10. Меня зовут Боль

Весь вечер я пытался подловить момент, когда Себастиан останется один. Как назло, мать нему липла, как туалетная бумага к жопе. Потому что жопой он и был — опять всю дорогу вонял. То суп пересолен, то телек орет, то на люстре пыль, то чего я в гостиной болтаюсь, когда мне уроки надо делать.

Письмо из коммуны насчет психолога, обнаруженное ма в почтовом ящике, домашний климат не улучшило. Мать, конечно, тут же кинулась к Севочке: не может ли он с его знанием законов и свзями меня от этого дела отмазать. На что отчим ответил, что не может, а даже если б мог, не стал. Потому что такому неблагодарному, эмоционально неуравновешенному и деструктивному подростку, как я, психолог просто необходим. Это я уже с лестницы слышал, где затаился после того, как меня изгнали. После такой заявы ма с отчимом конкретно закусились, хоть и культурно, без ора. Сидели потом каждый на своем диване. Один делал вид, что книжку читает. Вторая — что смотрит «Отчаянных домохозяек».

Мать сдалась первой. Пошла вся несчастная спать. Я нырнул в койку, чтоб не спалиться. Слышу — за ней Сева топает. Пошебуршался чего-то и в ванную. Я в стиле ниндзя прокрался по коридору. Дверь толкаю — не заперто. Думаю, ладно. Сейчас или никогда. Захожу и задвижку за спиной опускаю.

Себастиан стоит в халате, зубы чистит. Увидел меня в зеркале в одних труселях, глаза выпучил и мне сквозь пену:

— Джек, ты не видишь? Здесь занято! Если невтерпеж, внизу туалет есть.

— Я сюда не за этим, — говорю.

Чувствую, начинает меня поколачивать. Задвижка так и жжет ладонь, так что я ее отпустил. Спиной к двери прижался.

Сева рот ополоснул, ко мне поворачивается:

— А зачем же? — у самого морда безразличная, но в глазах интерес.

— Я… — голос сел, так что пришлось откашляться. — Я хотел прощения попросить. За субботнее.

— Да ну? — отчим приподнял бровь. — И ты что, серьезно думаешь, этого будет достаточно?

Я мотнул головой.

— Нет, я… — Фак! Фак! Фак! — Я все понял. Я больше так не буду. Я… — смотрю в его глаза и вижу: они стеклянные. Как у чучела. Глаза человека, вставленные в череп хищника. И то желание, что проблескивает в них тревожным маячком — оно тоже оттуда, из мира монстров. И тогда я понял, чего он хочет. Понял, каких слов он ждет. И заставил себя сказать это.

Я снова лежал в кровати, но меня не отпускала дрожь. Я то напрягал мышцы, то пытался расслабиться — ничего не помогало. Руки-ноги жили своей собственной жизнью, нижняя челюсть тоже. Еще я мерз, хоть и закатался в одеяло, как мумия. «Приходи завтра в башню ровно в десять. Дверь будет открыта. Разденься, сядь на диван и жди меня». Вот что сказал Себастиан, гладя меня по лицу. Я стоял перед ним на коленях, глаза жгли бессильные слезы, и я старался не моргать, чтобы они не побежали через край.

В доме тихо. Я специально оставил дверь в свою комнату приоткрытой. Отчим ничего не обещал, но я рассчитывал, что мать он теперь не тронет. Дотерпит до завтра. Но я должен был убедиться. Убедиться, что он выполнит свою часть соглашения.

Телефон запищал где-то в час. Я стал по ходу задремывать, и решил сначала, что это будильник. Прихлопнул мобилку ладонью, чтоб заткнулась, и только потом сообразил, что еще ночь. Глянул на экран. «1 сообщение от Соловья». Я аж на кровати взвился. Открыл смску: «Мне плохо. Жду тебя». Ёпт! Свесил ноги с кровати, штаны схватил — и тут задумался. Если Сева узнает, что я смотал из-под ареста… Все, на что мне сегодня пришлось пойти, будет зря. И второй раз этот номер не прокатит. Послушные папочкины мальчики не сбегают из дома по ночам. И не плюют на папочкины заперты.

