Разработка

Разработка

4.

— Костя, так нельзя! — Мария протянула руку и выключила монитор. Ведь знает, что ничто не может разозлить меня сильнее. — Всё. Всё, я сказала! Сейчас же встань!

— Встал, — сердиться отчего-то не получалось. — Что дальше?

Она расплакалась, прижавшись ко мне. Вот этого я никак не ожидал. Мне стало неловко — не передать словами.

— Слушай, — она не сразу отпустила меня. — Ты изводишь себя. Знаю, знаю, что этот ваш конвент всего через три месяца. Ты хоть заметил, что иногда всю ночь сидишь за компьютером, а днём спишь у себя в офисе? А я? Я уже не нужна? А дети?

Вот как. И снова стало неловко — ещё труднее передать, чем пару минут назад. Я отступил, и неловко опустился на стул.

— Не извиняйся. — она шагнула ко мне и обняла за плечи. — Не умеешь. Тебя что-то тревожит, Костя. И… с того дня, как граф подписал тебе бумаги, ты по-другому ко мне относишься. Что случилось?

И я рассказал. Сам не знаю: близнецы были у бабушки с дедом, строили очередной звездолёт, чтобы лететь на нём в далёкую галактику. Мы дома одни, не считая кошки Заразы.

Мария внимательно всё выслушала. Не смеялась, не смотрела, как на полного идиота. А я рассказал всё, что знаю о графе Толстом, об Ульянове-Ленине, о Петре Столыпине и ещё десяти исторических персонах, которым здесь было нечего делать — но которые жили здесь, в двадцать первом веке, и самозабвенно трудились на благо России. Вот такие пирожки с котятами.

— Вот, — мы с ней уже были на кухне. — Хочешь — верь, хочешь — не верь, но для меня всё именно так.

— Потрясающе, — она смотрела мне в глаза. — Я верю, Костя. Мы же восемнадцать лет знаем друг друга. Ты знаешь, когда я привираю, я знаю — когда врёшь ты. Ты не врал. Ты считаешь, что говоришь правду.

Ну да, а что она ещё может сказать?

— Слушай. — Она сжала мою ладонь. — Смотри, все эти люди имеют отношение к конвенту, верно? Может, это просто переутомление? Ты так много над этим работаешь, больше остальных, вместе взятых! Не спорь! Может, это знак такой?

— К-к-какой знак? — я не заикался с семи лет. А до семи заикался так, что от сверстников спасения не было.

— Что это действительно очень важно. Смотри, мы во всех энциклопедиях смотрели! В Интернете всё отыскали, что могли. Все эти люди, которых, как ты думаешь, не могут здесь быть, на самом деле здесь. У тебя одного другая версия, верно?

Похоже, что так.

— Костя, — она села мне на колени. — Мы с тобой оба хороши. Я тебя иногда не замечаю, ты — тоже. Уже себя не переделать. Но я хочу тебе помочь.

— Как именно?

— Просто помочь, и всё, — она улыбнулась и поцеловала в макушку. — Ты ведь часто говорил, что мало людей, на которых можно положиться. На меня можно положиться.

— А как же… — Мария дизайнер. И чёрта лысого её так просто отпустят с работы: по её словам, она там тоже за пятерых пашет.

— А никак. Зачем такая жизнь, где мы друг друга только по утрам и замечаем? За меня не бойся. Берёшь в помощницы?

Такого взгляда я давно не помнил. Раза три или четыре в жизни она так смотрела. И становилось ясно: впереди испытания, но мы прорвёмся. И всегда прорывались. С боями, но прорывались.

— Беру, — согласился я и был награждён её счастливым смехом. Раньше бы, возможно, отчасти и обиделся бы. Но не сейчас.

— У нас ещё два часа, — она смотрела мне в глаза. — И если ты попробуешь сказать, что не думаешь о том же, о чём и я, я тебя покусаю!

5.

Много чего случилось после того разговора. Главное: мы стали действительно замечать друг друга. Близнецам, в эту пору их жизни, родители — всё больше докука и элемент ненужной строгости. Им со сверстниками сейчас куда интереснее.

