ПОКОС

Встали рано, ни свет ни заря. Мать суетилась над сумкой, не смотря, что она была собрана с вечера.

Поставила парное молоко.

Вышли до стада.

Георгий нес бидон с водой, мать сумку с едой, на плечах были косы.

Путь предстоял долгий.

Существовало негласное правило, пока совхоз не закончит убирать свое сено, никто не имел права начинать косить свои паи. Вчера совхоз закончил, а, значит, сегодня было уже можно.

Стоял конец июля, с погодой в этом году повезло, стояло жаркое, почти без дождей лето.

Деревня в такую страду пустела. Оставались одни старики и дети, да и тех, которые постарше, брали с собой, приучали грести и косить.

Это была не просто страда, а целая битва, все понимали, что от покоса зависит, как перезимует скотина, а, значит, и сами хозяева.

Совхоз свою технику не разрешал гробить на личных нуждах, поэтому практически все косили вручную.

Вышли из деревни. Возле сада повернули по просёлочной дороге через лес.

Позади с Востока вставало Солнце. Надо было торопиться, как можно больше выкосить, пока не спадет роса. Сухую траву косить труднее.

Еще не ушла ночная прохлада.

В лесу просыпались и во все голоса щебетали птички. Просыпалась лесная живность или, наоборот, засыпала.

Вышли из леса, надо было спуститься с пологой затяжной горы и, вот он, лог. До Малой Камалы оставалось рукой подать.

С лога медленно поднимался белый туман.

«Это хорошо, — думал Георгий, — значит роса продержится долго, почти до обеда».

Шли молча. Особенно сейчас, когда случилась такая беда.

Георгий любил мать, он ни разу не слышал, чтобы она кричала, вся была в себе. Выросла в многодетной семье при мачехе, выжила в войну. Отчасти характер Георгий унаследовал от нее. Был молчалив, не по возрасту серьёзен.

Георгий вспомнил, как уже большенький, лет шести, умирал в детстве.

Был страшный жар, бредил, мать не знала, что делать. Даже сейчас отчетливо видел ту трубу, куда его тянуло как вихрем и ослепительно яркий неестественный свет — там, в конце трубы. Его уже почти затянуло туда. В бреду он кричал: «Мама, ляжь на меня! Мама, придави меня!» И она всем своим телом придавила его сверху, не осознавая, что тем самым не дала улететь туда, в тот ослепительно яркий свет.

Так он мог уйти, но мать и неведомая сила оставили его в этом мире.

Для чего, думал он?

Потом в жизни, ещё как минимум, было два случая. Но трубы той больше не видел. Невидимый ангел-хранитель оберегал его.

Вот, наконец, пришли, ненадолго присели на свое место. Поставили бидон с водой в траву, за большую березу, от Солнца.

Косить Георгия научила мать, когда был живой отец.

Все приговаривала: «Пятку у литовки прижимай, пятку прижимай, чтобы не оставалось грив. И прокашивай под валком, прокашивай под валком».

Поэтому Георгий косил, как мужик. Прокосы были широкие, во всю ширь плеча, мать шла за ним, не отставала, была она Стариковской, крепкой породы.

Трава удалась в этом году на славу, стояла по пояс, густая, жирная, сочная, пахучая.

Литовка звенела, руки, тело и ноги делали своё дело машинально, а голова думала.

Впереди был целый день тяжёлого труда, домой надо было вернуться к стаду, поздно вечером. Но это не тяготило Георгия, косил он зло, с каким-то остервенением, видно хотел забыться в работе. Но мысли… мысли всё время крутились в голове.

Этим летом он, после третьего курса сельхозинститута был на учебной практике в Научно-исследовательском институте в Солянке, в отделе почвоведения. Солянка — цивилизованное, красивое, благоустроенное село, в девяти километрах от Гогиной малой родины.

В основном все с курса, были на практике в учхозе — учебное хозяйство от института. Но Георгий выбрал Солянку, потому что была ещё одна веская причина. Весной, на первое мая Георгий сделал предложение Лиде — это было на «Звонаре». Странно, но познакомились они также первого мая, четыре года назад.

