От Льва Аллация до "Сумерек", или несколько слов об истории вопроса

Так получилось, что тема вампиров — кровососущих оживших красавцев — сегодня крайне популярна. Не менее популярны и споры о происхождении самой идеи вампиров. Хотя тут большинство мнений сводятся к «Дракуле» Брэма Стокера, для которого прообразом и источником идеи послужил живший в XV веке и известный своей жестокостью правитель Валахии Влад III Цепеш. На этом всё и заканчивается. Данная статья не претендует на полную и законченную истину, она — скорее попытка систематизировать и свести свои собственные знания по истории легенды о вампирах.

Сам образ пьющего кровь создания тёмных сил известен человеку с древности. Упоминаются такие демоны и в Ассирии, и в Шумере. Многим знакома древнегреческая легенда о ламиях: «Кверху от пояса у них формы красивой женщины, нижняя же половина змеиная. Они завлекают путников в пустыне и пожирают их», а само название «ламия» нередко выводят из Ассирийского и Вавилонского «lammaszt», названия мёртвых демонов, убивающих грудных младенцев и выпивающих их кровь. Известен некий хронист Уильям из Ньюбурга, в летописи XII века упоминающий неких «sanguisuga» — неологизм вульгарной латыни (sanguis + sugo), который примерно можно перевести как «пьющий кровь». Хотя необходимо отметить, что, судя по всему, питьё крови хронист использует тут в переносном смысле, как символ принуждения и поглощения чужой жизни ожившим покойником. Но дальнейшего развития в Европе тема не получила, так и оставшись частным случаем и языческими сказаниями.

Рождением самой первой легенды о вампирах в близком к современному пониманию можно считать сочинение теолога и хранителя Ватиканской библиотеки Льва Аллация (ит. Леон Алаччи), который в 1645 году в своём труде «De Graecorum hodie quorundam opinationibus»[1] описывает неких vrykolakas — трупы, в которые вселился демон. Есть основания считать, что, будучи греком по происхождению, Лев Аллаций знал о вурдалаках греческого и восточнославянского народного фольклора, болгарских verkolak и валашских vlkoslak, а живя долгое время в Европе — о немецких Nachzehrer (посмертных пожирателях, Северная Германия и Пруссия). Но, тем не менее, его идея нова и самостоятельна, в то время как указанные чудища так и оставались «обитателями» своего региона. Развил теорию Льва французский иезуит Франсуа Ришар, когда в 1657 году в Париже вышел его трактат, в котором упоминаются те же vrykolakas, даётся их описание и выводится заключение, что именно враг рода людского наполняет мёртвые тела своей силой и отправляет вредить живым. Наибольшую же известность эта новая разновидность нечисти получила в 1717 году, когда увидело свет посмертное издание «Описания путешествия по Леванту» французского учёного Жозефа Питтона де Турнефора.

Идеи о vrykolakas и Nachzehrer начали развиваться, проникая в сборники и трактаты о потустороннем. Идеи шли отчасти параллельно, но нередко пересекались и дополняли друг друга, наполняя уточняющими подробностями. Это и «Инфернальный протей»[2] Эразма Францисия в 1695 году, «Историко-философское рассуждение о жующих мертвецах» лейпцигского теолога Филиппа Рора[3] в 1679 году и многие другие. Из Болгарии и Валахии пришло поверье, что основные кандидаты на перерождение — внезапно умершие от несчастных случаев, и главное — неожиданно убитые, то есть не знающие, что они умерли. Из тех же регионов взят обычай класть в могилу серп как символ границы меду живыми и мёртвыми и пригвождать потенциально «беспокойного» покойника колом. Из Пруссии ­пришло дополнение-рассуждение о том, что ожившие мертвецы могут (пока ещё только могут, а не обязаны) пить кровь и тем самым вредить живым: в XVII веке в тех краях прошла эпидемия лёгочной чумы, при которой нередко перед смертью, а чаще у свежего трупа выступала на губах кровь. Общим для всех разновидностей оживших покойников, естественно, был страх порождения дьявола перед крестом и христианскими символами.

