Нас нет

…Но тут на Максима напала муха, и ему пришлось вступить с ней в борьбу. Муха была мощная, синяя, наглая, она наскакивала, казалось, со всех сторон сразу, она гудела и завывала, словно объясняясь Максиму в любви, она не хотела улетать, она хотела быть здесь, с ним и с его тарелкой, ходить по ним, облизывать их, она была упорна и многословна. Кончилось все тем, что Максим сделал неверное движение, и она обрушилась в пиво.

Аркадий и Борис Стругацкие

По разным соображениям, которые прояснятся позже, я пытался избежать описания главного персонажа этого фрагмента. Тактично обойти его стороной. Я сомневался, тянул, откладывал… Но повествование, как и природа, не терпит пустот. Пузырь ширился, набухал, нарушая структуру и целостность, и стало ясно, что необходимо принять неизбежное.

Персонажа зовут — Ма́ксим, с ударением на первый слог. Я долго не понимал, почему израильтянам кажется, что ударения в русских именах непременно ставятся на первый слог. Они произносят: Ро́ман, а не Рома́н, Бо́рис, а не Бори́с, и Вла́димир, а не так, как надо. Хотя, к примеру, в еврейском имени Дорон — ударение на втором слоге, да и Моисей ударением на первый слог не грешил. Мне в этом смысле повезло, над моим именем не поиздеваешься. Хотя Шмуэлю иногда удается его коверкать. Недюжинные способности — профессор как-никак.

Решив разобраться с ударениями, сделал несколько поисковых запросов и выяснил, что в английских именах, как и в исконно английских словах, ударение почти всегда на первом слоге. Та же участь постигает и иностранные имена. Ветхозаветный Дави́д становится Де́йвидом, Рахи́ль превращается в Ре́йчел, а Моисе́й — в Мо́узеса. Подобное происходит с французскими именами, с русскими и с большинством других чужеродных слов и имен. А в Израиле просто переняли эту манеру.

Итак, Ма́ксим — диковинное для здешних широт явление. Обитает он во вражеской подсобке при лаборатории. Подсобки у нас две — своя и вражеская. Там — во вражеской — окопался доктор каких-то наук, называющий себя колхозником. “Ян, пойми, я — колхозник!” — многозначительно втолковывает мне Ма́ксим, когда между нами возникают разногласия. Почему это должно служить весомым аргументом в пользу его точки зрения — неясно. Всякий раз как он выдает свое “я колхозник”, мне слышится “я придурок”.

Колхозник кряжист и квадратен лицом. Покатые плечи и бобрик — словно раз-другой топором тяпнули, и ладно. Он и вправду любит разыгрывать из себя сельского дурачка, не в том смысле, как я юморил о здешних кибуцах, а эдакого кондового совкового колхозника. То ли кондовых колхозников в кибуцы не берут, то ли кибуцы оказались недостаточно совковыми для Ма́ксима, и неведомые силы занесли его в Нетивот.

Нетивот — это населенный пункт на границе с сектором Газа, выросший на месте лагеря для африканских репатриантов. В девяностые популяция удвоилось за счет волны обширной эмиграции из бывших советских республик, и Нетивот получил статус города. А потом его подмял под себя раввин по прозвищу “Рентген”, якобы обладающий даром диагностировать заболевания невооруженным глазом.

Первым делом раввин Рентген отгрохал пирамидальную гробницу своего отца, посмертно возведя его в целители и чудотворцы, и этаким нехитрым образом осенил сам себя индуцированной святостью преемника династии праведников-врачевателей. Позже этот прохиндей приплел уж совсем неправдоподобную, зато никак не поддающуюся проверке, байку о деде и прадеде, известныхеще в Марокко богоданным знахарским даром, и занялся шарлатанством на полную катушку. Слизал рабочие схемы с чего можно и с чего нельзя, не гнушаясь ни язычеством, ни идолопоклонством, возбраняемыми иудаизмом. Вовсю использовал амулеты, огненные обряды с экстатическими шаманскими плясками, паломничество к той самой отцовской гробнице и тому подобное.

