Сага о том, как ярл Рагнарсон купил дохлого лиса за золотой браслет

Мальчишка появился у ворот усадьбы тана Дольфира рано утром. До ближнего пригорка он еще дошел, хоть и пошатываясь, а потом упал и пополз, оставляя темный след на покрытой инеем траве. Двое караульных, разглядев его по-рабски коротко остриженные волосы и грязную одежду, сели обратно на скамью и лениво наблюдали, обсуждая, доберется ли и кто его так. Помогать ему они, конечно, не собирались. Раб, да еще и чужой, — кому он нужен? Разве что принес интересные вести, ну так доползет — скажет.

Мальчишка дополз. Привалился к бревну, свалившемуся вчера с саней и еще не убранному нерадивыми рабами, поднял на караульных лихорадочно яркий взгляд на редкость темных глаз и, облизав губы, сказал:

— Прошу ярлова суда.

— А звездочку с неба не хочешь? — хохотнул один из караульных. — Ярл сегодня на охоту собирается, недосуг ему с тобой беседовать.

— Прошу ярлова суда, — тем же хриплым, с присвистом и бульканьем, голосом упрямо повторил мальчишка, и караульный нехотя встал.

По обычаю, извещать ярла в таких случаях следовало сразу. Притом, щенок, если промедлить, до суда может не дожить. Вряд ли, конечно, за него строго спросят, да и дело наверняка пустяковое — хозяин прибил, и к ведьме не ходи — но обычаи в усадьбе тана чтили свято. Поэтому караульный вошел во двор, спросил, где сейчас светлый ярл, дошел до конюшни, где ярл, и вправду собираясь на охоту, собственноручно седлал жеребца, изложил дело…

Ярл кивнул и сразу пошел к воротам, словно не было ничего важнее полудохлого мальчишки-раба. За ним потянулись дружинники из ближней свиты, а там и сам тан Дольфир, которому спешно доложили о заботе высокого гостя.

Все это время мальчишка сидел у бревна, скорчившись и обнимая руками прижатые к животу колени. На вышедших к нему людей он посмотрел широко раскрытыми глазами с исступленной надеждой и опять хрипло повторил, как ученый ворон, одно и то же:

— Прошу ярлова суда.

— Я Ингольв Рагнарсон, младший ярл Хёгни, — сказал ярл, делая шаг ближе. — И если ты хочешь моего суда — говори. Клянусь Волчицей, что буду судить справедливо и беспристрастно, по правде предков и закону богов.

Мальчишка опять облизнул губы, собираясь с силами, и кивнул.

Был он тощим и узкокостным, а еще смуглым, как южанин. Неровно обкромсанные черные волосы слиплись от крови и грязи. Грязь пропитала и неказистую одежду мальчишки, словно он в болоте валялся, и кожаные чувяки на ногах. Губы расквашены в кровь, под одним глазом — темный кровоподтек, а ниже — порез на распухшей скуле… От этого глаз прищурился и был наполовину уже второго, но смотрел мальчишка дерзко. Или просто как человек, которому нечего терять.

Ярл тоже смотрел на него, молча и терпеливо ожидая, а когда за спиной послышался говорок, поднял руку, сверкнув широким золотым браслетом, — и шепотки стихли. Наконец мальчишка заговорил, хрипя и выплевывая слова с немалым трудом, но упрямо.

Звали его Дагмаром, имени родителей он не знал. Двенадцать лет назад его родила женщина, напросившаяся переночевать в усадьбу бонда Скелля Хавгримсона. Родила и умерла той же ночью, умолив позаботиться о новорожденном. Бонду лишний рот был не в тягость, он отдал ребенка одной из своих рабынь, и так Дагмар, которому от матери досталось только имя, стал рабом бонда.

— Она не была рабыней, — отчаянно хрипел мальчишка. — Она была из Черных Лис, мне сказали. А хозяин раз по пьяни проговорился, что она была из вольных, только изверг. Он не должен был делать меня рабом…

Ярл молчал, а снова поднявшийся шепоток опять пресек поднятой ладонью. Пока что дело выглядело не особенно сложным. Даже если мать мальчишки была не беглой рабыней, а извергом — изгнанницей из рода, она все равно оставалась добычей любого, кто захотел бы предъявить на нее права. Или на ее ребенка, точно такого же изверга. Но мальчишка продолжал, и лицо ярла неуловимо мрачнело с каждым его выдавленным сквозь хрипы словом.