Летом должна была быть свадьба. Нагнали самогона, готовились, народу должно быть много, потому что обе деревни, Ивановка и Спасовка — это была сплошь родня. Съездили в сваты. Всё как положено, чин-чинарем.

И только тут Георгий оглянулся, вспомнил про мать, она не отставала. Он сам удивился, первую поляну почти выпластали.

Время к обеду, пошли в тенёк, где стоял бидон и сумка с едой. Есть не хотелось, но надо было, нужны были силы, до вечера еще далеко. Мать все вкусненькое подкладывала ему.

Она также была убита горем. Почти перед самой свадьбой трагически погиб отец. Вот почему они с таким настырством, молча, без отдыха валили траву на землю, как врага, только чтобы забыться, ведь произошло это совсем недавно.

Немного перекусив, встали, поправили литовки брусками и опять ушли в спасительную работу, на жару с обеда не обращали внимания.

Георгий думал: «Самое страшное на свете — смерть. Это понял, когда похоронил отца. Все можно поправить, кроме одного — смерти».

Долго снился один и тот же сон. Вот он отец, живой, радостный, весёлый, и так Георгию становилось хорошо в эти моменты, да вот он отец, как все хорошо, прекрасно, он живой, больше ничего не надо. Но просыпаясь понимал — это сон.

Георгий делал взмах за взмахом и думал про отца. Как же так?! Они остались сиротами, шестеро детей, когда в тридцать седьмом расстреляли их отца, и где-то через год умерла мать.

Старшей Насте было семнадцать лет, затем два брата Валентин и Алексей — отец, затем сестра Вера и обратно два брата, Матвей и самый маленький Петя, которому было два годика.

Так они одни остались в голодные годы войны. Как выжили сиротами Георгий не мог понять до сих пор.

Отец сам рассказывал сколько поумирало от голода.

Когда у всех были уже свои семьи, жили дружно, ничего не делили. Отец всем всегда помогал — и делом, и советом. Недаром потом сродная сестра Света сказала: «Я раньше думала, что это и есть бог». А другая сродная сестра Люда говорила: «Дядя Лёша — самый красивый из всех».

Отец был противоположность матери, не смотря на голодное детство, он был весельчак и шутник. После войны почти четыре года служил в воздушном десанте. Имел за плечами сто два прыжка с самолета. На деревне всех пересватал и переженил, на всех гулянках был тамадой. Играл на гармошке и гитаре, хорошо пел. Возглавлял все комитеты и комиссии, какие только были. Председатель родительского комитета, председатель товарищеского суда, секретарь партийной ячейки...

И вот такой жизнерадостный человек так нелепо ушел.

Домой вернулись поздно. Надо было управиться по хозяйству.

Наутро кости болели, как не свои, суставы выворачивало наизнанку, тела Георгий не чувствовал, а каково матери, подумал он.

Она как всегда хлопотала над сумкой. Предстоял тот же длинный путь. Но он не тяготил, наоборот, хотелось скорей начать косить, чтобы забыться в работе.

Но мысли… мысли сами лезли в голову.

Георгий думал, как приехал в учхоз приглашать друзей на свадьбу. Была у них своя группа на курсе, так сказать отпетых мошенников. Вечером сидели за столом, пригласить хотел человек десять, но настроения и веселиться совсем не хотелось, что-то давило, тяготило его. Друзья выпили и уже поздравляли.

Ночью спал плохо, снились кошмары, утром проснулся весь разбитый. Было нехорошее предчувствие. Еще раз сказав, чтобы обязательно приезжали, Георгий уехал. В Заозёрном, на автобусной остановке, доброжелатили доложили о случившемся. Всю дорогу не мог поверить, что это правда и только, когда вышел и увидел возле дома кучу народа, побежал и упал на гроб. Потом Лида говорила, что я приподнял отца, наверное, хотел оживить. Никого не видя, рыдал.

За отцом Георгий плакал пять лет и на столько же сразу постарел.

Только на четвертый день с обеда первая кошенина подсохла и её обдуло ветром. Стали сгребать волки и класть копы.

Насаживая кучи сена на вилы, поднимал над головой, быстро шел к начатой копе, с силой бахал этот навильник в копу, следующий рядом и так по кругу забивал середку. Все это делалось быстро, почти бегом, чтобы не сбиться с темпа.