Вспышка интереса к ожившим мертвецам в эту эпоху была неслучайной. 12 сентября 1683 г. армия под командованием Яна III Собеского нанесла сокрушительное поражение осадившим Вену турецким силам, после чего на протяжении следующих двадцати лет огромные территории восточной и южной Европы вошли в состав Австрии. В новых провинциях бушевали дотоле незнакомые европейским врачам восточные эпидемии, царила анархия, помноженная на бюрократию. Потому нередко на проделки оживших мертвецов (известных под именами упиров, вампиров, стригоев, мороев и так далее) списывались случаи насилия над женщинами и разбоя. Показательна в этом плане история первого «официального» европейского вампира: Юре или Джуре Грандо, истрийского крестьянина из деревни Кринга, умершего в 1656 году. Согласно рассказу Иоганн Вейхарда фон Вальвазо, «Грандо долго не давал покоя жителям деревни, бродил по ночам, приставал к женщинам и насиловал собственную вдову. Наконец, решено было покончить с вампиром. Священник Михо Радетич и несколько жителей, вооружившись распятием, светильниками и колом из боярышника, отправились на кладбище и раскопали могилу Грандо. В ней обнаружился прекрасно сохранившийся, улыбающийся труп. Попытались было пронзить труп колом, но кол отскочил от тела. Тогда священник поднес к лицу мертвеца распятие и вскричал: «Гляди! Ты, стригон! Вот Иисус Христос! Он спас нас от адских мук и умер за нас. И ты, стригон, не будешь знать покоя!» При этих словах из глаз вампира покатились слезы. Затем один из крестьян, Миколо Ньена, опасливо попробовал дотянуться до тела мотыгой и отрубить голову вампира; все было напрасно. Только смелый крестьянин Стипан Миласич нашел в себе силы подобраться поближе и отделить голову стригона от тела. Могилу вновь закопали, и после этой операции в деревне воцарился мир». Эти времена обогатили общеевропейские знания о вампирах тем, что они боятся чеснока и не отражаются в зеркалах — ведь в зеркале отражается душа, а у вампира души нет. А также словом «вампир»[4]: в 1732 году в «Лондонском журнале»[5] была перепечатана статья журналиста из Белграда, и впервые в английском языке употреблена прямая транслитерация с сербского для обозначения ожившего мертвеца. Что касается неприязни вампиров к серебру, то, скорее всего, это то ли наследие легенды о вервольфах (немалая часть которой перекочевала в суеверия о вампирах), то ли (что, на мой взгляд, более вероятно) общепринятое мнение, что любая сатанинская нечисть боится серебра.

Известия, сведения и мнения о вампирах распространялись подобно лесному пожару. Только в 1732 году вышло из-под пера по меньшей мере пятнадцать книг, трактатов и памфлетов о вампирах, на протяжении следующих тридцати лет появились почти три десятка трактатов. Сербские вампиры стали одной из главных тем светских разговоров, рассуждать о вампирах стало модно даже в женских салонах. «С 1690 по 1735 год только и говорили о вампирах; их подстерегали, их сердца вырывали и сжигали. Но они напоминали мучеников древности — чем большее число их жгли, тем больше их становилось»[6], — писал Вольтер. В 1749 г. папа Бенедикт XIV объявил вампиров «ложными созданиями человеческой фантазии», а позднее в послании к архиепископу львовскому требовал «подавить это суеверие», но всё казалось бесполезным. Конец «вампирской истерии» положила в 1755 году императрица Мария Терезия, приказав тщательно расследовать случай «обнаружения действующего вампира» в городе Гермерсдорфе. По итогам следствия главный придворный врач Герард ван Свитен заклеймил веру в вампиров как суеверие «варварских и невежественных народов», и Мария Терезия выпустила особый рескрипт, запрещавший эксгумацию трупов предполагаемых вампиров и издевательства над ними. Церковным властям отныне запрещалось расследовать случаи вампиризма, а вампиры объявлялись фантомами воображения. Хотя необходимо отметить, что сувенирные наборы «для убийства вампиров» продавались по всей территории Австрийской империи до середины XIX века.

