Взыскание

Зимой 1976-го года произошел случай, за который я получил взыскание от командующего флотилией подводных лодок. А дело было так.

В зимний период, как я уже упоминал, в связи с тяжелыми ледовыми условиями, моей ПЛА планировали выход в море, как правило, на период 18-20 суток, чтобы можно было отработать свои задачи по боевой подготовке и обеспечить другие корабли за один выход. Выход и заход в ледовой обстановке — самый тяжелый процесс. На выходе, о котором пойдет речь, сначала все шло как всегда нормально. Все элементы задачи по боевой подготовке были отработаны, обеспечение тоже было выполнено в полном объеме согласно плану. Шли семнадцатые сутки плавания, было получено приказание следовать в базу, и мы уже готовились к заходу в Авачинскую бухту, но дальше все пошло не так, как мы ожидали. Оперативный дежурный разрешение на вход в базу не дал и сообщил, что мы должны обеспечить РПК СН. Это было воспринято мной крайне негативно. Мы пробились к бухте через тяжелый лед, и теперь вдруг снова придется форсировать его в обратном направлении. При этом необходимо учитывать, что каждое погружение и всплытие тоже было не простым, особенно всплытие, постоянно был риск, что-то повредить. Как правило, приходилось всплывать в полынье, практически без хода, убедившись по прибору, что над подводной лодкой отсутствует лед. Я пытался переговорить с начальником штаба флотилии контр-адмиралом Авдохиным Г. Ф. по закрытой связи, но он сославшись на занятость на связь не вышел и тогда я дал на командный пункт шифровку, в которой указал что обеспечивать ПЛ не могу из-за неисправности перископа, что соответствовало действительности. Шифровка идет на все КП, в том числе и на центральный командный пункт управления ВМФ. Получив такое донесение обеспечение было отменено, но разрешение на вход в базу не давали якобы из-за отсутствия буксира, в тоже время к ПЛ подошел торпедолов со старшим на борту начальником штаба 25 дивизии О. Ерофеевым, лодку которой необходимо было обеспечить. Так как торпедолову я не дал добро подходить к борту ПЛ, то начальник штаба начал настойчиво просить вахтенного офицера пригласить командира на мостик. Когда я поднялся, он стал уговаривать, чтобы мы его обеспечили, на что я ему ответил отказом и объяснил причину. Тогда он попросил разрешить ему перейти на борт ПЛА погреться. Я разрешил, но с условием, что разговора об обеспечении он заводить не будет. О. Ерофеев обещал, но как только спустился в центральный пост снова начал просить меня обеспечить ПЛ, идущую с его слов на боевую службу, при этом подчеркивал, что если РПК СН не будет готова к выходу на БС по плану, то вся вина ляжет на него, а учитывая что у него уже есть взыскание за срыв выхода предыдущей ПЛ, то его могут снять. Одним словом все представил, так что якобы его дальнейшая судьба на флоте зависит от того, обеспечу я или нет его лодку. Я дал шифровку, что перископ введен в строй, ПЛА готова обеспечить РПК СН, разрешение на обеспечение было получено не без ехидного вопроса в адрес КП флотилии от вышестоящего командного пункта, дескать, у Макаренко что, своя навигационная мастерская на лодке? После возвращения в базу мне стало известно, что Ерофеев доложил командованию флотилии все совсем иначе, будто он прибыл на ПЛА, во всем лично разобрался и заставил командира идти на обеспечение. Позже из книги героя Советского Союза, вице-адмирала Е. Д. Чернова, я узнал, что он считает офицера О. Ерофеева причастным к катастрофам атомных подводных лодок «К-429» в 1983 г. на Тихоокеанском флоте и «К-278» «Комсомолец» в 1989 г. на Северном флоте. Капитан 1-го ранга запаса Копьев А.Ф. в статье «Немного о подводном флоте и его людях», размещенной на сайте в Интернет, пишет о том, что два лживых доклада О.А. Ерофеева закончились на флоте трагично.

Но неожиданности на этом не закончились. После обеспечения стратегической лодки наша ПЛА возвращалось в бухту Крашенинникова за буксиром ледокольного типа на коротком буксире (10-15 м) Из-за мощного льда лодка продвигалась очень медленно. И когда до пирса оставалось примерно один кабельтов, капитану буксира поступило приказание от оперативного дежурного флотилии оставить ПЛА и следовать для выполнения другой задачи, доставить офицеров на военный совет.

