3. Конец связи

Домой я заявился, как обычно, к ужину. А что? Выбора у меня было два: смотреть на Себастианову постылую морду или морально пинать себя по яйцам, шатаясь по окрестностям. Я предпочел самоистязание.

Кеды в коридоре постарался скинуть, не нагибаясь: в теле оказались мышцы, о существовании которых я и не подозревал — до сегодняшнего дня. Принюхался: опа, лазаньей пахнет! Ма расстаралась, сделала мое любимое блюдо! Поскакал весь радостный на кухню, и наткнулся на отчима. Не знаю, где была мать, но явно далеко, потому что этот подонок накинулся на меня, как с голодухи. Облапал всего, стоит, жопу тискает, а сам в ухо шепчет:

— Что, малыш, соскучился по папочке?

Ну я и послал его. Дергаюсь, вырваться пытаюсь, а он ухмыляется только:

— Посмотрим, — говорит, — ночью на башне, кто кого фак.

Тут слышу, мамины шаги на лестнице. Скот меня выпустил и сразу к духовке — типа весь такой в кулинарных делах. Я в гостиную рванул, успел на диван хлопнуться — только чтоб мама лицо мое сейчас не увидела. Сижу, в себя прихожу. Она там чего-то на кухне воркует: «Сева, Сева...». Короче, любовь и голуби.

Сели за стол. Я на своем месте — напротив отчима, мать рядом с ним. На тарелке лазанья соком исходит, а мне кусок в горло не лезет. Зато Себастиан уплетает за оби щеки да еще успевает мать обхаживать. То бедром к ней прижмется, то по коленке погладит, то рукой под подол скользнет — а стол-то прозрачный, куда мне глаза девать? В итоге я уставился на свечку — она как раз между мной и отчимом стояла. Получается, если через пламя смотреть, то вроде как его холеная морда в огне корчится. Будто эта сволочь в аду горит, как ему и положено.

Это меня успокоило чутка, хотя есть я все еще не мог, ковырялся только в тарелке для виду. Тут ма такая объявляет:

— Сева, я с тобой хочу поговорить кое о чем.

Я насторожился. Стал сразу вспоминать, где мог накосячить. А она:

— Понимаешь, вот ты пошел на работу. Сын на велосипеде катается целыми днями. Это, конечно, хорошо. Природа, свежий воздух. Но я-то дома одна. Конечно, я не скучаю. Дом большой, сад. Много дел. Но мне ведь тоже хочется поговорить с кем-нибудь, — она запнулась, подбирая датские слова. Себастиан терпеливо ждал, разве что в рот ей не смотрел. — Женька в школу скоро пойдет, уроки будет делать, я до него тогда совсем… — ма снова запнулась, но тут же нашлась. — Он занят будет. Вот я и подумала… Может, мне тоже чем-то заняться. На курсы пойти, или в фитнес?

«Блин, допрыгался! — думаю. — Совсем мать забросил. Вот усвищет она на вечерние курсы кройки и шитья или там тайского массажа, а ты будешь тут отчима развлекать в полный рост!»

— Да я накатался уже, мам, — состроил умильную морду, просто примерный сын. — Я теперь дома больше времени буду проводить и тебе помогать. Бесплатно!

— Это очень похвально, Джек, — Себастиан говорит серьезно, но во взгляде сквозит насмешка. Типа, что думаешь, не раскусил я тебя, засранец? — Но по-моему, твоя мама права. Общение и новые знакомства пойдут ей на пользу. Скажи, дорогая, — ма достается совсем другой его взгляд, любящий и нежный, — чем бы тебе хотелось заняться, и я найду подходящее предложение.

— Ну, я не знаю, — она смущенно поправляет салфетку. — Может, мне стоит на датский походить? А то я говорю плохо, а пишу еще хуже, с кучей ошибок.

— А по-моему, ты прекрасно говоришь!

Я успел ответи глаза, но надо было бы и уши заткнуть, чтобы не слышать, как они чмокаются. Минуть пять еще отчим с матерью препирались на эту тему, переодически прерываясь на поцелуи. В итоге я не выдержал.

