Последний подарок

Бывает, что от счастья становится больно. И стыдно, потому что знаешь: к вечеру счастье отнимут. Заберут, растопчут, пустят пеплом по ветру.

И ничего не останется — только стыд и смерть. Потому что ты — не такой как все. Потому что дом, который ты считал своим — чужой. Да и сам ты — чужак. Не более.

Читаешь страх и презрение в глазах собственных слуг. И ни капли сочувствия, ни капли сожаления. Улыбаешься гостям, благодаришь за подарки, а душа замирает от страха.

Счастье закончилось.

Вот он, жрец Радома. Стоит в стороне, терпеливо ждет. Его ждет.

Если до конца дня он не явится, не покажет, что ты истинный высокорожденный, твоя жизнь разом закончится. А он не явится. И ты… ты это знаешь.

Шел снег. Дар бросил поводья мальчишке, соскочил с Вьюнка и направился к дому. Почти дошел, но взгляд выхватил на другом конце двора знакомую фигуру, и Дар остановился, заинтересованный.

Он не любил вмешиваться. Но сейчас подбежал сзади, перехватил руку Жера. Не дал опустить топор.

— Убью! — зашипел кузнец, резко оборачиваясь. Но, увидев четырнадцатилетнего господина, застыл. Сжался.

Дар другого и не ожидал. Наивные эти крестьяне. Думают, что господин не слышит шепота за спиной, не замечает страха в глазах, не видит, как хватаются за амулеты, просят богов о защите. От него, от Дара.

— Это всего лишь простые люди. А ты — сын ларийцев, — отвечала на вопросы хрупкая, вечно бледная няня.

Дар верил. Потому что больше верить было некому.

И теперь, под хлопьями снега, страх кузнеца уже не раздражал. Смешил.

— За что ты его? — спросил Дар, осторожно отбирая у кузнеца топор и посматривая на юношу, почти мальчишку, что свернулся калачиком у дровни. Откуда он такой взялся? Одет в рванье, волосы спутанные, слипшиеся. И воняет от него кровью, да навозом.

— Дык… — замялся Жер. — Пришлый он. Вор, в сенях ховался. Кто тебя, тварь, туда пустил?

— Я не вор, — прошипел тот, с трудом разлепив разбитые в кровь губы. — Не вор я, верьте, господин.

— Верю, — согласился Дар. Просто нравилось ему смотреть на побагровевшего кузнеца, нравилось, как трясется верзила, хоть Дар и ниже на голову, да и в плечах гораздо уже. И потому почти не заметил как избитый мальчишка подполз по талому снегу к его коленям, обнял их и взмолился:

— Господин, пощади!

— А чего б не пощадить, пощажу, — усмехнулся Дар, не спуская взгляда с красневшего все более кузнеца. — Ты его к приказчику сведи. Пусть вымоют и к домашним слугам приставят.

— Ох, господин, верьте мне, — начал было кузнец. — Не стоит он того. Без добра вас оставит...

— А ты мне не перечь! — отрезал Дар, любуясь реакцией кузнеца — тот пошел пятнами и вновь сжался:

— Слушаюсь, мой господин… Как скажете.

Дар бросил последний взгляд на мальчишку, да смутился, когда карие глаза вспыхнули благодарностью. И преданностью.

И не было во взгляде пришлого даже капли страха. Но Дар знал — пока не было.

Прошла зима, минула весна, наступило лето. Мальчишка, или Нар, оказался слугой полезным. И исчезать не спешил.

Исчезновения слуг были головной болью Дара и нерешенной загадкой. А узнать причину нельзя — стоило кого спросить, как тот замыкался, начинал дрожать, заикаться и что-то бормотать о приказе господина. Не Дара, естественно, а опекуна.

Зачем Элизару понадобилось играть в тайны, Дар не знал. Он вообще мало что знал об опекуне, больно редко появлялся тот в поместье. Но воспитанника не забывал — окружал невидимой заботой, то и дело отправлял в поместье гонцов: они привозили приказы дозорным, забирали списки необходимых покупок, присылали новых учителей.

Последних Дар не любил. И не всегда понимал, к чему мучить себя бесконечными уроками магического боя, верховой езды, танцев, чередующихся с лекциями по математике, тактике, истории, медицине, словосложения, и прочей ерунды.

