Глава четвертая. Искушение

— К реке на двух машинах подъехали. Палатки поставили. Я пошел раков ловить, пока пацаны костер разводили, шашлыки делали… Ничего не поймал, сижу на берегу, курю. Тут она подходит. Увидишь — обалдеешь. Я тебя обязательно с ней познакомлю. Куколка. Я часто ей говорю — одену в самое красивое платье и под стекло, чтобы ни одна пылинка на тебя не упала!

— Сидишь ты, куришь, — напомнил Шмыга, поддевая мельхиоровой вилкой дольку маринованного чеснока.

— Луна такая огромная над водой висит, едва воды не касается. И в ее свете Алина кажется такой неземной, такой… — тут Паша задохнулся от восторга. — Как будто тронь ее пальцем — заколеблется и растает.

— Не растает, — возразил Шмыга, принимаясь за ветчину, пересыпанную мелко рубленым укропом.

— Она подошла, оперлась на мое плечо, будто мы с ней давно знакомы, и говорит, как здесь холодно. Я, не будь дураком, руки раскинул и говорю — зато на моей груди всегда жарко. Круто я?

«Идиот», — подумал Шмыга, но вслух сказал:

— Мужчина! — и разлил по маленьким хрустальным стопкам водку. — Ну, за встречу!

— Да, за встречу, — сморщился Паша, выплескивая себе в горло холодную обжигающую жидкость. Взялся за хлеб, но не откусил, а только помял его сильными пальцами здоровой руки. — Она улыбнулась, погладила меня по голове, точно маленького ребенка, и говорит, какой ты скорый…

— А ты что?

— Я говорю — у нас с тобой всего лишь десять часов. Это я по ходу придумал. Мол, примета есть такая, если в течение первых десяти часов знакомства парень с девушкой не поцелуются, тот каждый из них теряет год своей жизни.

— А она что?

— Ниче. Засмеялась, взяла меня за руку и повела к палаткам.

— Дальше, — попросил Иван Петрович, вгрызаясь в сочный кроваво-красный бок копченого ребрышка.

— Дальше я пропускаю. В общем, подружились мы с ней.

— Ты был мужчиной?

— Да, — протянул, не поняв, Паша. — Держишь ее в руках…

— Тогда еще по пятьдесят. За тебя! — Оттирая губы бумажной салфеткой с розами, сказал Иван Петрович, и опять сдвинул две стопки вместе, подставляя под горлышко пузатого графинчика.

— Держишь ее в руках… мм-м… Сам себе завидуешь. Она такая легкая. Она…

Паша запнулся. Слезы блестели в его глазах. Однако он не плакал, а смеялся.

— А дальше был такой прикол. Утром полез в воду, думал, освежусь, чтобы с похмелья перед ней опухшим лицом не маячить. Недалеко от берега в яму попал. Она вышла из палатки, меня не видит. Стоит, руками себя обхватила. Я барахтаюсь, силы кончаются, а позвать не могу. Стыдно. Еще увидит, какой из меня пловец. И тут, веришь или нет, когда руки совсем онемели, вдруг с низа живота такая теплая волна пошла, что сразу боль из тела исчезла, видеть я стал отчетливо, одновременно близко и очень далеко — и листья деревьев, крохотные дрожащие от холода, и машины на дальнем мосту, так крупно, будто они в нескольких метрах… Алина посмотрела на меня, развернулась и стала взбираться наверх. Помню, кричу: «Оглянись, пожалуйста, оглянись!». Но она меня не слышит, уходит, уходит…

Как меня вытащили, не помню. Плохо было, водой рвало. Отошел, сразу спрашиваю: «Где моя?» Уехала, говорят, еще в пять утра с Новосельцевыми. «Только что ее видел!», — кричу. Тут такой ржак пошел, что я понял — крыша моя съехала конкретно.

Они выпили еще по пятьдесят, а потом сразу по сто граммов. Затем Паша включил какую-то заунывную музыку, обнял здоровой рукой диванную подушку, и совсем ушел в себя. Сытый Иван Петрович вышел на балкон. Черные листья шелестели внизу, над тонкими стрелами телевизионных антенн летели звезды, на заречном берегу перемещались огни, неожиданно хорошо и покойно было на душе.

