Скрытый выход на боевую службу

Выход на боевую службу всегда сопровождался громоздким специальным планом подготовки ПЛА и экипажа. Это подготовка техники, укомплектование личным составом, выполнение задач по боевой подготовке, пополнение необходимых запасов и т.д. То есть, в период подготовки к боевой службе всегда задействованы многие службы и подразделения и все они знали, что ПЛА готовится на БС, но вслух не произносили, не знали они только даты выхода. Командиры к такой ситуации нарушения скрытности относились отрицательно, но реально что-то изменить было невозможно. Отношение к обеспечению конкретно моей ПЛА было особое, в связи с тем, что подводная лодка этого проекта на флоте была самой современной и были неоднократные случаи экстренных выходов на длительный период. Поэтому все запасы всегда пополнялись своевременно и до полных норм. Что касается технического состояния ПЛА, все делалось по плану, без привязки к дате выхода на БС.

Однажды наша ПЛА вышла на боевую службу так скрытно, что об этом не знало даже командование и штаб соединения. В то время большое значение придавалось фактору скрытности выхода подводных лодок на боевую службу, эта информация имела гриф «сов. секретно». В принципе, о том, что наша ПЛА готовится по плану идти на боевую службу, командование соединения, конечно, знало, но точную дату выхода подводной лодки знал только я и командующий флотилии, вице-адмирал Б. И. Громов, в кабинете которого я вскрыл пакет с серией «Лично командиру ПЛА», в котором было распоряжение, и мое решение на выполнение боевой службы, принятое в штабе ТОФ и утвержденное командующим флота, так тогда было установлено. Но наш командующий в то время был в море, руководил ракетными пусками с РПК СН. Да если бы даже он и был, то ничего бы не изменилось, командующий не мог помнить все, а режим секретности не позволял сообщать дату выхода ПЛА на боевую службу даже оперативному флотилии. Хотя, как я уже упоминал, на практике в нарушении приказа о дате выхода знали многие. О том, что получено распоряжение на боевую службу, мною было доложено командиру дивизии контр-адмиралу В. И. Замореву, о дате выхода я не доложил преднамеренно, сказал, что доложу распоряжение позже, но не доложил. Желание выйти скрытно на боевую службу у меня появилось давно. Хотелось на практике доказать, что это вполне возможно. Но окончательно к этому меня подтолкнуло высказывание начальника политического отдела соединения на подведении итогов за неделю по поводу того, что якобы от командиров и замполитов лодок уходит информация к посторонним лицам о сроках выхода ПЛА на боевую службу и что об этом можно узнать в очереди магазина.

Меня такая постановка вопроса возмутила. На самом деле все было не так. Командиры и замполиты разговоров на эту тему не вели, но когда такой информацией владеет несколько человек, то знают многие. Я высказал категорическое не согласие с таким обвинением и пообещал начальнику политотдела, что на следующую боевую службу уйду скрытно, и знать об этом никто не будет. Он ответил, что, дескать, посмотрим. В принципе, это можно было сделать, учитывая, что в плане на боевую службу лодка была и все, что связано с технической и боевой подготовкой, шло своим чередом без суеты и гонки. Что касается комплектования личным составом, в то время на экипаже такой вопрос вообще не возникал, все были на местах. После того, как однажды мы вышли на боевую службу по тревоге, у нас никогда не было проблем с пополнением запасов продовольствия и других тоже. Все службы тыла были приучены, чтобы на нашей ПЛА всегда все было по полной норме. Оставался вопрос подготовить экипаж к внезапному выходу на боевую службу, не сообщая даты. Но и это было решено без особых осложнений. За две недели до выхода ПЛА было проведено несколько тренировок по сбору экипажа, последняя за три дня до выхода. Замечаний не было. Тревожные чемоданчики с необходимыми вещами на выход хранились на лодке. Даже о примерной дате выхода ПЛА на БС офицеры экипажа не знали. Правда, при этом я имел замечания от командира дивизии за то, что провожу тренировки по вызову экипажа без ведома командования. Но дело было уже сделано, всё было готово для скрытного выхода.

Далее события развивались так.

