4.

Олег и правда не понимал, почему поступил на факультет, который практически сразу возненавидел. Пустые коридоры, пустые лица, пустые аудитории — тут оказалось неживым. И преподаватели, вот уже третий десяток лет рассказывающие одни и те же никому не интересные теории, тоже пустые. А еще тут нет места для воображения, да и какое воображение в месте, где температура едва-едва выше нуля?

И знания тоже такие же пустые — ему лично вообще бесполезные. И внутри ничего нет.

Так что Воронцов не понимал, почему он тратит силы на это место, где по сути своей тонут все мечты. Но ему некуда было идти — родители давно погибли, а общага, хотя и убогонькая, все же оказалась бесплатной. Он просто ходил на пары, просто механически писал, просто делал вид, что интересуется. А еще завидовал тем, кто в этом цирке каким-то образом сумел найти себя, откидывая шелуху ненужных знаний-предметов-эмоций. Таких, конечно, оказалось очень мало, но они светились даже в самую непроглядную ночь.

Олег не помнил, когда начал проваливаться в пропасть собственной жалости; когда апатия захватывала настолько, что он не мог и подняться с жесткой кровати; когда даже голод перестал хоть что-то значить. Он иногда все же брал себя в руки (зачем только?) и приходил на бесполезные пары, опять же, сидел там, механически писал конспекты.

Неживой. Но и не мертвый.

Иногда он наблюдал за Светой Котовой — косился в ее сторону, когда она склонялась над тетрадью и ровным почерком выписывала формулы, обводя красным карандашом. Если бы не страх быть замеченным, он бы смотрел чаще и дольше, а так довольствовался только быстрыми взглядами. Непонятно только, почему она так сильно притягивала к себе, буквально заставляла пялиться — уличная магия. По правде, Света даже бесила Воронцова — своей идеализированной безупречностью, манерностью и желанием всех всегда подавить. И все же он продолжал смотреть.

Ерунда.

— Воронцов, почему на прошлой паре не были? — спросил преподаватель, презрительно скривив гримасу.

Потому что не хотел.

— Болел, — только и мог тихо произнести в ответ Олег.

Универсальная отмазка, в которую, конечно, никто не верит, но все равно действенная — нужно ли чем-то прикрыть свое нежелание.

Преподаватель красноречиво фыркнул и медленной походной подошел к парте, за который сидел Олег. Этому мужчине нравилось доминировать над студентами, доказывать их ничтожность посредственном вот таких вот ситуаций. Конечно, он таким образом лишь пытался повысить собственную самооценку, оправдать то, что в свои годы так ничего толком и не добился — все те же звание ассистента, что и тридцать лет назад; тот же пиджак; те же заготовки лекций.

— Если болел, то где твоя справка? — насмешливо спросил, выглядывая из-под толстой оправы очков.

Конечно, никакой справки не было. Одногруппники издали дружный смешок — тут любили подмазываться, подставлять товарищей. Не улыбалась только Света, которая смотрела на Олега так, будто видела впервые. Разглядывала и изучала, разбирала на маленькие кусочки и раскладывала по полочкам.

— Игорь Станиславович, Воронцов мне звонил и предупреждал, что заболел. Это моя вина, что не передала вам. Прошу прощения, — она врала, глядя только в глаза Олегу.

Врала, хотя никогда раньше ни за кого не заступалась, поэтому ей и верили — честная ведь девочка, старательная. Преподаватель раздраженно хмыкнул:

— Ладно, Котова, поверю на слово.

В тот день роли изменились, не Олег смотрел на Свету, а она на него. Вот только совершенно не боялась того, что ее кто-то заметит — плевать. Она просто изучала странного парня, который обычно сидел где-то рядом, молчал и прятал свое лицо за уродливыми очками и длинной челкой. Наверное, тогда она увидела что-то, чего не заметили остальные.

А потом ходила по пятам, приносила еду, вытаскивала из той грязи, где он оказался — словом, надоедала.