Маленькая авантюра удалась. Дома упаковал дорожную сумку синего цвета, с которой ездил когда-то на военные сборы, и на такси подъехал к подъезду дома новообретенного племянника. Павел встретил нового дядюшку неожиданно горячо. Показал комнату, где можно разместиться. Шмыга достал две баночки черной икры и копченого лосося. Якобы гостинцы с Дальнего Востока. Павел в ответ вынул из холодильника квадратную бутылку «Кристалла». Знакомство двух родственников состоялось.

— Ты извини, у меня нет времени ходить по городу, монастыри показывать. Да и не могу, — сказал Паша, с облегчением показывая на загипсованное плечо.

— Да я к монастырям не очень, — сознался Иван Петрович. Завтра он собирался в Гордеевку к безумной тетке, к которой повадились ходить чертеныши, и поэтому маскарад с экскурсией в его планы не входил.

Жили Бурцевы небедно. Сказывалась солидная помощь московского братца, Дмитрия Крылова, председателя правления известного столичного МВК-банка. Шмыга видел пару раз рекламу в художественных фильмах, которые он спонсировал.

Ему б такого дядю. Тогда поднял бы он из архива Генеральной прокуратуры какой-нибудь знаменитый глухарь и копал бы его лет десять. Пару строчек в истории криминалистики удостоился бы. А тут практически за копейки шныряешь по всем углам…

— Вань, помоги!

Детектив вошел в комнату. Помог снять рубашку.

— Страшно было в магазине?

— Нет. Будто кино смотрел. Стекло летит, люди падают в крови, как будто краской перепачканные. И потом сразу тьма. Блин, как чешется под гипсом…

И перед тем как заснуть, пробормотал:

— Вань, забыл спросить, как там у вас в Хабаровске?

«Да кто его знает, как там в Хабаровске. Так же как в Нижневолжске — рождаются, живут и умирают», — подумал про себя детектив. Ответа вслух не требовалось. Травмированный влюбленный спал.

Дождь прекращался. Тяжелые мокрые листья смородины вздрагивали от редких ударов капели. По незаасфальтированной улочке проехал велосипедист в черной полиэтиленовой накидке, петляя по скользкой глине. Дом, перед палисадником которого стоял Иван Петрович, был низким, серого кирпича с невысокой двухскатной крышей, с маленькими оконцами, завешанными шторами неприметного цвета. Крохотный двор, в углу которого лежала ржавая проволочная сетка от панцирной кровати.

Сбросил с калитки проволочный крючок, вошел и нажал под жестяным козырьком кнопку звонка. В сторону города тяжело прогрохотал последний раскат грома, и Шмыга еле различил, как к двери приблизились мягкие тяжелые шаги с подшаркиванием.

Открыла ему высокая полная женщина в халате с опухшим от сна лицом.

— Вам кого? — хрипло спросила она и неприязненно посмотрела на детектива.

— По вызову, — холодно ответил тот, — Агентство по несчастным случаям.

— Для страховки, что ли?

Не дожидаясь ответа, развернулась и ушла в комнаты.

Пришлось подождать, пока не вышел сам Гаврилин в мокрых до колена брезентовых штанах.

— Здравствуйте, Иван Петрович, проходите, пожалуйста, заждались мы вас… Как дождь, так подвал подтапливает, приходится ведрышками черпать — у нас, в деревне, не забалуешь.

Проводил на кухню, досадливо морщась, снес в раковину тарелки, протер столешницу махровым полотенцем…

— Располагайтесь, сейчас Галочку позову. Таблетки странные ей выписали, выпьет на ночь, а спит днем, — хохотнул он, и тут же его лицом овладело тоскливое напряженное выражение, которое Шмыга подметил еще в первую встречу.

— Пойду, позову, — как-то нерешительно повторил он. — Может быть, чайку хотите?

— Нет, спасибо.

Иван Петрович, достал пару чистых листов бумаги из кожаной потертой папки и положил их перед собой. Действительно, ни дать, ни взять страховой агент.

— Галина Васильевна, — начал он степенно, когда появилась Гаврилина и села напротив. — Наше агентство занимается проблемами, которые не могут решить другие службы — медицина, правоохранительные органы… Когда неладное происходит с человеком, а с этим неладным и обратиться не к кому.