За двенадцать лет Дагмар в усадьбе прижился, да и жизни другой не знал. Хозяина и его домочадцев слушался, мечтал вырасти и выкупиться на свободу — потом, как-нибудь… Приставили его к конюшне — чистить стойла и лошадей, носить им воду и корм.

И все было неплохо, пока к хозяину не приехал родич из самого Лебединого города, торговец сукном. Принимали его как положено, с баней, застольем и девками-рабынями, тем более что гость был неженат. Но на рабынь он особого внимания не обратил, зато зажал в темном углу молоденького раба, таскавшего на стол тяжелые блюда из кухни. Тот вывернулся и сбежал, спрятавшись у кухарок, а гость пошел искать развлечений дальше и в конюшне наткнулся на Дагмара, что как раз обихаживал его коня.

— Я сказал ему, что не хочу, — отчаянно хрипел мальчишка. — Даже раба… нельзя принуждать… к непотребному.

И здесь он тоже был не совсем прав. С собственным рабом можно делать, что угодно, однако Правда Волчицы велит опозоренного таким образом раба отпустить на волю. Правда, для этого нужно, чтобы насилие не вызывало сомнений, а это уже потруднее: поди разбери отчего синяки: то ли раб сопротивлялся домогательству, то ли просто получил от хозяина трепку.

Отчаянно раскашлявшись, мальчишка выплюнул на землю перед собой кровавую жижу, и ярл обернулся к своим людям:

— Ольвар, посмотри его.

Угрюмый немолодой ведьмак вышел из толпы, присел рядом на корточки, все равно возвышаясь на целую голову, и провел ладонью сначала по спине, потом по груди прямо через одежду.

— Ребра сломаны, — буркнул он, вставая. — Почки отбиты. Легкие от холода воспалились. И два ребра в них вошло. Говорить-то он сможет… еще недолго. А вот потом сдохнет, скорее всего, от внутреннего кровотечения. Как еще сюда дополз?

— Я буду говорить, — упрямо прошипел мальчишка, снова сплюнул кровью и продолжил.

От взрослого и крепкого, но пьяного мужика он почти отбился. Не постеснялся бы и заорать, но знал, что рабы в хозяйские дела вмешиваться не станут — у бонда Скелля нрав на это крут. И потому, когда рванувшегося к выходу Дагмара снова ухватила цепкая лапа насильника, он понял: помощи ждать неоткуда. И, уже нагнутым над яслями, обернулся и ударил тем, что в этих яслях под руку попало, а это оказался каменный топорик для колки соли-лизунца. Удар пришелся в висок, хозяйский гость хрипнул — и затих. Дагмар понял, что жить ему ровно до тех пор, пока кто-то не войдет в конюшню. Ну и еще потом немного — пока казнь придумают.

Он сбежал как был и в чем был, прихватил только нож для резки соломы — единственное, что в конюшне было похожего на оружие. Просто вышел за ворота, и никому в голову не пришло, что раб сбегает. А Дагмар кинулся к усадьбе тана, потому что три дня назад слышал случайный разговор: мол, к тану приехал высокий гость, и не съездить ли на ярлов суд по поводу того лужка, о котором давний спор с соседом.