А вот мы стали замечать друг друга. И не только в смысле близости — она тоже как бы естественно покидала уже нашу жизнь, хотя ничего естественного в том не было. Просто научились замечать друг друга. Казалось бы, просто спросить — не нужно ли чего? А спросишь, и сразу чувствуешь: и тебе приятно, и тому, кого спрашиваешь. И как такое могло забыться?

Мария работала, наверное, ещё больше меня. Мы вынули второй компьютер, «складной», как его называла Мария. Ноутбук она брала с собой в командировки — и то всё больше почитать книги и посмотреть фильмы в дороге. А вот теперь и ему нашлось применение. И мы искали, искали, искали...

Конвент под скромным названием «Terra Incognita» основала группа студентов, помешанных на фантастике, а впоследствии к ним примкнул, и стал вдохновителем мало кому известный, кроме академических кругов, прозаик Бирюков. Сергей Федорович. А теперь эстафету подхватил его сын, Борис. Который, правда, не пишет под своим именем, только под псевдонимом. То, что Сибирь во многом ещё неизвестная земля, не спорил никто, но как найти повод, эмблему? Бирюков-старший давно уже отошёл в лучший мир, да и мало кому известен. При всём уважении, его знают и могут оценить его труды очень немногие. Кто тогда?

… И именно Мария отыскала кандидатуру: Пётр Шилов.

На первый взгляд, дело было безнадёжным. О Шилове известно примерно столько же, сколько о Гераклите: есть портрет, известно несколько интересных мыслей, да название фундаментального труда этого философа, «Основ», который никто никогда не читал: в ту пору, когда Шилов завершал его, в России началась вначале война, потом пришла революция, за ней много других потрясений. Так и сгинули «Основы». По версии, которую озвучил один преподаватель из Университета, пошли те основы на самокрутки. Это если повезло: могли и в туалете на гвоздике оказаться.

Я, помнится, не удержался от иронической улыбки, едва расслышал имя. Но Мария, как ни странно, ни посмотрела уничтожающе, ни укусила (насчёт укусов она не шутит), ни даже не ответила в том же стиле. Просто добавила:

— А ты у графа спроси.

— И спрошу, — я поднялся на ноги. Действительно, господин Толстой сам рекомендовал обращаться. Правильнее было бы позвонить Ульянову, который ведал административными сторонами подготовки, но мне было боязно. Уж не знаю, почему.

Граф оказался в добродушном настроении, и такого его ответа, я, признаться, не ожидал.

— — —

— Шилов? — он откинулся на спинку кресла, и я уже ждал снисходительной, но всё равно неприятной улыбки. Граф, однако, просиял и выпрямился.

— А идея отменная! — пояснил он на словах. — Я уверен, что «Основы» вовсе не пропали. Вы ведь читали выдержки? Замечательно. Да, отличная кандидатура. Мы очень мало знаем о нашей, российской философии. Крайне мало, я бы сказал — непозволительно...

Я слушал, внимательно кивая. Графа порой заносит, по его же словам, но обрывать его не хотелось, хотелось слушать. Чем-то он мне напоминал другого известного деятеля, а именно Дизраэли. Определённый дар убеждения, и немалый.

— Решено, — граф поднялся из роскошного кресла. Поднялся и я. — Действуйте, господин Ерёмин. О Шилове мы знаем крайне мало, а надо знать больше. Нужны факты. Если потребуются ресурсы, люди, специалисты — обращайтесь.

Вот ещё, подумал я. Нет, я обращусь. Но только тогда, когда своих сил будет недоставать. Мы с Марией сами поднялись на ноги, и никогда не просили помощи. Но и не отказывались, когда предлагалась. Именно так и добились всего сами, чем и гордимся.

— Спасибо, — ответил я на словах, принимая протянутую руку. — Как будут новости, сразу же сообщу.

6.

Легко сказать — искать.

Я не один ведь такой умный, кому пришла в голову идея собрать сведения о Шилове. Искали целые институты и другие организации, на эту тему даже написаны монографии и диссертации. Шутка ли — человек, сыгравший такую роль в просвещении, переводчик множества интереснейших работ по философии и языкознанию, а о нём самом почти ничего не известно, и труд все жизни утерян!

