Глава 1. Высокое искусство

Джонатан шёл тихо и в спальню юркнул, как мышка: он не хотел будить своего господина раньше времени и не так, как полагалось. Осторожно он подобрался к окну и уверенным движением отдёрнул занавеску. В комнате золотом разлился солнечный свет, в основном падая на кровать, с которой сразу же послышался возмущённый стон.

— Джонатан, какого чёрта? — разбуженный человек накрыл голову одеялом.

— Доброе утро, господин Мэтью, — в своей обыденной сдержанно-суховатой манере произнёс Джонатан. — Смею вам сообщить, что уже десять утра и вам пора вставать.

— Во-первых, Джонатан, — Мэтью с раздражением откинул одеяло и сел, прислонившись к спинке кровати, — в который раз говорю тебе: не называй меня господином, ты мой дворецкий, а не раб. И во-вторых, принеси мне сначала кофе.

— Кофе выпьете внизу, — с достоинством ответил Джонатан, уже идя к выходу с чувством выполненного долга.

— Старый чёрт, — крикнул Мэтью вдогонку, но скорее в шутку, чем со злобой, и уже когда дворецкий удалился, потихоньку слез с кровати.

За завтраком Джонатан по обыкновению зачитал для Мэтью распорядок дня: завтрак, уход за собой, домашняя тренировка в личном тренажёрном зале до обеда, после обеда работа в мастерской до трёх, затем поездка на открытие выставки картин Мэтью, и последнее — личная встреча, о подробностях которой Джонатан не осведомлён.

— Мог бы сказать только про выставку и встречу — это я действительно мог забыть, — поедая тост, пробубнил Мэтью, хотя прекрасно знал, что его дворецкий тот ещё педант и всё равно продолжит гнуть свою линию, скрупулёзно перечисляя абсолютно все его запланированные занятия на день.

Мэтью Дэл вот уже несколько лет был известен, как невероятно талантливый художник абстракционист, чуть ли не боготворимым обществом элиты. Его картины продавались за миллионы и при этом раскупались даже быстрее, чем вода бы раздавалась среди жаждущих в пустыне. Светские интеллектуалы считали его величайшим гением современности, страшно уважали и страстно почитали. Как и сам Мэтью самого себя. Когда-то он вытащил счастливый билет стать признанным и теперь купался в лучах своей славы, наслаждаясь роскошной жизнью и всеобщим обожанием, быстро забыв бедность и лишения. Теперь он жил на самом высоком этаже элитного дома с квартирой в два этажа, ел всё самое лучшее и носил всё самое лучшее. И если и вспоминал о том несчастном времени своего полубродяжничества, то очень редко и с крайней брезгливостью. Тогда он по глупости писал пейзажи, сюжеты, портреты и всё, что считал красивым, но вскоре понял, что те, кто живёт и правит наверху, отказались от красоты, им она не нужна, им она докучает, вызывая смертельную скуку. И он стал просто рисовать настолько уродливо, насколько мог. Самые нелепые формы, самые безобразные композиции, самые невнятные и лениво-убогие образы. Так-то его и заметили, оценили и прославили, как дерзкого, яркого и бескомпромиссно-эпатажного творца. Конечно же, немалую роль сыграла его внешность: притягательная и соблазнительная. Если бы с раннего возраста он не научился драться, она могла бы вызвать проблемы, но при правильном применении… При правильном применении высокий рост, атлетическая фигура, чёрные чуть волнистые волосы, правильные черты лица, обворожительная улыбка и пронзительный взгляд тёмно-серых глаз оказалась отличным оружием для покорения алей славы. Хотя Джонатан, откуда-то прознавший о прошлом Мэтью и о том, как тот когда-то рисовал, почему-то выражал крайнюю досаду нынешнему положению вещей.