— Они сказали, — хрипел он все сильнее, — ярл Рагнарсон — потомок Волчицы. Он видит правду ее глазами, он точно разберется. Я подумал, значит и мою правду ярл… увидит…

Но между усадьбами было полдня езды на хорошей лошади, а у Дагмара в голове мутилось от того, как его приложил наотмашь хозяйский родич. И бежать следовало не по дороге, а лесом и болотами. Нечисти он боялся меньше, чем погони из усадьбы, и был прав, потому что у болот его как раз и догнали. Старший хозяйский сын на лошади. Свалил ударом плети, спрыгнул и принялся охаживать ногами. Когда устал бить, Дагмара начало рвать кровью. В сумерках брезгливо отступивший от кровавых брызг хозяйский сын не заметил, что Дагмар вытащил припрятанную соломорезку. А когда вздернул его за шиворот, чтобы кинуть поперек седла и отвезти домой… Острый край соломорезки, с которой Дагмар управлялся годами, рубанул с оттягом — и правая кисть хозяйского сына повисла на лоскуте кожи. Тот еще успел выхватить левой рукой охотничий нож, но Дагмар бил и бил, озверев от страха и боли. И опомнился, только когда тело на земле перестало содрогаться, а вдали послышался лай собак, с которыми выслеживали беглеца отставшие от конного хозяина рабы.

— Дай ему что-нибудь, Ольвар, — негромко сказал ярл, глядя, как мальчишку снова рвет кровью.

Ведьмак, хмыкнув, ухватил его за плечи и принялся разминать их прямо через драную рубаху, что-то шепча, а потом велел подать воды и, тоже нашептав, влил ее в окровавленный рот.

— И тогда я ушел… в болото… — отдышавшись, сказал мальчишка, прямо и дерзко глядя на ярла. — Оно гиблое, там только по краю можно пройти, но мне уже все равно было. Я сразу сбился, но увидел лису. Она бежала впереди и оглядывалась, а я пошел за ней. Шел… полз… И вышел. Это была черная лиса… Черная! Значит, я не изверг!

Ярл кивнул, то ли соглашаясь, то ли подтверждая, что понял. Действительно, вряд ли сама прародительница Черных Лис не побрезговала мочить лапы в болоте, чтобы спасти мальчишку-раба, но и отмахиваться от подобных совпадений нельзя. И врать о таком мальчишка не будет, раз уж верит в проницательность волчьих глаз ярла.

— Чего же ты хочешь? — спросил он, когда мальчишка замолчал, тяжело дыша. — По правде предков и законам Волчицы ты раб бонда Хавгримсона. Верно, что родич его не должен был принуждать тебя к непотребному, но оно не случилось. Вот если бы случилось — я велел бы отпустить тебя на свободу. Подумай хорошо, может, ты не все мне рассказал?

Он посмотрел мальчишке в глаза, не намекая, не подсказывая, но давая понять, что запираться не время, однако тот упрямо покачал головой и выдавил:

— Нет… Я чист. Но я не раб…

— Если бонд взял твою мать в рабыни хоть на один час, а потом родился ты, значит, ты тоже его раб, — терпеливо разъяснил Рагнарсон. — Есть ли у тебя свидетель, что бонд не делал этого и твоя мать умерла свободной?

— Нет… Но и у него же нет… что он успел! Она не могла! Не могла… признать себя… рабыней. А будь я свободным — имел бы право защищаться. Справедливости, высокий ярл… Я прошу только справедливости.

Мальчишка не плакал, глаза у него были сухие, и голос не дрожал, но в глазах этих стояла такая безумная надежда, что ярл снова вздохнул.

— Ты не сможешь выйти с ним на поединок, — уронил он. — И никому из своих воинов я этого не велю. Но я думаю, что бонд вскоре будет здесь. Ольвар, я хочу, чтобы мальчик дожил до этого.

— Его нельзя таскать туда-сюда, — так же мрачно предупредил ведьмак. — Впадет в беспамятство. Он и так держится на одной злости.

— Ну так пусть лежит здесь, — безразлично сказал ярл. — Подсуньте что-нибудь мягкое и укройте. Вряд ли нам придется ждать долго.

А потом, повернувшись, он ушел за ворота усадьбы, и все потянулись следом, кроме ведьмака Ольвара Тинлейвсона и еще пары слуг, оставшихся исполнять приказ ярла. Со всей возможной бережностью мальчишку переложили на сколоченный из досок щит, застеленный толстым одеялом, другим — укрыли, сунув под него пару грелок, потом ведьмак напоил его какими-то вонючими зельями и велел не трогать.