У истории своеобразное чувство юмора.

Дома мы устроили с Марией мозговой штурм. Конечно, она собрала всё то, что было по Шилову в открытом доступе. И даже договорилась о встрече с древним профессором исторических наук, Самарским Николаем Давыдовичем, который из всех мирских благ ценил редкий сорт чая. И вот я потратил почти трое суток, добывая именно такой чай. Словно пароль: не возьмёшь с собой, встречи не будет.

Почему именно Самарский? По словам Марии, профессор неоднократно упоминал, что видел того самого Шилова своими глазами. Судя по возрасту профессора, отметившего столетний юбилей в середине двенадцатого года, это вполне возможно.

— — —

Для человека ста пяти лет от роду, Самарский сохранился очень и очень неплохо. Я был морально готов к встрече с человеком, уже плохо понимающим, кто он, где он и почему. Но двери мне открыл низенький, седовласый, но в целом очень крепкий мужчина. Естественно, и морщины, и прочие неизбежные признаки старости. Но я сразу заметил стоящие у дивана в гостиной пудовые гири, и не думаю, что они пылятся там по забывчивости, или же просто украшают собой интерьер.

Да и рукопожатие профессора оказалось стальным. Вот бы к такому возрасту остаться таким же крепким!

— А, вижу, вижу, вас уже проинформировали, — для человека невысокого и, прямо скажем, не атлетического сложения голос профессора оказался густым басом. — Проходите, господин Ерёмин. Что ж, начнём с домашнего задания.

Я растерялся на долю секунды.

— Простите, с чего?

Профессор рассмеялся и дружески похлопал меня по плечу. Я постарался, чтобы на лице ничего не отразилось. Гири явно не скучают неделями у дивана — такой силы я не ожидал.

— Ну как же. Вам рассказали, насколько я эксцентричен. Рассказали, конечно же, про чай. И предупредили, что я требую полного знания о том, что мне дарят. Верно?

Прямое попадание по всем пунктам.

— Ну, не меняйтесь так в лице, а проходите за мной. Я вас чаем угощу. Не беспокойтесь, другим. Красным. Полторы ложки на чашку, без сахара, но с чем-нибудь вприкуску. Печеньем, например. Верно?

Я чуть не сел прямо на пол. Откуда он знает??

Профессор благодушно рассмеялся.

— Я тоже стараюсь наводить справки о тех, с кем буду общаться. Идёмте, идёмте. Руки можете вымыть вон там.

— — —

Шилов предлагал другой путь познания окружающего мира. Не то чтобы по сути своей путь был оригинальным, поскольку принцип «познай себя» был неоднократно высказан за много тысяч лет до рождения Шилова.

Оригинальным было в какой-то мере обоснование, почему человек, не ведущий здоровый образ жизни, не сможет приблизиться к пониманию сути своих взаимоотношений с окружающим миром. И почему человек, не ведущий здоровый образ мышления, не сможет вести здоровый образ жизни.

— Разумеется, Шилов хорошо знал буддизм, — пояснил профессор. — Он потратил много сил и средств, чтобы лично знакомиться и общаться с выдающимися мыслителями своей эпохи. Кстати, он не признавал никакого опосредованного общения как способа получить подлинное знание. Только личное общение.

Интересно! О таком факте биографии Шилова я не знал. Нигде не нашёл об этом ни слова. Откуда профессор знает?

— Лично встречался, — пояснил Самарский, наливая нам с ним ещё чая. — Это только кажется, Константин Николаевич, что дети ничего не помнят. Я запоминал всё. На меня он произвёл огромное впечатление уже тогда.

Профессор ничуть не возражал против диктофона — на память не жалуюсь, но держать оригинал, так сказать, под рукой куда удобнее. Картина прорисовывалась не очень радужная.

По словам профессора, Шилов, помимо прочего, был большой любитель розыгрышей и шуток. Несгибаемый оптимист, он прошёл вместе с Россией все периоды смуты, и каким-то чудом выжил, невзирая на то, что его недолюбливали все противоборствующие силы.