До пирса оставалось рукой подать, и я не разрешил отдавать буксир до окончания швартовки. Попытка оперативного дежурного вызвать теперь уже меня на связь успеха не имела, но когда капитан буксира передал мне, что это приказание командующего флотилии, я, естественно, немедленно приказал отдать буксир. Но стоять беспомощным во льдах рядом с берегом и ждать неизвестно чего и сколько, я посчитал нецелесообразным и небезопасным, тем более что пирс был рядом. Посоветовавшись с командиром Б4-5, капитаном 2-го ранга Кафидовым В.И., очень опытным и грамотным механиком, решил идти на швартовку самостоятельно, не ожидая буксира. Чтобы не повредить лопасти винта, которые находятся близко к поверхности моря, примерно в 60 см, а толщина льда до полуметра, мы создали дифферент на корму из расчета, что лопасти винта будут намного ниже льда. При этом носовая часть ПЛА поднялась так, что броневой пояс был на уровне льда, и под турбиной мы пошли к пирсу. Лед огромными глыбами скапливался в носовой части и залезал на палубу. Те, кто видел это с берега, говорили, что картина была впечатляющая и сожалели, что не было возможности это запечатлеть. Но всё это видели, как потом выяснилось, не только случайные моряки. Оперативный дежурный капитан 2-го ранга Олексин о моих действиях доложил командующему, который в это время, к моему несчастью, проводил расширенный военный совет в спортзале финской ПКЗ, которая стояла на соседнем пирсе.

Как мне потом рассказали командиры, присутствовавшие на совете, получив доклад от ОД, командующий вице-адмирал Борис Иванович Громов подошел к окну и, увидев, как ПЛА подходит к пирсу, толкая гору льда, что носовая палуба полностью завалена глыбами льда, а швартовая команда пытается сталкивать эти глыбы, он, якобы, сказал присутствующим: «Идите, посмотрите, что делает этот уголовник!».

Когда закончили швартовку, мне поступило приказание прибыть к командующему, который находится на ПКЗ.

Вы можете представить себе мое состояние, и что я ожидал!

Я прибыл на военный совет и доложился командующему, на что командующий после паузы сказал: «Товарищ Макаренко! Вот вы где у меня!!!». При этом постучал себя ладонью по затылку. И дальше: «Читайте о себе в приказе, идите!». Но это было еще не все…

Наш командующий, опытный подводник, всегда разбирал нештатные ситуации в деталях. Но это было позже, а пока, прибыв с ПКЗ на ПЛА, я увидел, что к тому времени лед с надстройки в районе носовой части был в основном убран. Мы осмотрели носовую часть — повреждений не было, значит, как мы и рассчитывали, под нагрузкой был только броневой пояс. После этого создали дифферент на нос так, что лопасти винтов вышли из воды, пузырями в кормовую ЦГБ поддерживали чистую воду в корме в районе винта, от валоповоротного устройства (ВПУ) провернули и осмотрели винт, убедились, что кромки лопастей чистые, повреждений не имели. После окончания военного совета я был вызван к командующему для разбора моих действий.

К моему прибытию у командующего, по докладу его заместителя по ЭМЧ, сложилось твердое убеждение, что лопасти винта и носовая часть повреждены, и не избежать постановки ПЛА в аварийный док, что окончательная картина моего художества будет ясна после спуска водолаза, но в данный момент из-за сложного, мощного льда спустить водолаза невозможно.

Одним словом, командующий сказал все, что он обо мне думал, прежде, чем я смог что-то объяснить. Я его понимал. Учитывая доклад заместителя по ЭМЧ, флотилия лишилась на неопределенный период самой современной многоцелевой ПЛА. Но когда я все-таки смог доложить ему, что лопасти винта не повреждены и что я лично с механиком осмотрел лопасти, командующий снова возмутился и высказался в мой адрес в том плане, что должен быть предел всякой околесице, повторив, что по докладу заместителя лопасти можно осмотреть только водолазом. Но накал уже начал спадать, и командующий выслушал, как я произвел осмотр и, самое главное, как удалось избежать повреждений лопастей винта, носовой части и акустической антенны в носу.