В итоге этих попрыгушек образовалась секта, и раввин Рентген поставил дело на широкую коммерческую ногу. В продажу поступили индульгенции и заказные благословения. Оплата принималась в двух формах: одноразовая — наличкой — и в виде абонементов с подпиской на ежемесячные взносы. Купилась на это, как водится, беднота, наивно спешащая отдать последние гроши за призрак надежды.

Словом, католическая церковь средневековья отдыхает. Общедоступной банковской инфраструктуры тогда не существовало, и сложно было обувать простаков с таким изяществом и блеском. Подсадить неофитов на пожизненные взносы в отсутствие банковского постоянного платежного поручения уж никак бы не удалось.

Однако я снова отвлекся — типаж больно увлекательный. Но Ма́ксима не тревожат ни этот местечковый оракул, ни его манера спекулировать на людском горе и отчаянии. В Нетивоте нашему селянину удалось воссоздать вокруг себя атмосферу застойной совдепии, и он укутался в нее, как в обтерханный, но привычный и родной ватник. Тепло, хорошо, и мухи не кусают. Он и сам — словно муха, попавшая между оконными створками. Муха, которая не понимает, что влипла. Пожужжит, пожужжит и шмяк греться на солнышке. И все прекрасно. Муха довольна, Ма́ксим — тоже. Он иммигрировал на Святую Землю и обрел свой обетованный колхоз.

В общем, какими бы ветрами Ма́ксима ни занесло в Нетивот — почему он там прижился, примерно ясно. Также ясно, что он этим фактом гордится. И гордится до такой степени, что над его рабочим столом красуется латунная табличка с выгравированной надписью “NASA[1] Netivot”. Но зачем, будучи доктором наук, он мотается в Хайфу (через всю страну!) ради плохонькой должности инженера лаборатории? Непонятно. И уж совсем непонятно, отчего любой разговор никак не может обойтись без упоминания этого местечка. Ма́ксим приплетает Нетивот ко всему, чему ни попадя, а в спорах пользуется им, как последним аргументом. Хотя и начинать он норовит именно со своего ненаглядного Нетивота.

Это было бы забавно, если бы колхозника постоянно не обуревали грандиозные идеи в духе полетов на Альфа Центавру. Безнадежно утопические даже на фоне присущего научной среде прожектерства. Его идеи примечательны тем, что они не только никому не нужны, но и практически невыполнимы. Кроме того, Ма́ксим не умеет думать внутри своей головы. Единственный модус его мышления — выплескивать неоформленные фантазии и затевать по их поводу нескончаемые споры, в которых будто бы должна рождаться истина. Однако Ма́ксиму все никак не удается разродиться. Зато схватки шумны и болезненны не только для него самого, но и для окружающих.

Шмуэль, не первый год знакомый с этим явлением, прозванным “НАСА Нетивот”, выслушивать колхозника напрямую не готов. И мы — аспиранты — служим мембраной между профессором и полоумным Ма́ксимом. Только когда Ма́ксиму удается пробиться через нас, его идеи достигают Шмуэля. Поэтому колхозник ежедневно и неустанно штурмует нашу комнату. Малейшая брешь в обороне — и пиши пропало. Начинается НАСА Нетивот.

В этом смысле я попал больше остальных. Не подозревая, во что ввязываюсь, я поначалу приветствовал его обращения за мелкими техническими советами. От меня не убудет, всегда рад. Но вскоре эти просьбы переросли в назойливые домогательства. Их учащающаяся периодичность, помноженная на свойственную Ма́ксиму многословность — шутки-прибаутки вперемешку с рецептами напитков из чайных грибов, каш из топоров и, естественно, непременных саг про Нетивот — вскоре приобрели устрашающие масштабы.

Сегодня Ма́ксим подстерегает меня на каждом шагу. Стоит встать со стула или лишь оторваться от экрана, и он тут как тут:

— Минуточку-минуточку, только глянь.

— Ма́ксим, я работаю, — вздыхаю я.

— Ну пожалуйста. Ну, на секундочку, — канючить он способен часами и без тени смущения. — Тебе что, жалко?

Мне-то не жалко… Тем более, на этот раз часть его планов на удивление выполнима. Надо только сменить подход, о чем я и втолковываю колхознику не первую неделю. Втолковывать-то втолковываю, но не могу же я между делом на коленке навалять его проект. Могу только подсказать. Но нет. Ма́ксим новшеств не приемлет и заявляет, что докажет мою неправоту и сделает по-своему.