На так называемых простых людей, по словам Самарского, Шилов производил впечатление чуть ли не святого. Следуя своему принципу здорового образа мышления, Шилов быстро и чётко приводил в порядок умы тех, с кем общался. Неважно, был ли у человека пустяковый вопрос, не дававший покоя, или же серьёзный кризис — Шилов за несколько минут общения помогал найти решение. Не сам находил — что-то такое делал с человеком простым разговором, что человек сам в себе разбирался.

И всё это Самарский запомнил, когда ему было шесть или семь лет? Поверить трудно.

— А что бы вы сказали, господин Ерёмин, если бы я заявил, что неоднократно встречался с Петром Шиловым уже в конце двадцатого века? — спросил Самарский неожиданно, внимательно глядя на моё лицо. Странно, но на моём лице ничего такого не отразилось. После вторжения в мою реальность графа Толстого и Ульянова-Ленина меня не так-то просто удивить. Я улыбнулся и развёл руками.

— Спасибо за вежливый ответ. Так вот, Шилов, среди прочего, утверждал, что человек, с которым общаешься долго и ярко, остаётся в тебе. Остаётся как часть тебя. В материалистическом понимании — Шилов был, как ни странно, убеждённым материалистом. То, что составляет личность — Шилов понимал это как неосязаемую, но материальную часть мира — сплавляется, смешивается с вашей. Вы как бы получаете возможность общаться с таким человеком впоследствии. Словно он остаётся с вами, даже если его физическое существование прекратилось.

— Всё это вы сумели запомнить почти сто лет назад?!

— Не только. Я читал «Основы». Не все, только часть. Вас ведь интересует, куда делся этот труд? Это было делом всей жизни Шилова. Вы глубоко заблуждаетесь, если думаете, что он позволил бы ему пропасть без следа.

7.

Мария выслушала»отчёт» о визите к Самарскому очень внимательно. Основная мысль, которую Самарский высказал почти сразу, теперь не давала покоя: Шилов предвидел возможные потрясения, и позаботился о том, чтобы «Основы» их пережили. То, чему он учил, вряд ли могло понравиться каким бы то ни было властям: помимо прочего, Шилов был твёрд в следующем убеждении: народ должен быть образованным.

Ну и кому нужен, если вдуматься, образованный, разбирающийся в происходящем, народ?

… Разумеется, особняк Шиловых исследовали не раз. Просвечивали и простукивали, искали тайники и прочее — ломать его не позволили, высокий чиновник новой власти облюбовал особняк, и проводить подробные исследования не позволил. Не позволили и впоследствии, когда в особняке последовательно помещались школа, библиотека, краеведческий музей и, наконец, музей самого Шилова. Где и лежат сейчас все немногие сохранившиеся личные вещи философа.

В особняке, возможно, искать нечего. Вначале я вместо «возможно» сказал «очевидно», но после короткой, но жаркой полемики с Марией признал, что ничего очевидного нет. Шилов любил розыгрыши. От Самарского я привёз фотографии пяти переписанных страниц «Основ» — всё, что осталось от труда. Ну и диктофон, где лежало всё остальное.

Итак, где искать «Основы»? И, главное, когда? Я припомнил, что оба, Ульянов и Толстой, предлагали административные ресурсы. Может, пора ими воспользоваться?

И мы сели думать, как лучше всего воспользоваться упомянутыми ресурсами.

— — —

Граф Толстой внимательно выслушал все пришедшие к нам в голову идеи. Собственно, Самарский сказал практически прямым текстом: идите в народ. Езжайте по деревням. Ещё сохранились те, которые были при Шилове, ещё живы люди, или их потомки, которые видели его лично. Там и узнавайте. Если что и можно узнать, только там.

— Мы с супругой провели исследование, — заключил я. — Вот деревни. Нам хотелось бы объехать их все, расспросить людей. Я думаю, будет лучше, если с нами не будет никого из представителей власти.

Граф покивал, и я заметил азарт в его глазах.