Она молчала и как-то тяжело, испытующе смотрела на него. На человека, пораженного психическим заболеванием, она не была похожа — у тех есть в глазах чье-то тайное присутствие…

— Или, как в вашем случае: что-то видите, что-то вас беспокоит, а врачи признают здоровой, участковому не пожалуешься… я правильно понимаю?

Лицо ее дрогнуло, она кивнула.

— Наше агентство может помочь определить это «что-то» и подсказать, как избежать повторения неприятностей. Вы сейчас немного расскажете о себе, где, когда родились, кем работали… а потом перейдем к делу.

Покончив с процедурными вопросами, он посмотрел мимо нее и спросил:

— Так какие они?

— Кто? — не поняла Галина Васильевна.

— Черти, которых вы видите.

И резко, в упор глянул на нее. В его взгляде не было ни насмешки, ни сердобольности врача-психиатра. Одно спокойное внимание.

У Гаврилиной задергалось веко, она подняла руку, как бы защищаясь от внезапно появившейся перед ней тени.

«Реакция на уровне мышечного напряжения, — отметил Шмыга. — А ведь баба не врет, что-то она действительно видела…»

— Говорите, не пугайтесь. Мир вокруг нас не так мертв, как кажется господам материалистам. Бывает, что сталкиваемся с чем-то неизвестным, пугаемся, а ответ может быть самым простым. В Бога веруете?

— В Бога, — усмехнулась она, — чем он мне помог, ваш Бог, чтоб я в него верила?

— Ну, и ладно, — легко согласился Иван Петрович и сделал пометку в своих бумагах. — И что же мы все-таки видим?

И едва она начала рассказывать, как Шмыга понял, что в этом доме он появился не зря.

Те, кого Гаврилина называла чертями, приходили к ней в ту минуту, когда она начинала засыпать. Огромные, окровавленные, изуродованные человеческие фигуры склонялись над ней, и видела она их отчетливо, особенно одну, с полуразвалившимся черепом.

— Запаха, холода или тепла не чувствовали в тот момент?

Нет, не чувствовала. Она в диком ужасе вскакивала и всю ночь сидела на краешке кровати. И засыпала, когда падала без сил. Началось это, когда, однажды, вешая белье на чердаке, в темном углу она увидела страшную фигуру, которая шла к ней как будто издалека.

— Что значит издалека?

— Будто угол проваливается и появляется темный длинный коридор, откуда они ко мне идут, — говорила она, с беспокойством поглядывая по сторонам.

— Кого-нибудь эта фигура вам напоминала, было ли в ней что-то знакомое?

— Нет. Я думаю, Сатана выбрал меня, чтобы взять мою душу, — зло сказала она.

— Ну, вы сейчас нагородите! — засмеялся Шмыга. — Давайте с вами договоримся, Галина Васильевна. Пока я не разберусь, кто там у вас шляется, выводов делать никаких не будем. И кого бы вы ни видели, твердо запомните одно — ничего плохого с вами не произойдет, если вы сами того не захотите. Даже если предположить, что к вам является, так сказать, нечистый, то слишком мы в разных мирах находимся, чтобы с ним столкнуться лоб в лоб. Понимаете?

— И что я буду иметь от вашей помощи? Как это вы будете разбираться? — усмехнулась Гаврилина и уже твердой рукой стала наливать себе чаю.

— Вот об этом я сейчас расскажу.

Шмыга вынул из папки бланк и протянул Галина Васильевне.

— Ознакомьтесь, пожалуйста.

Ниже крупного фиолетового штампа «Агентство по несчастным случаям» было напечатано: «В целях проведения точного расследования обязуюсь отвечать правдиво и без утайки на все вопросы представителя агентства, какого бы характера они не были. Также обязуюсь предоставлять всю требуемую информацию в устном или письменном виде. В случае дачи ложных показаний всю ответственность и последствия, какими бы тяжелыми они не были, принимаю на себя».

Формулировку Иван Петрович сочинял сам и чрезвычайно был ею доволен — действовала безотказно.

— Если вы подписываете, Галина Васильевна, я начинаю работать.