— Разве у вас не достаточно средств, — в очередной раз без всякого позволения вторгнувшись в мастерскую посреди рабочего процесса, едко заметил Джонатан за спиной Мэтью, — чтобы перестать марать дорогие холсты этой… бессмыслицей.

Мэтью лениво повернулся.

— Ты ошибаешься, старина Джо, — не глядя на холст, художник наугад ткнул в него кисточкой. — Вот что, по-твоему, здесь изображено?

По стечению обстоятельств Мэтью попал прямо в середину одного из кружков, которые чертил последние полчаса по всей картине, и от этого в кружке осталась большая жирная чёрная клякса, что Джонатан и озвучил.

— Клякса в кружке, — сухо констатировал дворецкий.

Мэтью рассмеялся.

— Сразу видно, что ты ничего не понимаешь в искусстве! — наигранно возмутился он. — Видишь все остальные кружки на холсте — они идеально чистые и лишь один как будто бы испачкался. Так кружки символизируют множество, а этот испачканный — аутсайдера, уродца, изгоя, неизбежную погрешность. Как говорится, ничто не совершенно. И неужели ты не восхищён, как точно, просто и лаконично я выразил эту мысль.

— Выразили мысль? — Джонатан поднял бровь. — Вы даже на словах её толком не смогли объяснить.

— Если ты не понял, это ещё не значит, что я не объяснил, — усмехнулся Мэтью.

Джонатан промолчал, надменно поджав губы, и демонстративно откланявшись, как и накануне утром, скрылся за дверью.

«Дурацкая у него манера обрывать беседу, как только она становиться занимательной…», — нахмурившись, подумал Мэтью, но как и всегда долго злиться на Джонатана он не мог. К тому же его быстро отвлекли мысли о предстоящем открытии выставки, на которую, судя по времени, пора было уже собираться.

Открытие выставки Мэтью Дэла произошло в центральной галерее города — просторном и оборудованном по последнему слову техники помещении. Каждый гость, входящий в зал, мог в полной мере насладиться силой искусства (и денег), буквально пропитавшей всё пространство вокруг. Но, конечно же, главной ценностью и украшением галереи являлись картины Мэтью. И после скучнейшей церемонии открытия и торжественных речей их наконец можно было рассмотреть в полной мере и во всех натуральных красках. Самые разные и чудные, цветные и чёрно-белые вихри, кляксы, пятна и пятнышки, геометрия, симметрия и антисимметрия приковывали к себе взгляды восхищённой публики.

— В этой картине столько смысла! — восторженно всплеснула руками пожилая дама, едва взглянув на полотно у входа.

На холсте изображался огромный синий круг, пересечённый по диагонали жирной чёрной линией, заострённой на концах.

— Я буквально вижу, как нефтяная игла протыкает чистые, девственно-невинные воды мирового океана и поглощает их! Вы великолепно выразили эту поистине страшную беду нашего мира, мистер Дэл. Но позвольте мне называть вас просто гением!

В порыве чувств дама схватила руку Мэтью и начала судорожно её трясти.

— Я, герцогиня Урудская, хочу купить эту картину! Прямо сейчас!

— Боюсь, это невозможно, — мягко высвобождаясь из цепкой хватки герцогини, как бы расстроено произнёс Мэтью. — Аукцион будет проходить после выставки только через две недели.

Герцогиня будто тоже расстроилась, но художник поспешил её успокоить.

— Но смею вас уверить, вы будете там почётной гостьей, — чуть улыбнувшись, Мэтью вдруг совершенно неожиданно игриво подмигнул собеседнице.

Жест, казалось бы, абсолютно неуместный для умудрённой жизненным опытом и правилами светского этикета женщины, произвёл на неё буквально гипнотическое впечатление. Герцогиня Урудская растаяла и под крайне приятным впечатлением попрощалась с Мэтью, отправившись смотреть другие картины.