— Света, перестань делать это, — однажды Олег перехватил ее в коридоре, когда она бежала в буфет.

Это оказалось не так уж и просто, вырвать ее из толпы товарищей-друзей-знакомых, с которыми Света перебрасывалась веселыми фразами.

Она и правда раздражала, даже в общагу приходила — стаскивала Олега с кровати, буквально пинала ногами и вмести с ним шла на пары. Отвела к окулисту и купила линзы, а еще заставила сделать нормальную прическу.

— Нет, — с улыбкой ответила.

Олег покачал головой и отвел ее в сторону, все еще пытаясь понять, почему именно он стал жертвой Светланы Котовой. Вот что такого привлекло тогда ее? Все как обычно: надоедливый препод, студент-прогульщик и допрос. Что-то меняется, а что-то вечно, например, такая вот нехитрая схема.

— Я не твой Пигмалион, детка, — сообщил в глупой надежде таким образом разозлить девушку, заставить отступиться по собственному желанию.

Света хищно улыбнулась и с силой притянула за шею Олега к себе. Ее мягкие, прекрасные губы почти касались уха, нашептывая жестокие слова:

— Даже и не мечтай, Воронцов. Я смогу превратить в человека даже такое ничтожество, как ты. Просто поддайся течению, позволь все взять в свои руки.

Она тоже пыталась задеть, и то «ничтожество», сказанное ласковыми, почти приторными словами на ухо и правда эхом отразилось в душе Олега. Да, он пустое место, но такое вот разложение вполне даже устраивает.

Устраивало. В жизни важно ставить правильные окончания. Да, раньше и правда разложение устраивало, а теперь почему-то нет. Эта гадкая девчонка почти заставила поверить в то, что все может стать гораздо лучше, нужно только постараться. Почти.

— Хватит, Света, ты не Бог, чтобы решать за других, — зло прошипел он, все еще удерживая последние позиции.

И допустил ошибку.

Роковую.

Таким образом показал, что задет и унижен, что ему не все равно, а такое Света не могла не заметить. Она сама отстранилась, вырвала руку и коварно улыбнулась:

— О, нет, я не божество, но кое-что могу сделать. Воронцов, игра только началась.

Тогда игра и правда только началась — Олег и не заметил, как привязался к девушке, которую раньше ненавидел-обоготворял. Она по маленькому кусочку вытаскивала апатию и боль и возвращала яркость.

Они часто гуляли по тропинкам-улочкам, смотрели на окружающий мир с любопытством, задумываясь над тем, как раньше не видела всего этого. Разговаривали о чем угодно: политика, искусство, суть вещей, — вообще все. Тогда Олег и понял, что, наверное, мечтает о том, как сможет вести такие разговоры всю жизнь, не ударяюсь в буквоедство или четкие формулы. И все равно при этом понимать, где правда, а где ерунда.

Все называли его глупым — еще бы, после статистики, философия звучит не так уж и престижно. Вот только Олегу было все равно, ведь на его стороне стояла Света, а ее мнение значило гораздо больше, чем мнение остальных миллиардов людей в сумме.

— Ты часто смотришь на звезды? — Света любила подобного рода вопросы.

— Нет, — отвечал Олег, а потом поднимал взгляд на небо над ними — сырая дымка, никаких звезд, конечно, не видно.

Олег взял за себе за привычку каждый вечер поднимать взгляд на небо, заставлять весь мир остановиться на несколько минут и пристально-пристально смотреть на звезды. А еще говорить им: «Спасибо» за то, что Света с ним случилась — незаурядная, сильная девушка, которая умела менять людей.

***

Когда погружаешься в боль, перестаешь замечать время. Всё происходящее вокруг будто проходит мимо, никаким образом не касаясь, не задевая. Секунды-минуты-часы сливаются в одну вечность, из которой не выбраться, даже если начнешь считать вслух. Большая, массивная стена, разделяющая мир и тебя, никогда и ни за что не выпускает, и остается только одно — ждать, спрятав лицо в коленки, и попытаться не сойти с ума.