А через пару часов к усадьбе тана и вправду явился бонд Скелль Хавгримсон с двумя младшими сыновьями и тремя слугами. Рванулся, едва спрыгнув с коня, к лежащему на досках мальчишке — и остановился.

— Ярлов суд, — бросил выросший между ним и мальчишкой ведьмак. — Он просил суда, бонд, и получил его. Мы ждем только тебя.

От улыбки ведьмака бонд скривился, будто хлебнул прокисшего пива, но склонил голову. Медленно и с неохотой.

— Я рад, что ты приехал, почтенный бонд, — так же безразлично сказал Ингольв Рагнарсон, выходя из ворот. — Послушаем, что ты скажешь.

— Правосудия! — с ненавистью выплюнул Скелль. — Этот щенок — убийца моего сына Ангира и двоюродного племянника Грима! Верни его мне, высокий ярл. Кровь зовет к отмщению!

Прежде чем ответить, Рагнарсон отошел так, чтобы и Дагмар, и Скелль Хавгримсон видели его лицо, а он — их.

— Вы оба хотите правосудия, — чуть растянул губы в улыбке ярл. — Впрочем, как и всегда. Все хотят правосудия, но только для себя.

Собравшиеся вокруг люди молчали, глядя на треугольник перед воротами тановой усадьбы. Грязный окровавленный мальчишка, лежащий под одеялом; крепкий приземистый бонд, раздраженно теребящий бороду; и ярл, еще совсем молодой, разве что четверть века разменявший, высокий, стройный, щегольски нарядный в красном плаще и парных золотых браслетах, охватывающих запястья поверх теплой рубашки…

— Так разве я не прав, высокий ярл? — угрюмо спросил бонд. — Он убил моего сына и родича.

— Это и странно, — ясным спокойным голосом отозвался ярл. — Согласись, почтенный Скелль, странно, чтобы мальчишка двенадцати лет отроду справился с двумя взрослыми мужчинами… Необычное происшествие.

— Грим был пьян! А моего Ангира эта падаль наверняка застала врасплох!

Ярл кивнул. А потом спросил негромко, мгновенно прекратив крик бонда:

— Известно ли тебе, за что раб убил твоего племянника Грима?

— Известно… — хмуро протянул бонд. — Грим был любителем руки распускать… с мальчишками. Но на то он и раб! Подумаешь, потискал бы его Грим. Ну, монету бы потом дал. Не девка ведь, невинности не лишился бы.

— Даже из рабов не все соглашаются продаться за монету, — очень мягко улыбнулся ярл. — А разве твой племянник был воином? Не припомню, чтобы законы дозволяли бондам или купцам такие услады.

Теперь наступила очередь бонда помрачнеть, а кто-то из дружинников ярла очень выразительно и громко хмыкнул. Действительно, тайный уклад, когда младшие ночуют под одним плащом с кем-то из старших, не дозволялся никому, кроме дружинников, да и то с множеством оговорок. Обычного крестьянина, купца или ремесленника за подобное, стань оно явным, могло ждать бичевание или вызов на поединок — чтобы не рядились в чужую шкуру. Рабынь, вон, полно, да и жениться оседлому куда легче, не то что воину. И если бы те же люди ярла прознали, что совсем рядом какой-то торговец сукном силой домогается мальчиков… Это уж вовсе не по правде, тем более дружинной. Сейчас он раба тащит в постель, а завтра глянет на юнца из хорошего рода?! А привыкнуть к насилию — все равно, что зверю вкус человеческой крови отведать. Потом захочется снова и снова…

— Я в развлечения Грима не вмешивался, — выдавил, наконец, бонд, ненадолго отведя взгляд. — Это его дело было, с кем и как спать. И с рабами он всегда по-хорошему договаривался…

— Всегда? — еще мягче прозвучал голос ярла, и те, кто его хорошо знал, насторожились.

— У меня дома — всегда! — вскинулся бонд. — А что до остального… Говорю же — его дело. С него теперь не спросишь.

— Жаль, — уронил ярл. — Что ж, почтенный Скелль, а что ты нам скажешь про Дагмара? Правда ли, что мать его была извергом из Черных Лис и умерла свободной?