Гаврилина несколько раз перечитала бумагу с крепко поджатыми губами. Иван Петрович видел, что смысл обязательства дошел до нее сразу, и держит она листок перед глазами, потому что какая-то мысль ей мешает сразу же согласиться.

— Прям на все вопросы… а вдруг вы будете спрашивать, сколько мужиков у меня было?

— На все вопросы, — мягко и непреклонно ответил Шмыга. — Иначе мне здесь нечего делать.

Он был уверен, что она согласится. Ей, может быть, и страшно ответить на кой-какие вопросы, но еще страшнее остаться со своим видением один на один.

— И сколько это будет мне стоить? — спросила она.

«Может быть — ничего, может — всей жизни», — холодно подумал детектив, вспомнив Бурцеву. Всякий раз, когда брался за дело, он никогда не знал, чем оно может обернуться. Безобидные на первый взгляд проступки его клиента могли означать, что он делает последние шаги по эшафоту, и вот-вот его голову пригнут к окровавленной плахе; а страшные, изъедающие душу и тело болезни и несчастья — оказаться ничем иным, как последними ударами бури, за которыми по его жизни распространится тихое солнечное сияние. И кем станет сам клиент — подсудимым, или незаметно пройдет по делу случайным свидетелем… Божий суд вершится над каждым из нас ежедневно, и не всякий раз удается заглянуть в последний лист приговора.

— Сто рублей в день. Накладные расходы за ваш счет. Думаю, дней за десять мы управимся. А поскольку Сергей Георгиевич аванс выдал, давайте начнем. Разрешите осмотреть ваши комнаты.

— Смотрите, — не поднимаясь, проговорила она и отвернулась.

По всем трем комнатам дома Гаврилиных Иван Петрович прошелся медленно, не торопясь… Потолки низковаты, воздух затхлый, будто помещения давно не проветривались. В зале стандартный набор мебели советских времен — дешевенькая «стенка», черно-белый телевизор на ножках, диван, два кресла и журнальный столик.

Шмыга включил свет, под потолком неярко загорелась плохонькая люстра.

— Вы на нее не сердитесь, — шепотом объяснял сопровождавший его Сергей Георгиевич. — Как непогода, так она себя плохо чувствует. А вообще она добрая, приветливая…

Во второй комнатке, узкой, без окон, помещалась односпальная деревянная кровать, самодельная тумбочка, в углу стоял торшер с выгоревшим абажуром.

— Сынок тут жил, — пояснил Гаврилин, закрывая дверь. — Потом он в зал перебрался, а Галочка здесь комнату отдыха сделала для себя.

В спальной тоже на первый огляд Иван Петрович не обнаружил что-либо интересного. Обои здесь светлее, на подоконнике даже разместились горшки с цветочками. Но стебли бледные и подсыхающие.

Бесцеремонно сел на мягкую двуспальную кровать, застланную толстым плюшевым покрывалом. У изголовья на стуле лежала газета и плюсовые очки роговой оправы. По странице тянулся жирный черный заголовок — «Нелепая смерть».

— Вы позволите? — Не дожидаясь ответа, Шмыга потянул газетку к себе. В краткой заметке рассказывалось о мужчине, который решил на выходных поработать в своем гараже. В погребе сделал деревянный настил и стал красить его ацетоновой краской. Задохнулся и умер.

— Это чья газетка? — спросил детектив.

— Его, — ответила Галина Васильевна, вдруг появившаяся в дверях со скрещенными руками, и кивнула в сторону мужа. — Я газет не читаю, в них все врут. Подождите, я не понимаю, целый час смотрю за вами…

— Пока вам не надо ничего понимать, — сказал Шмыга, подходя к дверям.

Наклонившись к ней, прошептал:

— Сегодня они к вам не придут. Обещаю.

— Сергей Георгич, вы меня не проводите к платформе? А то я к вам такими закоулками добирался…

Тот кивнул и тут же в растерянности посмотрел на жену. Но Гаврилина уже выходила из комнаты.

Они шли к железной дороге небольшим лесом, шли в сыром зеленом полумраке, по песчаной дорожке, сплошь усыпанной желтой хвоей. Иван Петрович с большой осторожностью обходил лужи, а Гаврилин, в детской болоньевой курточке с накинутым капюшоном шагал в резиновых сапогах, не разбирая дороги, и жаловался:

— Никак с ней сладить не могу. Галочка и раньше бой-бабой была, чуть что — в крик, а то и кулаком в морду сунуть норовила. А теперь и подавно.