Я снова взял телефон. «Где ты? Что случилось?». Смска отправилась во вселенную с тихим «Уи-ип!» Но я не мог просто сидеть и дожидаться ответа. Влез в джинсы, подошел зачем-то к окну. Поднял жалюзи, впуская внутрь лунный свет. Блин! Я сплю, или это глюк? На нашем причале стоял кто-то. В полумраке да издалека было ясно только, что это подросток. Джинсы, худи, капюшон на голове. Стоит по колено в тумане и смотрит на озеро. А озера нет. Дым один серебрится и кратерами заворачивается. Луна над ним низко висит — здоровая такая хлебная горбушка в зеленой плесени. Паренек на этом фоне — темный силуэт, вырезанный из ночи. Якоб?

Я тряхнул головой, но призрак не пропал. Почему она не отвечает? А вдруг она уже не может ответить? Вдруг с ней случилось что-то, и я единственный, кто об этом знает? И вот я сижу тут, тясусь за свою, шкуру, а Лэрке… Лэрке...

Короче, влез я по-быстрому в кенгуруху и в коридор. Прошелестел на цыпочках до родительской спальни. Прислушался. Ничего, только сонное похрапывание. Кажется, Сева. Авось пронесет. Спустился вниз, бесшумно отпер дверь. Велик решил не брать — только навернешься по темноте да туману. Потрусил по дорожке вниз. План был проверить для начала, дома ли Лэрке. Но так далеко бежать не пришлось.

На наших мостках действительно тусовался кто-то. И рассеиваться дымом вроде как не собирался.

— Эй! — крикнул я, подойдя ближе, и врубил фонарик в телефоне.

Паренек обернулся, капюшон соскользнул, и...

— Лэрке? — я чуть на траву не сел.

— Джек?! — она прикрыла ладонью глаза, заслоняясь от света. — Ты что тут делаешь?

— Я… — тут я заметил это. Ее пальцы — распухшие, посиневшие. Темный след на запястье. — Что с твоей рукой?

— Ничего, — она быстро сунула ее за спину. — Да выключи ты свой дурацкий фонарь!

— Прости, — я сунул телефон в карман. — Ты бы лучше не стояла там. Дерево совсем гнилое, — я знал, что в мостках было полно дыр, невидимых сейчас под туманным молоком. — Провалишься еще.

— А тебе-то что? — она надвинула капюшон здоровой рукой, заправила под него волосы. — Иди, куда шел.

— Но я к тебе шел, — не понял я.

— Ко мне? — теперь я не видел ее лица, но в голосе звучало недоверие. — Как ты узнал, что я здесь?

— В окно увидел, — я махнул в сторону высящейся над зарослями башни.

— Ты что, снова следил за мной? — Кулачки сжались, она сделала шаг вперед. — Тебе все мало? Это ведь ты записку Марку подкинул, так?

Понимание лягнуло меня в затылок, как норовистая лошадь:

— Погоди, это он?! Это он сделал? — я потянулся к ее руке, но получил толчок в грудь.

— Чего ты лезешь в мою жизнь, а?! Чего тебе надо? Я тебя пожалела, а ты все изгадил! Зачем?! Ну зачем?! — она топнула ногой, и доски угрожающе хрустнули. — Теперь все думают, что я парней к себе днем вожу, пока дома нет никого! Что я сплю с ними, что я чуть ли не… Братец такого насочинял, что меня собственная мать шлюхой называет! А все из-за тебя!

В голове все путалось, сердце словно рвали крючьями на части:

— Я же не хотел… Я не думал, что все будет так!

— Видеть тебя больше не хочу! — она пятилась в туман, который теперь доходил ей до бедер. — Чего ты приперся?! Чего тебе надо от меня?!

— Но ты же сама меня позвала! — заорал я, заводясь. — Сама прислала эту факинг СМСку!