— Ложь… — выдохнул Скелль Хавгримсон, и оба его сына закивали головой, даже тот, что был немногим старше Дагмара и вряд ли что-то мог помнить по малолетству. — Изверг она была, это верно. И из Черных Лис. Но когда в дом ко мне просилась, признала себя рабыней. Надоело, поди, по дорогам таскаться, да еще с пузом. А там и младенца прокорми попробуй… За что ее из рода изгнали, я не знаю — дознаваться не стал. Поклялась, что ни крови за ней нет, ни проклятья никакого, — да и ладно. Родами померла, а щенок мне остался. И вот как отплатил за доброту! За хлеб-соль да место у очага… Если не любо ему было с Гримом побыть, пришел бы ко мне да попросил… Я своим людям потачки не даю, но и обижать их не дозволяю!

— Да-да, почтенный бонд, — снова улыбнулся ярл понимающе. — Но, думается мне, и особой обидой для них ты такое не считаешь. Ладно, не будем говорить о несбывшемся, это все равно что прошлогодний волчий вой ловить. А может ли кто-нибудь подтвердить, что та женщина признала себя рабыней? Как ее, кстати, звали?

— Да не помню я… То ли Торунн, то ли Сигни… Двенадцать лет прошло же!

Бонд даже в затылке почесал, искренне пытаясь припомнить.

— Дагни! Ее звали Дагни… лживый ты пес! — выкрикнул мальчишка, задыхаясь и снова закашливаясь.

— Помолчи, — велел ему ярл. — Значит, то ли Сигни, то ли Дагни… Что ж ты, почтенный бонд, даже свидетелей такому делу не взял? А если бы Черные Лисы кинулись разыскивать не женщину, так ее отпрыска? Ты хотя бы послал им весть? Вдруг они захотели бы выкупить свою кровь?

— Да кому он нужен, щенок этот? — процедил бонд, все сильнее распаляясь. — И кому какое дело до той мерзавки? Умерла и умерла. Лучше бы вместе с щенком своим сдохла! Прибыли от него не было никакой, а я лишился сына. Сына, понимаешь, ярл?! Мой первенец умер от рук раба! Отдай мне его, иначе люди скажут, что ты судишь не по правде! За смерть Грима я с него, так и быть, спрашивать не стану, но за моего сына он ответит!

— Убьешь один раз вместо двух? — насмешливо поинтересовался ярл, и за его спиной тоже послышались смешки. — Он и так уже почти мертв, почтенный бонд. Твой сын перед смертью отбил ему внутренности, мой ведьмак дает мальчишке совсем немного жизни. Так что твой наследник отомстил за себя сам.

— А я хочу свернуть ему шею… Содрать шкуру и прибить над воротами! Своими руками… — показал бонд огромные ручищи, которыми можно было бы свернуть шею быку, не то что тощему рабенышу. — Он мой по праву, ярл. Отдай мне мое имущество.

Рагнарсон повернулся к мальчишке, и перед воротами стало совсем тихо. Дагмар, на глазах бледнея и становясь светло-серым, отчаянно помотал головой.

— Нет, ярл… — прошептал он. — Прошу тебя. Позволь мне умереть свободным. Я не верю ему. Я… только защищал свою честь. Будь я рабом — у меня бы ее не было!

— Это слова не раба, — так же негромко уронил Тинлейвсон. — Мальчишка убил двоих мужчин, одного — за свою честь, второго — за право добраться до твоего суда. Пусть умрет свободным, ему не так уж долго осталось.

— Сколько? — спросил ярл, не отрывая взгляда от лица Дагмара.

— Если оставить в покое — несколько часов, — ответил ведьмак, окинув мальчишку пристальным взглядом. — Если полечить… Несколько дней. Но только мучиться дольше будет. С отбитым нутром выживают разве что ведьмаки, у нас кровь иначе работает.