Копы получались большие, вершил Георгий высоко и красиво, так чтобы никакой ливень не пролил.

Георгий вспоминал — тогда не так чувствовалась усталость от адской работы. Пот застил глаза. Солнце продолжало безжалостно палить.

В семидесятом году он заканчивал десятый класс в Бородино. Как-то перед выпускными экзаменами, в середине апреля, к нему подошла учительница немецкого языка и спросила:

— Ты с Ивановки?

— Да, — ответил.

— Мою младшую сестренку, — говорила Флориановна, — направили к вам фельдшером, неделю назад.

Видно было, что она переживала за неё.

— Да вы не волнуйтесь так, у нас народ хороший, никто не обидит, да и места красивые.

Ивановка и Спасовка — две большие деревни. Разделяла их старая царская железная дорога, по которой и ездили. Царская дорога огибала Спасовку с северной стороны и уходила дальше на Восток в сторону Канска.

Раньше это было два отдельных колхоза, но потом их объединили в один. Когда образовался совхоз, стало одно отделение. Но все основные центры находились в Ивановке: контора, медпункт, сельский совет, гараж.

Про клуб надо рассказать отдельно. Бывшая церковь — это было огромное двухэтажное здание, построенное из круглого листвяка. Высокая, крытая железом крыша. В клубе была библиотека, радиоузел. В зрительном зале — резной красивый балкон, наверное, в церкви здесь стояли певчие. Через зал — большая сцена. Сколько там проходило самодеятельности, а также приезжих концертов, собраний и всего прочего. Библиотекой заведовала Вера Бояровская, справная, весёлая девушка, у нее всегда был винегрет.

Хороший брусовый клуб построили и в Спасовке, рядом с подтоварником. Магазины были там и там, как и животноводческие фермы. Так

что жизнь била ключом. Молодежи было много, особенно осенью, когда на уборочную присылали шоферов на ЗИЛах, человек тридцать, да со слюдфабрики девушек и того больше. Работала столовая. Это потом уже, когда стала разъезжаться молодёжь, понаехали переселенцы из близлежащих районов с Ирбейского, Дзержинского. Их почему-то местные прозвали европейцами.

В огромной клубной ограде стояла хорошая танцплощадка с куполом для оркестра. Рядом утопала в саду новая восьмилетняя школа.

И вот сюда приехала после окончания медучилища молоденькая восемнадцатилетняя девушка Лида Браун, её все так и звали — Лида Браун, потому что отчество Флориановна не все могли выговорить. Лиду все сразу полюбили. Была она легка на подъём, бежала на вызова по первому зову, днем и ночью, и по Ивановке, и в Спасовку. Сама искала ночью машину, чтобы отвезти тяжелобольного. Поселили её с Зиночкой, директрисой школы, которая приехала с Тамбова после окончания пединститута. Георгий при Зиночке заканчивал восьмилетку.

И сейчас Лида Браун шла по Спасовке с вызова. Была она по складу характера весёлая, общительная, шустрая — чистокровная немка. Помахивала редикюлем, в котором были медицинские принадлежности, а также, наверное, и девичьи.

На мосту перед Спасовкой Георгий дал по тормозам, мотоцикл «Урал» занесло юзом. Сзади и в люльке сидели закадычные друзья.

Мост дрожал ходуном. Ночью прорвало пруд «Звонарь», и вся эта неуправляемая масса воды через бурелом черёмушника неслась сюда. Вода не успевала проходить под мостик и разливалась во всю ширь до самого бора. Та вода, которая проходила под мост, устремлялась в котлован, туда же бежал и Спасовский пруд. Котлован бурлил от стихии воды, перед ним образовалось целое озеро. Только в такие моменты «Тырбыл» был страшной рекой. В котловане рыба кишела, её можно было черпать вёдрами.