Выслушав про дифферентовку и броневой пояс, командующий сказал, что в наших условиях зимнего периода это надо рассмотреть как тактический прием в случае экстренного выхода в тяжелых ледовых условиях.

После уточнения деталей он вызвал заместителя по ЭМЧ капитана первого ранга Горборец В. А. и сказал ему, что по докладу командира лопасти винта осмотрены, повреждений нет. Это очень возмутило заместителя, и он высказался резко по поводу недоверия его докладу и что командир докладывает чушь. В. А. Горборец на тот момент еще не знал особенностей ПЛА проекта 671. Чем закончился разговор, я не знаю, т. к. командующий приказал мне идти на ПЛА. Позже приказом командующего флотилии мне был объявлен строгий выговор за самовольство и невыполнение приказания оперативного дежурного флотилии.

Все правильно, но в текстуальной части приказа было сказано, что командир допустил безграмотное управление ПЛА. С этим я категорически не мог согласиться, это было не справедливо, тем более что действия во льдах были признаны как новый тактический прием. Эту заведомо необъективную формулировку вписал флагманский штурман флотилии капитан 2 ранга Олексин, готовивший проект приказа. Когда, спустя 10 суток, я снова выходил в море, оперативный флотилии на инструктаже сказал, что приказано напомнить мне о моих самовольных действиях. Я воспринял это болезненно и сказал, что самовольщины не будет, но за то, что в приказе сказано о якобы моих безграмотных действиях, весь ваш штаб будет стоять по тревоге, пока я буду в море и что об этом можно доложить начальнику штаба. Что он, к сожалению и сделал. Получилось так, что командный пункт штаба действительно находился по тревоге до возвращения ПЛА в базу. Но в этом моей вины не было.

А дело было так. Когда я прибыл в заданный ПЛА район боевой подготовки для обработки задач в подводном положении, то в назначенном мне по времени районе мы обнаружили ПЛ на перископной глубине. Нам очень повезло, что она в это время оказалась на перископе. Нетрудно представить, что могло произойти, если бы мы ее не обнаружили и погрузились согласно плану. Об этом было донесено шифровкой. Естественно, командный пункт флота отреагировал в адрес командного пункта флотилии очень резко.

Через несколько дней я получил план для перехода в другой район БП. При внимательном изучении нового плана было выявлено, что подводный маршрут моей ПЛА проходит между двумя полигонами, которые на это же время (моего прохода) объединены для отработки задач другой ПЛ в подводном положении. Это было уже слишком. Создавалось впечатление, как будто кто-то преднамеренно пытался организовать наше столкновение с подводной лодкой в подводном положении. Слова главнокомандующего ВМФ адмирала флота Советского Союза С. Г. Горшкова о том, что аварийность и условия ее возникновения создают люди своей безответственностью и безграмотностью, точно определили причины созданных нам аварийных предпосылок в этом плавании. Снова дал шифровку, на которую командование флота объявило высокую степень готовности командному пункту флотилии. К этим безобразным случаям в планировании был причастен капитан 2-го ранга Олексин, флагманский штурман флотилии. Виновные понесли заслуженное наказание.

На этом выходе был и курьезный случай. К нам на выход прибыл не знакомый до этого мне офицер особого отдела КГБ. Как позже выяснилось, он с Камчатской флотилии. На атомной подводной лодке в море выходит впервые. Он очень интересовался красным пеналом, который носят подводники на ремне. Я ему объяснил, что это портативное дыхательное устройство, и для чего оно предназначено. Он попросил выдать ему ПДУ до выхода. Я разрешил и об этом разговоре забыл. На выходе в море мне докладывают, что офицер особого отдела везде носит с собой портфель, у которого оттопырены бока, и высказали предположение, что он носит диктофон. Я этому особого значения не придал, но порекомендовал сделать соответствующие выводы. Напряжение своим портфелем он, конечно, создал. Примерно дней через десять-двенадцать мне доложили, что особист был в штурманской рубке и забыл там свой портфель. Офицеры заглянули в него и увидели, что в нем хранится ПДУ. Других предметов не было. Позже по этому поводу много было шуток и в адрес особиста, и в свой тоже, так как все опасались быть записанными на диктофон и при общении старались как можно меньше говорить.