— Что ж, почтенный бонд, — опять повернулся к Хавгримсону ярл и самую малость возвысил голос, но в напряженной тишине его услышали все собравшиеся: сыновья и слуги бонда, дружинники ярла и его родича, тана Дольфира, сам тан с домочадцами и толпящиеся за ними усадебные слуги и рабы. — Я выслушал вас обоих и готов вынести решение. Пусть Волчица покарает меня, если скажу неправду или склонюсь на чью-то сторону не по справедливости. Юноша Дагмар, по матери изверг из Черных Лис, прожил в твоем доме двенадцать лет. Была ли рабыней его мать — только его слово против твоего. Он говорит «нет», чтобы получить свободу, а ты говоришь «да», чтобы оставить его рабом, и, значит, никому из вас верить нельзя. Божий суд тоже нельзя назначить, потому что Дагмар юн и тяжело ранен. Но ты, бонд, не похож на того, кто даст приют бродяжке, не получив своей пользы, а мать Дагмара на исходе женского срока могла отчаяться и стать твоей рабыней, либо ты принудил ее к этому, чтобы получить сразу двух рабов. Пусть это остается на твоей совести, я же признаю Дагмара твоим рабом.

— Слова ярла — слова правды, — отозвался бонд и шагнул к мальчишке, но Рагнарсон остановил его, подняв руку, как раньше останавливал разговоры.

— Не торопись, — сказал он с холодной укоризной, и золото браслета в очередной раз ярко сверкнуло в почти полуденных лучах. — Я не закончил. Если бы твой двоюродный племянник Грим совершил над Дагмаром непотребство против его воли, мальчик получил бы свободу. Дагмар, подумай в последний раз. Грим уже мертв, я не могу наказать его, но освободить тебя в таком случае — мое право.

Было так тихо, что пролетевшая птица разорвала тишину резким криком — и все вздрогнули.

— Нет… — прошептал Дагмар, облизывая потрескавшиеся от внутреннего жара губы. — Я не буду лгать. Не хочу умереть свободным, но опозоренным. Он… ничего не успел. Прошу, высокий ярл…

— Тогда бонд Хавгримсон имеет право забрать своего раба и поступить с ним, как пожелает нужным, за смерть своего сына. Погоди еще немного, бонд.

Ярл опять улыбнулся, и эта улыбка была очень неприятной.

— Ты живешь на землях моего родича, тана Дольфира, — сказал он в той же звенящей напряженной тишине. — Но я — голос Волчицы и обязан карать неправду везде, где ее вижу. В твоем доме едва не совершилось насилие, противное богам, ибо Волчица говорит: всякий детеныш до наступления зрелости неприкосновенен для плотского желания. Если мы забудем закон предков в малости, то потом забудем его в большем. И часть вины Грима лежит на тебе, бонд Скелль Хавгримсон, потому что всякий, кто видит непотребное, но не прекращает его, участвует в нем. Ты не остановил своего родича, хотя знал, что он склонен к этому пороку, и то, что он удовлетворял похоть с рабами, не оправдание, потому что рабы были слишком юны, чтобы соглашаться на такое. Сегодня — ребенок раба, а завтра — свободного человека? Но я сочувствую твоему горю — ты потерял сына. Посмотри на этого мальчишку, бонд. Он уже умирает, ты не сможешь насладиться местью, потому что он испустит дух не только под пыткой, а просто коснись ты его. Твой наследник — я говорил тебе — и так заберет его. Но я хочу проявить милосердие во имя Волчицы, потому что она любит тех, кто дерется до последнего…

Ярл коснулся запястья левой руки, и через мгновение на его ладони оказался массивный золотой браслет дивной работы.

— Я предлагаю плату за мальчишку, — сказал он, глядя в лицо бонду. — За то, чтобы он умер спокойно и безболезненно. Моя мать, госпожа клана Хёгни, подарила мне эти браслеты. Видишь, они парные. Это не серьга, ибо ты не воин, но если наденешь мой браслет, всякий будет знать, что ты друг мне. И сам решай, что может быть дороже: чистое золото, из которого он сделан, или слава друга ярла Хёгни.

— Он… убил моего сына…

Взгляд бонда тянулся к браслету, словно тот его притягивал. Рагнарсон вкрадчиво улыбнулся.