Георгий узнал её сразу, все это время, как ему про Лиду сказала сестра, думал только о ней. Именно такой её и рисовал в своем юном воображении. Вниз к мосту шла она. Вся в лучах первомайского солнца, казалась такой воздушной, летящей над землей. Их закономерную встречу разделяло метров пятьдесят. Георгий понял, что навстречу порхает та самая Лида-фельдшер. Коричневый лёгкий болоневый плащик был неза— стёгнут и разлетался во все стороны. Она стремительно приближалась. Худенькая, по-девичьи стройная, не казалась маленькой. Стройненькие её ножки были обуты в красивые босоножки. Поровнялись, Лида поняла, что это тот самый мальчик, про которого рассказывала сестра. Невольно Георгий засмотрелся на её изящество. Друзья молчали, поняли, что что-то происходит.

Она была необычайно красива, как снежинка, как звезда. Белое с лёгким румянцем личико. Очень редкий тонкий овал лица, на котором выделялись резко очерченные брови и ресницы, которые подчёркивали огромные глаза. Это были не глаза, а две бездонные планеты. Правильный нос. Орехового цвета, естественные волосы. Небольшие, пухленькие губы, в уголках которых были ямочки. Высокая, тонкая шея. Под белой блузкой вздымалась упругая, крепенькая грудка, ещё не знавшая мужской ласки. Порывы ветра доносили аромат «Красной Москвы». Георгий ощутил зов этой свободной красавицы.

— Давайте я ваз довезу?

Сверкая зубами и, вскинув длинные ресницы, она сказала:

— Спасибо, я уже привыкла ходить пешком.

И только тут до Гоги дошло, куда бы она села

в люльку, откуда торчали коленки Екимца?

Вечера Георгий не мог дождаться. Все время думал о Лиде. Выкурил пачку сигарет. Он понял, что это любовь. Такое с ним было в первый раз.

Надо сказать, что снаружи и внутри Георгия было два разных человека. Снаружи — окружающие, которые плохо знали его, думали, чуть ли не бандит, а внутри — это был мнительный, переживательный и даже стеснительный человек.

И вот вечером две противоположности встретились, плюс и минус, они дополняли и не могли друг без друга. Лида ждала Георгия, ее пронизывало непонятное, щемящее чувство. Она сказала, что приходила молодёжь, звали её на гулянку.

Молодёжь всегда собиралась гуртом у кого-нибудь по праздникам. Веселилась, танцевали под магнитофон или пластинки. Потом, поздно, уже шли в клуб. Затем разбивались все по парочкам.

— Почему же ты не пошла?

— Тебя ждала.

Позже Георгий спрашивал Лиду, почему она стала дружить с ним, ведь такая могла выбрать сама любого парня, да и ухажёров было, хоть отбавляй, но она всех отшивала. На что Лида отве-

тила: «Сразу понравился ты, хороший мальчик, полюбила».

С первого взгляда Лиду с Георгием захватил бурный поток любви, закрутил, как в водовороте, и понес по всей жизни, то бросая на валуны по берегам, то неся плавно по течению. Две половинки нашли друг друга в этом огромном мире.

Георгий закончил школу и поехал поступать. Особым прилежанием в учебе не отличался. Но мечта, мечта детства стать следователем и непременно в КГБ (Комитет государственной безопасности) не останавливала ни перед чем. В то время в Красноярске был один настоящий Университет и там же один юридический факультет, на который принимали пятьдесят человек, а заявлений было подано семьсот. Это сейчас каждая шарага называется университетом или академией. Георгий знал, что шансов нет, но мечта, мечта звала. К своему удивлению он сдал все экзамены, но не хватило одного балла. Вернулся домой.

Пот застилал глаза, с обеда солнце нещадно палило, но Георгий не злился на такую жару, а, наоборот, радовался, что стоит хорошая погода, нет дождя, в такую пору он совсем не нужен. Перевязав голову платком, чтобы пот не попадал в глаза, продолжал таскать сено, не чувствуя, как оно попадало и кололо голое тело. Копы росли одна за другой. Спасал небольшой ветерок, который обдувал вспотевшее тело и валки.

Той же осенью, когда Георгий не поступил на юрфак, в ноябре месяце провожали Кабыша в армию, симпатичный парень, как смоль кучерявые волосы. Его мать — сродная сестра отца. В бане дядя Павлик гнал самогон и там же снимал пробу с каждой выгнанной бутылки. Тетя Муся была вся в заботах.