— Я тут лишний по ходу, — говорю.

Вилку бросил так, что она на пол загремела, и попер наверх.

— Женька, подожди! — ма рванула за мной, но Сева поймал ее за руку, забормотал что-то про ревность и какие-то комплексы. И она осталась.

Я лежал, пялясь в темноту, и старался думать о Лэрке. Это тоже было больно, но отвлекало от другого. Электронные часы на панели вертушки показывали 02:23. Может, Себастиан так и не придет? Может, они там с матерью наигрались, и ему теперь не до меня? Он же все-таки не порноактер на виагре. Может, он просто хотел поиздеваться, заставить меня очковать полночи, а сам и не думал меня больше трогать?

Но он все-таки пришел.

Все было почти, как в прошлый раз. Струнные, перкуссия, фортепьяно. Только теперь отчим позволил мне выпить вина. Даже довольно много. Я думал, если нажрусь, это притупит все. Так будет легче. Нефига.

Еще он показал мне видео «нашей первой ночи». Типа для разогрева. А потом снова все снимал. Я видел себя на большом экране в HD качестве и стереозвуке, но это был не я. Это нелепое безвольное существо не могло иметь со мной ничего общего. Я был совсем в другом месте. Вместо липкой кожи дивана подо мной — теплые мягкие иголки, спину щекочут маргаритки. Древние кости шепчут что-то из-под земли. Если дышать тихо-тихо и прислушаться, то можно разобрать, что они говорят. Если смотреть прямо в потолок, там можно увидеть небо, а в нем замершего в поисках добычи канюка.

Небо взрывается. Боль взрывается в животе. Я не могу дышать. В глазах чернота. Из нее раздается голос Себастиана, тихий, почти нежный:

— Где ты, Джек? Вернись ко мне. Иначе мне снова придется ударить тебя. Ты же знаешь, я не хочу причинять тебе боль.

И я возвращаюсь. И остаюсь с ним до конца.

Оставшиеся две недели до начала школы Себастиан брал меня на башню еще раз шесть. В выходные он развлекался с матерью и отсыпался, а в будни его должен был ублажать я. Однажды мне попалось на глаза снотворное, которое отчим подсыпал ма — случайно, просто искал пластырь в аптечке. Под дури взял и выбросил пилюли в сортир. В ту ночь я спал спокойно. Но на следующую мать снова пускала слюни в подушку, а я узнал, зачем отчим держит на столе в башне бутылку с водой. Не догадываетесь, нет? А Себастиан мне объяснил. На практике.

Если бить пластиковой бутылкой, наполненной на две трети жидкостью или чем сыпучим, скажем, песком, то следов не остается. Зато чувство такое, что вот-вот коня двинешь. Что все рвется внутри. Я потом сутки в кровати отлеживался, матери сказал, что грипп. Сева даже мне дал передышку. А потом ничего, оклемался. И все началось по-новой.

Направшивается логический вопрос: как я это выдержал, да? Я теперь думаю, тому несколько причин. Отчим ломал меня не сразу, а по частям, с осторожностью. Как будто я был хрупкой стеклянной вазой, и он каждый раз откалывал от меня по маленькому кусочку — то тут, то там. Незаметно меня становилось все меньше и меньше, я менял форму, становился другим. Но все еще оставался в глубине какой-то уголок, куда Себастиану очень хотелось добраться, только острые грани мешали. Это разжигало в нем интерес, но это и спасало меня — до поры.

Знаете, есть такая песня, мне она больше нравится в обработке «Апокалиптики».

Ты пытаешься меня сломать,

Ты хочешь меня сломать

По кусочку —

Ты любишь так играть.

Я просто пытаюсь выжить,

Но ты на моем пути.

Я пытаюсь выпутаться из лжи,

Но мне некуда идти.

Не отицай,

Не говори, что это не так.

Борись с этим, сделай шаг.

Вот именно этого я и не мог — бороться. Чтобы бороться, нужно посмотреть правде в глаза, нужно признаться самому себе — вот в такое глубокое дерьмо ты вляпался, Джек. Наверное психолог бы лучше смог это объяснить — научными словами, навесив красивые ярлыки. Я же могу только сказать, как размышлял тогда.

