Экспозиция
1.
Менее всего я чаял встретить графа Толстого, Льва Николаевича. Так бы и внимания не обратил: прогулки по «Пентагону» не доставляют особого удовольствия, но — порой приходится появляться в этом логове чиновников. Шёл по коридору, за очередной подписью, да и прошёл мимо кабинета. И заметил — боковым зрением.
Вздрогнул даже. Граф словно сошёл со страниц хрестоматии. Не в суконной-посконной одежде, нет: в элегантном сером шалоновом сюртуке и строгом галстуке, но всё прочее — как в учебнике. Длинная борода, лучащиеся участием глаза, с затаившейся в них искоркой мудрости.
Мать честная!
Я посмотрел на табличку. Та самая дверь, сюда мне и нужно. И что тут делает этот ряженый? Готовится к конкурсу двойников исторических личностей?
Слух словно включили. Граф всё это время говорил по телефону. И телефон старинный, как в фильмах про революцию! То есть, под старину — видно, как тяжела трубка, и как приятно держать её; аппарат для господ, сразу показывает: с хозяином надо считаться.
—… И проверю лично! — повысил граф голос. — Делайте, что хотите, но чтобы студию вернули владельцу! — Он аккуратно положил трубку и пригладил бороду. И отечески улыбнулся. — Вы ко мне? Садитесь, садитесь, голубчик, сейчас всё решим. Господин Бирюков только что звонил, я в курсе вашего дела. У вас ведь литературная ассамблея?
— Конвент, господин граф. — Вырвалось само собой. Что за чёрт! — Литературный конвент. В этом году мы остались без спонсоров.
— Без титулов, — он вновь отечески улыбнулся. — Просто «Лев Николаевич», а ежели вам угодно формально, то «господин Толстой». Да, так вот, ассамблея. Доброе, доброе дело. Губернатор поможет, а как же. Я лично ему доложу, что нужно поддержать. Сибирь богата талантами, верно, господин Ерёмин?
— Очень богата. Можно просто Константин Николаевич. — Вновь сказалось как бы само собой. Граф наложил резолюцию на бумаги, и поднялся, протягивая руку.
— С преогромнейшим удовольствием, — отозвался он. — Вот моя карточка — звоните, ежели будут чинить препоны. Доброго дня.
Я вышел из «Пентагона» в полном расстройстве чувств, и направился, сам не зная почему, в «Странник». Кофейня, недавно открывшаяся на перекрёстке. Было чувство, что я только что спятил.
— — —
По дороге домой я заглянул в книжный. Специально прошёл туда, где классика, захотелось посмотреть на «Войну и мир». Просто посмотреть. Может, я что-то упустил, и сейчас юбилей? Но почему он так спокойно отнёсся к своему титулу? Разыгрывает?
И ведь верно: меня направили за резолюцией в департамент культуры и образования, к Л.Н.Толстому. Даже мысли не возникло!
Взгляд споткнулся о название книги — на стеллаже для новинок — а следом споткнулся и я сам.
«Подвижник», значилось там. На обложке: человек, стоящий на трибуне, и, похоже, это Ульянов-Ленин. Автор: граф Лев Николаевич Толстой. Новинка и бестселлер этого сезона, две тысячи десятого года, то есть. Я взял книгу, пролистал. Точно, тот самый человек! И в предисловии есть вставка лично от губернатора, где он восхищается тем, что оплот литературы, меценат и борец за могущество русского языка избрал поприщем своим работу в администрации — ибо поддержка талантов...
Я захлопнул книгу. Ощущение, что сошёл с ума, стало отчётливым. Сам не зная, почему, я купил том и побрёл домой. Лето, солнце, а мне было зябко и холодно.
2.
Дома сразу же нашлись дела — сходить в магазин, например. Впрочем, Мария сразу же заметила, что со мной что-то не так — едва я уселся за компьютер, перевести дух и собраться с мыслями.
— Что такое? — Она выпроводила близнецов в их комнату — пусть посмотрят свои мультики — и прикрыла дверь в спальню. — Что случилось, Костя? На тебе лица нет.
— Вот. — Я положил на стол бумаги. — Сегодня добрался, наконец, до Пентагона.
— Умница! — Она поцеловала меня в макушку, и лицо её посветлело. — Я же говорила, что граф заступится!