— Его уже не вернуть, — мягко заметил он. — Ольвар, ты говорил, что мальчик не выживет? Можешь за это поручиться?

— Если только богам не будет угодно посмеяться надо мной, — хмуро сказал ведьмак. — Чудеса случаются, но ни один обычный человек не может выжить с такими повреждениями, если сами боги не глянут на него милостиво.

— Слышишь, бонд? Если мальчишка вдруг выживет, это будет милостью богов, не иначе, — безразлично заметил ярл. — И я предлагаю тебе выкуп за него лишь потому, что уважаю крепких умелых бондов — соль и хлеб нашей земли. Такие дома, как твой, — опора Вольфгарда, а паршивая овца вроде Грима в любом стаде найдется. Но решать тебе, конечно. Этот браслет с моей дружбой в придачу или заморыш, который вот-вот сдохнет, лишив тебя мести. Потому что убивать его на землях моего родича я не позволю, а до своих ты его просто не довезешь. Ольвар, вон, его в дом-то вносить запретил…

— Значит, твоя дружба, высокий ярл? — переспросил Хавгримсон. — Но скажут люди, когда узнают, что я не отомстил?

— А что они скажут, — изогнул ярл бровь удивленно, — когда узнают, что ты отверг дружбу Хёгни? Или, думаешь, я часто предлагаю ее? Подумай лучше, хочешь ли ты бросить в грязь мою просьбу ради чьих-то пересудов?

Он снова улыбнулся, и Скелль Хавгримсон опустил взгляд, а потом выдавил почти с облегчением:

— Что ж, оскорбить великий клан я никак не могу…

Поклонившись, он цапнул браслет с ладони Рагнарсона с чуточку излишней поспешностью, как голодная собака — подачку.

— Вот и славно, — тепло улыбнулся ярл. — Эй, кто-нибудь, чашу вина моему другу Скеллю и его сыновьям. Прости, что не зову в дом, но я и сам здесь гость, не мне распоряжаться…

Пока расторопные слуги подносили бонду горячее вино, а хозяйка усадьбы, вышедшая посмотреть на суд, приглашала в гости, к ярлу, от которого бонда умело оттеснили сметливые дружинники, подошел тан Дольфир.

— Чудишь, Ингольв, — ухмыльнулся он, глянув на мальчишку, из последних сил пытающегося что-то сказать. — Он ведь сейчас и вправду дух испустит, а ты за него золотой браслет отдал, да еще с такой присказкой. Если тебе дохлых лисиц надобно, только скажи, я велю набить. У лис по осени шкура хорошая, не то что у этого.

— Ну, если ты найдешь лисенка, способного загрызть двух взрослых мужчин, — усмехнулся в ответ ярл, — обещаю, я дам за него хорошую цену. А что до присказки… Через год — большой тинг Севера. И как ты думаешь, далеко ли разнесется за год весть, что младший ярл Хёгни уважает бондов и даже зовет друзьями? Уж наверное мой друг Скелль не упустит случая похвалиться этим всем кому сможет.

— Значит, не так уж и чудишь? — хмыкнул тан. — Высоко метишь, да? Недаром тебя Лисьим Хвостом зовут. Уж не родню ли в этом щенке учуял?

— Это как Волчица повелит, — так же безразлично отозвался ярл и склонился над мальчишкой, жестом подозвав ведьмака:

— Ольвар, я ведь правильно понял? Насчет обычного человека?

— Да правильно, правильно, — мрачно сказал тот. — Ведьмачонок он. Потому и из болота выбрался, и сюда дошел. Жалко… Все равно ведь не выкарабкается, слишком заморенный вырос у этого… доброго хозяина. Купил ты, ярл, дохлого лиса за золотой браслет.

— Слышал, Лисенок? — блеснул ярл улыбкой. — Ты уж постарайся выжить, а то надо мной весь Вольфгард смеяться будет.

Это было последним, что услышал мальчишка, закрыв глаза.

Очнулся снова он через несколько дней, чего сам даже не почувствовал. Время слилось в непрерывные боль, жар, озноб и тяжелое забытье. Но наступил момент, когда Дагмар открыл глаза — и увидел склонившегося над ним Тинлейвсона с чашкой.