А я в то время не только сомневался в глубине дерьма, но и вообще в том, дерьмо ли это. Может, это просто теплая питательная среда? А то, что воняет, так это новый стойкий мужской аромат. Короче, сидел я в говне по самое немогу, как птичка в бородатом анекдоте, и не чирикал.

Себастиан мозги мне затрахал, конечно, это верно. Так что многие из тогдашних моих мыслей вовсе и не были моими. Например, он внушил мне, что, если у меня встал, пока он меня щупал, то значит, мне все нравится, и я этого сам хочу. Еще этот скот мне навешал, что раз он в меня свой член не совал, то и изнасилования не было. Его послушать, так выходило, что у нас — легкие эротические игры с обоюдного согласия сторон. Сексшкола, блин, как по телеку показывали, только для несовершеннолетних. А то, что он меня лупил, — так это тоже просто часть игры. Тебе же это нравится, Джек? Тебе нравится, когда папочка тебя наказывает, когда ты непослушный?

Вот пишу это сейчас, и сам чуть не блюю. А тогда как-то притерпелся, притупилось все, вроде как надел на все тело здоровенную варежку для гриля — хватаешься за горячее, а не больно. Только и хорошего уже не чувствуешь, будто весь в вате. И когда других задеваешь — пофиг. Потому что шкура вроде целая, а изнутри выгораешь. Ходишь, как мумия, а мозги и сердце в кувшине, а кувшин… Ну, не в пирамиде, так в башне, под замком. И ключ у Счастливчика Себастиана. Вот такая вот страшная сказка.

Но это я уже вперед забежал. А на тот момент я только еще привыкал жить двойной жизнью. Днем — Джек, слушающий «Апокалиптику», Эминема и «Нефью», пытающийся подражать би-боям, выделывающий фортеля на маунтинбайке. Ночью — Джек с башни, игрушка для папочкиных фантазий. Наверное, это именно башня делала все выносимым. Страшное происходило там, и днем оставалось заперым за ее толстыми, звуконепроницаемыми стенами. Как монстр из-под кровати, которого посадили на цепь. Монстр, которого по ночам кормили моим телом. Знаете эту песню: «Я дружу с монстром из-под кровати и с голосами у себя в голове. Думаете, я спятил? Да нет, все путем».

Дни я тратил на то, чтобы зализывать раны. Получалось это лучше всего, когда я заставлял свои мышцы работать, а башку заполнял чем угодно, кроме мыслей. И обычно это была музыка. С утра я брал велик, укатывал далеко в лес, находил там укромное местечко поровней. Врубал какой-нибудь фанковый микс на мобиле и отрабатывал движуху. В интернете нарыл кое-какие сайты с неплохими видео-уроками и записями баттлов, и довольно быстро понял, что несмотря на все мои понтовые фишки, для класса мне не хватает хорошей базы. Раньше я никогда не занимался брейком серьезно — так, дрыгался там чего-то, когда зависал с пацанами, больше за компанию, чем для себя. Сделал крутой мув — почет тебе и уважуха. Слабо — не слабо. Шею не сломал, и ладно. Вот как-то так.

А теперь меня захватило. Я гонял себя до полного изнеможения, до дрожи мышц и кругов перед глазами, и оставался недоволен. Мне не хватало выносливости, растяжка была не очень, да и пресс хотелось бы подкачать. Вот я все этим и занимался, когда меня никто не видел. Вообще я стал шугаться от людей. Все больше соседей возвращалось из отпусков, в садах вокруг вилл появлялись признаки жизни в виде дымков от барбекью, сущащегося белья, детских воплей и перелетающих через изгородь футбольных мячей. Я сбегал от всего этого, когда только мог, а если натыкался на собачников или бегунов, не здоровался и мрачно смотрел себе под ноги.

