Балетные туфельки

Сегодня твой день рождения. Наши окна выходят на улицу Обера[1], и каждый день я любуюсь на твою обожаемую Оперу. Город затоплен в осенней слякоти, а холодный ветер кидает в окно желтые листья, и мне кажется, ты улыбаешься мне сквозь непогоду. Как и раньше.

Ты любила осень.

Я достаю с полки коробку с твоими вещами. Я часто это делаю, просто чтобы вспомнить тебя. В ней почти ничего нет: пара фотографий, пластиковый пакетик и пуанты. Розовые, с истертыми шелковыми лентами. Все еще пахнущие тобой и твоими танцами.

Я помню, как мы познакомились. Мне оставался год до выпуска из балетной школы, где я учился на концертмейстера, и мой друг притащил меня на показательную репетицию постановки «Лебединое озеро». Девушек из школы набрали для массовки и, конечно, туда попали только лучшие. А ты была лучшая из них. Выступление затянулось на три часа, но я, как зачарованный, ждал, когда ты вновь выйдешь на сцену. Твои грациозные ножки, словно перышки, изумительно порхали, взлетали и падали, словно стрелки часов стучали по полу в ритме танца. Я поднимался со своего места, пытаясь разглядеть волшебную бабочку в маленькой пачке и облегающем купальнике. Твое личико было сосредоточенным и серьезным, и постановщик ругался, требуя, чтобы девушки улыбались. И тогда ты улыбалась — натянуто, испуганно. Ты так хотела, чтобы тебя отметили и позволили выступать и дальше.

Мой друг ушел, зал окунулся во тьму, а ты продолжала и продолжала повторять безупречно отточенные движения. Я дождался, когда ты освободишься, неловко вызвался проводить тебя до метро. Ты меня вспомнила, ведь у нас были совместные факультеты, а я твоего имени не знал. «Мари», — сказала ты, и я, краснея как рак, воскликнул: «Какое красивое имя!»

У метро мы расстались, не помню, как добрался домой и, ослепленный твоими прекрасными танцами, уже со следующего дня я принялся завоевывать твое сердце. Узнал твое расписание, встречал тебя по утрам, приглашал на обеды в кафе рядом со школой, пытался вытащить на прогулку или в ресторан. Но ты была помешана на балете, все о чем ты думала — это репетиции. И я был не против, ведь я обожал смотреть как ты танцуешь. Наверно, никто другой не посещал репетиции столь фанатично, как я. И каждое твое появление, каждое сказочное движение, волшебное па, я ожидал с замиранием сердца. Привлекая слишком много внимания, аплодировал неизвестной балерине.

Больше года я безрезультатно продолжал свои ухаживания. Ты то сближалась, позволяя мне держать тебя за руку и по-дружески целовать в щеку, то отстранялась, не разрешая даже ждать тебя после репетиций. Я закончил школу и успешно устроился в Гранд Оперу помощником дирижера основного состава симфонического оркестра. Мои родители гордились мной, мое имя появлялось на афишах, но я был уверен, что жизнь моя не состоится, пока я не получу лучшую девушку во вселенной. И я был прав.

Купил себе апартаменты рядом с оперой и в квартале от школы. Мог бы спокойно добираться на работу пешком, но я купил и машину, чтобы отвозить тебя домой поздними вечерами. Ты была не против, и это наполняло меня надеждой.

