Джингл Беллз. Дания

Неприятности начались с самого утра. Я как раз стоял и чистил зубы в общей ванной-душевой, когда Георг вытащил из мусорки мои альтернативные джинсы. Я прикинулся веником, а Тома выхватил находку из рук дружка и затряс ею над головой — штаны в звездочках взметнулись над обитателями Мотылька навроде американского флага. Двое черных, как вакса, негров слева от меня тут же взяли стойку — могло же оказаться, что существо женского полу, потерявшее одежку, все еще бродило по Мотыльку в одних труселях. Сбившиеся в кучку арабы тормозили — наверное им мерещились происки Талибана.

На невообразимой смеси языков Тома принялся выяснять, кто провел в корпус телку и как развлекался с ней ночью. Никто не кололся, только арабы, которые наконец догнали, в чем суть, подняли хай, эмоционально закатывая глаза и махая крыльями. Под шумок я стал пробираться к двери, но тут румын вспомнил и про меня.

— Рахат!

Я сделал вид, что меня это не касается, но что-то мягко ударило в спину. Обернулся — девчачьи джинсы валяются у ног. Блин, они что, как неразменный рубль теперь будут ко мне возвращаться?

— Это не ты случаем обронил? — Лешка глумливо скривил зубастый рот. И охота ему так перед этими жлобами носатыми выстилаться?! — Твой размерчик. Может, примеришь?

— Давай, Рахат!

Надо же, румын русское слово знает! Я поднял кулак с оттопыренным средним пальцем в интернациональном жесте. Взаимопонимание было полным. Со зверскими рожами Тома с Георгом рванули ко мне. Я выскочил в дверь и подрал по коридору, слыша сзади тяжелый топот.

В другое время, может, мне и удалось бы выиграть забег. Но тут одышка настигла меня посреди дистанции — грудь болезненно сжалась, в глазах потемнело. Видя, что я сдаю, преследователи торжествующе завопили. Я споткнулся и чуть не снес с ног вывернувшую из-за поворота старушку. Она испуганно вскрикнула, из рук вылетела какая-то папка и, вращаясь, поехала по полу. Я оглянулся через плечо. Румыны резко сбавили ход и с безразличным видом прошли мимо. Будто случайно Георг задел меня плечом — предупреждал, сволочь.

Я помог старушенции подобрать папку. Судя по количеству морщин и седины, она была здешней воспитательницей — и уже давно. Ютта, как она сама представилась, сопроводила меня на завтрак. Я понял, что в столовке бояться нечего — навряд ли соседи по комнате сделают мне что-нибудь на глазах взрослых. Взял стакан соку с булочкой и постарался сесть подальше от троицы, кидавшей в мою сторону многообещающие вгляды. Сожрал таблетку — мне их вчера полицейская оставила — и стал наблюдать за обитателями Мотылька, стекавшимися на аромат свежей выпечки.

Все они были гораздо старше меня, европейцев совсем немного — только румыны со своим прихлебателем. Один из арабов, правда, выглядел лет на тринадцать-четырнадцать, хотя, может, он просто мелковат. Пацан поглядывал на меня красивыми черными глазами, набивая рот булкой. На губе у него белели молочные усы. Рядом сидела его увеличенная копия с усами, в отличие от брата, черными. Левую бровь старшего парня рассекал надвое шрам. Битая Бровь изучал меня тяжелым взглядом, иногда скользя глазами в сторону громко ржущих за своим столом Георга и Тома. Наверное все сообразить не мог, почему я не в лагере неверных.

После завтрака все куда-то почесали, но Ютта выловила меня из общего потока и утащила в офис. Жиробасину и Терьера Андерса сменил круглый лысый дядечка, похожий на Санту, только без красных штанов и бороды. Рядом с дядечкой на столе стоял плоский монитор, обращенный ко мне. Когда все расселись, Санта ткнул в клавиатуру, и на экране возникла ярко накрашенная женщина. Она поправила крендель блондинистых волос и сказала манерным голосом:

— Здравствуй, меня зовут Ольга, сегодня я буду твоим переводчиком.