— Замечательная идея, господин Ерёмин! А ведь верно: когда нам нужна помощь, когда что-то следует восстановить или исцелить, куда мы идём? В народ! Оттуда все наши силы, там источник нашей стойкости. А культура, за которую мы с вами радеем, она откуда? Всё от народа и для него. Я всё понял. Сейчас, если не возражаете подождать...

В дверь коротко постучали.

— Как всегда вовремя, — просиял граф. — Господин губернатор, позвольте вам представить. Супруги Ерёмины. Те самые, усилиями которых возрождается литературная ассамблея в Новосибирске.

— Очень приятно! — рукопожатие губернатора было стальным, взгляд — твёрдым. Я знал, что это — один из немногих высокопоставленных чиновников, который не на словах помогал грядущему конвенту.

Одно меня поразило, но, похоже, только меня. Как и многое другое за прошедшие с момента первого разговора с графом дни.

Губернатора звали Петром Аркадьевичем Столыпиным.

— — —

— Не буду кривить душой, — губернатор быстро ознакомился со всеми бумагами, которые не так давно я подал графу на резолюцию. — Господин Бронштейн, зам.министра культуры, каждый день радует меня своими звонками. Он требует, чтобы именно министерству поручили проведение конвента. По его словам, — губернатор смотрел мне в лицо, и я старался не выказывать никаких чувств, — мы не можем позволить передать судьбу конвента в руки дилетантов. Скажите откровенно, господин Ерёмин, госпожа Ерёмина, — Мария выдержала его взгляд, не моргнув и глазом. — Справитесь? Короткий ответ, пожалуйста.

— Справимся, — мы ответили хором, слаженно, словно репетировали.

Губернатор кивнул.

— Мы поможем вам с расселением гостей и транспортом. Всё остальное — ваша забота, господин Ерёмин. Зам.министра убеждал меня, что вы будете просить у властей денег, что сами ничего не сможете сделать. Говорите открыто, господин Ерёмин — вы приходили к господину Толстому, чтобы получить финансирование?

— Если предложат, мы не откажемся. Но просить не собирались.

Губернатор вновь кивнул и пожал руки всем присутствующим, начав с Марии.

— Удачи! Держите меня в курсе. — И был таков.

Граф вздохнул.

— Я опасался чего-то подобного. Господин Бронштейн, если можно так выразиться, моя персональная оппозиция. Я не удивлён, что он захотел взять всё в свои руки. Не будем медлить! Итак, вам нужен транспорт. Это мы решим очень и очень быстро.

— — —

Никогда я ещё не видел, чтобы «штаб», все двенадцать людей, «дилетантов», занимавшихся конвентом, собирались так быстро и с таким воодушевлением. Впервые Мария сама предложила пригласить их к нам домой и впервые близнецы не пытались всё внимание перевести исключительно на себя — наоборот, вели себя очень прилично и больше слушали, нежели говорили.

Мы распределили поручения, кому куда ехать — и вкратце рассказали, что и каким образом следует искать. Уже заканчивался второй чайник чая, как раздался звонок. Городской номер. На него нам звонят разве что родители, остальные предпочитают мобильную связь.

— Господин Ерёмин? — услышал я незнакомый прежде голос. — Лев Давидович Бронштейн, заместитель министра культуры Российской Федерации. У вас найдётся несколько минут для разговора?

Видимо, Мария всё поняла по моим глазам. Она сделала знак присутствующим — молчать! — и включила громкую связь.

— Да, господин Бронштейн, найдётся.

Изумлённые взгляды явно подтвердили: все в курсе, кто такой господин Бронштейн.

— — —

Я долго не мог заснуть в тот вечер. Странный, на редкость короткий разговор с зам.министра не давал покоя: у меня есть возможность содействовать вам, господин Ерёмин. Так сказать, свой человек. Если потребуется, обращайтесь.

Это мало походило на тот тон, о котором говорили губернатор и следом за ним — граф. С чего это вдруг господин Бронштейн не сказал ни слова по существу? Может, это вообще не он звонил?

Последняя мысль показалась весьма логичной. Действительно, надо проверить, с кем именно я говорил. Проверка, увы, подтвердила — именно с ним и говорил.