Внезапно до Шмыги дошло, почему он идет словно с пустыми руками. Он даже приостановился.

— Сергей Георгиевич, а комнату сына мы так и не посмотрели!

— В зале спал он, постоянного места у него не было, после того, как Галочка его комнату заняла. Все время на улице, с друзяками… И вот мается она теперь, мается. Кассиром работала на станции, — ушла. Сидеть, говорит, не могу в душном помещении, голова болит.

«Интересно, так в зал покойный мальчишка сам перебрался, или его матушка согнала?»

Пока они шли к платформе, пока ждали электричку, Гаврилин по простоте душевной много чего полезного рассказал детективу. И когда поезд тронулся, он все еще стоял, худенький, нахохлившийся, засунув руки глубоко в карманы, и, наверное, все еще продолжал говорить и говорить, только про себя.

Вернувшись в агентство, Шмыга взял в буфете на первом этаже стакан горячего чаю. Достал новенький коричневый скоросшиватель и на нем крупно написал: «Дело №42, Гаврилины. Начато: 29 июля 2003 года. Окончено…» И, довольный, подколол подписанное обязательство. Получалось неплохо: завтра он завершит одно дельце, и тут же займется другим. Так вполне можно заработать не только на хлеб, но и на бутерброд с маслом и даже колбасой.

«Чертеныши», — усмехнулся он, и вспомнил давешних спортсменов. — «Вот где чертеныши…».

Паша открыл дверь с таким идиотски расслабленным лицом, какое обычно бывает у щенят, которым только что начесали за ушами.

— Проходи, — сказал он торжественным шепотом. — С ней познакомлю.

«С ней» прозвучало так, будто Шмыге предстояла аудиенция у испанской королевы.

— Дай я хотя бы руки помою!

Детективу казалось, что от него все еще исходит затхлый запашок гаврилинского дома. К тому же, ему требовалось несколько минут, чтобы настроиться перед разговором с Алиной Белохвостиковой, выпускницей финансово-экономического колледжа, роковой красавицей, которая развела любящих мать и сына по разные стороны.

Приняв душ, — Иван Петрович c удовольствием начинал привыкать к образу беспечного дальневосточного дядюшки, — он вышел в гостиную, где в углу под брызжущим светом хрустальных бра сидели в креслах влюбленные.

Паша привстал и здоровой рукой помог подняться невысокой смуглой девушке в синих обтягивающих джинсах.

— Иван Петрович, — церемонно представился детектив по несчастным случаям. — Из Хабаровска.

— Алина, — ответила девушка. — Из Нижневолжска.

В первый момент Шмыге показалось, что его надули самым наглым и бесцеремонным образом. Обманула Надежда Сергеевна, уверяя, что демон в женском обличье разрушил ее материнское счастье; врал Паша, в телячьем восторге описывая, какую встретил на своем пути Божественную красоту… Или, быть может, о том, что невеста ослепительно красивая ему никто не говорил, а это впечатление сложилось в нем в силу тех мрачных и грозных обстоятельств, непрерывно возникающих во все время существования этой пары? Ведь привыкли по книгам и киноэкрану считать, что нести бурю может только сильная, властная и, разумеется, безумно красивая женщина.

Ни одним из вышеперечисленных качеств не обладала невеста Бурцева. Как на первый взгляд, так и на второй, и на третий… Каре темных волос, серо-зеленые глаза бросают неяркий взгляд из-под густых коротких ресничек, маленькие, тонкого рисунка губы. Немного бледна, слабые тени под глазами. Все по отдельности хорошо, но вместе создавало впечатление заурядной вчерашней школьницы, еще не успевшей вином и сигаретами сжечь кожу лица.

«Из-за такой пигалицы я, взрослый матерый волчище, трачу свое золотое время?» — уныло спросил себя детектив, продолжая улыбаться. «Надежда Сергеевна, хотя теперь в ваших жилах течет моя кровь, я вас не люблю. И предупреждаю — не в девятьсот, а в тысячу девятьсот рублей обойдется вам моя работа». Отъевшийся Шмыга забыл, что еще неделю назад он был готов всего за пятьсот рублей предотвратить не то что несчастный случай, а даже техногенную катастрофу регионального масштаба.

