-1-

Резкий сухой щелчок раздался в комнате, словно удар бича, и воздух мгновенно наполнился пороховой гарью.

— Fuck!.. O, fuck!.. You?.. You kill me?.. Fucking dog!..

Маленький Джон с удивлением смотрел на сверкающий серебристой сталью дымящийся ствол пистолета в своей правой руке, ещё не осознавая всю глубину только что совершённого им поступка. Его отец, словно нехотя, сползал по стене в паре метров прямо перед ним, оставляя на стене жирный кровавый след, на рубашке в левой части груди медленно расползалось красное пятно. Его глаза закатились вверх, он неуклюже сел на пол и застыл в неестественной позе, обратив невидящий взор куда-то в сторону. И только в этот момент маленький Джон осознал всю непоправимость произошедшего.

Нет, ему не было жаль убитого, поскольку его папаша, по мнению Джона, вполне заслуживал подобной участи, сведя в могилу многочисленными побоями мать, и задушив подушкой на его глазах младшую сестрёнку Мэри. Просто маленький Джон вдруг понял, что всей его прежней жизни, — весьма несчастной дома, но вполне сносной за его пределами, пришёл конец. Он сделал пару шагов назад, опустился на оказавшийся сразу за ним стул, и замер, понурив голову, даже не замечая, что пистолет по-прежнему находится у него в руке.

В этой позе и застал его местный шериф со своим помощником, спустя почти сорок восемь часов. Он не слышал криков соседки, сообщающей об утренней почте. Не слышал криков школьных друзей, звавших его на улицу на следующий день. Не переменил Джон позу даже тогда, когда полицейские решили выломать дверь, заподозрив что-то неладное по тошнотворному запаху, сочившемуся из-за двери.

— Чёрт, сэр! — проговорил помощник шерифа, едва зайдя за порог и зажимая платком нос. — Похоже, курица, которую эта семейка собиралась приготовить, долго лежала на жаре!

— Или они опять купили тухлятину!.. Эй, Майки! Отбери-ка у него пистолет!..

Шериф громко присвистнул, сразу сообразив, что тело мужчины, лежащее на полу, уже пару дней, как мертво, немного посмотрел на открывшуюся ему картину, повернулся к Джону и сказал:

— Ну, что, парень? Наделал ты дел, верно? Не могу сказать, чтобы твой папаша вызывал у меня восхищение, но убийство отца, это, знаешь… В общем, ближайшие деньки тебе предстоит провести не дома.

Джон ничего не ответил, он покорно отдал пистолет помощнику шерифа, покорно подставил руки под наручники, также покорно встал и поплёлся за полицейскими. Не оказав ни малейшего сопротивления, не обращая внимания на удивлённые лица соседей и простых зевак, столпившихся перед его домом, он безропотно сел в полицейскую машину. Он ещё не знал, что и этот дом, и всех знакомых, провожавших его удивлёнными взглядами, и всю эту улицу он видит в последний раз, такая мысль даже не пришла ему в голову, что вовсе не было удивительным, поскольку Джон находился в глубочайшей апатии ко всему, что его окружало.

В полицейском департаменте особого сочувствия к нему не проявили, поскольку всем давно было известно, что рано или поздно, всё это должно было закончиться примерно так, как и закончилось. Всем в полицейском участке был известен образ жизни папаши Джона, но жалеть подростка никто не стал. Впрочем, Джон и не старался ни у кого вызвать жалость, ни с кем не общаясь и не отвечая ни на какие вопросы. Так что лишь один инспектор попробовал проявить к нему хоть какое-то участие:

— Послушай, парень! Если ты думаешь, что молчанием облегчишь свою судьбу, то мне придётся тебя огорчить. Если ты так и не расскажешь никаких подробностей, то я вынуждена буду передать дело в суд, квалифицировав его как преднамеренное убийство, и тогда мало тебе не покажется. Знаешь, что бывает в тюрьме с красавчиками вроде тебя? Хотя, может, тебе и повезёт, и тогда электрический стул будет тебе приятной заменой того, что ждет таких как ты за решёткой. Ну? Так и будешь молчать?

Джон не отвечал. Он слышал, что ему сказал проявивший участие сотрудник, и всё понял, но его дальнейшая судьба его не интересовала.

Он безучастно выслушал приговор судьи, назначившего ему наказание сроком в тридцать лет в одной из самых печально известных тюрем Америки, и какое-то восприятие окружающего мира вернулось к нему лишь тогда, когда стальная решётчатая дверь захлопнулась за ним, как нож гильотины отрезая его от прошлого.

В камере он был один. То ли дежурная смена охранников решила не портить себе статистику происшествиями за ночь, то ли, что маловероятно, им и вправду стало жаль вновь поступившего подростка, но так или иначе, соседей у него не оказалось.

Джон отошёл от двери и уставился в противоположную стену. Он пощупал её рукой, затем уселся на кровать и снова замер, погрузившись в невесёлые воспоминания. Перед его мысленным взором пронеслись картинки прошлого. Прошлого, когда ещё жива была мать и сестра, и отец ещё совсем не пил. Он видел себя совсем маленьким мальчиком, раскачивающим на качелях сестру, в то время как отец поливал из шланга для поливки цветов мать, а та хохотала и отмахивалась от брызг. Он вспомнил, как весело они провели трёхлетие его сестрёнки в гостях у дедушки с бабушкой, и как ему влетело от родителей за то, что перепачкал свой праздничный костюм, играя с соседскими детьми в индейцев. Затем он вспомнил автомобильную аварию, в которой погибли дед и бабушка, и стал инвалидом отец. Как нечто нереальное появились в памяти моменты потери отцом работы, первые его пьянки и ссоры с матерью, переходящие в побои. Со временем отец прекратил поиски работы и большую часть времени проводил на диване с бутылкой виски. Мать пыталась бороться с его пьянством и иногда выкидывала все запасы спиртного, в результате чего в доме обязательно бывала ссора, заканчивающаяся дракой. Джон много раз пытался защищать мать, но каждый раз результатом попыток были лишь полученные синяки, ссадины и ушибы. В одной из драк мать свалилась с высокой лестницы и сломала позвоночник. Долго после этого она не протянула, а медленно нарастающая неприязнь Джона к отцу переросла в ненависть.