— Какую СМСку? — Лэрке тряхнула головой. Из-под капюшона выбились пушистые пряди. — Ты что, больной?

— Это ты больная, — я вытащил мобилу из кармана. — Вот: «Мне плохо. Жду тебя». И вот, — я ткнул пальцем в «плей», и ночь разорвал на клочки рэп:

Он сказал: «Музыка — твоей боли дом».

И объяснил, я понял только потом:

«Ярость свою излей в ноты,

Возьми их на сцену, покажи, кто ты,

Сорви крышу,

Пусть все слышат».

Я хочу сделать все,

Чтоб ты гордился мной,

Там, на небесах...

Трек оборвался. В тишине я слышал только дыхание Лэрке — натужное, частое, со свистом. Она подняла ладони и стала тереть ими лицо. Не так, как отирают пот или слезы. Она будто хотела стереть свои черты начисто. Будто рисунок ластиком. Губы, нос, скулы...

Я не мог этого вынести. Шагнул к ней. Мостки протестующе скрипнули, внизу что-то подалось и шлепнулось в воду. Пахнуло гнилью. Еще шаг. Я схватил ее за запястье.

— Не прикасайся ко мне! — она толкнула меня с такой яростной силой, что я оступился. Нога попала в дыру. Я потерял равновесие и полетел вниз, ломая трухлявые доски. Вода залила уши, но я слышал, как Лэрке кричит. — Не смей меня трогать! Ты не он, понял! Тебе никогда им не стать! Никогда!

Я сидел, по шейку в холодной воде, облепленный водорослями, и слушал, как ее рыдания растворяются в ночи.

У Лэрке кто-то был. Я и раньше подозревал об этом, но теперь мои подозрения подтвердились. Наверное, она просто нечаянно отправила СМСки на мой номер. Такое бывает иногда. Может, наши телефоны — мой и этого счастливого чувака — различаются только одной цифрой. Или еще чего такое. Какая разница? Она же сама сказала, что пустила меня из жалости. Что все было — из жалости. Значит, она знала обо мне? Или догадывалась? Может, все тут все знают — и молчат? Да, а может, у меня паранойя. Может, я больной на голову, как Лэрке сказала. Может, по мне уже не психолог плачет, а психиатр?

Блин, было бы все так просто! То, что она свиданки под моим окном взялась устраивать, мне одному кажется странным или как? Может, это такая тонкая месть? Или девчонка хочет, чтобы я ревновал? Да нет, скорее всего, ей на меня глубоко наплевать. А место это голубки выбрали, потому что причал заброшенный, не пользуется никто.

Ладно. Не хочет она, чтобы я к ней лез — не буду. То есть вообще не буду — ни подглядывать, ни подслушивать под окнами. Ясно же — я ей не нужен. Я несчатье приношу и все делаю хуже. Вот только дельце закончу одно незавершенное. Выполню одно обещание. Я же датским языком Марку написал: тронет сестру, узнает, что такое боль. Вот и пора ему это узнать.

Утром я, как обычно, собрался в школу. Моих ночных похождений по ходу никто не заметил. Мокрое и грязное я сразу закинул в стиралку. Сам принял по-быстрому душ — внизу, чтоб не слышно было. Жаль только, мобильник накрылся, а с ним — вся моя музыкальная подборка. Придется у Севы новый просить. Скажу, старый в унитаз уронил. Пусть на айфон раскошеливается, мразь, последней модели.

В гараже, когда велик брал, залез в сумку с шарами для петанка. Я знал, что она там лежала. Мы пару раз играли в саду, когда приходили гости. Взял один шар — стальной, с бильярдный размером, по весу полкило навскидку. Может, и побольше будет. Засунул в носок — я его заранее прихватил. Длинный, парижский, в желтую полоску. Его я из-за качества взял — прочный, не порвется. Махнул на пробу — воздух свистнул. Мдя, такой прилетит по ребрам — мало не покажется. Главное, по голове не бить. Одним рогом Марк не отделается.