— Ты говорил дядя, — повернулась Алина к жениху, — а он почти твой ровесник.

— Где же ровесник? — торопливо сказал Паша, и недобрая тень вдруг промелькнула в его глазах. — Сколько тебе, Иван? Лет двадцать семь, тридцать?

— Тридцать, — согласился Иван Петрович, — почти тридцать.

Похоже, Паша ревновал свою красавицу ко всему на свете. «Надо бы шепнуть ему, что я не считаю его невесту красавицей. Чтобы в будущем не возникало коллизий… Хотя какое будущее, завтра же закончу это дело».

— Как там у вас в Хабаровске? — спросила девушка.

— Ничего, жить можно. Лососи, китайцы, тайга — приморье одним словом, — беззаботно ответил Шмыга. Единственное, что знал он об этом городе, это то, что по карте он находится с правой стороны от Уральского хребта.

— Вы такую вкусную икру привезли. Паша угощал меня. Она у вас, наверное, копейки стоит?

Икру и лосося детектив купил в супермаркете на площади Горького. Он с подозрением посмотрел на Алину. Ему показалось, правда, только на мгновение, что лукавая усмешка тронула ее губы. Нет. Она серьезно ждала ответа на свой вопрос.

— Да. Во время нереста.

Иван Петрович быстро и с неожиданным для себя юмором пересказал недавно виденный по РТР сюжет о приморских браконьерах. Паша о Дальнем Востоке ничего не знал и нетерпеливо ерзал в кресле.

— Вань, ты, может быть, устал? — вмешался он. — Можно телевизор в твою комнату отнести…

— Иван, а вы что оканчивали? — спросила Алина, не обращая внимания на Пашино предложение.

— Университет, юрфак.

— Вау! — с восхищением воскликнула она. — Тяжело учиться?

Иван Петрович вспомнил общагу в Саратове, холодные комья пшенки по утрам, ночной клуб в бывшей конюшне на окраине, где он на втором курсе подрабатывал охранником, позор, с которым он провалил на первой сессии административное право… еще какие-то юношеские обиды полезли в душу.

Он с плохо скрытой горечью сказал:

— Не просто… — И вздохнул. — Зато библиотека там хорошая.

— А сейчас кем работаете? По специальности?

«Стоп!» — некий трезвый и холодный голос произнес в его мозгу. Он помедлил с ответом.

— В частной конторке. Гражданские дела. Скука.

— Ждете, как и все мы, больших дел и больших денег? — как-то просто спросила она.

Иван Петрович изумленно посмотрел на Алину. То ли освещение изменилось, то ли она переменила позу, но он увидел ее совсем другой — взрослой умной женщиной, в зеленых глазах которой дрожали золотые искры от настенных светильников.

— Хотелось бы, — сказал Шмыга, невольно подбирая живот и распрямляя плечи. Против загипсованного Паши он выглядел, наверняка, красавцем корнетом.

— Вы способный, вы своего добьетесь, по вам видно, — мягко сказала она.

— Да, мог бы, — неожиданно для себя согласился детектив, и внезапно со злобой подумал о Сибиреве. «Крутит старикан, крутит, держит в Нижневолжске на мелочевке. Вполне мог бы позвать к себе в Москву и привлечь к большим проектам».

— Вам надо в центр выбираться, в провинции вас не оценят. Моей маме предлагали Москву и работу, но она выбрала Нижневолжск и мужа.

«Я не говорил о Москве вслух!» Мимолетный испуг коснулся его, однако тут же испарился. Павел как-то резко встрепенулся.

— Линочка, мы сразу после свадьбы едем в Москву. Я еще не говорил с Димой, но он может нам на свадьбу квартиру подарить. Ему раз плюнуть. Не самую крутую, где-нибудь за кольцевой, но в Москве! Увидишь, он классный парень.

— Не откажет. Ему раз плюнуть, — еще раз с ожесточением повторил он.

— Надеюсь, — зябко передернула плечиком невеста.