Перед своим выпускным ты танцевала Фею Драже в Щелкунчике. Это была прекрасная роль для тебя, за твоей спиной трепетали два маленьких крылышка, в темные волосы вплели множество белых бусинок, и я, наблюдая твои плавные движения руками, маленькие шажки в пуантах и грациозные прыжки, воображал как поведу тебя под венец, и выглядеть ты будешь именно так. Когда позже я рассказал тебе об этом, ты долго смеялась, но в тот момент я так загорелся этой идеей, что готов был выпрыгнуть на сцену, чтобы сделать тебе предложение. В общем-то, я почти так и поступил. Когда все артисты вышли на последний поклон, я поднялся и вручил тебе огромный букет белых лилий. Ты была счастлива, улыбалась и с огромной любовью смотрела мне в глаза. Не сдержав чувства, которые я прежде держал от тебя в секрете, я тихо произнес: «Я люблю тебя, прекрасная бабочка». Тогда ты обвила мою шею своей чудесной ручкой и поцеловала в губы. Впервые за полтора года! Я онемел, оцепенел. Я смотрел на тебя, не веря своим глазам. Благо ты увела меня со сцены до того, как я упал перед тобой на колени и молил стать моей женой. Ты холодно меня осадила, велела обождать и все обдумать. Но ты призналась мне в своих чувствах, и это сделало меня безмерно счастливым. Теперь я был допущен до святыни: ты позволяла мне массировать свои ноги после репетиций, принимала мои цветы и подарки и даже разрешила заехать к тебе домой и познакомиться с твоими родителями. Наверно, все это звучит сумбурно, но эти прекрасные полгода для меня пронеслись как во сне. Я сам не заметил, как утонул в своих фантазиях и грезах — везде, всюду вокруг меня была Ты. И я был счастлив.

Плохо помню как, но, увлеченный волшебной балериной, я привлек внимание директора, и меня назначили дирижером младшего ансамбля. Теперь у меня был собственный оркестр. Признаюсь, я много работал, потому что это помогало отвлечься от мыслей о моей прекрасной бабочке. Но это оказало огромную услугу мне в будущем: я сделал карьеру, добился хорошего положения в Опере и в обществе.

Впрочем, я отвлекся. Спустя полгода после нашего первого поцелуя я все так же безнадежно надеялся на твою благодать. Хоть ты и говорила, что любишь, ты продолжала с безумием в глазах и в сердце жить только балетом. Ты отказывалась приходить ко мне в нашу большую и красивую квартиру, которую я купил именно для нас. Ты не позволяла мне вольностей, и дальше массажа стоп моим рукам не было доступа к твоему идеальному телу. Я был терпелив, ведь я понимал, какой приз ждет меня в награду за ожидание.

Однажды я заехал за тобой и повез на репетицию. Была суббота, и был жуткий снегопад. Моя небольшая машинка дважды увязла в сугробе, и с горем пополам я вытаскивал ее. Ты сердилась, расстраивалась — ты опаздывала, а я ничего не мог поделать. Когда мы увязли в третий раз, ты расплакалась и обиженно сообщила, что я могу вести тебя домой, так как репетицию ты уже пропустила. Я выбежал из машины, я был зол на тебя, на непогоду и на то, что все складывалось не так, как мне мечталось. Побегав на морозе, порядочно уставший и вымокший, я вернулся к тебе с букетом алых роз. Распахнул твою дверцу, запуская ледяной ветер в еще теплую машину. Ты уже успокоилась и, хотя глаза твои покраснели, ты с укором смотрела на меня, как на главного виновника всех твоих проблем. Мне было обидно, стыдно, я сунул тебе в руки букет, и роза оцарапала тебе щеку. В твоих прекрасных глазах снова показались слезы, и я в отчаянии стал перед тобой на колени, обнял тебя и стал умолять не плакать, обещал, что все сделаю, что исполню любое твое желание, хоть на руках понесу в театр, лишь бы ты не плакала. Ты прижала меня к себе и потребовала срочно отвезти ко мне. КО МНЕ! Всего пару кварталов. И я вбежал с тобой на руках в НАШУ квартиру. Ты целовала меня, шептала слова любви, а я думал, что никогда в жизни не буду счастливее. Ты подарила мне ночь любви...

