Я умер в понедельник. Автор - Сома

Я умер в понедельник. По крайней мере, на моей родине, планете Хьемжи это должен был быть понедельник. Я не знаю, как это произошло, вероятнее всего меня убили на войне, к которой я, по сути, не имею никакого отношения.

Планета, за которую мы воюем, не имеет ни полезных ископаемых, ни пригодной для жизни атмосферы, ни даже названия, только номер, но зато, она каким-то чертом оказалась на границе владений двух важнейших в галактике государств: Объединенной Коалиции Независимых Планет, в которую посчастливилось входить Хьемжи, и Республики Кослом. У нас с ними мирный договор по общим вопросам, и только планета номер три оказалась камнем преткновения. Я знавал торговца с Каморры и капитана с Фиаубы, они были гражданами Кослом. Не скажу, что они были плохими людьми, вполне приятные, хотя тот торговец, конечно, был ушлый. Но я думаю, что к его происхождению это отношения не имеет, просто работа такая.

Как и всякий добропорядочный гражданин, я должен был отдать долг своему государству. Всего долга выплатить не удалось, меня убили, едва я отслужил немногим более трети отведенного мне срока, но думаю, Коалиция не в обиде.

Я не жалею о своей жизни, как и о смерти, все что было важным осталось далеко в прошлом. Маленький пригород близ океана, дом родителей, мама.

— Сома.

— Да мама.

— Береги себя, сынок.

— Конечно, мама, — улыбаясь, ответил я.

Я ушел, поднялся по трапу на борт «Сокануила» — тяжелого военного крейсера, на борту которого были такие же как я молодые ребята. Парни и девушки со всех концов мира. Весельчак Беру, рыжая Мин, Тумасы с планеты с каким-то диковинным названием, никак я его не смог запомнить. Они были мне не совсем друзья, то было другое, совсем другое. Нас поставили в одну ячейку, они были моим щитом и гарантом выживания, соратниками и подопечными сразу. Мин первой подошла ко мне на «Сокануиле». Умная, красивая девушка из богатой семьи никогда не стеснялась быть самой видной, не боялась. Кажется, ничего. Ведь это именно по ее настоянию нас четверых собрали именно так, а не иначе. За время обучения на крейсере мы стали единым живым организмом — словами не передать.

Первое чему нас научили: «Береги члена ячейки в сто раз бдительнее, чем самого себя. Не станет его — не станет и тебя. Не станет тебя — не станет ячейки, а за ней и всего взвода». А еще учили не воспринимать врага, как личного соперника или живого человека — только цель. И мы шли убивать цели, для которых сами были целями и не более. Я убил троих, мне так и не хватило смелости посмотреть им в лица, ни разу. И, хотя я не был, ни трусом, ни уж тем более, героем, я не вспоминал о них до сегодняшнего дня.

Должно быть, они теперь где-то тут и может быть, я встречу кого-то из них. Не знаю, сколько точно времени прошло с момента моей смерти, но я до сих пор так и не встречал никого похожего на меня. Если я погиб, то мои напарники, вероятно тоже, хотя не хотелось бы об этом думать. Не думаю, что больше никого нет, я явно не уникален, но это, право, странно. Я даже думал о том, что не мертв на самом деле, что это такой странный и очень реалистичный сон, но сомнений нет — это оно. Я не могу этого объяснить, это как понимать, что ты жив, потому что ты существуешь, но иначе. Я мертв, я существую и я ничего не понимаю.

Смерть это страшно, но вовсе не потому что тебя больше нет среди живых, а потому что никого нет вокруг тебя. Должно быть, такого наказания удостаиваются убийцы. И впрямь, ведь те люди мне ничего не сделали, я не ненавидел их, просто шел вперед, как было велено, я не убийца — а оружие. Самое страшное оружие, когда-либо появившееся в мире — живой человек, мыслящий, чувствующий, небезразличный.