— Пей, парень, — буркнул ведьмак. — И постарайся еще хоть немного пожить.

— За… чем? — еле прошептал Дагмар.

— А я на тебя денег поставил, — хмыкнул Тинлейвсон. — Что доживешь до новолуния. Еще пять дней до него, ты уж не подведи, а?

— С кем… — попытался что-то сказать Дагмар, но не смог.

Однако ведьмак понял его и так:

— С кем поспорил? Так у нас тут все на тебя ставки делают. Половина уже проспорила, кто говорил, что ты до вечера не дотянешь, потом — что день-два проживешь. А ты уже четвертый день дышишь — молодец!

— А… на меня… что… вы…

— Что выживешь? — опять угадал Тинлейвсон. — Так один человек всего и поставил. Ярл наш. Второй свой браслет, что без пары остался. Я так думаю, он его просто носить больше не хочет. Рагнарсон наш, конечно, удачлив, но чтоб тебя с того света вытянуть — это не просто удача нужна, а истинная милость богов. Так что ты на нее особо не рассчитывай, Дохлый Лис.

— Ярл…

Дагмар улыбнулся, растянув пересохшие губы так, что в трещинке показалась капелька крови, и снова провалился в небытие.

Через две недели стало ясно, что удача Ингольва Рагнарсона опять показала всем хвост, обогнав тех, кто предсказывал Дагмару несколько дней жизни. Умирать ведьмачонок не собирался, и браслет ярла остался при нем, вдобавок с солидным выигрышем. Тинлейвсон ходил привычно хмурый и бурчал, что страдает от своей честности, а вот придавил бы мальчишку на новолуние — и захапал бы все ставки. Дагмара он, тем не менее, усердно отпаивал какой-то гадостью, растирал до красноты руки, ноги и спину жгучими мазями, втыкал в него серебряные иголки и заставлял лежать с ними… Дагмар покорно терпел и разве что руки не лизал, неумело благодаря за заботу, которой в жизни не видывал, отчего Тинлейвсон снова на него рявкал и велел валяться смирно и поменьше болтать.

А потом к нему зашел ярл. Все такой же нарядный, с белоснежными волосами, рассыпавшимися по плечам, и золотыми глазами, сияющими ярче одинокого браслета на правом запястье, прекрасный и величественный. Глянул насмешливо и вроде бы довольно, но Дагмару под этим взглядом стало жарко и сладко-страшно. Зачем он ярлу, что тот выкупил его за такую огромную цену?

— Ну что, Лисенок, живой? — улыбнулся ему ярл. — Я же говорил, Ольвар, моя удача стоит куда больше золотого браслета. Ты теперь мой, Дагмар Дохлый Лис, понимаешь это? Раз уж я купил тебя у бонда, а ты решил все-таки выжить.

— Да, высокий ярл… — не зная, куда деваться от смущения и постыдного страха, пролепетал Дагмар. — Только… зачем я вам?

— Как зачем? — искренне поразился ярл. — Ольвар вот говорит, что из тебя славный ведьмак получиться может. Если, конечно, ты его учебу переживешь. А потом, как подрастешь, я тебя, может быть, в дружину возьму. Хочешь ко мне в дружину, Дагмар?

— Да… — выдохнул Дагмар, не веря, что такое счастье вообще возможно. — Хочу… мой ярл!

— Тогда лечись, учись и расти. Слушайся Тинлейвсона, он теперь твой наставник. И помни, что когда-нибудь я разрешу тебе выкупиться. Потом узнаешь — как. Не бойся, ничего непотребного я от тебя не захочу и другим не позволю, — весело усмехнулся ярл.

Дагмару тоже стало смешно — ну в самом деле, зачем самому Ингольву Рагнарсону такой тощий черный заморыш? И даже не в том дело, а просто ярл справедлив и милосерден… И он, Дагмар Дохлый Лис, из шкуры вывернется, но докажет, что полезен и нужен великому ярлу. Что не зря его купили, подарив и жизнь, и то, что дороже жизни — надежду на свободу.