Как только герцогиня удалилась на достаточное расстояние, Мэтью облегчённо выдохнул — он был рад, что быстро от неё отделался и тем более обрадовался, когда приметил сногсшибательно миловидную блондинку в глубине зала. Ловко поправив галстук и причёску, он грациозной походкой двинулся к предмету своего нового интереса.

— Позвольте представиться, Мэтью Дэл, скромный автор картины, которой вы сейчас так увлечены, — приблизившись к блондинке, поздоровался Мэтью.

Блондинка мгновенно повернулась к Мэтью, и когда она увидела художника, на её лице засияла прелестная белозубая улыбка.

— О это же вы, вы Мэтью Дэл! — защебетала девушка нежным тоненьким голоском. — Как я счастлива увидеть вас вживую!

В её глазах блистали искорки благоговения, а маленькая изящная ручка сама собой потянулась к художнику, словно желая его схватить и ощупать целиком и полностью, но в середине пути остановившись, будто в нерешительности.

— Лиззи Мероу, — представилась блондинка, — самая страстная почитательница вашего творчества!

— Вы не представляете, как я польщён, — Мэтью нежно поцеловал миниатюрные дизайнерски наманикюренные пальчики. — Но позвольте узнать, чем вас так привлекла именно эта картина — вы её уже довольно давно разглядываете.

Мэтью не видел, сколько Лиззи смотрела на картину, но обычно в его картины все эстеты всматривались долго: не просто было найти смысл в бессмысленной мешанине красок, тем более глубокий, но на то эстеты и считаются эстетами, ведь в конце концов они всегда находят то, что им нужно. Однако ответ Лиззи на мгновение Мэтью даже удивил.

— Честно вам скажу, не знаю, — немного смущённо начала она, но не успело в голове художника промелькнуть «да неужели?», как Лиззи продолжила, возвращая мироздание на круги своя, — Просто все эти округлости, изгибы, плавно перетекающие друг в друга цвета… так умиротворяют, так… завораживают.

«И всё-таки она знает толк в искусстве — эту кляксу я вырисовывал дольше остальных», — про себя усмехнулся Мэтью, бросив короткий взгляд на холст, привлёкший Лиззи.

Но смеяться на своих выставках художник позволял себе только в мыслях, а на деле был и оставался самой обходительностью.

— Ваши слова, — с блестяще наигранным волнением, едва дрожащим голосом произнёс Мэтью, — трогают меня до глубины души…

— Право же, не стоит… — лёгким движением Мэтью нежно прижал указательный палец к пухлым губкам Лиззи, не дав ей договорить.

— Но Вы, мисс Лиззи завораживаете намного сильнее, чем всё картины мира, — опустив руку, Мэтью наблюдал, как Лиззи, судя по полузакрытым голубым глазкам и чуть подрагивающей от частого дыхания пышной груди, жадно впитала его вульгарную лесть.

Немного прикусив нижнюю губу, девушка окончательно подтвердила маленькую победу художника, но для победы большой наступление нужно было продолжить.

— Как насчёт свидания сегодня вечером? — ненавязчиво, как бы между делом предложил Мэтью. — Я знаю отличное местечко, для истинных ценителей всего высокого и изысканного.

Лиззи мило хихикнула.

— С удовольствием! — она протянула Мэтью свою именную визитку с номером и адресом. — Можете заехать за мной в семь.

— С этой минуты я живу ожиданием, — изящным движением Мэтью убрал визитку в нагрудный карман напротив сердца.

— Простите, мистер Дэл, — от дел сердечных Мэтью неожиданно оторвал один из секьюрити выставки. — Мне крайне неловко вас беспокоить, но там на входе какой-то тип настойчиво требует вас, досаждая приходящим гостям. Наши объяснения, что вы слишком заняты, он слушать не хочет, а вызывать полицию…

— …Ни к чему, — выслушав, что секьюрити проговорил ему почти на ухо, тихо закончил Мэтью, — я сейчас разберусь.

И, на прощание улыбнувшись Лиззи, Мэтью направился к главному входу.