Короче, прикатил к белой вилле. Сначала просто мимо проехал. Смотрю — вроде все тихо. Разъехались — кто в школу, кто на работу, мопеда у входа нет. Сунул велик в кусты, затаился за деревом у той дорожки, по которой Марк в прошлый раз тарахтел на своем драндулете. Думаю, появится тут на малой скорости, я его тормозну, ну и поговорим по душам. Сидел часов до девяти — не фига. Видел двух бегунов и соседа с таксой. Да, еще мусорщики приезжали.

Я так рассудил. Если бы это я косил от школы, то давно бы уже вернулся и досматривал сладкие сны. Значит, Марк пока возвращаться не собирается. Может, у дружков завис. А может, и в гимназию уехал. Надо же ему хоть когда-то там появляться, чтобы не отчислили? Что же делать? Сидеть и ждать у моря погоды? А вдруг он заявится только после трех? Что тогда, отложить все до завтра? Нет, так не пойдет. Таких уродов наказывать надо сразу, а то у них память, как у ссущих на ковер щенков. Сразу в морду не дашь, не поймут, за что.

В общем, я решил навестить гимназию. Вдруг повезет? Да и эффект будет больше, если я отмудохаю козла на глазах его одноклассников и девчонок. Опущу его по полной, так, как он заслуживает.

Ну, я на велик и в школу. Писюк мне нужен был, потому как телефон-то накрылся. И еще — деньги на автобус. Приехал в середине урока. Зашел в компьютерный класс — там компы стоят для самостоятельной работы. Сел к свободному. Ага, вот и гимназия. В Силкеборге она одна. И автобус рядом останавливается — на нем много студентов ездит. Следующий когда у нас? Через полчаса. А урок заканчивается когда? Через одиннадцать минут. Тики-так, все ништяк!

Наш класс мучился на сдвоенной математике, так что я присел в коридоре за лошадью, чтоб не отсвечивать. То есть там библиотека рядом, и коняга картонная у входа стоит, белая в пятнах — школоло скреативили. Наверное потому, что «книжный червь» по-датски будет «читающая лошадь». Но речь не об этом. Прозвенел, значит, звонок. Смотрю, между лошадиных ног джинсы топают. Дождался нужных, выхожу из-за хвоста.

— Джек! — у Адамс от счастья чуть брекеты не слетели. — Господи, где ты был?! Ты что, правда болел? Отравился? Я тебе позвонить хотела, но у меня же номера твоего нету. И ни у кого вообще нету, он что, засекреченный?

Короче, минут пять она в таком манере тарахтела и мне на шею вешалась.

— Слышь, Наташа, — оборвал я ее. — Ты мне сотню не одолжишь? Я отдам. Обязательно.

— Сотню? — она моргнула. — Погоди! Я сейчас! — и в класс дунула.

Честно говоря, не ожидал я такой прыти. Наверное и правда в субботу совершил подвиги. Жаль, не запомнил не фига. Тут из кабинета Лэрке выходит. Я за лошадь снова шмыг! И нос к носу с Томасом столкнулся — он из библиотеки книги тащил. От испуга выронил их все.

— Джек! Ты откуда?

— Из ада, — говорю.

Но Паровозик шутки не понял:

— Тебе правда было так плохо? Наташа рассказывала, ты отключился там, на кемпинге, и им с Матиасом пришлось тебя на садовой тачке домой везти… Ты что, правда потерял сознание?

Я присел на корточки и принялся собирать разлетевшиеся по полу книги. На тачке? Представляю себе картинку. Понятно теперь, как я оказался на веранде у Адамсов.

— Джек, — Томас бухнулся на колени рядом со мной. — Там правда были наркотики?

Я сунул собранную стопку ему в руки:

— Не хочу тебя огорчать, друг, но правда, правда, правда. Джек — очень плохой парень. И что ты с этим будешь делать?

Паровозик поник плечами:

— Значит, и то, что Наташа про вас с ней рассказывала...

— А что она рассказывала? — насторожился я.

Томас порозовел, уткнул глаза в пол:

— Ну, что вы с ней...