Учителя сменяли один другого, наука давалась Дару легко, почти играючи, и к пятнадцати годам он вырос сильным, ловким и разумным. Гораздо более разумным, чем требовалось для управления небольшим поместьем.

Потому и ожидал пятнадцатилетия Дар с нетерпением. Знал, что в этот день придет письмо от повелителя Кассии, знал, что решится его судьба, и надеялся покинуть захолустье, окунуться в настоящий мир. Полный славы, приключений. А ждать осталось недолго — всего один день.

Но время тянулось, растягивалось, и к вечеру Дар, сам того не заметив, оказался на балконе, не зная, чем бы себя занять, чем скрасить ожидание.

Медленно заходило летнее солнце. Окрасился парк в розовато-желтые оттенки, обострились запахи. Опустился на душу покой...

Но и его нарушили тихие шаги и покашливание.

— Травяного отвара, мой господин? — спросил Нар.

Дар усмехнулся — отвара? Завтра, в это же время, он отведает настоящего вина. Завтра.

Травяной отвар горчил и отдавал мятой. Бросив взгляд поверх нефритовой чаши, Дар заметил въезжающих в парк двух всадников.

— Старайся не попадаться на глаза опекуну, — предупредил он слугу, вспомнив о давнем недовольстве Элизара.

Письмо от опекуна пришло через лунный цикл после появления Нара, а в письме — выговор. Неразумно брать в дом чужого, не к добру верить незнакомцу. И будет лучше от него избавиться.

Но в первый раз Дар ослушался. Мальчишка успел его очаровать: не дрожал при виде господина, не заикался, а смотрел спокойно, выполнял приказы быстро, хоть со слугами подружиться так и не сумел.

И все чаще Дар замечал — он говорит, мальчишка слушает. Понимает...

Вот и сейчас понял — принял опустевшую чашу, склонился в поклоне:

— Как скажите, мой господин.

Дар кивнул Нару и вышел с балкона.

В небольшом, уютном зале суетились слуги. Убирали, украшали, смеясь и переговариваясь. Но стоило господину войти, как смех привычно утих, а взгляды стали настороженными.

В полной тишине, сопровождаемый запахом курений, Дар прошел к тяжелым резным дверям. За дверьми — широкая лестница, устеленная красным ковром.

Внизу — небольшая парадная. И входная дверь.

Дар вышел на улицу, застыл наверху ведущей к парку лестницы, ожидая гостей.

Вопреки обыкновению, опекун был без свиты. Но не это удивило Дара — взгляд его приковал другой всадник.

Мужчина в темно-синем плаще сам, без помощи побежавшего слуги, спешился. Медленно, с достоинством поднялся по ступенькам и остановился рядом с Даром.

Стараясь не выдать удивления, хозяин склонился перед приезжим, и пальцы коснулись вышитого серебром подола темно-синего балахона. В тот же миг зашло за деревья солнце, оставив за собой неожиданно густую тьму.

— Рад вас видеть, сын мой, — сказал жрец, чертя в воздухе благословляющий знак.

— Польщен вашим приездом, сын Радома, — ответил Дар, распрямляясь.

— Не думаю, что приезд мой будет для вас приятным. Завтра вам исполняется пятнадцать, не так ли? — Дар кивнул. — Крайний срок, чтобы доказать свое происхождение и найти хариба.

Дар похолодел и оглянулся на подошедшего опекуна. Но тот не шелохнулся, ничем не выдав удивления. Значит, знал...

— Хариб так необходим? — осторожно вставил Дар. — Я и не думал...

— Я бы промолчал, — начал жрец. — Знаю, как много ваш отец сделал для покойного повелителя, знаю, что умер из-за каприза повелительницы. Но игнорировать жалоб мы больше не можем. Пусть это и жалобы обычных крестьян.

— Жалобы на что? — выдохнул Дар.

— Боюсь, уважаемый, я вынужден объясниться, — вмешался Элизар. — Я не стал обременять незрелый ум воспитанника такими мелочами, как...

—… как пропажа людей? Слуг? — перебил его жрец. — Да, и в самом деле мелочь. Еще одну мелочь нашли вчера — разорванное тело. Кажется, это была ваша горничная, Дар? Вы на днях вспылили на девушку, не так ли?

— Это важно? Она разбила вазу матери.