Так.
— Тебя не удивляет, что граф Толстой, автор «Войны и мира», сегодня поручился за наш семинар, и будет лично выбивать средства на конвент?
Она удивилась. На самом деле удивилась, неподдельно.
— А что такого? Это очень образованный и культурный человек. Ну да, со странностями — ну и что?
— Маша, когда жил граф Толстой?
Она присела, чтобы заглянуть мне в глаза.
— Сиди. — Ушла на кухню и принесла стакан минералки. Вот всегда знает, что нужно, не отнять! А потом стащила с полки том энциклопедии.
Если бы я уже не сидел, точно бы упал. Родился девятого сентября тысяча девятьсот пятьдесят первого года… Мама дорогая! Что происходит?!
— Костя, ты перетрудился! — Она снова поцеловала меня в макушку. — Ну нельзя дни напролёт бегать по чиновникам! У тебя я и дети, между прочим! А завтра суббота, и ты обещал, что поедешь с нами!
— Поеду, — подтвердил я, и захлопнул том. — Ты права.
И постарался забыть о графе и его резолюции хотя бы до завтрашнего утра. Тем более, что главный успел набросать материалов — ознакомиться, отобрать, сопроводить рецензией. Так что время прошло в привычных трудах, и светлый образ графа-чиновника стал мало-помалу блекнуть. Вечером мы всей семьёй сходили в кино, и настроение стало преотличнейшим. Правда, на витрины «Книжного Ряда», мимо которых шли в кинотеатр, я всё равно предпочитал не смотреть.
Приснилось мне, уже под утро, что я, вместе с графом Толстым, Владимиром Ульяновым-Лениным и отчего-то Степаном Разиным пробираюсь по низким тёмным катакомбам. Помню только, что мы должны были доставить крупную сумму денег своим товарищам по революционной борьбе. И всё. Проснулся я, едва впереди прохода забрезжил свет, и донеслись бодрые голоса с одесским выговором.
— Чёрт, приснится же такое! — пробормотал я по пути в ванную. Давешней книги, «Подвижника», на столе уже не было, что обрадовало меня — не передать словами. Должно быть, я действительно перетрудился.
Суббота — лучший день недели. Во-первых, завтра всё ещё выходной. Во-вторых, и сегодня всё рутинно рабочее можно отправить подальше. В субботу я работаю, если можно так сказать, на себя. Пишу и выверяю не чьё-то, а своё.
Детям было обещано кино — туда мы и отправились. Пешком, естественно, и так слишком много ездим. Близнецы обожают кататься в машине, но в это раз единодушно поддержали идею прогуляться — выйти на полчаса раньше. Так мы и шли: Мария поглядывала, чтобы вовремя пресечь чрезмерное озорство, держала меня за руку и улыбалась.
Мы прошли возле давешнего книжного, и я подавил желание отвести взгляд. Наоборот, внимательно посмотрел на витрину — ничего особенного. Ничего такого, что вызвало бы возражение рассудка.
На обратном пути было почти то же самое, за тем исключением, что теперь близнецы восторженно обсуждали фильм и уже играли отдельные сцены из него — те, что с погонями и перестрелками. Мы совсем немного не дошли до книжного — Мария легонько потянула меня за руку — стой — и позвала близнецов.
— Вадим! Максим! Хотите сюда?
«Сюда» — это в детский городок. Приятнейшее место, хотя и не из самых дешёвых. Близнецам дай волю — здесь бы и жили. Ну конечно, они согласились, но обязательно подождали — что папа скажет? Папа не возражал. Если честно, папа просто не понял, что это вдруг мама так расщедрилась: последнюю неделю близнецы вели себя несносно, и уже лишились многих увеселений. В порядке воспитательного воздействия.
Мария посмотрела мне в глаза — и глазами же указала мне за спину.
— Я позвоню, — произнесла едва слышно. Так, чтобы только я услышал. — Не скучай!
Я повернул взгляд в сторону, в которую она указала, и остолбенел. Натурально, почти на минуту. Хорошо, что Мария с детьми уже успела уйти с улицы.
За одним из столиков летнего кафе, его всегда открывают прямо у витрины книжного, расположились двое — и оживлённо разговаривали. Один сидел ко мне спиной, и его я не мог узнать. Вторым был граф Толстой. Всё в том же шалоновом сюртуке, при галстуке и прочем.