На следующие полвека вампиры остаются немногочисленными обитателями учёных трактатов, где рассуждения варьировались от «нет дыма без огня» до «причины распространения примитивных суеверий в высококультурном европейском сообществе». Но в преддверии XIX века несущие зло ожившие мертвецы возвращаются на страницы литературы, где получают по-настоящему вторую жизнь. Самой знаменитой можно, наверное, считать «Коринфскую невесту» Гёте:

«Знай, что смерти роковая сила

Не могла сковать мою любовь,

Я нашла того, кого любила,

И его я высосала кровь!

И, покончив с ним,

Я пойду к другим, —

Я должна идти за жизнью вновь![7]»

Стоит также упомянуть поэму Байрона «Гяур», были и другие авторы. Тем не менее потребление человеческой крови пока для нечисти не обязательный атрибут, а способ нанести вред или же художественный образ. А само слово «вампир» не употребляется. Самоназванием отдельного вида существ оно станет не скоро, даже в начале 60х годов толковый словарь ещё считает, что «вампир» — это разновидность демона, а вампирический — навеянный дьяволом.

В 1819 году увидела свет первая английская книга в жанре прозы, посвящённая вампирам: новелла «The Vampyre: A Tale» Джона Полидори, в которой описан зловещий и таинственный аристократ Lord Ruthven, питавшийся кровью невинных девушек. Полидори принадлежит и мысль о том, что вампиры — ночные существа, которым луна заменяет солнце. Книга, открывшая читателям жанр «мистического ужаса», становится очень популярной. Всего через год драматург Джеймс Робинсон Планше ставит на сцене драму «Вампир, или невеста островов», основой для которой послужила новелла Полидори (правда отметим, что не напрямую — а через парижскую постановку «Le Vampire»). В 1829 году дирижёр Генрих Маршнер ставит в Лейпциге оперу «Вампир», а в 1851 году состоялась премьера пьесы Александра Дюма-отца «Вампир».

Бешеная популярность возродившейся вампирской темы, естественно, не обошла и тогдашние аналоги сериалов — еженедельные приложения к журналам. Так в первой половине 40х годов в приложении к журналу The Penny Magazine («Журнал за пенни») шотландец Джеймс Малкольм Раймер опубликовал ряд рассказов, которые в 1847 году были изданы под единой обложкой и названы «Varney Vampyre». Именно благодаря герою Раймера — некому сэру Варни, убитому солдатами Кромвеля, но продолжившему жить в новой «ночной» сущности — вампир из полуразложившегося мертвеца в саване превратился в симпатичный, довольно дружелюбный, и главное похожий на человека персонаж. Кроме того, этот опрятный и даже несколько привлекательный для девушек дворянин впервые за время существования вампира получил клыки для высасывания крови — непременный атрибут всех будущих «потомков». Ещё одной отличительной особенностью Варни (дотоле ни у кого не упоминавшейся) стала неприязнь к солнечному свету — для восстановления сил ему нужно было искупаться в лунном свете.

В 1872 году литературную традицию вампирологии продолжил ирландский писатель и журналист Джозеф Шеридан Ле Фаню со своей повестью «Кармилла». Здесь мы впервые можем увидеть некоторые в будущем обязательные черты вампира — графиня Карнштейн обольстительно красива, спит в гробу, обладает нечеловеческой силой. Она стала вампиром из-за укуса другого вампира, а убить её можно колом в сердце. Интересно отметить, что одним из признаков негативного персонажа у Ле Фаню стала любовь женщины-графини к дочери приехавшей в Австрию семьи, которая и пала жертвой нечисти. А в 1897 году из-под пера Брэма Стокера вышел знаменитый «Дракула».

Блистательный талант Стокера не просто обобщил всё ранее известное, добавив несколько новых деталей, например такие, как связь вампиров с летучими мышами. Впервые в зарождающейся фантастической литературе — литературе полностью вымышленной, не прикрывающейся имитацией сказок, историй или «мемуарами-первоисточниками» (как вынужден был делать тот же Дэниэль Дэфо) был создан целостный персонаж с уходящей вглубь веков историей. Причём Стокер не просто скопировал имя, титул или кусок реальной биографии — а творчески переработал биографию-прообраз, сохранив при этом историческую достоверность… в качестве побочного эффекта обеспечив мировую славу Владу III Цепешу по прозвищу Дракул (сын дракона). При жизни бывшего, в общем-то, ничуть не более жестоким, чем те же турецкие султаны — но посмевшего за убийство своего брата посадить на кол вместе с семьями не простолюдинов, а знатнейших румынских бояр, чем и прославился в хрониках.