— И потому ее нашли в ваших лесах, — заметил жрец, поймав взгляд Дара. Странные глаза у сына Радома, темные, чуть полыхавшие огнем силы. — Пренеприятнейшее зрелище, скажу вам, и я крестьян понимаю.

— Не станете же вы… — начал Элизар.

— Стану, — отрезал жрец, отпуская взгляд Нара. — У меня нет другого выхода, и вы это знаете. Если завтра до заката ваш воспитанник не докажет, что он истинный кассиец и не найдет себе хариба, то он умрет. Как порождение Ларии. Как оборотень.

Повисла тишина. Раздались за спиной Дара шаги, скрипнула дверь. Невидимый слуга зажег огни у входа, и такие же огни рассеяли тьму непонимания Дара...

Знал он, что лунными ночами что-то происходит… Тянет его на улицу, на свободу, снятся странные сны. Но дальше снов не доходило. Утром просыпался Дар усталым и опустошенным, с трудом поднимался с мокрых от пота простыней и молился у домашнего алтаря, пока рассеивалась в голове туманная муть.

Но лунные ночи проходили, а вместе с ними — безумие.

Оборотень? Может и так. Но не убийца!

— Проводи меня в покои для гостей, — обратился жрец к слуге.

— Не боитесь, что убегу? — остановил его Дар. — Может, закуете в кандалы?

— Не понадобится, — заметил жрец. — На закате я проведу ритуал вызова. А до этого… можете делать, что хотите.

— Так уверены, что я виновен?

— Вам виднее, — холодно заверил жрец, скрываясь в доме.

Стихли за дверью шаги, но Дар не смог найти силы обернуться, посмотреть в глаза опекуну.

— Ты ведь знал, правда?

— Знал.

— И не предупредил?

— А зачем? Своим приказом молчать я дал тебе десять лет покоя. Откровенно говоря, я все ж надеялся...

— На что?

— Не думал я, что ты так от нас отличаешься, — осторожно заметил Элизар. — У каждого высокорожденного в Кассии до пятнадцати лет уже есть хариб. Кроме тебя...

«Кроме тебя...» Эти два слова в один миг убили в Даре уверенного господина, оставив только испуганного, беспомощного мальчишку.

Вспыхнула молния. Пронесся над парком гром, и Дар, резко развернувшись, вошел в дом.

Пришел и следующий день. День пятнадцатилетия Дара, наследника главы Северного рода, вождя клана белого барса, владельца Аларамана и воспитанника советника повелителя.

Устав после разговора с опекуном, бессонной ночи, череды гостей и подарков, Дар выскользнул на балкон.

Стоял, прислонившись к холодной колонне и злился на себя. К чему терять время на «празднике»? К чему притворяться, улыбаться, делать вид, что все в порядке?

А прятаться умнее?

— Дар!

Там, за спиной, другой мир. За стеклянными дверьми веселятся гости. Стоит тяжелый запах благовоний, смешанный с ароматом женских духов и праздничных кушаний. В такт тихим песням менестрелей, между колонами, увитыми цветочными гирляндами, двигаются ярко одетые пары.

Красивый праздник. И неожиданно много гостей, много подарков. Слишком много ненужных подарков.

— Не удивляйся ничему, — сказал вчера опекун. — Высший свет падок на скандалы. Такое зрелище они пропустят вряд ли.

Зрелище. Развлечение. Он — развлечение для гостей. Еще долго будут они выплевывать имя Дара, смешивать с грязью...

Но разве это важно?

Вскоре тени удлинятся. Зайдет солнце. Опустится на парк тьма. И жрец скажет последнее слово, отберет у Дара единственное, что осталось — жизнь.

Но жить хотелось.

И то, что вчера казалось скучным, сегодня щемило душу. И хотелось как прежде любоваться на поля, покрытые люцерной, мчаться по лесным дорогам на Вьюнке, купаться в озере. Слушать пение птиц на рассвете и смотреть ночью на звездное небо.

— Дар, слышишь?

Дар обернулся, оторвался от колонны.

Опекун опять был не один — рядом стоял незаметный человек в скромном черном плаще. Человек тот поклонился Дару и протянул письмо с печатью из красного воска.

— Наследный принц поздравляет господина с днем рождения. Просит прочитать это до захода солнца. А лучше — сейчас.