Казалось бы, на этом он должен был от меня отстать и, уединившись, “бороться и искать, найти и не сдаваться…” и все вот это. Но снова — нет. Теперь Ма́ксим дергает меня еще чаще. Он непрерывно отирается у порога нашей подсобки; стоит на мгновение отвлечься, Ма́ксим выскакивает из засады и набрасывается с вопросами, добиваясь, чтобы я опроверг сам себя, и все-таки нашел решение именно его способом.

Вчерашним вечером я решил предпринять очередную попытку найти с ним общий язык. Несмотря на разгар осени, утро выдалось знойное и солнечное, мы устроились на скамейке в тени, и я еще раз объяснил свою позицию. Мол, либо давай по-моему, и я подскажу и помогу, либо делай как знаешь, но тогда не спрашивай: “Каким образом?” Я считаю, что никаким. Я считаю, что так ничего не выйдет.

— Ой, да что ты, дядька! — он, хитрец, никогда не перечит. Всегда соглашается, а потом делает по-своему. — Я ж своим убогим умишком так понял… Знаешь, как у нас говорят… — “у нас” — это, должно быть, у Ма́ксима в колхозе. Излагать по существу — не дурачась и не паясничая, он генетически неспособен.

И пошло-поехало…

Я стоически вытерпел с полчаса деревенского фольклора, и мы, кажется, договорились. Я даже немного гордился своевременным решением и собственной выдержкой во время этой беседы. Еще мне вспомнилось, что, прочитав мой первый роман, Ма́ксим всячески его расхваливал, но признался, что очень бы не хотел стать героем следующей книги. Я заверил его, что опасаться нечего, поскольку я коллекционирую особо колоритных персонажей, а он выглядит вполне адекватным и вменяемым. И вроде же это было не так давно, однако с тех пор он только и делает, что напрашивается. Хоть сейчас садись и пиши. И название готово. Можно прям так и озаглавить — “НАСА Нетивот”.

Во второй половине дня я направляюсь готовить кофе. У двери караулит Ма́ксим:

— Ян, глянь, у меня тут эдакая штукенция…

— Ма́ксим, мы же договорились.

— Да-да. Не-е-е, конечно-конечно, это совсем, ну совсем другое, — бормочет Ма́ксим и бочком-бочком тащит меня в свою комнату.

Тыча в монитор, он что-то втолковывает, поминутно съезжая на треп о том о сем и, естественно, о Нетивоте. Все извилины в голове колхозника пролегают через этот сакральный пункт, но спустя минут двадцать до меня доходит, что мы уже снова на полпути на ту же Альфа Центавру.

— Бля, Макс, — простонал я, — сколько можно…

— Ян! — колхозник вскакивает, даже как-то преображаясь.

— Ма́ксим, мы же дого…

— Как ты смеешь! Здесь Дамы!!!

— Дамы? Какие Дамы? Мы же утром договорились, что ты больше не…

— Дамы! — Ма́ксим указывает в коридор на студентку — ту самую, которую мне сватал Тревожный Магистрант. Точнее, требовал “выебать”. — Дамы! Понимаешь? Дамы! А ты материшься!

— При чем тут Дамы?

Но праведный гнев неотвратим. “Кипит наш разум возмущенный и в смертный бой вести готов!” Колхозник упивается монументальной речью о предосудительности использования ненормативной лексики при женщинах.

— Понимаешь ли, в современных реалиях, — дав ему спустить пар, осторожно вворачиваю я, — утверждения, что при,… как ты выражаешься, Дамах что-то там нельзя — это гендерный шовинизм.

Но куда там, настольная книга этого пятидесятилетнего валенка — Хроники Амбера[2]. А в Амбере, как и в его колхозе, об эмансипации и слыхом не слыхивали. Тем более, он уже оседлал любимого конька и, сидючи на нем, становится напрочь невменяем.

— Ма́ксим, она же израильтянка! — я хватаюсь за голову. — Она не понимает по-русски…

— Это не имеет решительно никакого значения! Русский мат в XXI веке знают все!