Рассудок пощадил сознание Джона, и он не вспомнил, как во время больного бреда сестрёнки, отец решил её «вылечить» весьма радикальным методом. И «вылечил» на веки вечные, накрыв её голову подушкой и держа до тех пор, пока девочка не прекратила дергаться. Всё это происходило прямо на глазах у подростка, и тот в первые минуты не мог ни шевельнуться, ни вымолвить ни единого словечка от увиденного. Затем у него началась истерика, которую отец прервал ощутимым ударом в лицо. Джон свалился на пол и потерял сознание, а когда очнулся, то услышал весьма недвусмысленное заявление, что ждёт его самого, если он «хоть слово вякнет шерифу». Понимая, что вероятнее всего предупреждение не было пустой угрозой, Джон ничего не сказал шерифу, но в доме после этого стал появляться лишь за самым необходимым.

Пристрастие к алкоголю делало своё дело, и бывший глава семейства потерял даже те редкие подработки, которые предлагали ему бывшие друзья, скорее, из жалости, чем из-за необходимости, однако тот нашёл выход из положения. Источником средств для пьянок он попытался сделать Джона. Тот и сам понимал, что деньги на жизнь им нужны, и нанимался на любую работу, которую ему предлагали, и которая была ему по силам. Он появлялся дома лишь поздно вечером, принося еду и оставляя немного денег, при этом неизменно обнаруживая на следующий день их отсутствие, а своего папашу в алкогольном угаре. Со временем, Джон прекратил приносить домой деньги, заменив их едой, но отца никак не могло устроить такое положение дел, и однажды, придя вечером домой, Джон увидел дуло пистолета, направленное ему в грудь.

— Что же это ты, сынок, совсем забыл о своём отце? Ты не оставил мне ни капли виски сегодня! Ты же знаешь, мне нужно выпить! Ну же, давай, порадуй своего отца! Ты ведь не хочешь сказать, что у тебя ничего нет?

«Ну, вот и всё! Сейчас нажмёт на курок, и нет больше маленького Джонни!»: подумал Джон, медленно отступая назад, пока не упёрся спиной в стену. Сообразив, что деваться некуда, он еле внятно пролепетал:

— У меня ничего нет, папа. Я всё потратил на еду.

И в этот момент лицо отца исказилось страшной злобой, и он заорал в припадке ярости, размахивая пистолетом прямо перед носом у сына:

— Тогда тебе придётся пойти и найти мне пойло! Не то, клянусь богом, я высажу всю обойму тебе в морду!

Джон в мгновение ока выскользнул из дома. Немного переведя дух, он вспомнил, что у мистера Чарльстона — хозяина мастерской по ремонту автомобилей, где по вечерам после школы работал Джон — в шкафу всегда стояла большая открытая бутылка. Однако сейчас в мастерскую было уже не попасть по причине весьма позднего времени, и Джон с тоской подумал о том, что эту ночь ему придётся провести на улице.

На следующий день он принёс домой немного ворованной выпивки и с тех пор делал это постоянно, иногда покупая спиртное, а иногда воруя его у своего работодателя.

Такой незаконный способ добычи алкоголя некоторое время сходил ему с рук, пока однажды он не попался за этим занятием. Мистер Чарльстон не стал вызывать полицию, а отволок бедолагу в цех для восстановления покрышек, где вместе с двумя рабочими сделал из Джона отбивную, и выкинул на улицу, не заплатив ни цента за отработанную неделю.

Джон встал с тротуара, кое-как, пошатываясь, добрёл до ближайшей колонки, вытер с лица кровь, промыл синяки и ссадины и медленно побрёл домой.

В жилище он проскользнул незаметно, зная, что отец не ждёт его возвращения так рано, и сразу прошмыгнул на кухню, справедливо рассчитывая на кое-какие остатки еды со вчерашнего дня. Но не успел он съесть и кусочка, как услышал громкое покашливание в дверях и, обернувшись, увидел в дверном проёме отца. Тот стоял, пошатываясь и тяжело дыша, и молча смотрел на Джона. Затем он сделал пару шагов вперёд и протянул руку, недвусмысленно требуя ежедневной дозы выпивки. Джон, зная нрав своего папаши, понял, что ему несдобровать, и лихорадочно, один за другим, стал открывать ящики стола в поисках предмета самообороны. Там он и увидел тот самый пистолет, используя который отец не так давно вынудил Джона приносить ему ежедневно выпивку. Судорожно схватив оружие, Джон почти закричал:

— Не подходи! Стой! Ещё шаг и я выстрелю!

Его отец остановился, опустил руку, попятился, слегка пошатываясь, и, посмотрев на Джона мутными от беспробудной пьянки глазами, произнёс заплетающимся языком:

— Что, сынок, застрелишь своего отца? И не жаль? Впрочем, жалость никогда не была твоим недостатком. Тебе не было жаль даже свою сестру! Зачем ты убил её, Джонни?

Жуткая обида от невероятного обвинения захлестнула сознание, палец сам надавил на спусковой крючок и в ответ на вопрос прозвучал выстрел…