Хорошо, что подо мной был стул. Может, я и не вякнул «Фигасе!», но вряд ли у кого-то после взгляда на мою морду остались сомнения — я прекрасно понимал по-русски. Впрочем, радовались они рано. Может, вопросы я и понимал, но вот отвечать на них не собирался.

Конечно, я мог бы на время облегчить себе жизнь и просто соврать. Назвать выдуманное имя, придумать красивую историю, в которой презервативы я использовал бы только для того, чтобы наполнять их водой и кидать под ноги девчонкам со второго этажа школы. Но я понимал, что работники Мотылька встречали подобных мне сказочников не первый раз. Они сразу заметят, что моя история шита белыми никами, и начнут задавать еще больше вопросов, пока она не затрещит по швам. Пока я как-нибудь не выдам себя. Ведь последние два года я видел жизнь только с ее изнанки, и плохо представлял себе, что происходит на ее лицевой стороне.

Соврав один раз, мне придется врать и дальше, пока меня не загонят в угол и не разоблачат как лжеца. И тогда, даже если я начну говорить правду, мне уже никто не поверит. Быть может, никто не поверит, даже если я выложу все, как есть, прямо сейчас. Вот только, если захочу рассказать — где найти слова? Я на секунду представил, как мое признание будет вылетать из крашеного ярко-красной помадой рта молодящейся блондинки, как этот рот на экране будет кривиться в гримасе отвращения, как она будет закатывать густо подведенные глаза и морщить тонкий нос. И что потом? Снова тюрьма за проституцию — потому что именно так называется то, чем я занимался, я знаю, Ян меня предупреждал. Или они сразу позвонят Яну, а он скажет, что я сбежал из дому и все наврал, чтобы отомстить отцу?

Нет, нет! Лучше молчать. Так спокойнее. Так безопаснее.

— Откуда следы побоев у тебя на спине? — Не сдавалась Ольга, переводя вопросы Санты. На экране, потеснив ее лицо, возникли сделанные надзирателями фотографии. Мда, выглядит хребтина так, будто на мне ведьма всю ночь ездила. — Кто тебя избил? Не бойся, ты все можешь нам рассказать. Послушай, если по каким-то причинам ты не можешь или не хочешь говорить, можешь написать ответы. Просто покажи мне листок, и я переведу текст.

Ютта подтолкнула ко мне бумагу и карандаш. Я схватился за него как за волшебную палочку, махнув которой можно заставить этих клоунов исчезнуть. Взрослые напряглись, перекинулись взглядами. Нетерпение было написано аршинными буквами на лицах — даже Ольгу в компьютере я, по ходу, уже достал по самое немогу. А я спокойно царапал бумагу, прикрывая свое творение локтем — пусть помучаются немного. В следующий раз еще подумают, прежде чем меня на допросы таксать. Наконец я закончил, убрал локоть и торжественно продемонстрировал листок Ольге. Глаза у нее в натуре вылезли из орбит, губы сложились в букву «О», а когтистые руки невольно потянулись к горлу — моему. Ну забыла тетя, что она в телевизоре. А когда вспомнила, картинка на экране мигнула и погасла — Ольга отключила связь.

Ютта протянула бледную морщинистую руку, и я послушно вложил в нее листок. Слегка тронутые блеском губы сжались в тонкую полоску. Словно обжегшись, она бросила бумагу на стол. Глазам Санты предстал результат моих трудов: он сам, в колпаке с помпоном и сапогах в качестве единственной одежды, натягивал голую Ольгу, крича «Хо-хо-хо!». Сиськи переводчицы, украшенные бубенцами, вызванивали «Джингл беллз». На заднем плане радостно скалили зубы олени — один с лицом Ютты. По низу картинки шла пояснительная надпись: «FUCK U».