Выйдя из выставочного зала, Мэтью попал в искусно оформленный холл для приёма гостей. Привлекательная брюнетка за стойкой информации приветливо улыбнулась ему и, по выражению лица всё поняв, даже не жестом, а взглядом указала на нарушителя общественного порядка. Сам нарушитель — щупленький паренёк в затасканном светло-сером пиджаке с большой тёмно-синей папкой на коленях, как ни странно, свою цель заметил не сразу. Он уже приготовился застрять на диванчике возле гардероба надолго и сидел, полностью погружённый в свой собственный, одному ему ведомый мирок. Мэтью ворвался в этот мирок, словно сказочный дракон в серый мегаполис и также удивил ожидающего своим появлением.

— Чем могу быть полезен? — без всяких церемоний сухо поинтересовался Мэтью.

Но паренёк не спешил отвечать. Шокировано уставившись на Мэтью, он медленно стал подниматься с дивана, и будто настолько потерял не только дар речи, но и силы в руках и ногах, что делал это, старательно опираясь на стенку одной рукой, чтобы не упасть, и прижимая к себе свою огромную папку — другой. Казалось бы, он вот-вот упадёт в обморок, и не малых усилий Мэтью стоило сохранить строгий вид, глядя на всё происходящее.

Наконец, полностью выпрямившись, паренёк заговорил.

— Я…я… так рад, — запинаясь, начал юноша. — Я очень… очень ценю вас, как одного из лучших…

Но Мэтью грубо оборвал его.

— Ближе к делу.

Паренёк смутился, но требованию внял и сразу же залез в папку, достав оттуда несколько бумажных листов формата А3.

— Я бы очень хотел, чтобы вы посмотрели и оценили мои работы, — объяснил парень, с трепетом протянув листы Мэтью.

— Вот сюрприз! Да ты, оказывается, художник! — внезапно сменив раздражение на крайнюю заинтересованность, Мэтью охотно взял протянутые рисунки и стал увлечённо их рассматривать.

Все рисунки в сущности изображали одно и тоже: голод, нищету, разруху, дискриминацию и прочие неприглядные стороны жизни. Они бы могли мгновенно вогнать в тоску, но автор явно не этого добивался. Ведь когда изображался голодный бродяга, то это был счастливый бродяга: счастье отчётливо читалось в его взгляде на надкусанный бутерброд у себя в руках. Когда изображался побитый пёс под дождём, то над ним оказывался зонтик, который держала добрая девушка. И так в каждом рисунке, казалось бы, переполненном мраком, чуть-чуть да проглядывалась частичка милосердия, искренней радости, надежды… а также демонстрировалась превосходная техника рисования. Контуры, силуэты, цветовая гамма — всё выстраивалось в идеальную гармонию вкуса и лаконичности. Мэтью давно не оказывался под таким сильным впечатлением, он будто бы на несколько мгновений отправился в красочное путешествие по миру и вернулся оттуда умудрённый новыми важными знаниями. Но то было лишь мимолётным и чувством, которое художник молниеносно пережил внутри самого себя, а глядя же в тот момент на него со стороны, никто, включая юношу с затаённым дыханием прямо напротив, не мог бы сказать, что Мэтью вообще испытывал какие-либо сильные эмоции. Он равнодушно перелистывал листок за листком, и лицо его оставалось бесстрастным. Наконец Мэтью закончил просмотр, хотя вернуть рисунки владельцу не спешил.

— Ты, я так понимаю, считаешь себя талантливым? — вместо вердикта спросил он.

— Ну не то чтобы…

— Да или нет?!

— Да!

Юноша выпалил ответ на одном дыхании, сам не ожидая от себя такой смелости, поэтому настолько застеснялся потом, что даже не заметил, как в глазах Мэтью загорелись недобрые огоньки.