Итак, мало того, что сама задача была практически невыполнимой, теперь нам предстояло координировать свои действия с представителем господина зам.министра. С вами свяжутся, сказал он. Ни имени не назвал, ничего. Шпионские игры, честное слово. Я некоторое время колебался, стоит ли сказать графу Толстому о произошедшем, но в итоге не стал. Малодушным показалось. Подумаешь, чиновник — впервые, что ли, чиновники путаются под ногами?

8.

В Мусохраново мы с Марией поехали на своей машине. Поехали, конечно, не вдвоём, и не только ради предполагаемого разговора со знавшими Шилова людьми. Чёрт, я даже не имел никакого представления, с чего начинать! Просто заходить в каждый дом?

А что делал Шилов? Заходил в каждый дом. Сам, своими собственными ногами. Это современному человеку подобное поведение может показаться диким, а для того времени было вполне естественным.

Надо вести себя естественно. Однако я, похоже, рано радовался: Мусохраново казалось вымершим. Брошенным, точнее. Дома стояли, радуя глаз, не было признаков запустения, но и людей не было видно. Я для пробы попробовал постучать в ворота ближайшего дома, мимо которого лежал наш путь, но ничего. Даже собака не залаяла, хотя вон её конура, и конура выглядит обитаемой.

Ничего не понимаю!

— Попробуем ещё раз на обратном пути, — предложила Мария, когда седьмой дом подряд встретил нас всё той же дружелюбной тишиной.

Я согласился; однако на всём обратном пути к автомобилю и далее через посёлок не оставляло ощущение пристального, пытливого и настороженного внимания.

— — —

Собственно, мы поехали побыть среди гор один день, если близнецам не наскучит — два. Я опасался, что наскучит. Пусть даже детей не допускали к телевизору, чтобы не засоряли себе мозги, дома для них всё равно было интереснее.

Но как я ошибался!

Если я думал, не без труда уговаривая их поехать проветриться, посмотреть пусть не очень высокие, но настоящие горы, что придётся в тот же день спешно возвращаться домой — то заблуждался. Самым приятным образом. То ли воздух, то ли природа, то ли что ещё — мальчишек было не увести «с улицы». Мы не одни расположились на отдых — Мария категорически потребовала не погружаться в глушь, боялась. Не уточняя, чего именно. Но и предгорий вполне хватило, чтобы произвести впечатление на подрастающее поколение.

Они резвились, обегая под присмотром матери окрестности, а я читал собранное и думал. Послезавтра, когда «штаб» вернётся из первых поездок, мы соберёмся и подведём первые итоги.

Выяснилось, что поблизости расположилась семья одноклассника Марии — и тоже с детьми. Наши двое моментально нашли общий язык с двумя остальными и, когда четыре искателя приключений убежали на поиски этих самых приключений (под пристальным вниманием хотя бы одного взрослого), Мария отвела меня в сторонку.

— Езжай, — просто сказала она, глядя мне в глаза. — Езжай. Только возвращайся засветло.

Она права, я думал о том, чтобы вернуться в Мусохраново. Не зря ведь Самарский несколько раз упомянул его в разговоре. Да. Мы с Марией определённо стали понимать друг друга лучше.

И я отправился.

— — —

Мусохраново выглядело так же, с одной только разницей: дальний справа, если ехать домой, двор не был пуст. Седовласый, бородатый старик рубил дрова. А чёрный пёс, головастый и коренастый, смотрел на всё это, не забывая и о службе — тихонько зарычал и гавкнул, когда я подошёл к калитке. После чего посмотрел мне в глаза и… отбежал в глубину двора.

— Доброго дня! — зычно окликнул меня дед, не переставая колоть поленья. Судя по размерам топора и тому, что каждое полено разламывалось с первого же удара, силы деду не занимать. — Что-то потеряли?

Я ожидал чего угодно, но только не подобного вопроса. Свой собственный ответ в первую очередь удивил меня самого.