Изобразить благодарность удалось плохо, и серые глаза гонца чуть блеснули сочувствием, тем чувством, которое Дар откровенно ненавидел. Потому и вспыхнул гневом — ненужным теперь и неуместным.

— Думаю, я вернусь к гостям, — сказал Элизар, скрываясь в зале.

Дар схватил письмо, не спуская взгляда с приезжего. Странный он. Разве так должен выглядеть посланник принца? Как обычный горожанин? И чем-то похож на Нара.

Кстати, где Нар? Хорошо исполняет приказ, на глаза опекуну не показывается. Может, и зря. Надо отпустить его, денег дать, да выдворить из поместья, ибо умрет господин и слуге жизни тут не будет… Жалко мальчишку.

Дар перевел взгляд на письмо. Привычно нажал в нужном месте, и печать хрустнула, разламываясь.

— Могу я остаться один? — неожиданно не приказал, а попросил Дар.

Гонец поклонился и молча вышел. Лишь тогда решился Дар развернуть хрустящую страницу.

Принц не беспокоился о собеседнике — писал неразборчиво, лепил буквы одна на другую, слов не подбирал и кое-где оставил кляксы. Но переписчику не доверял, значит, писалось только для Дара, в тайне. Потому и гонца выбрали… странного. Доверенного.

«Здравствуй, Дар!

Знаю, что ты ждал другого — письма от моего отца, назначения, почестей. А получил это. Удивляешься?

Я и сам удивляюсь. Может, спустя мгновение, когда гонец повезет бумажку по назначению, я о ней пожалею, пошлю кого-нибудь вдогонку.

Только гонца я выбрал правильного — его не догнать. И письмо к тебе попадет. Так что читай внимательно… Писано оно ларийскими чернилами. Знаешь, что это такое?

Думаю, знаешь, но все ж поясню. Перечитать тебе не удастся — буквы быстро исчезнут, а бумага почернеет.

Для начала ответим на вопрос — зачем я пишу?

Я помню твоего отца. Помню, как погубила Арама моя мать, оттого помогаю. Только помощь моя тебе покажется странной, так и не обессудь — какая есть. Большего для ларийца без хариба сделать я не в состоянии...»

Дар еще долго читал тесно писаные строчки. А когда дочитал, бумага начала медленно чернеть. Края ее чуть закруглились, становясь коричневыми на сгибах. Чернота расползалась, стремясь к пальцам. Когда она подобралась совсем близко, Дар отпустил письмо.

Ветер подхватил листик, и тот медленно спланировал с балкона вниз, прямо в фонтан. Набух водой, поплыл.

Дар резко развернулся и направился к дверям. В зал.

Он шел сквозь толпу, не заботясь о гостях. И люди отшатывались, бросали вслед косые взгляды.

Только Дару все равно. В этом мире остался только он и написанные неразборчивым почерком слова принца.

«Спрашиваешь меня, зачем я это делаю? К чему пытаюсь облегчить жизнь какого-то мальчишки?»

Мальчишки! Дар ударом руки распахнул небольшую дверь, почти побежал по галерее, выходившей на внутренний дворик.

«Чужого. И не только для меня, для Кассии, для ее богов. А моя страна — это огромный организм. Тебе ли, друг мой, не знать, как поступает организм с чужеродным телом?»

Пахнуло снизу конским навозом и сеном, заржал почуявший хозяина Вьюнок.

«И потому я сделаю тебе подарок. Шикарный подарок, достойный такого как ты — чужака, может быть, последний в твоей жизни...»

Дар устремился вниз по деревянной лестнице. Обиженно заскрипели ступеньки. Захрустел под ногами песок. Что-то предупредительно крикнул конюх, но Дар уже не видел ничего и никого… кроме подарка принца.

«… я дарю тебе то, о чем мечтают люди всю жизнь. Дарю чужаку, отродью, выродку, так ведь тебя называют?»

Дар осторожно пошел по кругу, держась ближе к стене. И раскосые, карие с огнистыми искорками глаза провожали его, не отпускали.

«И ты спросишь почему? Потому что обидно. Обидно за мою мать-ларийку, да за глупого мальчишку-ларийца, влипшего по самые уши. За тебя, друг мой».

Дар остановился. И сделал шаг вперед, протянув руку. Погладил черную с коричневым отливом морду, очерченные скулы, лебединую шею, темную гриву с характерными красными искорками.