— Вот только мамаша уперлась колом и стоит, — чуть не выругался Бурцев. — Знает, старая, что мы уедем, боится остаться одна, вот и долбит нас, долбит — молодые, без диплома институтского, без профессии…

— Ты бы навестил маму, — посоветовал детектив.

— Ее скоро выпишут, — отмахнулся Павел, и, враз обессилев, откинулся на спинку кресла. Он явно был еще слаб.

— Постель тебе приготовлю, — сказала Алина, поднимаясь. — И домой позвоню, что буду завтра.

— Ну, как? — прошептал «племянник», наклонившись к Шмыге со своего кресла, когда невеста вышла.

— Ты знаешь, не в моем вкусе, — небрежно отозвался детектив. — А так ничего, симпатичная, — добавил он, заметив, как помрачнел Бурцев.

— Симпатичная, — угрюмо повторил он, и еще раз наклонился к нему. — Иван, я за нее жизнь отдам, и любому глотку перегрызу, кто дорогу мне пересечет.

— Успокойся ты, сумасшедший! — засмеялся Иван Петрович. — У тебя свадьба скоро, а ты глотки грызть собрался! Расслабься.

Но Паша не отвечал, наверное, продолжая мысленно грозить неведомым врагам, собиравшимся покуситься на его невесту. Так и молчал, пока его не увела Алина. Она переоделась, и теперь на ней был короткий халатик, невзрачный, из хлопчатобумажной ткани, небрежно перехваченный тоненьким пояском. Да, и ноги ее далеко не безупречны, как теперь мог убедиться в этом детектив.

«Хороши, но коротковаты, пожалуй», — решил он, все же задержав на них больше внимания, чем положено для того, чтобы их просто оценить мужским взглядом.

На журнальном столике темно-синего стекла плоская коричневая бутылочка на двести пятьдесят граммов, две хрустальные рюмки, похожие на крохотные бочонки, раскрытая коробка шоколадных конфет…

— Коньяк «Дербент», — прочитал Иван Петрович. Прислушался. Из спальни, куда удалились влюбленные, доносился звук приглушенно работающего телевизора. «Коньяк покупал Паша на свои деньги, карманные, поэтому на хороший не хватило», — подумал детектив, и украдкой налил в один из бочонков немного жидкости светло-чайного цвета. Попробовал, причмокнув губами, и выпил разом, словно водку. Впрочем, по вкусу напиток ничем от водки не отличался.

«Да еще паленый», — поморщился Шмыга, отправляя в рот конфетку. Вытянул ноги.

«Осторожнее надо с любовью сына, Надежда Сергеевна — расслабленно подумал он. «Температура и скорость протекания этой биохимической реакции довольно велики. Сначала вы загнали в больницу Пашу, затем и сами в ней оказались. Не трогай чужой котелок, обожжешься!»

Основная мысль ясна, оставалось снабдить ее соответствующей аргументацией. Но все завтра… завтра. Этот вечер он хочет провести здесь, в чужом комфорте и в чужом уюте, который ненадолго стал ему родным.

«Что-то Алина слишком долго укладывает женишка», — подумал он с нетерпением. Выключил свет и подошел к окну, слегка отдернув штору.

На подоконнике с той стороны сидел черный кот с небрежно прорисованным белым галстуком на шее и смотрел на него круглыми желтыми глазами. Потом зевнул, обнажив розовую пасть с острым язычком, и вновь уставился на Ивана Петровича.

Легкие шаги скользнули за спиной, маленькие теплые ладони прикрыли глаза, и горячие губы щекотно коснулись затылка… Алина с едва уловимой насмешкой произнесла:

— Дядя Ваня, вас тоже спать уложить? Не получается без меня?

Он сжал эти ладошки, торопливо поцеловал одну за другой, не соображая, что делает, и не он ли несколько минут назад с высокомерием говорил что-то насчет чужого котелка… Затем повернулся и обнял юную девушку за плечи.

И в третий раз Алина поразила его своим превращением. Сейчас перед ним стояла маленькая беззащитная девочка с прижатыми к груди руками; девочка, которая только что совершила дерзость и теперь спокойно, даже с интересом наблюдала, какое же наказание она за это понесет. Стояла тихо, запрокинув голову, и в глазах ее, прежде цвета весенней зелени, сейчас тревожно шелестела темная осенняя ночь.