У боли есть одна очень странная черта — она не есть чем-то плохое. Если закрыть глаза на то, что иногда становится просто невыносимо терпеть, то где-то в глубине души начинаешь понимать, что боль — это даже хорошо. Она просто-напросто показывает, что с тобой не всё в порядке, что нужно что-то делать, что так дальше быть не может. Вот только толку от этого никакого.

Запереться дома и не выходить из квартиры просто, ещё проще пить и есть с утра до вечера, не заботясь о фигуре. Пытаться не вспоминать Свету, но всё равно раз за разом жалеть о том, что так и не было сказано. Проходит две недели прежде, чем я возвращаюсь в город и прежде, чем Олег решается, наконец,? отпустить мою руку. Наверное, мне с ним повезло. Наверное, нужно благодарить судьбу за то, что она послала этого человека. Наверное, могло быть и хуже… И всё равно справедливости нет. И не будет.

— Алиса, мне нужно выйти на работу сегодня, да и тебе не мешало бы появиться на парах, — сидит на корточках передо мной и держит за плечи.

Но я не хочу.

— Нет.

Вздыхает и чуть сильнее сдавливает плечи.

— Но ты должна, иначе тебя скоро выгонят.

Кому есть до этого дело? Дурацкое образование только вытаскивает деньги и силы и оставляет чувство зря потраченного времени.

— Знаешь, я была толстой всегда. В классе десятом, когда девочки начали бегать по свиданьям, я рыдала в подушку, потому что не могла понять. Представляешь, целый год пыталась осознать, что со мной не так. А когда, наконец, поняла, то возненавидела сестру. Света всегда была такой красивой и интересной, даже если бы весь мир перевернулся с ног на голову, она бы всё равно была в центре внимания. Я завидовала. Даже когда сильно похудела, не перестала завидовать. Мне никогда не быть такой, как она. Я грустная и всегда чем-то недовольная, вовсе не красивая и ужасная. В школе даже желала сестре смерти, потому что не могла стать такой же.

Молчу, закрыв лицо руками. Прости меня, Олег. Очень жаль, что чувство долга заставляет тебя возится со мной.

— Не говори глупостей. Ты не она, но и не хуже её. Света была такой, какой она была, ты тоже только та, кем есть. Отпусти её, только так твоя сестра сможет обрести покой.

***

На пары в тот день всё же пошла. Олег, заставивший меня на время переехать к себе, доводит до нужной аудитории и оставляет. Кажется, ему абсолютно всё равно, что весь университет пялится, обманывает липкими взглядами и оценивает нас. Мне тоже.

Пары проходят бесцветно, кто-то пытается заговорить, узнать причины столь долгого отсутствия, но это не приносит результатов. Странно осознавать, что за какие-то несколько недель Олег стал единственной опорой в моей жизни, но еще страннее то, что Яр перестал играть хоть какую-то роль.

— Котова, Вы ответите не вопрос? — раздраженно спрашивает преподаватель математической физики.

В Его жалких, водянистых глазах пресекается гнев, а убогая лысина сверкает в свете лампочек.

— Извините, Дмитрий Иванович, но я ничего не могу сказать. К сожалению, я не имею ни малейшего понятия, что такое уравнение Фредгольма второго порядка.

Препод презрительно морщит нос:

— Ну что же, Котова, я почему-то не удивлен.

***

Олег ждет под аудиторией, прислонившись затылком к стене. Студенты шныряют туда-сюда, некоторые поглядывая на него, а некоторые и вовсе громко обсуждая наши отношения.

— Ну? — беспокойно спрашивает, вглядываясь в мое лицо.

— Что?

— Как прошел день? — будто ни в чем не бывало спрашивает, широко улыбаясь.