Когда ПЛА возвратилась в базу, я заступил дежурным по флотилии и прибыл с докладом к начальнику штаба о приеме дежурства, начальник штаба был занят, у него в кабинете находились командир дивизии контр-адмирал Привалов В.В. и начальник штаба дивизии, но, увидев кто прибыл, сказал: «А, товарищ Макаренко, заходите, заходите!», затем попросил всех выйти и сказал: «Ну что, товарищ Макаренко, штаб сидел по тревоге, как вы и передали». На это я ответил, что меня в безграмотности обвинили необоснованно и вписал эти слова тот, кто сам действует безграмотно. В мой адрес особых нареканий высказано не было, но была проведена разъяснительная работа с целью, чтобы я больше так не делал.

Должен уточнить, что по службе это было не первое взыскание. Я их получал и раньше, до того как стал командиром ПЛА. Все они были от больших начальников в основном за переоценку своей роли, за излишнюю самоуверенность. Но служил я на всех ступенях своего продвижения с полной отдачей сил и в основном, все получалось неплохо. Начальники мое старание и умение ценили. Поэтому взыскания были предупреждением мне не зарываться, других последствий они не влекли и не препятствовали моему продвижению по службе. Был такой случай. Когда у меня вышел срок очередного звания, мой командир ПЛА капитан 2 ранга Лактионов Гелий Николаевич доложил командиру дивизии контр-адмиралу В. С. Каравашкину, что у Макаренко вышел срок на очередное звание, но он имеет взыскания и не одно, в том числе и очень большое. Командир дивизии вызвал меня и потребовал доложить, откуда я «нахватал» столько взысканий. После выяснения комдив высказался нелестно в мой адрес, и мы пошли к начальнику политотдела дивизии Рудольфу Никитичу Юрасову. Комдив кратко изложил обстановку и спросил что будем делать. Рудольф Никитич ответил, что надо присваивать и добавил, что если не присваивать таким как Макаренко, то кому же тогда присваивать.

Такая характеристика обязывала ко многому.

Р. Н. Юрасов был человеком очень строгим, но справедливым, пользовался большим уважением в соединении. Позже он был назначен заведующим военно-административным отделом при ЦК КПСС.

Что же касается отстаивания своих действий, идей и предложений, то со временем я научился это делать более спокойно и аргументированно. Этому способствовала существовавшая в то время на флоте система учебы и деловые взаимоотношения на всех уровнях при принятии решений. Мне повезло, моими наставниками были опытные подводники, командиры соединений, контр-адмиралы Воловик Ф.С., Чернов Е.Д., Туманов В.Г., Заморев В.И., командующий флотилией вице-адмирал Громов Б.И.

Будучи командиром ПЛА мне приходилось участвовать в сборах под руководством командующих флотилии, флотом и главкома ВМФ. В то время сборы проводились регулярно. На таких сборах командиров учили не только грамотно применять руководящие документы и новые тактические приемы, но и учили мыслить по-командирски, проявлять инициативу, аргументировано отстаивать свои убеждения. Тогда это поощрялось на самом высоком уровне.

Мне запомнился такой эпизод. Это было на северном флоте. На сборах под руководством главнокомандующего ВМФ С.Г. Горшкова рассматривался вопрос о скрытности ПЛА при выходе на боевую службу. Первым докладчиком по этому вопросу был командующий флотилии атомных ПЛ. То ли главком не совсем точно понял докладчика, то ли докладчик не совсем ясно изложил задуманное, но главком жестами и репликами выразил свое несогласие с докладчиком.

Командующий пытался пояснить изложенное и убедить главкома, но у него ничего не получилось.

Вторым по этому же вопросу выступал контр-адмирал Чернавин В. Н., будущий главком ВМФ, адмирал флота Герой Советского Союза, а в то время начальник штаба флотилии (не той которой командовал предыдущий выступающий). В своем выступлении В. Н. Чернавин аргументировано и убедительно изложил суть дела.

Он доложил практически те же положения и тактические приемы по скрытности ПЛА что и предыдущий докладчик, но сделал это уверенно, четко, что называется «разложил по полочкам» и главком ВМФ с ним согласился полностью. Неудача первого докладчика не повлияла на его выступление.

Для нас это был хороший урок. Хочу сказать, что уже тогда на Северном флоте о Владимире Николаевиче Чернавине много говорили как об очень грамотном и способном руководителе и желали ему большей перспективы.