Выход ПЛА на боевую службу был назначен на понедельник с пересечением линии мысов в 9:30. В субботу мною был объявлен сбор экипажа. После доклада старпома, что все на местах, запросили «добро» у оперативного дежурного флотилии на ввод ГЭУ (реакторов) обеих бортов «по спецплану». В интересах опять же скрытности ОД не должен был знать расшифровку спецплана, это знал только ОД флота. Поэтому оперативный дежурный флотилии отрепетовал наш запрос ОД флота и получив разрешение, передал на лодку, мы начали ввод реакторных установок. После ввода ГЭУ были выполнены все необходимые мероприятия по подготовке к выходу. Экипаж считал, что это обычный плановый выход в море, так как на соединении никаких разговоров о выходе нашей ПЛА на БС не велось. Больше того, штаб в проверке лодки к выходу не участвует. Значит, выход рядовой. В понедельник утром я прибыл к НШ флотилии, контр-адмиралу Геннадию Федоровичу Авдохину, который оставался за командующего, и запросил разрешение на выход ПЛА на боевую службу. Сначала он ничего не понял, продолжал читать документ и спокойно переспросил: «На боевую службу? На какую боевую службу?». Я ответил, что на боевую службу согласно плану. Он спросил: «Когда выход?» Я ответил, что сейчас. Он начал понимать, что это серьезно и спросил: «А ГЭУ введены?». Я доложил, что введены, замечаний нет. На вопрос: «Командование дивизий знает, что лодка идет на БС?», я ответил, что не знает. «Лодку штаб проверил?» — спросил он. «Нет», — ответил я. После этого он вызвал по связи ОД и запросил: «Куда идет ПЛА «К-469»?», ОД, как робот, ответил: «По спецплану.». Начальник штаба приказал объявить офицерам штаба экстренный сбор и всем прибыть на ПЛА. Мне приказал садиться в его машину, и мы поехали на пирс. Подъезжая к пирсу, он спросил: «Все на борту?», я ответил утвердительно, т.к. перед этим принял доклад от старшего помощника капитана 3-го ранга Саранчина В. И. Но когда мы прибыли на пирс меня встретил старпом и доложил, что на лодке отсутствует представитель особого отдела и командир группы ОСНаЗ, которые о выходе были предупреждены, но не знали, что ПЛА идет на боевую службу. Я доложил начальнику штаба. Особист капитан 3-го ранга Горбунов… прибыл через 5 минуты после моего доклада, а командира группы ОСНаЗ привезли через 9 минут. Начальник штаба спросил: «Ну, теперь все на месте?». Получив утвердительный доклад, он уточнил время пересечения мысов и дал «добро» на выход. Нас провожал только начальник штаба флотилии контр-адмирал Г.Ф. Авдохин, по причальной стенке к пирсу бежали офицеры штаба флотилии. Задача БС была выполнена полностью и очень успешно, мы не только отследили ПЛАРБы, но, проявив инициативу «заглянули» и сфотографировали место базирования ПЛАРБ ВМС США, за одно и дома подводников в бухте Апра. Но это уже отдельный рассказ.

В нашей родной базе, как всегда ночью, нас по установившейся традиции встречали командующий флотилией вице-адмирал Б.И. Громов, командование, штаб и политотдел дивизии. Все было хорошо. Командующий сказал много приятных слов о действиях экипажа на БС. Был недоволен только начальник политотдела дивизии. На мое приветствие он ответил: «Мне такие командиры, которые скрывают от начальника политотдела выход на боевую службу, не нужны». Таким образом, он очередной раз дал понять, что как бы успешно мы не решали задачи, он их будет оценивать по своей мерке, как и раньше, доброго слова не будет. Правда, и наказаний тоже не было. Как говорят на флоте, лучший вид поощрения — не наказание. Взаимоотношения с начальником политического отдела дивизии у меня не складывались с самого начала пребывания в дивизии. К сожалению, это негативно отражалось на экипаже. По характеру я был не сахар, у начальника политотдела позиция была такая: если офицер ни в чем ему не возражал, не пытался отстаивать свои убеждения, раньше других делал ему доклады по происходивших событиях, все его указания воспринимались сразу и без оговорок, — это, в его понятии, хороший офицер. Я в эту категорию не входил. Поэтому, оценивая экипаж, он всегда делал скидку на наши взаимоотношения, признавая, что экипаж заслуживает высокой оценки, но Макаренко не может быть лучшим. Так всегда и было. С таких позиций он определял место экипажа в боевой и политической подготовке по итогам года, присуждая два года подряд в приказах первое место и кубок не плавающим экипажам. И очень возмущался, когда оба раза в приказе по флотилии его поправляли и определяли первое место и кубок моему экипажу. Он считал, что это мои «происки» и что подрывается его авторитет, на что ему член Военного совета — начальник политотдела флотилии, контр-адмирал И.А. Катченков отвечал: «Мы Вас поправляем, исправляйте ошибки». Разговор происходил в моем присутствии. Был случай, когда начальник политотдела (начпо) дивизии пожаловался на меня члену военного совета (ЧВС) флотилии. Иван Архипович вызвал меня на беседу, поинтересовался, как идет подготовка к БС, как настроение экипажа. В конце беседы сказал, что на меня жалуется начпо дивизии, что, якобы, я ему не подчиняюсь, и вообще, неуправляемый. Я ответил, что это не так, что я управляемый и ему подчиняюсь. Он тут же позвонил начальнику политотдела и сказал, что вот у меня находится командир Макаренко и говорит, что он подчиняется и управляемый. В трубке был слышен возмущенный голос начпо, он просил разрешения прибыть, чтобы участвовать в разговоре, но ЧВС сказал, что приходить не надо, что мы тут во всем разберемся. Мне он пожелал успехов и отпустил. По всей видимости, И. А. Катченков хорошо знал обстановку в нашей дивизии и особое отношение ко мне начальника политотдела.