Задумчиво перекладываю твои туфельки из одной руки в другую. Такие легкие, мягкие. Я любил заплетать шелковые ленты вокруг твоей безупречной ножки. Помню года три назад, как раз на твой день рождения, я достал их и попросил станцевать для меня. Ты рассмеялась, погрозила мне пальцем, а потом надела свои туфельки и, подняв руки над головой, сделала несколько шагов. Чуть слышное цоканье издавал наш паркетный пол, когда ты перебирала ножками, легкий прыжок, и моя бабочка кружится в цветах домашнего халата и растрепавшихся волос. Снова прыжок, и я ловлю тебя, смеющуюся, запыхавшуюся, но безнадежно прекрасную. Мою бабочку...

Я хотел бы уверить себя, что был отличным любовником в ту, первую ночь. Но я был бездарно неловок, неопытен и бестолков. Но утром ты проснулась в моих объятьях, ты целовала меня и шептала о любви. Я принес тебе кофе в постель, подогрел круассанов и сделал омлет, вырезав его в форме сердца. Подал тебе вилочку и стал смущенно рассказывать о своих сумасшедших планах. Ты ела, смеялась и обещала подумать. Но главное — ты согласилась ко мне переехать. Теперь у меня была уйма свободного времени, которое я посвящал тебе. Больше не нужно было ехать за тобой в другой конец города, не нужно было ждать тебя под дверьми репетиционного зала. Я выбегал на улицу, когда ты мне звонила, и за десять минут добирался до оперы. Помогал тебе собраться, и мы вместе шли за покупками. Ты готовила мне ужин, не слишком умело, но я обожал твои подгоревшие оладьи и слипшиеся равиоли. А еще, каждый вечер ты дарила мне любовь и вся моя юношеская неудовлетворенность, которая давно переросла во взрослую страсть, выливалась, крепла и набиралась опыта в твоих объятьях.

Единственное, что меня утомляло, так это твоя жизнь по часам. Ранний подъем, завтрак, зарядка, пробежка, репетиция, снова пробежка… ты не заставляла идти с тобой в ногу, но я сам не желал отставать. Тем более жизнь моя была не столь подвижна, а я желал танцевать с тобой, поддерживать тебя, когда ты взмывала в воздух как бестелесная фея, кружиться рядом, ловя твои взгляды обожания и любви. Я слишком поздно заметил, что и ты устаешь: приходишь домой, валишься с ног, а я, сердитый мужчина, требовал ужин и любовных ласк. В какой-то момент ты стала так уставать, что засыпала, лишь переступив порог. В Гранд-Опере тебя назначили прима-балериной, и главная роль выжимала из тебя все соки, как и я. Осознав это, я предложил отселить меня в прихожую на диванчик, дождаться премьеры и позволить тебе отдохнуть. Ты так рассердилась. Покраснела, взъерошилась. Мы еще не были женаты, а ты стала кричать, что какая же ты мне тогда жена, если муж считает, что его любовь может помешать ее работе. Разве я мог возразить? Потом ты разделась, обула балетные туфельки, вышла в залу в наших апартаментах и показала самое свое сложное соло. Почти пятнадцать минут безостановочных движений: ты прыгала, бегала на цыпочках, взмахивала ногами, выкручивалась, извивалась. Твое тело скользило, плыло и кружилось передо мной, и я с восхищением любовался изгибами и изяществом, которые были открыты лишь мне. Ты была божественна и эротична, после столь головокружительного выступления я понял, что никогда более в жизни не захочу взглянуть на другую женщину, я и раньше это знал, но теперь осознание этого просто пронзило мой мозг. Следующим утром, не слушая твои возражения и причитания по поводу пропущенных занятий, я притащил тебя в ЗАГС и мы назначили дату.

Наши родители были шоке от новости. Мы уже полгода жили вместе, но для них это все равно стало неожиданностью. Все готовилось в какой-то безумной спешке, но меня интересовал лишь статус, который я обрету. И то, что Мари, наконец, после стольких лет ожиданий и стараний, станет моей женой.