Эта его привычка, улыбаться в любой незнакомой ситуации, немного напрягает. Иногда кажется, что за ней не скрывается ничего, только чистая пустота, не испорченная какими-то эмоциями.

— Как обычно, — уныло отвечаю.

Олег отходит от стенки и привычно хватает за руку, опять же не обращая никакого внимания на проходящих людей. Этот жест стал чем-то вроде фразы «Я с тобой, ты не одна».

***

В курилке стоит Ярослав, он нервно вдыхает дым и смотрит вдаль. Его фигура, всегда такая самоуверенная и твердая, теперь выглядит сгорбленной и сломленной. Как только он видит нас, тут же тушит сигарету и смотрит. Яр не делает и шагу, но я точно знаю, что внутри его целое море чувств и эмоций.

— Что, Котова, таки уложила препода в постель? — самодовольно спрашивает мимо проходящий Александров, на что получает только мой негодующий взгляд и обещания Олега устроить проблемы на экзамене, после чего гордо удаляется со своими дружками куда подальше.

Ярослав смотрит только на меня, в его взгляде можно прочитать тысячу слов и фраз, но я не хочу. Сжимая сильнее ладонь Олега, увожу его в другую сторону, не замечая тоски Яра.

— Алиса, я тебя люблю.

Жалко, что теперь этого оказалось недостаточно, любимый.

***

Олег точно знает, что делает, когда его твердые теплые губы касаются моих. В этом месте нет и тени слащавой любви или хотя бы жалости. Он хочет меня поцеловать вот и всё.

Облокотившись на стену спиной, неловко отвечаю ему, но только потому, что тоже хочу этого. Проходит минута, две или столетие, и он отрывается, тяжело дыша. Шоколад в его глазах горит и переливается пламенем, и становится ясно, что он уже давно для себя всё решил.

Еще один долгий поцелуй, из-за которого забываешь обо всем на свете и просто погружается в наслаждение, длится две сотни лет.

Один

Два

Три вдоха. Ровно столько нужно, чтобы прийти в себя.

— Я тебя не оставлю, — говорит на полном серьезе, протягивая руки к моему лицу.

Да, ты не оставишь, вот только очень сложно стереть с сердца слова, что повисли тяжелым якорем.

«Я люблю тебя».

А я любила тебя годами, отдавая всю себя, а теперь ничего больше нет.

— Знаю, — произношу одними губами и обнимаю Олега, который так внезапно стал самым близким во всем мире.

***

Оля всегда много рыдала. Иногда запиралась в ванной, бывало, когда Ярослав выходил из квартиры, но чаще всего после того, как жених засыпал. Сначала она просто смотрела на то, как он спит, как хмурая морщинка между бровями разглаживается, и лицо, наконец, становится умиротворенным. В такие моменты Оля начинала жалеть себя сильнее, чем когда-либо — сразу вспоминалось далекое прошлое, когда они оба были счастливы и вовсе не думали о будущем. Сбегали вместе с уроков и ели в парке мороженное, опасливо посматривая на прохожих. Вскоре мороженное сменилось вином, дневные прогулки — ночными, а любовь — обязанностью. И поэтому ночью, когда Яр засыпал, с его лица спадала маска «у нас всё хорошо», и Оля могла видеть, как он прекрасен на самом деле.

Больше всего на свете она боялась того, что однажды Ярослав скажет Алисе о своих чувствах и поймет, что они взаимны. Тогда бы он точно сделал всё на свете, чтобы сбежать с ней куда подальше от Оли, которая висела на шее мешком.

Горькие слезы стекали по щекам только за тем, чтобы упасть на подушку, а через время превратиться в ничто — точно так же, как и их любовь. И больше всего на свете Оля ненавидела себя за то, что так и не сумела отпустить Ярослава, что сделала именно его центром всего мира, что продолжает причинять боль каждый день.

Мармелад слишком сладкий, на улице слишком мокро, а парты слишком твердые. Вчера, сегодня, завтра — неважно. Здесь ничего не меняется.