— Господин Ерёмин! — он помахал мне рукой. — А мы только что о вашей ассамблее говорили. Идёмте, идёмте к нам!
Его собеседник повернулся ко мне лицом, и я едва не остолбенел повторно.
Это был Ульянов-Ленин. Герой книги «Подвижник», которую я так и не прочитал. Вождь мирового пролетариата.
3.
То, что граф Толстой и господин Ульянов — старинные друзья, меня уже не очень удивило. Мир вокруг сходил с ума, и принять это как данность помогало сохранить хотя бы свой рассудок. Ладно, пусть, раз идёт такая странная игра — пусть играют. А дома я всё-таки возьму энциклопедию и восстановлю торжество истины в одной, отдельно взятой, голове.
Господин Ульянов говорил знакомо, так озвучивали Ленина в стародавних фильмах. Я один раз ущипнул себя за руку под столом — не помогло. Так и сидели оба, не пропадали.
Поначалу они, похоже, продолжали старый спор между собой. И вновь удивился: говорили хлёстко, употребляли отнюдь не парламентские выражения, но при том не ругались — не злились друг на друга. Однако! Мало-помалу, из обрывков их разговора, я начал понимать особенности того, как именно свихнулся окружающий мир.
Господин Ульянов, приверженец крайне либеральных взглядов, таинственным образом объединял смелость мышления о новом с защитой многих традиционных ценностей. В круг его попечительства, в пределах Новосибирской губернии, входила и культура. И стало понятно, отчего граф назвал собеседника подвижником: господин Ульянов радел за повторное приучение народонаселения к грамоте и любви к печатному слову. При том, что практически по всем прочим пунктам согласия у них не намечалось.
— Да-с, так вот! — посреди шумной полемики граф неожиданно взял меня за руку и энергично пожал. — Мы совсем забыли о нашем молодом собеседнике. Рекомендую: господин Ерёмин. Третий год уже занимается организацией и проведением литературной ассамблеи. У нас, у нас.
— Рад знакомству, господин Ерёмин! — рукопожатие Ульянова оказалось не менее крепким. — Так вот, значит, кто этим занимается!
— Вообще-то нас много, — я слегка смутился. Так ведь и есть — проведением конвента занимается множество людей. То, что я всё это координирую, не означает, что все лавры непременно мои.
— Не стоит скромничать, — добродушно прогудел граф. — В таком сложном деле как никогда нужны подвижники. — Ульянов вздохнул и выразительно развёл руками. — Полноте, батенька, и вам нет нужды скромничать. Лучше посоветуйте молодому человеку, к кому обратиться на сей раз. Я помогу, чем смогу, но инициатива должна исходить от народа. Власти должны увидеть, что культура сама пробивает себе дорогу!
— Охотно, охотно, — покивал Ульянов и добыл портсигар. — Курите? Нет? Замечательно. А я вот не смог пока отвыкнуть. Ну так вот, начну с тех, к кому вам ни за что не следует обращаться за помощью...
— — —
— Ты у меня молодец! — Мария сияла. Близнецы шумно и весело играли у себя с двумя дворовыми друзьями. — Теперь не только граф, но и сам Ульянов будет содействовать! Теперь точно всё получится!
— Получится, — согласился я. Была у меня мысль поинтересоваться у Марии, кто такой Ульянов-Ленин, когда жил и чем знаменит. Но вовремя пришла в голову идея этого не делать. Улучив момент, я добыл том энциклопедии… и да, значился там господин Ульянов. И всё, что я сегодня узнал, превосходно согласовывалось с написанным. Я, на всякий случай, решил не уточнять дела давно минувших дней — если честно, боялся новых неожиданных открытий. Графа Толстого и Владимира Ульянова пока было более, чем достаточно. Про революцию 1917 года я потом как-нибудь узнаю.
Так что это, сон? Или явь? Судя по тому, что я проснулся именно там, где заснул — рядом с улыбающейся во сне Марией — это был не сон.
Повод, сказал граф. Нужен веский повод. Что-то такое, что является символом культурного величия Сибири. Кандидатов много; в конце концов, есть множество выдающихся деятелей: писатели, художники, скульпторы. Однако нужно нечто особенное — такое, чего не было нигде.
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.