете в виду, мне сложно… Да и Новый год… он, собственно, светский праздник… Он не особо связан с религией.

— Ты еврей или не еврей?! — выпаливает он, срываясь на крик.

Настолько хамских выходок я не припомню со времен ухода из школы Зив.

— Я не мыслю в таких категориях.

— Признавайся, ты еврей или не еврей?! — Шмуэль впивается в меня немигающим взглядом, а его лицо приобретает кумачово-красный оттенок.

— Между прочим, “Кто не с нами, тот против нас” — лозунг самого Иисуса Христа, — не удержавшись, процедил я сквозь зубы.

— Что?!

— Ничего, продолжайте, пожалуйста.

Когда я поделился этой историей с моим другом Дороном, он съязвил, что надо было расстегнуть ширинку и наглядно продемонстрировать Шмуэлю мое безупречное “еврейство”. Но в тот момент мне было ничуть не смешно. После того как приступ охоты на ведьм миновал, Шмуэль приподнял кипу, огладил волосы и, пристроив ее на место, разрешил мне, наконец, взяться за презентацию.

Первый слайд — заголовок с картинкой — проходит без сучка без задоринки, на втором — введение — профессор Басад бесцеремонно прерывает меня заявлением, что слово “disease”[2] написано с ошибкой.

— Спасибо, я исправлю.

— Нет, ты должен изначально писать грамотно!

Я согласно склоняю голову.

— Запомни, когда представляешь идеи на конференции, или инвесторам, или… — он останавливается, но не придумав дополнительного примера продолжает с того же места: — …все, включая оформление, картинки, графику, описания, способ подачи материала, обязано быть безупречно. Презентация — это лицо твоей идеи. Витрина, ее дизайн и содержание, по которым судят…

“Графический дизайнер, чьи работы получают наибольшее количество просмотров, это тот, кто оформляет узор туалетной бумаги” — ни к селу ни к городу высвечивается у меня в мозгу, пока он долдонит банальные истины. Пожалуй, это и спасает нашу встречу.

— Вы правы, — справившись с раздражением, я несколько раз вдумчиво киваю. — Прошу вас, давайте продолжим.

— Нет, не продолжим. Это крайне важно.

— Шмуэль, я все уяснил. У меня дислексия. Я всю жизнь пишу с ошибками.

— Мои аспиранты пишут грамотно. И тебя я тоже приучу. А уж когда ты защитишься, дислексии у тебя точно не будет!

И так он утюжит меня на тему грамматики где-то с полчаса. Гротескность этой проповеди пикантно оттеняет тот факт, что профессор Басад вот уже семь месяцев никак не удосужится научиться правильно писать мое короткое и, казалось бы, простое имя ни на одном из языков. Хотя можно было бы сделать над собой усилие, если не из соображений столь чтимой им грамматики, то из элементарной вежливости. Постоянно видит его в электронных письмах и документах, и все равно продолжает карябать мое имя по-своему и на английском, и на иврите.

А еще он недавно отколол такую штуку: недели две мы готовили документы для гранта от Ассоциации “войны” с раком. (Это дословный перевод с иврита — тут говорят не “по борьбе”, а “войны”.) Целыми днями мы вылизывали там все, вплоть до знаков препинания. Но тут надвинулась его священная суббота, и профессор Басад просто взял текущую версию с остаточными ляпами, присобачил к электронному письму и озаглавил его “Ассоциации войны” — без всяких там “с раком”. Приписать в верхнем углу “басад” он, естественно, не забыл, зато следующая строчка выглядела так: “Уважаемая коллегия Ассоциации Войны!” Слово “рак” в письме ни разу упоминалось, зато войны было хоть отбавляй. Как несложно догадаться, грант от них мы не получили.[3]

…Закончив наставление о первостепенной важности правописания, он как-то обмяк, потер воспаленные веки и милостиво позволил мне возобновить презентацию. На третьем слайде профессор Басад первый раз зевнул и стал клевать носом. На пятом — прикрыл глаза, свесил голову на бок и разве что не захрапел.

— Шмуэль,… вижу, вы устали. Может, вернемся к этому в следующий раз?

Он встрепенулся, недовольно нахохлился и велел продолжать. Я говорю и на него поглядываю, а он снова сник и уже посапывает. Я беззвучно выматерился. Вхолостую прокрутил на экране элегантные и емкие слайды, над формулировками и оформлением которых трудился не покладая рук и почти не спал последние дни, свернул презентацию и закрыл лэптоп. Еще раз обвел его долгим ненавидящим взглядом, поднялся и направился к двери.

— Ты куда?!

Я обернулся, стискивая зубы.

— Все это очень… кхм… занимательно, но никак не относится к твоей диссертации, — заявил он, поправляя кипу и ощупывая лоб и бороду, словно они могли поменяться местами, пока он спал. — Что ты ходишь вокруг да около?! Где результаты? Ты вообще сделал хоть что-то из намеченного на неделю?!

— Но вы же велели отложить все в сторону…

— Есть план диссертации, в нем все четко указано. Порядок, очередность, сроки. Ты его подписал и теперь обязан исполнять. Остальное — идеи, мечты — это прекрасно, но в свободное время и только после согласования со мной. Почему мне приходится разжевывать элементарные вещи? Ты аспирант или Дон Кихот?!

После таких эскапад в моей голове всю ночь крутится бетономешалка, а наутро я встаю с совершенно зацементированными мозгами. Если есть возможность не идти на факультет, я весь день целенаправленно отсыпаюсь. Хоть урывками, хоть как угодно. Мне необходимо проложить между текущим моментом и минувшими событиями как можно больше ватных прослоек сна.

— -

[1] Рош ха-Шана — еврейский Новый год — празднуют в новолуние осеннего месяца Тишрей.

[2] Disease (англ.) — болезнь, заболевание.

[3] Господин Редактор отметил это предложение, но что именно ему не понравилось, так и осталось неизвестным.