Когда-то она возмущалась, почему жизнь так несправедлива. Теперь не возмущается, хотя до сих пор не понимает. Наверное, важно делать то, что любишь. Тратить на такие вещи хотя бы половину времени вопреки всему, нещадно отбрасывая обязаловки.

Оля бы смогла бросить всё. Ничего же не держит, только липкие цепи обязаловки. Учеба, работа, проигрыши. Всё как-то мерзко и отвратительно. И единственное, что не дает сойти с ума — Ярослав.

***

Когда им было шестнадцать, казалось, что всё в мире навсегда. Пройдут года, но ничего так и не поменяется.

— Ты ведь будешь любить меня, если я стану старой? — спрашивала, прижимаясь щекой к груди Ярослава.

Он только смеялся в ответ, и Оля чувствовала нежность, с которой он гладил её по волосам.

Затем она непременно задавала другой вопрос:

— Что будет с тобой, если я умру?

И тогда Яр очень серьезно отвечал:

— Я тоже умру.

Они оба в это верили.

***

— Со мной никогда не случалось того, что случалось с людьми в шестнадцать. Не любила «раз и навсегда» в летнем лагере, не ходила за ручку с мальчиком, не сбегала из дома. В душе мне все еще шестнадцать, но все почему-то требуют с меня, как со взрослой. Я хочу, что бы мне снова было шестнадцать, Олег. Я так этого хочу.

Он сидит рядом и не говорит ни слова. Такая у нас игра — по очереди рассказывать грустные истории из прошлого и молчать.

— Однажды Яр позвал меня на пикник с его друзьями. Все веселились и пили вино, а я просто сидела и ела бутерброды. Никто со мной не говорил, никто не спрашивал, кто я такая. Никто не предлагал свою компанию. Ему тоже было всё равно, ведь Оленька всё время привлекала к себе внимание. А потом я взяла и ушла, волоча за собой мешок обид и ревности.

В парке много людей, но им всё равно. Они ходят по тропинкам-дорожкам, разговаривают, пьют пиво и смеются. Ветер доносит обрывки их слов, чтобы потом унести прочь.

— Давай уйдем отсюда? — спрашивает Олег.

Пожимаю плечами.

— Пошли.

Сейчас он держит мою руку крепче, чем когда-либо, значит хочет что-то сказать. Тропинка радостно принимает нас в строй людей, которые без цели ходят туда-сюда.

— Тебе будет шестнадцать.

— Что?

Недоумеваю.

— Говорю, что тебе шестнадцать. Чего ты хочешь? — спрашивает, останавливаясь.

Солнце светит прямо в лицо Олегу, освещая каждую морщинку. Какой же ты взрослый, какая же огромная пропасть между нами.

— Не знаю, — честно отвечаю, но он только улыбается.

— А я знаю, — наклоняется и целует, мягко раздвигая губы.

Никакой страсти или взрослой несдержанности, одна только нежность, которой никогда не было.

И хочется оторваться и сбежать куда подальше, скрыв лицо руками, потому что я никогда и не с кем не целовалась. Но я не могу, даже если очень-очень сильно постараюсь, потому что всем сердцем желаю быть здесь и сейчас.

Олег тяжело дышит, вижу, как в его шоколадных глазах разливается радость — какая-то мальчиковая, будто бы он сотворил шалость. Знаю точно, что в этот момент внутри ему тоже шестнадцать.

***

Квартира пахнет кофе и взрослой жизнью, везде учебники и конспекты, открытые пачки сигарет и планы лекций.

— Почему ты возишься со мной? — Олег наливает ароматный зеленый чай, а затем протягивает одну из чашек мне.

Губы болят от поцелуев, в животе скачут те самые бабочки, и кажется, что если закрыть глаза, сказка закончится.

— Потому что я хочу, — отвечает и садится в кресло напротив.

— Ты врал и в прошлые разы, почему я должна тебе верить?