Хотя, ради справедливости надо отметить, что неординарные ситуации по моей инициативе продолжали быть и после этого случая. У меня всегда было крайне негативное отношение к тем подводникам, которые, не имея должного практического опыта, пытаются выдать себя за аса-подводника, любым способом продвинуться на вышестоящую должность, а потом, получив власть, пытаются кичливо учить тех, у кого сами еще должны учиться. Своего мнения по этому поводу я не скрывал, и оно вызывало у отдельных должностных лиц отрицательную реакцию. Командир ПЛА должен быть высоко подготовленным профессионалом. Особенно это важно при автономном плавании подводной лодки в безбрежном океане. Командир при этом несет персональную ответственность за выполнение поставленной задачи, соблюдение международных норм соглашений и правил по безопасности плавания. За поддержание боеготовности на случай применения оружия для отражения возможной агрессии против корабля и государства. Учитывая, что для ПЛА важнейшим фактором на боевой службе является скрытность действия, то в этом случае понятие автономности приобретает особый смысл. Чтобы командиру стать профессионалом, его должен готовить руководитель-профессионал.

Однажды, возвращаясь в базу на подходе к месту швартовки мы увидели, что на пирсе нас встречают начальник политического отдела и недавно назначенный заместитель командира дивизии ПЛ, капитан 1-го ранга Шалыгин. Погода была благоприятной, пирс был свободен, акватория бухты позволяла маневрировать. Я решил подойти к пирсу несколько не по шаблону, для этого дал указание увеличить мощность реакторов для обеспечения нужной мне скорости при внезапном маневре. Штурман произвел необходимые расчеты для подхода к пирсу на повышенной скорости и мы начали маневр. Когда ПЛА выполнила поворот и легла на курс подхода к пирсу, расстояние до пирса стало относительно быстро сокращаться. На пирсе началась суета, Г. Шалыгин размахивал руками, бегал по пирсу, что-то выкрикивал и показывал непонятные жесты. Было видно, что он своими действиями сильно встревожил начальника политотдела. Видя, что мы никак не реагируем на его, непонятные нам сигналы и крики, он еще больше начал суетиться и, как я понял, на всякий случай отошел подальше от торца пирса. После подхода ПЛА лагом к пирсу и отработки заднего хода, лодка застыла, но, от случившегося переполоха, на пирсе некому было принять швартовые концы ПЛА. Об этом эпизоде Г. Шалыгин никогда не вспоминал, вероятно, правильно оценив ситуацию.

В качестве отступления хочу сказать, что свое отношение к начальнику политотдела я выразил как к одному конкретно встретившемуся мне по службе политработнику. Но я ни в коем случае не допускаю обобщений. Сейчас о роли политработников много разных мнений. Лично у меня было и остается твердое убеждение, что замполиты на флоте выполняли очень важную и нужную работу. К политработникам я относился и отношусь с большим уважением. Считаю, что упразднение института политработников негативно сказалось на состоянии дел на флоте, вернее, на его остатках. Думаю, и в армии тоже. Конечно, среди них, как и среди других категорий военнослужащих, встречались разные люди, но по ним обобщать всех нельзя. Мне повезло, что я начинал службу, а потом и продолжал ее там, где начальниками политотдела были Р. Н. Юрасов, Н. П. Дьяконский, И. А. Катченков. Везло мне и на замполитов на подводной лодке, они выполняли огромную работу по сплочению коллектива, созданию морально-психологического климата в экипаже, именно они были ближе всех к личному составу и своей работой упреждали многие негативные явления, внедряли в жизнь идеологию нашего Советского общества. Особенно в этом плане хочу сказать добрые слова замполитам экипажа С. Захарченко и Е. Чернякову.

Я преднамеренно не называю фамилию начальника политотдела.

Заканчивая тему скрытного выхода на БС, хочу сказать, что для меня все обошлось благополучно. Мне говорили, что готовился суровый проект приказа по моему выходу на БС, но командующий якобы сказал, что никаких приказов не нужно и что наконец-то нашелся командир, который показал, как надо скрытно выходить на боевую службу. Об этом случае старались больше не вспоминать. На флотилии все об этом знали и высказывали свое разное мнение.

По прошествии многих лет, вспоминая этот случай в кругу бывших сослуживцев один из адмиралов по этому поводу высказался в том плане, что, если бы это произошло в его соединении, то командир был бы снят. Может быть. Но я ему напомнил другой случай с моим участием. В то время он был моим начальником. Но предъявить мне обоснованные претензии за мои, как он тогда считал, неправильные действия, он не смог. Я считал и считаю, что командир должен руководствоваться действующими документами, и если что не запрещено, значит, разрешено.