Искорки попали на пальцы, обожгли, да так, что Дар одернул ладонь, а конь испуганно отступил.

«Подарок, достойный самого повелителя. Ларийский конь. Огнистый. Дитя нашей общей родины, выращенное в степях Ларии при помощи специальных заклинаний. Лучший друг и соратник. Мечта любого аристократа и гордость владельца. Мой последний дар тебе, ибо это лучшее, что я могу дать. Дать хариба, увы, не в моей власти.»

Дар отступил назад, и конь пошел к нему. Фыркнул, резанув ушами.

Еще шаг Дара, на этот раз играющий. А конь идет следом, как привязанный. Доносится с галереи шепот:

— Такого красавца и чудовищу!

— Но ведь не боится конь, — заметил другой голос. — Значит, Дар не убивал.

Дар поднял глаза и встретился взглядом с гонцом принца. А тот глаз не отвел, за амулеты не хватился и богов не призвал. Напротив, ответил тепло, понимающе, и понимание то полоснуло ножом по сердцу, заставив Дара замереть.

Да вот конь невнимания не терпел. Подошел сзади, касаясь спины мускулистой грудью, потянулся губами к уху. Теплое дыхание защекотало щеку, донесся терпкий аромат теплой кожи.

Дар осторожно погладил бархатную шею, стараясь не показать, как сильно жгут плечи падающие с гривы искры.

— Признал, смотрите, признал! — восхищенно воскликнул конюх. — Признал господина. Знать, не зверь он… Знать, добрый человек.

Сказал и осекся. А Дар лишь улыбнулся. Еще раз кинул взгляд в сторону слуги принца, вскочил на коня, и игнорируя крик:

— Куда ж, куда! Без седла! — приказал:

— Отворить ворота!

Конь кружил по двору. Лошади гостей подняли гвалт — не нравился им огнистый. Дару — нравился. И сидеть без седла — нравилось. И беда в миг забылась, стала неважной.

Медленно, со скрипом отворялись ворота. Не дождавшись, конь пролетел между приоткрытыми створками. Выбежал на дорогу. И Дар заставил его свернуть на ржаное поле.

Плакали под копытами молодые колоски. Обжигая щеки, летели в лицо Дару искры. Пряди длинной гривы то и дело хлестали по шее, по плечам, как плети.

Но сам конь плети не требовал. И стоило Дару чуть откинуться назад, легко потянуть на себя поводья, как огнистый замер у самого края нивы.

Дар спешился. И устыдился.

Зря он топтал колосья. Зря отбирал у крестьян хлеб. Хоть и считали его чудовищем, но ведь он хозяин, господин. А у хорошего господина люди не голодают — не тому ли учили Дара столько лет?

Он продрался через окружающие поле ели, под сень соснового леса. И конь послушно шел следом. Шаг в шаг, сминая папоротники.

— Назову-ка я тебя Искрой, — сказал Дар, отходя на десяток шагов вглубь леса, оборачиваясь.

Конь, будто понимая, топнул копытом и довольно фыркнул.

Дар наспех набрал сухого хвороста, развел заклинанием огонь. Достал из-за пояса кинжал — подарок Элизара — и отрезал прядь черной гривы. Искры жгли пальцы, но жжение их было терпимым, даже ласковым.

«Магическое создание дает и магическую силу. Увеличивает нашу. Существует очень простой способ с помощью ларийского коня позвать нечисть. Но ты должен быть один. Потому, очень даже возможно, что мой совет лишь ускорит твою смерть...»

Какая уж разница, подумалось Дару, сейчас или на закате? Смерть все равно неминуема, так лучше попытаться...

Дар кинул в огонь прядь. Волоски извивались, языки огня быстро окрасились черным, заволновался за спиной Искра. А Дар начал читать заклинание...

Простые слова на старом языке подчинили огонь, и тот заиграл в такт голосу Дара. Дым извивался клубами, распространяя сладковатый запах, от которого закружилась голова, стало легко в груди.

Искра испуганно захрипел. Дар вздрогнул. Конь, оказавшийся по другую сторону костра, поднялся на дыбы. Мелькнули над костром копыта, задевая щеку Дара всего чуть-чуть… но хватило. И последний вопрос перед тьмой — за что?

Кто-то маленький укусил в раненую щеку. Дар смахнул насекомое, и, когда отхлынула слабость, открыл глаза.