Смеётся.

— Можешь не верить, но и тогда я этого хотел. Знаешь, Алиса, теперь я редко делаю вещи, которые не хочу делать. Ты мне нравишься, это тоже правда. Есть что-то такое необычное в тебе, и я всё не могу понять, что именно. Расскажешь?

— Боюсь, тебе кажется, — улыбаюсь и покусываю губы.

Мне нравится эта игра, в которую мы начали играть.

Остается только надеяться, что завтрашний день принесет больше радости, чем печали. Вот только, к сожалению, он приносит Ярослава.

— Уходи, я не хочу тебя видеть, — у него взгляд побитой собаки. Яр стоит по ту сторону порога — в подъезде.

— Пожалуйста, Алиса.

Я знаю все слова, что ты хочешь мне сказать, но их будет недостаточно.

— Я тебя люблю, — Яр почти умирает, произнося эти слова.

Задыхается и ломает себе кости.

— Я тоже тебя люблю, но этого всегда будет мало.

Боль и страх. Разбитые вдребезги стены и разнесенные в ничто установки. Где ты был все эти годы, когда я так же не могла без тебя? Почему ни разу не сказал, не намекнул? Зачем теперь приходишь снова и снова, пытаясь построить из пепла дом?

— Этого всегда достаточно.

— Нет, моя любовь к тебе всегда была жертвенной. Долгое время казалось, что я не смогу без тебя жить, но теперь понимаю, что это неправда. Мне сейчас шестнадцать, Яр. Те самые шестнадцать, которых у меня никогда не было, и которые ты мне не дал.

Он смотрит непонимающе, и мне больно-больно-больно отказываться от него.

Чертовски больно.

И тогда он говорит то, что не должен был произносить вслух никогда и ни за что:

— Я умру, если ты меня бросишь.

— Нет, ты не умрешь, — и резко закрываю дверь только за тем, чтобы в следующий момент со слезами осесть на пол.

***

Есть такая боль, которую не пожелаешь врагам. День за днем беспокойно вертеться в кровати ночью, пытаясь уснуть хоть в какой-то позе, а потом умирать, падая на подушки — одна из них. Нога, которая, казалось, зажила, начала снова болеть. Олег тысячу раз предлагает отвезти в больницу, сделать рентген, заказать томографию, но я всегда отказываюсь. Остается только одно — терпеть, закрыв глаза и сжав зубы.

Свадьба Яра совсем скоро, нужно собираться и поехать, вот только совсем нет сил. Больно.

— Зачем тебе ехать? Не думаю, что это лучшая идея, — он недовольно морщит лоб, стоя в дверях.

— Я должна.

Конечно, он не понимает, но он и не сможет.

Подходит и садится на кровать рядом со мной, заглядывает в глаза и обманчиво ласково спрашивает:

— Зачем?

На это есть тысячи причин, все они чрезвычайно важные, все они стоят того, что бы встать с кровати и идти.

— Что бы не произошло, Яр всё еще тот, кто всегда был рядом. Знаешь, когда я делаю какую-то глупость, и он злится, стоит только один раз извиниться, и он тут же прощает. Я это точно знаю.

Олег презрительно кривит рот, видимо, он не считает это уж таким достоинством.

— Что же в этом такого хорошего?

В ответ только улыбаюсь и пожимаю плечами. Олег сдается, я вижу это по его лицу — во взгляде появляется какая-то детская обида, дыхание становится более частым.

— Хорошо, собирайся, а то мы опоздаем.

— Ты можешь не ехать.

Поднимает брови, а затем с улыбкой до ушей наклоняется близко-близко.

— Даже не мечтай.

Раз.

Два.

Три.

И он нежно целует губы несколько мгновений, а затем отрывается. Внутри ему тоже все еще шестнадцать.