— Перепихнулись? — помог я ему.

Розовый цвет сменился пунцовым:

— Типа того.

Блин, значит все-таки было? Только почему я не помню ничего? Первый в жизни нормальный секс — и амнезия. Нет бы, чтоб наоборот, ёпт!

— Зря ты это, — вдруг выдал Томас, поднимаясь на свои длинные ноги.

— Ты о чем? — не понял я.

— Ну, о тебе и Наташе. Зачем ты с ней? Тебе же ведь Лэрке нравится.

Вот тут я офигел. Но спросить Паровозика, как он пришел к такому выводу, не успел. С нашей стороны лошади возникла Адамс.

— Вот, — она сунула мне в руки запечатанный конверт. На конверте — надпись синей ручкой: Джеку Люкке.

— Это еще что такое? — покрутил я почту в руках.

— А ты открой! — мордаха Адамс так и светилась предвкушением.

— Я это… пойду, — пробормотал Томас. Тактичный, мля! — Книжки отнесу… — и утопал, оглядываясь.

Я пожал плечами и открыл конверт. Внутри оказалась купюра в 500 крон.

— Это слишком много, — я тупо мял деньги в руках. — Мне всего сотня нужна. А сдачи я дать не смогу.

— Глупенький! — хихикнула Наташа. — Не надо ничего отдавать. Это твое! Ты заработал!

— Чего? — это что типа спасибо за великолепный секс? Может, у даков так принято?

— Ну да! — Адамс уже чуть из штанов не выпрыгивала. — Папа просил тебе передать еще в понедельник, но тебя не было, вот я и таскала их в школу каждый день. Это за твое выступление! Гостям так понравилось, что они просили папу пригласить тебя еще. Представляешь?

Я промычал что-то невразумительное. Херасе! Пять собак за полчаса отрыва! И по ходу, можно срубить больше?

— В общем, папа очень хочет с тобой поговорить. Ты мог бы выступать у нас по выходным до конца сезона, тогда больше всего гостей. Мы можем вместе поехать на кемпинг после школы, и ты с ним встретишься. Ну, как тебе? — Адамс замерла, сияя брекетами.

Мне пришлось ее огорчить:

— Сегодня не смогу. Передай отцу огромное спасибо за деньги и предложение. Я обдумаю и обязательно с ним свяжусь. Хорошо?

— Свяжешься? — упавшим голосом повторила Адамс.

Я кивнул:

— Ты знаешь, сколько времени?

Наташа неуверенно слазила за телефоном:

— Звонок через три минуты, а что?

— Ладно. Мне пора бежать. Увидимся, — я чмокнул ее в пухлую щеку и поскакал к выходу.

— Джек? Ты куда? А математика? — заорала мне вслед Адамс, но объясняться мне было некогда. Автобус ждать не будет.

Я успел ворваться в дверь в последний момент. Рухнул на одно из передних сидений. Автобус останавливался по требованию — надо было нажать на красную кнопку возле сиденья. Поэтому я хотел сидеть так, чтобы заранее увидеть здание гимназии — я запомнил его по картинке из гугль мэпс.

Тащились мы до города минут сорок. Шофер, насчет пола которого у меня возникли сильные сомнения, неторопливо объезжал (или объезжала?) все окрестные деревушки, собирая редких пассажиров. Силкеборг показался мне хмурым и неприветливым. После переезда я был здесь несколько раз — с матерью и отчимом. Совместные закупочные туры входили в сценарий пьесы «Счастливая семья», которую Себастиан заставлял меня разыгрывать. Обычно мы шлялись по бутикам на пешеходной улице или доезжали до больших торговых центров за окраиной города, так что наш район я не видел с июня.