Уже вечерело. Удлинились тени. Покачивались перед глазами листья папоротника, бегали по стволам сосен солнечные блики. Задетая Искрой щека пульсировала болью. Дар огляделся.

Первое, что он увидел — коня.

Искра осторожно принимал яблоко из чужих ладоней. Ладони были маленькими, белыми, и принадлежали кому-то, кого скрывал толстый ствол сосны.

Хрустнул сочный плод, Дар осторожно поднялся на локтях, подвинувшись так, чтобы видеть обладателя ладоней, и обомлел.

Рядом с Искрой стояла девушка в голубоватом, облегающем стройную фигурку платье. Блеснув глазами, она протянула Искре новое яблоко.

Конь фрукт принял, покосившись на Дара.

— Красивое создание, — сказала вдруг девушка. — Только вот хозяин у него глупый. Молодой. Позвать позвал, да вот о последствиях не подумал.

— А надо? — спросил Дар, поднимаясь.

Голова болела немилосердно, щека опухла, мешая говорить.

— Ну, это как сказать? — усмехнулась красавица. — Может, это было мудрым решением? Серчаешь на меня? Зря… Я знала, что ты лариец, вот под оборотня и красилась. Теперь же придется эти леса покинуть. Хлопотно, знаешь ли. А что поделаешь?

— Людей в покое оставить сложнее? — Дар не мог понять, как такая девушка вообще могла кого-то убить… не верил. Не хотел верить.

— Вижу, красавец, смерти жаждешь? — засмеялась она, гладя огнистого по шее. Конь реагировал странно — убегать не убегал, но в глазах был страх, и искры потускнели, окрасившись грязно-желтым. — Правильно. Зачем тебе жить?

Девушка оставила коня и подошла к Дару.

Какие же у нее глаза! Голубые… с вертикальными зрачками. А губы то и дело дрожат, обнажая белые зубы с острыми клыками.

— Кто ты? — выдохнул Дар.

— Я? — девушка осторожно провела тыльной стороной ладони по шее. Сразу же стало тесно в груди, а щека заболела еще больше, обожгла болью, и боль привела в чувство.

— Не оборотень ты! Кто?

— Я — нет. А ты — ты да.

— Что прицепилась? — спросил Дар, делая шаг назад. — Душу родную, тварь, чуешь?

— Чую желание смерти, — шагнула она следом. — И оно пьянит.

— А дальше что?

— А дальше для меня — кровь. Для тебя — мир за чертой. Сладостный… красивый.

— Не верю, — прошипел Дар, отходя, но красавица не пускала, двигалась вместе с ним, манила.

— Глупенький, — мурлыкала она, прижимаясь к Дару. — Мой глупенький. Страх смерти придумали боги, чтобы вас удержать. От сладостной смерти удержать. А вы и верите. Как дети...

Какое же гибкое у нее тело! А дыхание холодное, смертью пахнет. Губы мягкие, нежные. И не страшно, совсем не страшно. Сладко...

Ржание Искры ударило хлыстом. Отрезвило.

Дар дернулся. Оттолкнул ведьму. Мелькнули рядом копыта Искры...

Правая часть лица ведьмы превратилась в месиво. Стекала по шее кровь, впитывалась в голубую ткань платья. Не красная, черная, пахнущая гнилью.

Искра встал между ведьмой и Даром. Тряхнул гривой. Посыпались на платье искры, и ткань вспыхнула. Упыриха завыла. Так пронзительно, что Дар закрыл уши руками...

Когда он очнулся, ведьма преобразилась: целая половина лица сморщилась, выцвела. Ясные глаза пожелтели, на иссохших руках проступили корнями жилы…

— Заплатишь! — крикнула она, пытаясь схватить поводья.

Огнистый дернулся, Дар попятился, стараясь не попасть под копыта. Зацепился за корень. Упал, больно ударившись о спиной о тонкую осинку.

Искра прыжком увернулся от ведьмы. Ударил передними копытами в деревце над головой Дара. Раздался треск, и осина сломалась.

Пальцы сами схватили обломок ствола. Сомкнулись. Он вскочил на ноги. Искра встал на дыбы. Ведьма схватилась за поводья, оказавшись совсем рядом. Дар размахнулся. Острый конец осины вонзился в спину упырихи...

