Женщина центуриона

Туллия провела рукой по обнаженной спине своего мужчины, вытянутого на шкурах, застеленных шелковыми простынями. Пальцы привычно пересчитывали белые шрамы, а воображение дорисовывало занесенные для удара мечи, прицелившихся лучников, наточенные копья. Красс бы не смог рассказать о своих ранениях, они были для него лишь досадными мелочами. А Туллия могла. Десять лет она обрабатывала раны возлюбленного. Десять лет вела счет этим рваным отметинам, каждая из которых могла навсегда пригвоздить ее центуриона к утоптанной земле поля боя. И тогда, наверное, он был бы так же величествен и прекрасен, как сейчас, когда отблески факелов скользили по его бронзовой коже.

— Еще вина?

— Нет, лучше иди сюда.

Туллия позволила притянуть себя. Перед боем Красс всегда говорил мало, избегал смотреть в глаза, но его прикосновения были особенно нежны.

— У меня есть для тебя кое-что, — Красс дотянулся до сапог, разбросанных по устланному коврами полу, и вытащил из голенища свиток. — Это твоя свобода. С этого дня ты больше не рабыня.

Он оперся на локоть и взглянул на Туллию, но она не притронулась к свитку, лишь затаила дыхание.

— Спасибо, — она хотела посмотреть в глаза Крассу, но тело не слушалось. Навалился страх. Он тошнотой рвался наружу, лишая сил конечности. В ушах гудело, и без того невнятные мысли путались. "Я больше не нужна?"

— Ты не выглядишь счастливой, — центурион взял ее за плечо и попытался заглянуть в лицо, на которое так кстати спали распущенные волосы.

Туллия посмотрела на возлюбленного и улыбнулась.

— Я очень рада.

Завтра ее мужчина будет танцевать с мечом, доказывая врагам свое право остаться в живых, а она будет метаться по комнате и умирать каждый раз, как в лагерь ворвется гонец. Но сегодня не будет разговоров о завтра. Сегодня Красс здесь, в полумраке ее комнаты, в ее постели.

Туника скользнула с узких плеч, приоткрыв круглую грудь. Шершавая рука центуриона погладила щеку Туллии, опустилась к острым ключицам. Пальцы, привыкшие сжимать оружие, невесомо скользили по коже, обжигая, заставляя тело дрожать, раскрываться навстречу. Запах бергамота из курительницы стал как будто настойчивей, обостряя чувства, окутывая обнаженную кожу теплым покровом. Туллия целовала белые полосы старых ран, особенно нежно прикоснулась к еще розовому следу напротив сердца. Она любила все шрамы на теле ее мужчины, потому что они означали, что, несмотря ни на что, он каждый раз возвращался назад.

Когда Красс заснул, Туллия встала и поднесла свиток к факелу, так и не развернув его. Пока горела ее ненужная свобода, рабыня гладила свой еще плоский живот, в котором уже рос будущий воин. Ей не нужна свобода. Она подарит своему мужчине сына и будет так же гордиться его шрамами, как гордится шрамами его отца.