— Я ищу человека, — ответил я почти сразу же. И не сразу понял, что ответил словами Шилова — именно так он отвечал, когда интересовались, что потерял. Хозяин дома отложил топор и внимательно посмотрел мне в глаза.

— Проходите, — указал он направление. — Собака умная, вас не тронет.

Не только не тронула, но подошла, учтиво так обнюхала, и проводила, виляя хвостом.

Дальше было всё, как во сне. Точно помню, перед тем, как войти в избу, я оглянулся. И не очень-то удивился, заметив, что окрестные дома все исполнены жизнью. Люди кололи дрова, работали в огородах, заботились о скотине — словом, жизнь идёт себе, идёт.

И почему я не замечал этого несколько минут назад? Словно глаза кто отвёл.

— — —

— Костя, это не смешно! — повторила Мария немного резким голосом. В палатке пока были мы двое; близнецы гостили в соседней палатке, у знакомых. — Что значит — не помнишь?

В том-то и дело, что не помню. Не помнил: едва она сказала, что это не смешно, словно что-то включилось в голове. И я вспомнил: от момента, когда переступил порог избы и до момента, когда выходил их калитки. Говорили мы с хозяином избы. Хотя имени Шилова не упоминалось, в том не было нужды: первое, что он сделал, после того как угостил меня, была книга — не что-нибудь, а рукописный фрагмент «Основ». Книге на вид было сто лет, как и должно быть, собственно. Фотографировать страницы владелец не позволил: или читай здесь, добрый человек, или...

Или вот он, порог, это понятно. Я сел читать. И вот теперь начал вспоминать. Не зря говорят, что память у меня фотографическая: Я закрыл глаза и принялся вспоминать. А Мария, умница, не забыла добыть и включить диктофон.

— Здорово! — прошептала она, когда у меня во рту пересохло, и ничего нового я уже не смог вспомнить. — Тайное общество, да? Он раздал части книги разным людям? Но как им искать друг друга? Как найти того, у кого другой фрагмент?

— А как мы нашли Мусохраново? Почему именно сюда поехали?

Мария задумалась.

— И верно. Надо понять! Ведь не случайно поехали! Начинаем всё вспоминать, всё, с момента, когда ты вошёл к графу в кабинет!

9.

Мне показалось, что я заснул, на самом деле — глубоко задумался. Меня осторожно потрясли за плечи, и я вернулся в реальность. Первым делом посмотрел на часы — двенадцать тридцать на циферблате.

— Половина первого ночи, — Мария поцеловала меня в макушку. — Ложись отдыхать. Пойдёшь умываться, посмотри на свои глаза!

Я посмотрел. Да, глаза красные, смотреть страшно.

… В общем, мы не поняли, отчего именно Мусохраново. Разве что причина в том, что эта деревня, похоже, одна не меняла названия с того момента, как её посетил Шилов. Все окрестные были переименованы, некоторые — неоднократно. А вот эта оставалась неизменной. С точки зрения стороннего наблюдателя, текла там неторопливая, ни на что не обращающая внимание жизнь. Снаружи деревня могла показаться заброшенной, дома — брошенными. А на деле, если присмотреться изнутри — все дома крепки, чистота и порядок. Просто не всем это дано видеть.

Вот как. И всё равно непонятно, почему именно мы поехали именно туда. Вроде бы выбирали честно: написали имена населённых пунктов, и устроили небольшую такую лотерею.

Значит, судьба такая, сказал я сам себе мысленно и тут всё встало на свои места. Не то чтобы я верил в предопределения: просто именно мне это было нужнее всего, наверное.

Как выяснилось, не только мне.

— — —

Утром следующего дня я направился в приёмную графа Толстого — отчитаться, если можно так сказать. Никто из команды, кроме меня, не нашёл серьёзных свидетельств о Шилове. Что неудивительно: искали уже считающуюся мифической рукопись многие годы, и люди там вряд ли были глупее нас. Но ведь не нашли!

Что вновь заставило меня задуматься: чем таким отличался именно мой маршрут?