Больше всего я ненавидел бутики. Мать могла зависнуть на час на какой-нибудь рапродаже тряпок, и мне приходилось тащиться с Себастианом в «Спортсмастер», «Отец и сын», «Геймшоп» или еще какой-нибудь «мужской» магазин. Там он старался отыскать угол потише, и развлекался, внимательно следя за ничего не подозревающими покупателями. Со временем я понял, что его штырит от моего стыда и унижения плюс того небольшого риска быть спаленным, который оставался всегда — даже на вечно пустом втором этаже «Отца и сына», где пылились рубашки и брюки прошлогодней коллекции. Полапав меня в свое удовольствие, отчим обычно покупал мне что-нибудь. Не потому, что я просил. И не из благодарности. Просто он понимал, что я буду чувствовать себя продажным, и от этого его штырило еще больше.

Все его «подарки» — компьютерные игры, тряпки, фильмы и прочая херня — валялись нераспечатанными в моем шкафу. Позже я начал дарить их одноклассникам, когда меня приглашали на дни рождения. Если Сева меня не отпускал — обычно, чтобы наказать за что-то — я все равно отдавал подарок имениннику в школе. Это быстро сделало меня еще более популярным в классе, чем я уже был… Но я снова забежал вперед.

Здание гимназии я узнал сразу — красный кирпич и стекло, ломанные грани, аккуратно подстриженный чистенький газон вокруг. Я вышел из автобуса и четко ощутил тяжесть шара от петанка в кармане. Одернул кенгуруху так, чтобы она закрывала выпуклость на штанах. Да, все нормально, так ничего не видно. Хотелось курить, но сигарет купить я не успел, а рядом никаких магазинов не было. «Потом, — пообещал я себе. — Когда дело будет сделано».

Офисы администрации я нашел быстро — они находились рядом с главным входом.

— Здравствуйте, — я подошел к очкастой тетке за стойкой и изобразил застенчивую улыбку. — Вы не подскажете, где я могу найти Марка Кьера? Он здесь учится.

— А ты кто? — резонно поинтересовалась тетка, едва скользнув по мне взглядом и снова уткнув его в комп.

— Его брат. Сводный, — поспешил добавить я. — Мне надо кое-что ему передать. Это важно.

— Так важно, что из-за этого стоит школу прогуливать?

У, мымра! Я сделал умоляющие глаза:

— Я не прогуливаю. Я отпросился.

Тетка глянула на меня, сдвинув очки, пожевала губы и наконец соизволила взяться за мышку:

— Ладно. Сейчас посмотрим. Как ты говоришь, зовут твоего брата?

— Марк Кьер.

Я нашел скота, когда уже шла перемена. Он походил на свою фотку, только был больше — гораздо больше, чем я себе представлял. «Мля, — думал я, опираясь о стеночку в коридоре. — Во бугаина вымахал! Да в нем почти два метра росту. И в ширину тоже два факинг метра. Губка Боб на стероидах, блин». Не то, чтобы я очковать начал или что-то такое. Просто мне свою игру придется продумать. И закончить ее быстро, или Боб закончит меня.

Брат Лэрке сидел, ничего не подозревая, на подоконнике и чего-то трындел, обращаясь к симпатичной мулаточке, с собранными в высокий хвост смоляными кудрями. Рядом стояли еще несколько парней и девчонок, которые на вид особой опасности не представляли. Марк в этой компашке точно был альфа-дог.

Ладно, чего тут рассусоливать. Жаль телефон накрылся, а то у меня в нем телега для случая подходящая была. Хотя я могу и без телефона. Я же эту песню наизусть знаю. Сейчас, только подкручу громкость на макс, чтобы мозги выносило.

Я капюшон надел, спокойно двинулся по коридору в сторону Губки Боба. Рука в кармане сжимает носок, а в башке орет:

«Все мое — твое, а твое — мое,

Я сегодня умру в твою честь.

Я умру, чтобы билось серде твое,

Принесу себя в жертву, свершу месть,

Чтобы ты чувствовала себя живой!»

Короче, подваливаю такой со стороны мулатки. Подвигаю ее мягко в сторону и говорю:

— Привет, Марк.

Ну, все на меня пялятся, Губка Боб в том числе.

— Я тебя знаю? — хмурит толстый лоб.

— Нет, — говорю, — но сейчас узнаешь. Меня зовут Боль.