Успех «Дракулы» оказался просто феноменальный. Потому неудивительно, что его захотели перенести и на театральные подмостки, и в молодое искусство кинематографа. В 1922 году немецкий режиссёр Фридрих Вильгельм Мурнау снимает по мотивам книги Стокера фильм «Nosferatu, eine Symphonie des Grauens»[8] (Носферату, симфония ужаса), где вампиры получают одну из визитных карточек-образов в виде лысого старикашки с когтями, второе имя — Носферату (то есть не-мёртвый)… и способность сгорать от лучей солнечного света. Правда, у Мурнау для этого должна ещё пожертвовать собой чистая душой девушка, но вскоре «обязательное условие» осталось «за кадром». В 1927 году Гамильтон Дин и Джон Л.Балдерстон ставят пьесу «Дракула», в который появляется знаменитый «вампирский» плащ — ­ чёрный, с высоким стоячим воротником: режиссёру нужно было на сцене как-то заметно отделить Дракулу от остальных персонажей.

Вампиры остаются одними из популярнейших персонажей в литературе и фильмах ужасов следующие полвека, но ничего нового и оригинального в описании «детей ночи» не добавили аж до 1973 года, когда писателем Марвом Вулфмэном (Marv Wolfman) и художником комиксов Джином Коланом (Gene Colan) был придуман персонаж по имени Блэйд. Гибрид, в котором неугомонная фантазия Вулфмэна скрестила человека и вампира (вампир случайно заразил своим ядом мать героя перед родами). Кроме того, в мифе о вампирах наконец-то появился специальный охотник, который «прореживает популяцию». Вулфмэн и Колан заложили «базовый набор» для такого персонажа: увеличенная продолжительность жизни, умение ощущать проявления сверхъестественного и иммунитет к превращению в вампира после укуса. А также меч, которым и рубят всякую нечисть. Кроме того, отличительная способность полукровок — умение переносить солнечный свет. Дальше идею развили многие, вплоть до экзотики (типа прямого скрещивания мужчины-вампира и женщины-человека с результатом-полукровкой), но ничего особо сверх придуманного Вулфмэном не добавили.

С тех пор прошло больше сорока лет, темой вампиров занимались многие талантливые и не очень авторы, пользовавшиеся самым разными вариациями легенды о вампирах: от Стивена Кинга, в романе «Иерусалим обреченный» вернувшемуся к варианту Брэма Стокера, до Хидэюки Кикути «Ди, охотник на вампиров» и цикла «Киндрэт» Пехова, Елены и Натальи Турчаниновой, которые взяли легенду в различных вариациях современной версии мифа. Но ничего радикально нового все эти книги (и многочисленные фильмы последних десятилетий) в вампирологию не привнесли.

Что же касается «Сумерек» Стефани Майер, которую, как одну из самых популярных вампиро-тем последних лет я вынес в заглавие, то это типичный пример «регресса». Когда вампирская тема берётся лишь как фон далёкого заднего плана, для чего из общей легенды (не заботясь о нестыковках) надёрганы лишь некие отдельные моменты. Вампиры выступают отнюдь не как некие отдельные, особенные создания, «не-мёртвое дитя» Сатаны или Тьмы (пусть даже восставшее против создателя — как это случилось в тех же «Киндрэт»). У Майер основная мысль книги незамысловата: «самый верный способ жизненного успеха ­— это вовремя подцепить симпатичного богатенького мальчика, лечь под него, а дальше держаться за свой кусок с хваткой хищницы». Потому и вампиры нужны как маскировка, ведь хотя идея для определённой части общества и привлекательна, говорить подобное открытым текстом не принято. Добавить незамысловатый язык, не требующий напрягать извилины, рекламу плюс небольшую толику удачи — и успех обеспечен… хотя и весьма ненадолго. Интерес схлынет, книгу забудут. А персонажи мрачной легенды о вампирах останутся, разменяют ещё не одно столетие — и снова и снова будут пугать нас со страниц книг и с экранов фильмов.

С чем всех нас и поздравляю. Приятного кровопития!