Позже, когда В.Н. Чернавин был уже начальником главного штаба ВМФ, мне довелось встретиться с ним непосредственно. Он руководил учением на Тихоокеанском флоте, его штаб находился на ТАКР «Новороссийск». Я, как заместитель командира оперативной эскадры, тоже был на ТАКР и на учении управлял подводными лодками.

В ходе учения заместитель главкома по боевой подготовке адмирал Бондаренко Г. А. с подачи офицера штаба эскадры доложил руководителю учения, что подводным лодкам поставлена задача якобы не в интересах задач учения, а с целью, чтобы с лодками ничего не случилось. Адмирал В. Н. Чернавин прибыл на пост управления лодками и приказал доложить все по каждой подводной лодке. Я доложил. Мне кажется, что у него не создалось мнение, что лодки развернуты не так и не там, но он с большим знанием дела указал на недостатки на посту управления. Этот случай негативно повлиял при рассмотрении вопроса о присвоении мне очередного воинского звания.

Очередной раз мне довелось встретиться с адмиралом В.Н. Чернавиным в апреле 1986 г. в Москве на подведении итогов боевой и политической подготовки за зимний период. По его внимательному взгляду на меня я понял, что он помнит случай по учению на ТАКР «Новороссийск». Эта встреча тоже была для меня не очень удачной.

На сборы я попал как исполнявший в то время обязанности командира оперативной эскадры, будучи в звании контр-адмирала. На сборах командующие докладывали о достижениях своих флотов. Схемы, по которым командующие докладывали, были развешаны на большой сцене заранее, но схемы нашего Тихоокеанского флота, почему-то не развесили. И вот, когда объявили перерыв, командующий флотом адмирал В. В. Сидоров увидел меня и говорит что надо организовать развешивание схем и потом по ним показывать все что он будет докладывать. Содержание доклада я не знал. Где эти схемы мне было не ясно, и кто их будет вешать тоже не ясно. Все не ясно, кроме того, что уже звонок и надо идти на сцену, а там за длинным столом сидят все члены военного совета с главкомом ВМФ адмиралом флота Советского Союза С. Г. Горшковым. Я поднялся на сцену взял длинную указку, но схем наших я не увидел. В зале командующие и члены военных советов всех флотов и флотилий.

Командующий В. В. Сидоров с разрешения главкома начал читать доклад, я дважды пересек сцену, но схем ТОФ не обнаружил. За докладом я следил внимательно, и когда надо было показать действия сил на схеме, я стал показывать на той, которая, на мой взгляд, более-менее была похожа для этого эпизода, хотя схема была чужая. После двух — трех таких показов в зале пошел легкий шумок, а потом веселый гомон. На это обратил внимание главком и попросил вести себя тише. Понимая, что другого выхода у меня нет, я старался уверенно ходить по сцене и показывать что-то по схемам. Зал своим оживлением стал обращать внимание членов военного совета ВМФ. Они, вероятно, обратили внимание на то, что шумят адмиралы не спроста. Особенно, как мне показалось, стал внимательно слушать доклад адмирал В. Н. Чернавин. Но мне повезло. Во-первых, по ходу доклада в это время не надо было ничего показывать, а во-вторых, я увидел, что на противоположной стороне сцены повесили какую-то схему. И когда адмирал В.В. Сидоров стал читать об эпизоде проверки отсутствия слежения за РПКСН, я подошел к вывешенной схеме и понял, что это то, что надо — одна из наших схем и конкретно по этому тактическому приему. В это же время к этой схеме подошел и адмирал В. Н. Чернавин, а за ним и В. В. Сидоров, но я уже показывал то, что было в докладе. Владимир Николаевич внимательно посмотрел схему, послушал пояснения командующего, ничего не сказал и вернулся к столу. Доклад был окончен.

Когда я спустился в зал, в мой адрес сразу же посыпались шутки и подначки. Командующий флотом обратил на это внимание и тоже спустился в зал, наверное, он хотел услышать, о чем говорят, и спросил, как все прошло. Я хотел доложить, как все было, но меня прервал начальник штаба Северного флота герой Советского Союза вице-адмирал В.К. Коробов и сказал, что все прошло хорошо. Мне повезло — все обошлось, могло быть и хуже.

Но вернемся к периоду, когда мне довелось командовать ПЛА