Я открыл глаза и пошел вперед, по инерции, беспрекословно, подчиняясь новому велению, доселе неведомому мне — велению собственной души. Никогда еще я так явственно не ощущал, что она у меня есть, даже когда был живым, особенно когда был живым. Всю свою сознательную жизнь я делал то, о чем никогда даже не задумывался и только теперь понял, что то вовсе не было желанием самого себя. Я был исполнителем собственной жизни, но никогда ее хозяином.

Сейчас поверхность выглядела совсем иначе: вовсе не безжизненная пустыня, а удивительный мир, наполненный красками и запахами. Неприветливая и негостеприимная она обернулась для меня желанной и бесконечно милостивой. Мне было ведомо все тут, каждый кусочек земли здесь был мил моему сердцу, так, что становилось страшно за то, что делают с ней мои собраться, незнакомые с удивительной нежностью этих мест. Может, потому планета под ревизионным номером три и выглядит так угрюмо в глазах живых, что они, переполняемые чужими, не свойственными им целями попросту, не способны увидеть за шорами приказов ее истинной красоты. Только мертвому мне удалось отряхнуться от вяхи чужих стремлений, и теперь пустой, чистый я могу воспринимать реальность такой, какова она на самом деле.

А все эти люди, там, по ту сторону смерти, они все, такие как я? А вдруг ни у кого в целой вселенной нет ни единой собственной страсти? Однажды зародившиеся в головах далеких пращуров, эти рвения, архаичные, чуждые всему современному миру продолжают гложить нас из глубины времен. Может люди потому так и боятся умирать, что придется, наконец, столкнуться с собой наедине и впервые в жизни, а точнее, в смерти, подумать о том, чего хотят они сами, куда стремятся, чего ищут неустанно. Прекрасный мир, в котором нет ни приказов, ни прав, ни обязанностей, а есть одно только существование.

Быть мертвым совсем иначе. Не надо думать ни о пище, ни о ночлеге. Мир без боли, страдания и налета желаний прекрасен и радостен. Вот только она.

Ее топчут, насилуют, уродуют тени, которых она и не видит вовсе. Ее мир безупречен, но и он страдает от мира нашего, теперь уже не моего, их. Вечная жизнь в сострадании этому несчастному беззащитному существу, которое хочется обнять, приникнуть к нему всем своим существом и не отпускать. Мне кажется, что я могу совсем незаметно, еле-еле ощущать шаги солдат по ее поверхности, взрывы снарядов, карежущих холмы и долины.

Да, вот здесь, воронка и словно кровь сочится из нее. Она могла быть так прекрасна, но ощетинилась, уберегая свою нежную душу от пришельцев.

Но теперь я с тобой. Я буду лечить твои раны, возьми меня, прими мою жертву за тот вред. Что я тебе причинил. Я не карюю себя и не винюсь перед тобой, мне неведомы больше эти чувства, но я исправляю все те ошибки, что совершил.

Я вижу их, вижу наших обидчиков. Они не жестоки к нам, они не видят нас. Не замечают. Они озабочены только своими делами — война их дело. И ведь никто из них, ни один не жалеет зла ни нам с тобой, ни друг другу. Тени носятся и только делают больно, не соображая, исполняют ничью волю.

— И ты был таким.

— Да, мать земля, был. Но я другой. Я стал старше и мудрее.

— И они станут.

— Станут. Пока они боятся перейти тонкую грань и покинуть свой суетный мир, но однажды каждый из них, из тех, кто останется тут, с нами, примет твою красоту и нежность.

— Ты раздарил всего себя. Ты не боишься?

— Нет. Я готов. Я знаю, что став частью тебя, я не потеряю себя, а только пополнюсь тобою. И однажды я сольюсь воедино с космосом, с вселенной, чтобы переродиться новой планетой, или новым неразумным существом.

Столетия минули с того понедельника, когда умер Моса. Прибыли, отбыли и погибли сотни тысяч таких разных, молодых, как я когда-то ребят. Все они прошли свои путь, в свое время, и идут его по сей день. У каждого из них своя дорога, но всегда правильная, всегда верная, потому что своя. Здесь, где некогда родилась вселенная, выросшая из ничего в этой точке за мгновение, я всегда был и всегда буду.