Обезоружив меня этой сентенцией, Ма́ксим пришпоривает белого скакуна борьбы за женскую непорочность и разражается новой обличительной тирадой. Он стоит в дверях, загораживая выход и прикрывая своей грудью честь амберских Дам от моих грязных посягательств.

— Что это?! — внезапно взвывает Ма́ксим, тыча пальцем в меня.

Уже не зная, за что хвататься, я раскачиваюсь в такт его причитаниям, обняв себя за плечи.

— У тебя живот видно!!!

Смотрю — действительно, футболка задралась, обнажив полоску живота.

— Ма́ксим, ты чего?

— Чего?! — взрывается Ма́ксим. — Здесь Дамы! Понимаешь?! Дамы!!! Посмотри на себя, как ты стоишь! Как выражаешься!

На это аргументов у меня уже не находится. С высот, собственно, чего именно он меня воспитывает? С высот величия заслуженного рыцаря Амбера? Или ударника сельскохозяйственного труда?

Тем временем Ма́ксим продолжал истошно вскрикивать, все больше заводясь и багровея от благородного негодования.

— Ох, как ты достал… — наконец, не выдержал я. — Тебе не стыдно постоянно клянчить? Постоянно выцыганивать подсказки?

От резкой смены тона лицо колхозника расплылось в придурковатой улыбке.

— Мало того, что я делаю за тебя твою работу, ты еще мне морали читаешь?! — лишь сорвавшись на крик, я осознал, насколько он доконал меня за последние недели. — Хватит меня лечить! Тебе что-то нужно — валяй к Шмуэлю. И когда он выделит мне время, я готов хоть с ложечки тебя кормить. И вообще, реши, наконец: либо ты рыцарь Ланселот, либо — колхозник, а то я уже не понимаю, как с тобой разговаривать!

Тут мне стало совсем противно. Я остановился. Хотел было еще пройтись на тему совковых моральных ценностей, в которых он себя законсервировал, но, кажется, было уже достаточно. Я плечом оттеснил Ма́ксима и вышел.

Не знаю, что именно из сказанного пробилось сквозь каменистую почву его сознания, но на следующий день Ма́ксим объявил мне бойкот и стал готовиться к масштабным военным действиям. Фортификационные работы начались с раннего утра. Ма́ксим произвел рекогносцировку местности, безошибочно определил наиболее уязвимый сектор обороны и перегородил вход в свою подсобку большим столом. И впрямь, не стану же я ломиться туда сквозь стены. Обезопасившись от лобового штурма, он усилил тумбой первую линию укреплений и передислоцировал офисный стул, так, чтобы с него лучше просматривался коридор. Затем развернул массивный шкаф и прибил подальше от чужих глаз доску для заметок.

Забаррикадировавшись, Ма́ксим стал любовно перевешивать табличку с гравировкой NASA Netivot. К моему приходу колхозник сидел на корточках, спрятавшись за своим столом. Так, судя по фильмам, можно сидеть на зоне, можно — в окопе, или в лесу у костра с видавшей виды эмалированной кружкой… ну, или, что само собой напрашивалось, в кустах по нужде. И уж никак не на факультете с чашкой, на которой красуется эмблема Техниона. Тем более, что могут подумать Дамы?!

— Ма́ксим, че ты тут раскорячился? — заржал я. — Как же Дамы?

Колхозник состроил геморроидальную гримасу и пробубнил нечто неразборчивое. Одернув себя (и так вчера наговорил лишнего), я поспешил в свою комнату и взялся за этот фрагмент. Сколько можно держать на пороге персонажа, который так и бьется головой в двери? Правда, с названием надо что-то делать. “НАСА Нетивот” — вполне подходит, но к чему подливать масло в огонь? Воинственно настроенный колхозник может догадаться, заметив на экране родное словосочетание.

Повертев в уме варианты, попробовал обрезать каждое из слов. Глянул, несколько раз перечитал. НАС Нет. Нас нет.

— -

[1] NASA — НАСА — Национальное управление США по аэронавтике и исследованию космического пространства.

[2] Роджер Желязны, “Хроники Амбера” — фэнтезийная серия из десяти романов.