Иванова и писец

— Ну ты и борзописец, — сказала мне, как обычно, Иванова, и я, как обычно, сел и почесал репу.

Не, она же права по сути, но борзость, борзость такая зачем? Она, что, добивается, чтобы писец пришел? Писец — это такой пушистый северный зверёк, если вы забыли.

Чу, стук в дверь.

— Кто там? — вопрошаю привычно, не потрудившись даже сменить исподнее на что-то более приличное, не, я и в исподнем ничего так обычно выгляжу, но не в шесть утра в воскресенье.

— Писец! — и голос такой, бодрый, и на Иванову совсем не похож. «Ну, погоди, Иванова», — думаю, — «я тебе всё припомню, отольются тебе мои слёзки».

Открываю дверь, а там на самом деле писец, а совсем не Иванова. Нет, а чего удивительного-то? Кто в шесть утра в воскресенье может в дверь постучать? Особенно зная, что вчера я хорошо так на грудь принял, а потом за воротник добавил. Только Иванова может, а теперь вот оказывается, писец тоже может.

Втаскиваю я, значит, этого писеца за грудки, чтобы в исподнем на пороге не стоять, и спрашиваю с пристрастием:

— Тебя Иванова прислала?

— Нет, я сам пришел. А кто такая Иванова?

Не, ну это вообще борзость. Или шутка такая. Я в шесть утра в воскресенье шуток плохо понимаю. Особенно, когда Иванова шутит.

— Иванова! К нам писец пришел! — ору в спальню, а сам думаю: «дошутилась, вот и писец пришел», а сам и додумываю: «какой-то этот писец неправильный, и не пушистый совсем, да и не северный похоже». Тут и Иванова в прихожую вываливает, и тоже вся такая в исподнем. Ну а какая Иванова может быть в шесть утра в воскресенье? Думаете, она уже губы подвела, ресницы накрасила, маникюр-педикюр там, в шесть утра в воскресенье? Если вы так думаете, то это вообще борзость.

А тут, смотрю, и писец понимает, что к нам писец пришел. Он, как Иванову увидел, так сразу и понял, что полный писец.

И правильно, нечего к добрым людям ходить переписи делать в шесть утра в воскресенье. Особенно, если Иванова.