Рождество

Под подушкой давно стало влажно, жарко и душно, когда со стороны кухни послышались шаги. Я замер под пледом, подтянув колени к подбородку. Даже дышать перестал. На диван Ник не стал садиться. Подтянул поближе кресло или стул, судя по звуку. Откашлялся. Вздохнул.

— Рис подгорел.

Я потянул забитым соплями носом. Точно, воняет. Да мне пох. Пусть хоть вся хата пеплом рассыплется вместе с моим позором.

— Денис, э-э… — снова начал студент. — Мы, конечно, можем сделать вид, что ничего не произошло. Так будет наверное легче всего. Но я считаю, нам нужно поговорить. Серьезно.

Я сильнее придавил подушку к уху. Тебе надо, вот ты и говори.

Ник снова откашлялся.

— Я знаю, не мне тебя учить, но… Пойми, тебе не нужно предлагать свое тело, чтобы к тебе хорошо относились. Чтобы любили. Тело — не разменная монета. Это очень личное и очень твое. Только ты имеешь право распоряжаться им. Знаю, это священное право у тебя насильно и надолго отобрали. Но теперь оно вернулось к тебе, и не стоит разбрасываться...

— Я и не разбрасывался! — голос из-под подушки прозвучал зло и глухо. — Ты сам сказал, что я могу распоряжаться… ну это, как сам захочу. Вот я и распорядился!

Ник засопел. Наверное ему очень хотелось наорать на меня, но он сдерживался:

— Ты уверен, что это было твое желание? Или ты сделал это, потому что думал, этого хочу я?

— А ты не хотел?! — я сдвинул подушку с одного глаза. Ровно настолько, чтобы растерянное лицо студента оказалось в фокусе. — Кто там говорил про «отпраздновать вдвоем»? И еще про это… как его… эмоциональное увлечение? А все эти подарки? — я дернул бирку, свисающую с ворота новой футболки. — Рождество это гребаное… Я думал, я тебе нужен. По-настоящему! Особенно теперь, когда твоя Магда кривозубая свалила.

Пока я толкал эту речь, физиономия Ника медленно принимала морковный цвет. В горле у него что-то сипело, пальцы впились в джинсы на коленях так, что потертая ткань начала трещать. Я уже испугался, что он вот-вот задохнется, но ему как-то удалось вдохнуть.

— Запомни, Денис, — голос его звучал почти нормально, только очень низко. — Никогда не говори плохо о моей девушке. Даже если она бывшая. Это во-первых. Во-вторых, не увлечение, а эмоциональное вовлечение. Это всего лишь значит, что я — эмпат и сопереживаю людям. А в-третьих, я натурал. Но даже если бы был голубым, как василек… — студент вцепился пальцами в торчащий клок волос. — Господи, Денис, ты же ребенок! А я твой опекун.

Пипец! Меня будто тонким слоем по унитазу размазали и сверху хлоркой засыпали. Прав я был все-таки насчет замерзших воробышков. Эмпат хренов меня подобрал. Отогрел. Накормить хотел. Просто так. Из жалости. А теперь вот жизни учит. И думает, я буду вокруг него прыгать и громко пищать от восторга.

Я снова накрыл подушкой лицо. Видеть не хочу этого… добродетеля!

— А ты откуда знаешь, — говорю, собирая остатки гордости, — что я против своего желания на кухню голым приперся? Может, ты мне нравишься. И что мне теперь, в монастырь уйти?

Молчание по ту сторону смоченного моими соплями плюша затянулось. Я тихонько приподнял подушку. Ник сидел, уткнув локти в колени и спрятав лицо в ладонях. По ходу, тут я его все-таки уел.

— В Дании нет действующих монастырей, — сообщил он ладошкам. — Но есть хорошие школы-интернаты. Наверное там тебе будет лучше. С ребятами твоего возраста. Ты наверняка там встретишь классного парня и...

— Ник! — я попытался выбраться из складок пледа, но только больше в нем запутался. — Подожди, какой интернат!

Студент поднял сразу как-то осунувшееся, бледное лицо, но глаза так и остались прикованными к коленям:

— Хороший. Ты же понимаешь, Денис, что при таком раскладе будет неправильно, если ты останешься у меня. Завтра я позвоню...

— Не надо! — я рванулся из пледа, не удержался на краю и рухнул с дивана прямо под ноги студенту. — Я это все прямо сейчас придумал, правда! То есть ты, конечно, отличный парень, даже слишком, но… Блин, я вообще даже не знаю… в смысле, я не уверен, что я гей.

Теперь морда у Ника пошла пятнами. Наверное ему очень хотелось меня убить на месте, но он просто смотрел на меня сверху вниз, смотрел, пока я не отвел глаза, а мой нос не выдал жалостный хлюп. Тогда он нагнулся и помог мне наконец выпутаться из пледа.

— Не знаю, как ты, а я зверски хочу есть, — парень поднялся и поставил стул на место. — Если тебя устроит подгоревший рис с тунцом из консервов, можем накрыть стол здесь. На балконе стоит пластиковая елка с гирляндой. Притащишь ее сюда? — он ткнул на тумбу рядом с телеком.

Я кивнул и облегченно метнулся к балконной двери.

О моем «подарочке» мы больше не говорили. Пахнущий гарью рис с соевым соусом и тунцом из банки показался мне королевским блюдом. Мы лопали его, развалившись на диване. По ящику шел совершенно отстойный рождественнский концерт: в зале одни спящие старички, весело только ведущим, да и то, потому что им за это платят. Рядом подмигивала огоньками кривоватая елочка. Ник болтал о том, о сем, будто ничего не случилось.