Хотелось мне видеть тогда по-настоящему только одного человека. Лэрке. Мне, как всегда, хотелось невозможного. Достать Луну с неба. Поцеловать девчонку, которая хочет умереть. Расколдовать зачарованную принцессу из белого замка. Снять проклятие древних костей. Когда становилось совсем невмоготу, хоть волком вой, я прятал велик в кустах и лез на дерево напротив ее окна. Если мне везло — она была в своей комнате, обычно за пианино. Тогда я забывал обо всем. Я слушал, как поет ее душа — соловей в золотой в клетке, тоскующий по свободе. «Клетки и сигнализации хранят нас от вреда. Я буду твоим охранником, я буду на страже тебя». Это не я сочинил, если что. Это из «Конца связи».

Однажды, когда я обсиживал мой сук, предки Лэрке разорались так, что стало слышно даже сквозь музыку. Не знаю, чего там они не поделили, ясно было только, что женщина пилит мужика за что-то, нудно и муторно, а он огрызается — сначала предостерегающе рокоча, а потом срываясь на истеричные вопли. Сначала Лэрке пыталась играть громче, потом бросила ноты, и начала другую вещь — отчаянную и яростную. Ее руки метались над клавишами, как сорванные листья в грозу, все тело содрогалось от ударов, в которые она вкладывала свою злость. В тот момент мне очень захотелось оказаться рядом, прижать ее к себе, утешить, пообещать, что все будет хорошо. Но что я мог? Только прятаться на дереве и плакать вместе с ней. Так, чтобы никто не видел и не слышал.

В следующий раз, когда я залез на свой наблюдательный пункт, окно было закрыто. Наверное потому, что в тот день похолодало. Голубая штора закрывала обзор так, что я видел только ту часть комнаты, где стояла кровать — девчачья, беленькая, с завитушками, розовым покрывалом и подушками-сердечками.

Ждал я долго. Задрыг и уже хотел слезать, когда дверь распахнулась, хлопнув о стену. Лэрке влетела внутрь, развеваясь юбкой и волосами, исчезла за занавеской. Музыка грянула, слышная даже через закрытое окно. Под стать ее настроению и погоде — ветреная, холодная, предвещающая дождь. Но на этом шоу не закончилось. Дверь распахивается — дубль два. В комнату заваливается мамаша — все такая же костлявая, на этот раз намазанная и в платье — явно намылилась куда-то. Красный рот открывается, что-то орет. Лэрке играет дальше. Мамаша размахивает руками, как в мексиканском сериале, и тоже скрывается за занавеской. Я вцепился ногтями в кору. Слышу — орут уже в два голоса, но ничего не вижу. Бац! Стекло дрожит, так грохнула крышка пианино. Лэрке выпрыгивает на сцену, скок на кровать и давай метать в маман подушки. Мля, не хотел бы я оказаться на месте ее родительницы!

Та появляется, отбиваясь руками, и включает сирену. Из глубин дома отзывается басовитый папашка. Ох, Лэрке, по ходу тебе звездец. Девонка, видно, это просекла. Соскочила с кровати и в дверь. Мамашка за ней. Я сижу на суку, не отсвечиваю. Теперь дверь хлопает уже внизу. В просвет между листьями вижу, как Лэрке проносится через сад, хлопает калиткой и жарит в сторону озера, только белые подошвы кед мелькают. Я переждал чутка, и правильно сделал. Смотрю, папашка ее выполз. Солидный такой, пузатенький, с лысиной. Походил-походил перед дверью, покричал дочку, но без энтузиазма. Тут капать начало, он скис и вернулся в дом.

Тогда я вниз стал сползать. Только к этому времени Лэрке и след простыл. И тут меня чуть кондратий не хватил. Сижу такой на нижней ветке, собираюсь спрыгнуть, и вдруг тоненький голосок:

— Она очень расстроилась, да?

Блин, София! И откуда она только взялась?! Стоит под деревом в красной курточке и на меня серьезно так смотрит. Ну, я глазами шмыгнул по сторонам — вроде нет никого.

— Наверное, — говорю. — А ты знаешь, что случилось?

Как будто так и нормально, на ветке сидеть в чужом саду и с ребенком разговаривать.

— Лэрке снова с мамой поссорилась.

Это-то я и так понял.

— И часто они ссорятся?