Вытащил носок из кармана и херак ему шариком по коленке. Мля, как он взвыл! В коридоре тут же тихо стало, только и слышно, как Боб стенает на подоконнике, сложившись вдвое. Ну я его за шкирку и на пол. Еще ногой врезал по тому же месту, чтобы подонок забыл про все, кроме боли. Он руку одну дрожащую ко мне тянет — это не угроза нет. Он уже весь в соплях валяется. Типа пощады просит. Вот на эту руку я наступил и по кисти шариком еще раз — херак! На этот раз там хрустнуло что-то. Марк завизжал, как хряк, которого на бойне режут. Морда красная, вся в слезах.

Я присел над ним и говорю тихо:

— Не советую стучать. Мне всего четырнадцать, и я псих. Мне ничего не будет. А вот тебе… — и покачал шариком у Губки перед носом. Тьфу, он и правда размяк, как губка. Противно даже.

Ну, впрямился я, оборачиваюсь. Блин, никогда не думал, что у людей могут быть такие большие глаза! Шарахнулись от меня, и девчонки и парни. Ботаники, мля.

— Вот, — говорю, — что бывает, когда младшую сестру мучаешь. Всем хорошего дня, — и попер к выходу.

Мне даже бежать не пришлось. В коридор народу уже много набилось — сбежались на крики. Никто ничго не петрит, что произошло. Меня спрашивают. А я такой:

— Все нормально. Два придурка подрались.

Вышел из здания и на автобус. Сел на первый попавшийся, городской. Оказалось, он в наш старый район едет. Ладно, думаю, судьба. Сижу, а у меня отходняк. Эйфория. Вштырило лучше, чем с травы. В башке трек колотится:

«Слышишь меня? Слышишь крик,

Рвущий молчавшее небо?

Гром уши рвет в этот страшный миг,

На тысячи миль — эхо.

Все твое — мое, все мое— твое,

Мы неразделимы.

Чтобы ты чувствовала себя живой,

Рвану я Херосиму».

Короче, соскочил я неподалеку от школы. Зашел в киоск, купил сигарет, сразу две пачки. Закурил. Мля, жизнь прекрасна! Потопал на историческую родину. Присел на лавочке на школьном дворе. Судя по тишине, еще шел урок. Думал, дождусь, когда перемена начнется. Наверняка, пацаны посмолить выскочат. Тут я их и удивлю!

Звонок я и снаружи услышал. Во двор стала выкатываться детвора. На меня никто внимания не обращал — сидит себе паренек в капюшоне и сидит, никого не трогает. Потом смотрю — во! Мемет вываливает. Весь такой на понтах, смешно даже. С ним, как всегда, Ибрагим. Блин, по ходу за прошедшие месяцы он вырос сантиметров на десять, если не больше. Офигеть вообще. Длинный, почти как Лэркин брат, только тощий до ужаса. Микель тоже тут, чурка косоглазая. Встали такие, закурили. Смотрю, к ним еще какой-то дрыщ подваливает. Шоколадка сомалийская. Штаны с жопы свисают, цепь на шее, все дела. Думал, щас парни закусятся с ним, но нет. Стоят такие, ржут. Угостили сигареткой. Он им наушник сует, слушают, башками кивают.

И тут до меня доперло. Это же их друган новый. Джек дубль два. Запасной номер. А что? Теперь их снова четверо. Может, они и забыли уже, что был такой Джек. Да даже если нет… На фиг я им нужен?

Я представил себе, как подхожу к Мемету, как мы фальшиво хлопаем друг друга по спине. Как все вокруг чувствуют неловкость. Как я начинаю врать, почему не звонил и не писал. Как показываю шарик в носке и рассказываю о Губке Бобе. Как все ржут, когда я изображаю Марка, корчившегося на полу, заливаясь соплями и слезами. Как звенит звонок, и мы расстаемся. Я обещаю прислать номер нового телефона, зная, что никогда его не пришлю...

Отстрелив пальцами бычок, я встал и пошел искать свой автобус.