Что неприятнее, я не мог вспомнить, хоть убейте, что же я там читал, в той избе! Помню, что читал. Но не мог вспомнить теперь ни слова. Совсем с ума схожу? Позвольте, а как же граф Толстой, Ульянов-Ленин и господин Бронштейн, в моей версии прошлого более известный как Троцкий? Это что, если не сумасшествие?

Стоп. Прочь эти мысли. И я вошёл в кабинет графа, у которого уже стоял несколько минут, подобно памятнику.

— — —

Теперь «штаб» стал собираться у меня дома, несколько раз на неделе. Близнецы, похоже, знали гораздо больше, нежели предполагалось: папа с мамой, и их друзья ищут что-то интересное. Клад! Давно спрятанный! Естественно, они, в меру воображения включились в процесс. А вечером, когда гости расходились, увлечённо отыгрывали в своей комнате свои версии происходящего. Там фигурировали и пришельцы с Марса, и люди из другого времени.

Однако пришельцем с Марса ощущал себя в основном я сам. Меня уже не могло удивить изменение в истории, происходящее всякий раз, когда я докладывал графу о находках.

И — первое открытие. Я отчётливо помнил, из разговора с давешним стариком, фамилию Самарского. Тот ли самый? Если да, это уже не совпадение. И — отправился читать труды профессора. По счастью, почти всё можно было приобрести в электронном виде, на всякий случай — но читал я всё именно в виде книг.

Пришлось настроить будильник в телефоне, чтобы напоминал: пора и честь знать, домой ехать. Пожилая улыбчивая женщина, в прошлом — преподаватель литературы, помогала мне в поисках. Её не удивило упоминание о Шилове, хотя и она внесла свою лепту неверия: ничего не найдёте. Целые армии учёных перерывали книги, искали намёки. Все знают, что Шилов мастерски разыграл свою смерть, когда стало понятно, что его просветительская деятельность не согласуется с тем, что нужно новой власти. Но не уехал за границу — остался здесь, растворился в том самом народе. Только когда умер, уже в середине сороковых, его «выдали». Но шла война, и похороны философа прошли незамеченными. То, что похоронили именно Шилова, выяснили много позже.

Больше всего отсылок к Шилову я нашёл… в макулатуре. Почти буквально: как-то раз, возвращаясь из санитарно-гигиенического закутка, я свернул не туда и почти по-настоящему заблудился: подвалы в библиотеке не то чтобы бескрайние, но выглядят настоящим лабиринтом. Дверь в один из закутков была приоткрыта: там, как потом пояснила библиотекарша, складывали книги, судьба которых была под вопросом: или ничего толкового не содержащие, или уже не подлежащие восстановлению. К моему (и библиотекарши) удивлению, я увидел на самом верху стопок собрания сочинений современников Шилова. Ничего никому уже не говорящие имена; и едва я открыл первый же том, наткнулся на почти подробное пояснение привычек Шилова: «уходил в народ и говорил со всеми, кому был нужен совет». Причём без указания имени. Нечего и говорить, что почти все книги из той стопки были при мне реабилитированы и отправлены на реставрацию

… Он ушёл в народ вместе с книгой. Остальное ценное, чем он дорожил, было у Шилова в голове. Всё моё с собой ношу, мог бы говорить он, и, вероятно, говорил.

Так-так… я листал переписку одного из литературоведов того времени, на монографии которого ссылался Самарский, и взгляд словно споткнулся.

В письме явно упоминался эпизод из жизни Шилова, о котором любил повторять Самарский: когда к Шилову явились представители власти и предложили работать в комиссариате, ведать вопросами просвещения, Шилов категорически оказался. «Мы хотим учить народ разному», был его ответом. «Пусть он сам решит, чья наука ему милее».

Наивный человек. Его многие полагали наивным, ведь словно воду в песок выливал — все эти его походы в народ, попытки организации школ, всё прочее — ушло ведь всё, сгинуло, расточилось бесследно.

Или не бесследно?

Я опомнился, только когда телефон напомнил, что пора домой. А ведь я нашёл что-то новое! В этой книге ни слова о Шилове, но ведь говорилось именно о нём!

А если нашлась одна ссылка, отыщутся и другие.

Это понимание придало силы всем нам.