Я узнал, что Бандерас не родился трехногим — он попал под машину год назад. Вообще-то, это был пес Магды. Породистый, с родословной. Она назвала щенка Бандерасом, в честь любимого актера. Но после несчастного случая как-то охладела к собаке. Не пойдешь же с инвалидом на выставку? Экстерьером не похвастаешься. Можно было, конечно, просто усыпить пса, но у Ника язык не повернулся попросить об этом врача. Так вышло, что именно он гулял с Бандерасом, когда все случилось, и именно он повез собаку в клинику. В общем, после выздоровления кобелек плавно перешел в собственность спасителя. Ник не возражал.

Еще студент рассказывал о своей семье. Оказалось, родители его развелись пару лет назад. Мать снова вышла замуж — за датчанина. Отец уехал в Лондон, где ему предложили хорошую работу. Завтра, в первый день рождества, нас ждало продолжение банкета. Мы должны были быть у матери Ника уже в полдень.

— А она… ну, знает про меня? — забеспокоился я.

— Только то, что ты под моей опекой на каникулах, — успокоил меня Ник. — Многие датчане берут на каникулы или выходные детей из проблемных семей. Тут нет ничего особенного.

— То есть я теперь из проблемной семьи? — хмыкнул я, наворачивая тунца.

Студент пожал плечами:

— Как тебе больше нравится: папаша-алкоголик или замотанная мать-одиночка, которая не справляется с сыном-тинейджером?

Я закатил глаза:

— Может, лучше — наркоман, бросивший школу и пойманный за кражу?

— Мою маму мало чем удивишь, — Ник собрал стопкой пустые тарелки. — Жалеть она тебя точно не будет, учти. У нее старая закалка. Давай-ка, отнеси это на кухню. Помоем потом.

Когда я вернулся назад, на тумбе у елочки выстроился ряд коробок с бантиками — некоторые из них я уже видел в багажнике. Опять?! Увидев выражение моего лица, Ник поднял руки, будто сдаваясь:

— Это вообще не от меня! Правда! Сам посмотри, что на карточках написано.

Я с подозрением ощупал первый сверток — маленький и легкий. Действительно, на нем болтался картонный квадратик, на котором аккуратным почерком значилось по-русски: Денису от Милы. От Милы?! Но как?! По ходу, студенту придется кое-что объяснить!

— Я заезжал в Грибсков, — разродился наконец студент. — И ребята передали подарки для тебя. Они не успели отдать, сам понимаешь. Так ты не посмотришь, что там? — он кивнул на сверток.

Я аккуратно разорвал бумагу со снежинками и шариками. Ух ты! Крутейшие перчатки без пальцев! Черные, длинные, с красиво вывязанными узорами. К ним прилагалась открытка с танцующим снеговиком. «Привет, Денис! Надеюсь, мой подарок не кусается. Я старалась подобрать шерсть помягче. А то у тебя вечно руки обветренные. Носи и вспоминай меня. Все ребята передают тебе привет. Постарайся не драться в новой школе. Хотя бы не в первый день, ладно? Напишу тут свой номер. Заведешь телефон — звони. Счастливого рождества и с наступающим, Мила».

Ахуеть! Я цапнул большую коробку, косо перевязанную серебряной ленточкой. Судя по наклейке сердечком она была от Ахмеда.

— А он нашел мой подарок? — я повернулся к Нику, тряся коробкой: шуршит, не шуршит?

— Ловца снов? — студент улыбнулся. — Нашел там, куда ты положил. Под подушкой. Только не понял сначала, что это такое. Подумал, украшение. На шею надел.

Вот тут меня от ржача пополам сложило. Ахмед — настоящий индеец, это жесть.

— А к-кто, — кое-как удалось выговорить мне через клокочущий в горле смех, — ему объяснил? Нашелся добрый человек?

— Один из учителей, — хихикнул Ник. — Кстати, очень красивая вещь получилась, Ахмед мне показывал. Как ты только такое придумал!

Я смущенно отвернулся:

— Да я не сам… В интернете нашел, как делать. — Всего-то и пробить: «Что помогает от плохих снов». — А перышки в лесу собрал, делов-то. Так как, понравилось ему?

— Очень. Ловец теперь над кроватью у парня висит.

В коробке Ахмеда оказался холст в красивой рамке. Наверное сириец ее выпилил в мастерской. Холст был пустой. Такой намек: давай, Денис, рисуй. У тебя неплохо получается. А что в этом подарке? Уж не краски ли? Написано: от Абдулкадира. В коробчке оказалось… печенье. Зайчики, елочки и звездочки, пахнущие ванилью.

— Ребята сами его пекли, — пояснил Ник. — Кто на каникулы не уехал.

Меня снова согнуло в приступе смеха. Брутальный Абдулкадир вырезает формочкой зайчиков из теста… Это еще жестче, чем его брат в перьях.

— Можно? — Ник подошел и запустил лапищу в печенье.

Я шлепнул ему по пальцам, но студент все равно успел ухватить елочку и отправить себе в рот.

— Вкуснятина! — он похлопал себя по животу. — Чаю или кофе?

В последней коробке нашлись-таки краски с набором кистей. Это было уже от Ника, но у меня сил не осталось на него ворчать. До глубокой ночи мы валялись на диване, щелкая с одной рождественнской комедии на другую. Русских каналов у Ника не было, зато имелась целая коллекция видеофильмов, и под конец мы перешли на них. Пока я не вырубился на диване, даже не раздеваясь.