Стояло несколько ящиков с красным вином «Солнце дар». С нами была Лида, Георгий никогда с ней не расставался. Взяли бутылку «Солнце дара», еще несколько пустых, спустились вниз к бору. Было уже темно. На поляне развели костер и стали стрелять по бутылкам с ружья. Лида не отставала, стреляла наравне с нами. Все, чтоб она ни делала в первый раз, казалось, что она с этим родилась.

Кабыш служил в Итатке за Томском. И вот жизнь, там же Георгий проходил офицерские сборы, после военной кафедры.

Зимой при совхозе закончил курсы трактористов и комбайнеров. Работал.

За активную позицию на Лиду повесили дополнительную нагрузку — секретаря комсомольской организации. Затем хотели перевести в центральную на ст. Камала по комсомольской линии с прицелом в дальнейшем на район. Она бы смогла, у нее получилась бы карьера комсомольского вожака. Но она отказалась, наверное, из-за Георгия.

Зимой организовывала молодёжь. Долбили лед ломиками на водокачке. Хрупкая долбила вместе со всеми, чтобы заработать денег на подарки к новогодней елке. Летом, рано утром бежала в контору выпускать молнию. Ездила по полям, развешивая флажки передовикам на трактора и комбайны. В клубе организовывала самодеятельные концерты.

На следующее лето Георгий поехал поступать в сельхозинститут на агрофак. Особого желания не было, но подумал все почище с зерном, чем с навозом. Между прочим, конкурс был четыре человека на место. Некоторые целый год учились на подготовительном отделении при институте, чтобы потом наравне со всеми поступать. Но, конечно, им была поблажка. На одном из экзаменов, женщина-преподаватель спросила:

— После армии?

Георгий, не задумываясь ответил:

— Да.

Вот этот балл, наверное, и стал проходным.

На курсе было более ста человек, больше половины — девчонки, много было армейцев. Учился Георгий без особого желания, все мысли были о Лиде. Он всегда чем-то отличался от основной массы — и манерой, и повадкой, и одеждой. Был сам по себе, как тот кот. Только тут, в Солянке, старшекурсник, с которым Георгий работал в отделе почвоведения признался:

— А мы всё это время думали, что ты городской.

Даже армейцы с младших курсов чувствовали в Георгии какой-то авторитет и обращались за советом. Однокурсница, услышав один раз, как отвечает Георгий, была поражена и заявила всем:

— Если б он хоть немного подчитывал перед сессией, он бы закончил с красным дипломом.

Покос подходил к концу. Надо было доложить сено на этой стороне, а через дорогу оставался последний ложок вперемешку с лесом, который поднимался бугром в ельник, где всегда было море маслят и рыжиков, которые пахли еловыми шишками.

Лида училась там косить. Прибежала вся запыхавшись:

— Георгий, там на машине дядьки и тётьки, топчут траву!

У Георгия, как были вилы в руках, так и побежал голый по пояс, потный и грязный, как черт, от земли и сена. Посреди лога он первый раз в жизни увидел жигули. По логу с ведерками разгуливали два толстых дяденьки и две такие же тётеньки. Георгий сразу понял, что это с почтов— ки (закрытый город).

Георгий почти крикнул:

— Вы что делаете, зачем топчете траву, разве вы не видите, что здесь покос?

— Ну и что? — ответили толстобрюхие.

— Ягода тоже ваша? — съехидничала одна.

— Вы разве не понимаете, что потом здесь не возьмём примятую траву.

Георгий взял вилы на перевес. Видно его устрашающий вид возымел действие. Толстобрюхие нехотя сели в машину и поехали на дорогу новым следом, приминая траву.

С покосом было покончено. Копы стояли высокие, красивые, их было много, на зиму точно хватит. Была завершена огромная работа, но это было только полдела, надо было через недельку, как копы усядутся, перевозить домой и складывать в зарод.

Федя Наузников — красивый парень, был младше Гоги. Во всем пытался подражать. Гога для него был непререкаемый авторитет. Часто лазили ночью с фонариками на клуб за голубями. Дело это было непростое, сначала надо было подсадить одного, чтобы он вскарабкался на пристройку. Как правило, это был Федор, затем Георгий подсаживал Лиду и Федя за руки затаскивал её наверх, затем Гога. Потом перелазили на крышу клуба и, цепляясь за железные швы, поднимались наверх. Но дыра была на противоположной стороне, почти на самом краю. Спускались туда. Затем надо этот опасный путь проделать обратно. Лида всегда была с нами. Не смотря на свою хрупкость, она была, что черт, а не девка.