***

Церемония не впечатляет, вообще, ни разу — вычурные слова, сшитое под заказ платье Оли, и постоянные взгляды Яра в мою сторону. Когда священник спрашивает против ли кто-то, улыбаюсь во все зубы, несмотря на то, что сердце бьется втрое быстрее обычного. Высокие каблуки, которые приносят только боль, ладонь Олега на талии, узкое синие платье и духота — всё это слишком реально.

Мы сидим от новобрачных дальше всех, что, вообще, не удивляет. Приходится пить, есть и вести светскую беседу с дальними родственниками Яра.

Сидя, боль практически не ощущается, но всё равно хочется скинуть-сбросить-снять туфли, остаться совсем босой. Сбежать куда подальше — туда, где взгляды десятков людей не упираются в лицо.

— Значит, вы дружите с Яриком со школы? — спрашивает двоюродный дед Ярослава по отцовской линии.

Нужно отвечать, чтобы не выглядеть странно. Нужно улыбаться, чтобы не подумали, будто желаю этим двоим зла. Нужно не быть собой, чтобы никто ничего не понял.

— Да, мы познакомились в старших классах. Ну знаете, он уже тогда был таким — сильный, решительный, уверенный. Даже не знаю, почему он стал со мной общаться.

Улыбка. Улыбка. Оскал.

— Ну что Вы, милочка! Вы очень красивы.

— Возможно, сейчас, — прячу улыбку в уголках губ.

Чувствую, как напрягается Олег — он с невероятной силой сжимает моё колено. Всё это, должно быть, совсем ему не нравится.

— А как Вы познакомились со своим молодым человеком? — любопытный дедок, кажется, хочет узнать всё на свете.

— Евгений Владимирович, не смущайте её, — хотя голос у Олега и спокойный, внутри него целая буря эмоций.

Вежливо улыбаюсь, наклоняюсь ближе к родственнику и тихо рассказываю, будто делюсь самой страшной тайной в мире:

— Он мой преподаватель, — заговорщицки произношу, а затем ещё более тихо добавляю: — Понимаете, немного смущается своего возраста.

Дедок понимающе улыбается, а затем начинает хохотать. Его смех напоминает скрип старых тормозных колодок, и больше всего на свете хочется, что бы он замолчал. Остальные гости смотрят на меня почти с ненавистью.

— Молодой человек, тут нечего стыдиться, — с трудом произносит сквозь смех.

Олег с натянутой улыбкой наклоняется ко мне:

— Что ты ему сказала?

— Только то, что ты меня старше, а он это воспринял по-своему.

С наслаждение констатирую факт полной капитуляции Олега.

— Ох и получишь ты у меня экзамене! — с плохо скрытым раздражением произносит.

— Ага, пятерку. А, вообще, извини, тут так неловко, мне нужно было сделать хоть что-то против правил, — с виноватым лицом произношу. — Эти взгляды меня убивают, один Яр чего стоит.

Снова кошусь в сторону новобрачного и снова вижу взгляд, обращенный ко мне.

— Сколько времени ещё должно пройти, прежде чем наш уход не покажется побегом? — почти мурлыкает на ухо.

В голове прикидываю, что через час можно расходиться, но вслух произношу совсем другое:

— Идем отсюда.

Олег кивает, а затем встает, но его движение не остается незамеченным.

— Что-то случилось? — заботливо спрашивает Евгений Владимирович.

— У Алисы завтра экзамен.

— По философии, — добавляю, едва сдерживая смех.

Краем глаза замечаю, что на той стороне стола Яр тоже порывается встать, но цепкая маленькая речонка Оли крепко его держит.

Под десятки осуждающих взглядов покидаю свадьбу, держа в одной руке туфли, а в другой ладонь Олега. Уже на улице становится ужасно стыдно, что весь вечер вела себя, как стерва. Не стоило приходить.

— Мне просто было больно, — пытаюсь оправдать себя.

— Я знаю, — он не осуждает.

— Все эти годы. Давай попробуем быть вместе?

— Мы и так уже вместе.