— Бывает, — тяжело вздохнула София. — Тогда всем достается. Теперь туда лучше не ходить, — она выпятила подбородок в сторону дома.

— Ясно, — говорю. — А ты знаешь, куда сестра побежала?

Мелкая отрицательно тряхнула кудряшками:

— Ты хочешь с ней поиграть?

— Не знаю, — признался я. — Сейчас она наверное не в настроении. Да и потом — мы вроде тоже как поссорились.

— У нее сложный характер, — хмуро кивнула София. И вдруг расплылась в улыбке. — А хочешь со мной пограть? Мы же не ссорились?

Я задумался:

— А ты тогда не расскажешь, что меня тут видела?

Кудряшки снова мотнулись из стороны в сторону:

— Я же раньше не рассказывала, и теперь — могила.

Я офигел:

— Раньше? Ты что, раньше меня тут видела?

Мелкая хихикнула, глядя на меня снизу вверх:

— А то. И на дереве. И на причале нашем. У тебя плавки прикольные, с Симпсоном.

Акселерация, мля! Пять лет, а она плавки на парнях рассматривает!

— А сестре ты, — интересуюсь, — про это рассказала?

— Я же сказала, нет, — надулась София. — А у озера она тебя сама видела. Из окна.

Мля, вот это фейл! Я-то совестью, блин, мучился, что за Лэрке подглядывал, пока она сиськами у себя в комнате трясла. А она еще раньше меня заценила, пока я на мостках валялся навроде дохлой морской звезды. Хорошо еще, что я без плавок там не рассекал, хотя хотелось.

— Так что, будешь со мной играть? — напомнила мелкая.

— А тебе что, не с кем? — я окинул взглядом пустынные окрестности. Накрапывало уже конкретно, все попрятались по домам. Только какой-то мужик упорно трусил вдоль озера, убегая от инфаркта. — Ладно, слушай, у тебя мобильник есть?

— Есть, — дитё слазило в карман и извлекло малиновый смартфон с блестками.

— Можно посмотреть? — я спрыгнул с дерева в сад и присел на корточки перед Софией, чтобы в окнах не очень маячить.

Чумазая ручка доверчиво сунула мне телефон. Он был не запаролен. Я быстро пролистал короткий список имен в адресной книге. Каждое сопровождалось маленькой фоткой — София по ходу еще не умела читать. Бабушка, Лэрке, Мама, Марк, Мой номер, Папа. Я запомнил нужный номер и вернул смартфон:

— Крутые у тебя игры.

— Ты будешь мне теперь звонить? — мелкая кокетливо захлопала ресницами.

Блин, по ходу меня тут клеят во всю.

Хлопнуло окно, сердитый голос вспугнул с газона пару дроздов:

— София! Домой, дождь идет!

Я шмыгнул за дерево — просто герой-любовник, мля. Ромео.

— Беги, — говорю шепотом, — а то простудишься тут.

София и не думала двигаться с места:

— А ты еще придешь? Я никому не скажу про дерево, правда.

Я закатил глаза: боже, дай мне силы!

— Приду. Только сейчас беги домой, хорошо?

Кудряшки закивали, и мне была подарена еще одна счастливая улыбка. Красная курточка замелькала по зеленому, от дома раздалось нетерпеливо:

— Ну где ты носишься? Не дозваться...

Я подождал, пока дверь закроется, проверил окна. Зацепился за ветку, подтянулся и перемахнул через изгородь. Набил номер Лэрке в телефон. Немного подумал и отправил ей смску. Вот такую.

«Кости говорят, все будет хорошо». И скрепкой файл MP3.

Ты потеряла покой?

Позволь мне

Снова стать ребенком в твоих объятиях,

Распасться на части

В твоем тепле.

Гонись за мной сквозь тьму.

По твоему знаку

Я готов коснуться звезд

И выиграть разбитое сердце,

Осколки того,

Что было разбито с самого начала.

Ты все еще там?

Ты слышишь меня? Прием!

Ты еще там?

Я больше тебя не чувствую.

Ты еще там?

Ты бросишь то, что задумала?

Ты еще там?

Если я уйду?

Конец связи.