— Что ж, тогда пойдём со мной! — вдруг самым дружелюбным тоном заговорил художник, будто бы щуплый паренёк перед ним исчез, а на его месте появился старый друг. — Я тебе кое-что покажу, приятель.

Несчастный паренёк и теперь никакого подвоха нисколечко не почуял. Обрадовавшись внезапно радушному обращению и приглашению, как ребёнок, он побежал за Мэтью почти что вприпрыжку и чуть не врезался в него, когда тот остановился в выставочном зале, рядом с самой большой из картин.

— Скажи, что ты видишь на этой картине? — всё с тем же добродушием Мэтью обратился к юноше, указав на свою работу, величественно занимавшую собой весь немаленький стенд посередине зала.

И, собственно, кроме размера ничего величественного в ней не было. Просто огромный знак $ на фоне из хаотичной смеси оранжевого — настолько дёшево, что очень дёшево. Дешёвка, купившая весь мир — лучший автопортрет, который Мэтью мог для себя выдумать. С горечью он смотрел на собственное творение, в отличие от паренька рядом с ним, буквально впившегося глазами в холст.

— Я вижу… — наконец насмотревшись, восторженно заговорил юноша, — я вижу в этой картине всю человеческую алчность, жгущую огнём и утягивающую на дно род людской. Она великолепна…

Последнюю фразу паренёк сказал тихо-тихо, почти шёпотом. Уважение, которое он испытал в тот момент к Мэтью словно поглотило весь звук его голоса, украло весь воздух из лёгких. Он искренне, всей частотой своей творческой души преклонялся перед художником и тот отчётливо это понимал. Понимал и сгорал от безмолвной злости. Когда-то давно Мэтью что-то потерял, что-то очень ценное, что-то, чем сейчас владел нескладный потрёпанный паренёк, дрожащими руками прижимающий к себе свою несуразно большую папку. И Мэтью уже не мог вернуть ту ценность, но он мог отнять её у паренька.

— Я… Я крайне возмущён, — произнёс Мэтью с волнением в голосе и видом человека, оскорблённого до глубины души.

Он с упоением наблюдал, как парень побледнел, разом обратившись почти что в тень.

— На какое-то мгновение я подумал, что вы также тонко чувствуете искусство, как и я, но ужасно ошибся, — казалось, ещё чуть-чуть, и Мэтью пустит слезу.

Паренёк тоже расчувствовался, правда, в отличие от Мэтью, искренне и отреагировал он самым живым образом, начав рьяно раскаиваться и извиняться. Юноша сам толком не знал, за что просит прощение, но ужасно себя винил из-за того, что каким-то образом так расстроил хорошего человека. Жаль только Мэтью хорошим человеком не являлся и желал сейчас далеко не извинений.

Из задетой за живое невинности художник в мгновение ока превратился в того, кем и являлся на самом деле: в деспотичного подонка. Суровым жестом приказав юноше молчать, он демонстративно, прямо на глазах у творца в клочья порвал все его творения. Рвал он их с остервенением и неприкрытым презрением, будто не рисунки рвёт, а расправляется с омерзительной гадиной, угрожающей человечеству. Но и этого ему оказалось мало. Закончив своё чёрное дело, все его результаты он с крайним отвращением кинул прямо в лицо застывшего от шока юноши.

— Жизнь прекрасна! — Мэтью широко улыбнулся и пафосно распахнул руки, словно завершая нелепую клоунаду и ожидая аплодисментов от удивлённых зевак вокруг. — А то, что ты начиркал — унылое мрачное дерьмо, не достойное существования.

Паренёк, до этого торопливо пытавшийся собрать все разорванные и раскиданные по полу часы упорного труда и душевных терзаний, вдруг резко вздёрнул голову и посмотрел на Мэтью. В его глазах читалось отчаяние.

«Вот и вся твоя надежда, глупец», — отвечал ему насмешливый взгляд сверху.

А потом Мэтью подозвал охранников и приказал им выкинуть наглого мальчишку с выставки.