Нашего первого сына ты твердо решила назвать Пеперри[2]. Моя мать села мимо стула, услышав такое имя. Я какое-то время пытался спорить, но ты была так настойчива, что нам всем пришлось согласиться. К тому времени ты уже ушла из балета. Мне тяжело вспоминать твое падение. Наверно, это самый чудовищный момент в моих воспоминаниях. Я до сих пор вздрагиваю, когда в памяти встает твой образ. Ты танцевала Сванильду в балете Копеллия[3]. Большая, тяжелая роль, и я часто приходил поддержать тебя, особенно на последних репетициях, которые занимали почти все твои вечера.

Твой партнер был молод, и в какой-то момент он просто не смог тебя поймать. Ты споткнулась и упала в оркестровую яму. Я с ужасом бросился к тебе. Наверно мой шок и испуг спас мальчишку, потому что позже я миллионы раз подумывал, что хочу разорвать его на куски и продать на мясо в местный кафетерий. Ты разбила коленную чашечку, кости вышли из сустава и повредили сухожилия. Ты не кричала, но, с отчаяньем вцепившись в мою руку, тихо стонала. Сквозь кожу я чувствовал твою боль. Потом операции, штыри и железные скобы, впивающиеся в живую плоть. Я был в отчаянии, я рвал на себе волосы, не находя места, сводил с ума себя, твоих родителей и всю оперу, в которой занимал уже далеко не последнее место. Пять месяцев в инвалидном кресле, два месяца я на руках носил тебя в туалет. Врачи не верили, что ты сможешь нормально ходить. Но ты не из тех, кто сдается. Самая сильная, самая верная своему слову и делу, ты стала трудиться в миллионы раз больше. Я плакал, смотря на изуродованную шрамами ножку. И ты, а не я, утешала меня, словно это я потерял часть своего скелета.

«Будешь ли ты любить меня теперь, когда я больше не танцую?» — спросила ты. А я был идиотом и ответил, что ты будешь танцевать. И ты действительно была готова в лепешку расшибиться ради меня. Снова сотни часов тренировок, терапии, массажи. Если бы я не видел, как по утрам ты с гримасой боли пытаешься подняться с постели, я, как и все, верил бы, что то, что ты делаешь — просто чудо. Но нет, это был упорный труд, труд человека, который никогда не сдается. Сдался я. Не смог выносить это издевательство. Не мог смотреть, как ты издеваешься над собой ради моего счастья, которого я был недостоин. Я строго велел тебе оставить балет, насильно устроил тебя учителем в младшую группу в балетной школе и отобрал твои пуанты. Конечно, ты сердилась. Но потом нашла себя в общении с детьми и была мне благодарна.

Я откладываю твои туфельки и беру в руки фотокарточки. На первой — ты в окружении восьми миленьких девочек — твой первый выпуск. На следующей — ты смеешься мне с Пеперри на руках, вся облепленная снежинками и с распущенными волосами, словно русалочка. На последней — ты и наша дочурка.

Дочку ты решила назвать Барбариссой[4], и я тут же поддержал тебя, на корню пресекая все споры наших родителей. Перерывы на декрет помогли тебе собраться с мыслями и отдохнуть. Я видел, что твои ноги вновь окрепли, и дома лишь для меня ты танцевала с прежним рвением и усердием. Моя бабочка дарила мне счастье. Счастье, которое наполняло меня долгие годы. Понимаешь, как тяжело было потерять тебя?

Я поднимаюсь и неспешно кладу твои вещи в коробку: розовые балетные туфельки, три фотографии без рамки и небольшая прядь темных волос в пластиковом пакетике, та самая, что я по неосторожности вырвал у тебя из прически на нашей свадебной церемонии. Все что осталось мне от тебя: немного вещей и мои полные счастья воспоминания.

Уже два года, как ты не со мной. Сегодня твой день рождения, тебе исполнилось бы восемьдесят пять, а я все так же безнадежно влюблен.

[1] Rue Auber — одна из центральных улиц Парижа рядом с Град-оперой

[2] От слова перечный

[3] Коппелия, или Девушка с эмалевыми глазами», последний французский балет романтического направления, признается мировой балетной критикой как вершина всего творчества Артура Сен-Леона

[4] Вид плодовых кустарников