Казалось, самое естественное — это подхватить девушку на руки и, нежно целуя, отнести в постель… Но Шмыга медлил, ровное дыхание Алины касалось его груди, разжигая в сердце безобразное пламя, от которого начинал плавиться рассудок. Вот-вот и… но вдруг некто посторонний ответил его голосом, холодным и мерзки-равнодушным:

— Спасибо, я попробую уснуть сам.

Иван Петрович хотел обернуться, чтобы найти наглеца, сказавшего эти невозможные слова, и немедленно убить его, но в следующую секунду догадался, что это был он сам.

И все то непонятное, безумное, страстное, желанное, что рождалось между ним и чужой невестой, вроде бы должно разлететься в клочья от этих слов, но… Алина взяла «дядюшку» за руку и повела в комнату:

— Я помогу тебе постелить.

И добавила фразу, расхожую, обыденную, словно клеенка на кухонном столе, которая вмиг сняла с него возникшее напряжение:

— Куда вы без нас, мужчины!

В комнате окна были распахнуты настежь, белые тюлевые занавеси выгибались от ночного сквозняка, холодившего кожу. Алина наклонилась над широкой двуспальной кроватью, собирая покрывало. Иван Петрович стоял позади, мир дробился и плыл в его глазах.

Расправляя простыни, она склонилась ниже над кроватью, поставив на матрац одну коленку. В каждом ее движении простом, ловком, по-кошачьи грациозном не было и тени намека на непристойный провокационный подтекст, но… эта стянутая тонким пояском гибкая талия, смуглые бедра, эта маленькая розовая пяточка босой ступни — все вместе являлось величайшим из всех искушений, которые когда-либо приходилось переживать Шмыге.

Она села, взяла вторую подушку, обхватила ее руками и прерывистым шепотом сказала, отводя прядь волос, сбившуюся на глаза:

— Ложись.

Иван Петрович медленно, как загипнотизированный, подчинился.

— Мне нравятся сильные мужики, — призналась она. — Нравится смотреть на них, нравится, когда они меня сжимают…

— Любишь читать женские романы? — спросил Шмыга, стараясь придать голосу твердость и даже насмешливость.

— Я вообще не люблю читать, — она двинула от себя подушку и легла головой на его колени. Легла так просто, естественно, и так неожиданно, что Иван Петрович ничего не смог предпринять. Даже не отодвинулся. Лишь безвольно подумал «Вот будет весело, если войдет жених!»

— Паша спит, — сказала она задумчиво. — Он слишком рано выписался из больницы.

Шмыга нисколько не удивился, что Алина способна читать его мысли. Ему казалось, что он сейчас весь, как открытая книга, которую можно пролистать от начала и до конца, если, конечно, того ей захочется.

— Ты его любишь? — осторожно спросил он, надеясь услышать единственно приемлемый для него ответ «нет».

— Конечно, иначе бы замуж не собиралась — сказала она, потерлась щекой о его бедро, и неожиданно пожаловалась:

— От тебя так хорошо пахнет, а от моего Паши только лекарствами.

И затихла, перебирая пальцами складку простыни.

На подоконнике стоял высокий ленточный кактус, и в ярком пронзительном свете полной луны его черная тень с иглами на макушке упрямо карабкалась к ним на кровать.

— Спать хочу! — Лениво поднялась, склонилась над ним, коснулась его щеки нежными прохладными губами:

— Спокойной ночи, дядя Ваня.

— Спокойной ночи, — ответил измученный Шмыга, проклиная службу, свое знакомство с чертовым «племянником», проклиная эту идиотскую жизнь, ставящую его в тягчайшее унизительное положение, а заодно моральные принципы, вбитые ему в голову добродетельной матушкой.

«Если бы Алина сказала мне одно слово, одно слово…»

Спустя час, ворочаясь на простыне, как на раскаленной сковороде, он повторял про себя:

— Три. Положено три искушения…

Но как Иван Петрович не прислушивался, надеясь вновь услышать легкие волшебные шаги, которым был намерен немедленно покориться, — во всех комнатах стояла мертвая тишина.

Время третьего искушения еще не пришло.