Матвей, предпоследний брат отца, дал коня и гарбу, специально возить сено, чтобы больше вошло. За сеном Георгий ездил с Лидой. Ехали не спеша, всё той же дорогой. Коня не гнали, потому что ему предстояла дорога гружёному назад.

На покосе Георгий вырубил бастрык, утягивать воз. Он брал навильник из копы и подавал. Лида стояла на возу с вилами, раскладывала

сено. Ложили на воз по две копы. Под конец Лида завершала воз. Было уже достаточно высоко. Георгий утягивал бастрык. Залазил к Лиде на воз и потихоньку трогали.

Под скрип колес вспоминали. Летом семьдесят третьего года Лиду перевели на два месяца в Казачку на берегу Кана. Жила она у пожилой женщины, санитарки. Когда Георгий приехал к ней, она рассказывала:

— Ты себе представить не можешь, что это был за вызов. Ночью прибежала совсем молоденькая девчонка, лет пятнадцати и заплакала.

— Умирает мать.

Лида не сразу поняла, что девчонка приплыла с другого берега. Грозовые тучи затянули всё небо, не было видно ни одной звездочки. Страшная гроза хлестала, как из ведра с порывами ветра. Только молнии, прорезавшие всё небо до земли, ненадолго освещали всё вокруг. Кан бушевал, волны вздымались. Старенькую лодку то поднимало вверх, то бросало вниз. Девчонка гребла на веслах из последних сил. Вода поступала в лодку, да и ливень заливал.

— Бери кружку, вычерпывай воду, — крикнула девчонка.

Единственное, что не умела делать Лида — это плавать. Если сейчас перевернется лодка — это конец. Лодку сносило в сторону.

Всю ночь провозилась с больной. Когда забрезжил рассвет, поплыли назад. За ночь, после грозы, все речки и ручейки, которые впадали в Кан, превратились в бурные потоки. Кан бурлил, по нему несло бревна, коряги.

— Если бы такое бревно ночью ударило в лодку, — подумала Лида, — а ведь я даже замужем не была.

Девчонка гребла.

Георгий крепко обнял Лиду, она прижалась к нему. Каждый думал о своем. Георгий — как долго ещё учиться, целых три года. Лида — хорошо, что он есть.

Конь шел не спеша. В такие моменты, лёжа на возу, когда рядом была Лида, Георгий на время забывал про отца.

Перед затяжным подъёмом он вставал на круп коня, на оглоблю и спрыгивал. В гору вёл коня под уздцы. В день делали два рейса.

Дома все это надо было перекладывать в зарод. Лида была на зароде, раскладывала, утаптывала. Лида видела, как переживает Георгий, молчала.

На второй день, когда ехали на гарбе с сеном, это сено так бешено пахло. Лида сказала, что внутри у неё зарождается новая жизнь, уже два месяца. Георгий очень обрадовался. Лида была уверена — будет девочка. «Но потом будет и мальчик», — сказал он.

Георгий подумал — так устроен мир: одна жизнь покидает этот мир, другая — тут же зарождается. Ему сразу как-то стало легче на душе, жизнь обрела новый смысл. Стали думать, как назвать девочку. Лида предложила: «Инга». Георгий ни разу не слышал такого имени, но ему очень понравилось. Оно было как выстрел — звучное, короткое, красивое.

Лида вершила зарод. Городская девчонка, откуда у нее всё так получалось. Не каждый деревенский мужик мог так остро завершить зарод.

Надо было уезжать в Солянку, заканчивать практику. Все деньги, которые Георгий заработал за лето, он отдал матери. О своей семье ещё не думал. Надо было учить младшую сестренку Люду, она училась в кооперативном техникуме.

Осенью Георгий уезжал на четвертый курс. Уезжать не хотелось, но надо было нести свой крест.

В феврале, в самые лютые метели и морозы, родилась девочка. Назвали «Инга».