Еще долго смотрел Дар на кучку пыли, из которой сиротливо торчал осиновый ствол. Задумавшись, он не заметил, как закатилось за деревья солнце.

Лишь тогда очнувшись, Дар вышел из леса и посмотрел на поместье. Окрашивалась темным черепичная крыша, в маленькой башенке зазвонил колокол, прощаясь с солнцем. В освещенных окнах суетились черные фигурки, доносились сюда отголоски музыки.

Еще немного и все погрузиться во мглу, а жрец произнесет слова призыва.

«Думай, друг мой, — вспомнилось письмо принца. — Думай. Что легче — умереть в муках, или все ж уйти самому? Без стыда, без приговора.»

И в самом деле, что?

Рука сама потянулась к поясу, где был спрятан кинжал. Может, ведьма права? И принц прав, именно этого хочет Дар?

— Иди! — велел он, оборачиваясь к Искре. — Иди, друг, возвращайся в поместье. К слуге принца. Возвращайся откуда пришел...

Искра недовольно фыркнул, забеспокоился.

— Они думают, что я — убийца. И некому их переубедить. А я не хочу… не хочу и тебя тащить за собой. Понимаешь?

Конь понимал. Стали ярче искры в его гриве. Падали они на землю, и в полумраке медленно гасли красные звездочки...

— Уходи! — сказал Дар. — Тут ты больше не нужен.

Сказал и вытащил кинжал из ножен.

Болела щека. Пульсировала, не давала дышать. Набухала гноем. Во рту появился привкус крови, охватила предательская слабость. И злость.

Злость на Искру, что упрямо стоял рядом.

— Уходи, — заорал Дар, — немедленно! Проваливай к принцу!

И тут навалился вызов. Обессилившие пальцы выпустили нож. Не успел...

Он упал на колени, схватился за голову, сжался в комок. Но древняя магия подняла на ноги, заставила идти вперед. Шаг, еще шаг. Еще.

Осторожный толчок в спину, поддерживающее фырканье. И чуть приутихла власть зова. Позволила Дару вскочить на огнистого.

Искра несся к поместью. Ярче светились в темноте искры. Они слетали с гривы, обжигали больную щеку, попадали в нос, заставляя чихать.

Все так же чихая, въехал Дар во двор, краем глаза заметив метнувшуюся к нему тень:

— Выпейте, мой господин! — прошептал Нар, суя чашу. Обхватили Дара дружеские руки, помогая слезть с коня.

— Уходи! Убегай, пока тебя не видели.

— Мой господин...

— Уходи! Только твоей смерти мне и не хватало! И Искру забери… он твой… и это забери, — Дар достал из-за пояса кошелек, сунул в холодные ладони.

Глаза Нара в свете фонарей расширились от удивления, губы побледнели:

— Недостоин я.

— Больше всех достоин, — ответил Дар, с трудом оставаясь на месте, не поддаваясь зову. — Только ты меня не боялся. Только ты не считаешь убийцей. И няня. Но о няне позаботятся… о тебе — нет! Убьют, как и меня!

— Убьют? — не понимающе переспросил слуга. И руки его, держащие чашу, вдруг задрожали. — Убийца?

— Больше не выдержу, — прошептал Дар, когда со лба скатилась на раненую щеку капля пота, обожгла болью. — Проваливай!

И покачиваясь от слабости, поднялся по лестнице, с трудом преодолевая каждую ступеньку. А за спиной зацокали копыта Искры… удаляясь.

— Вот и все! — прошептал Дар, входя в ярко освещенную залу.

Гости были тут. Все. И слуги. Столпились возле стен, не спуская взглядов со жреца, облаченного в праздничные одежды.

— Можно поскорее? — попросил Дар, пробуя языком больную щеку. День рождения закончится смертью. Что ж, бывает.

— Можно, — заметил жрец. — У вас высокие покровители, друг мой. И потому мы выбрали для вас наиболее безболезненную смерть. Яд. От вас требуется только опорожнить чашу. А потом вы подниметесь наверх и тихо умрете, — в своей постели, во сне, почти как честный человек.

Почти? Что ж, подумалось Дару, и на том спасибо...

— Не слишком ли мягко? — заметил один из гостей.

— А это решать нашим жрецам, — ответил посланник принца. И, странное дело, высокородный смутился, опустил взгляд в пол… В ответ на слова слуги?

— Почему?

Знакомый голос полоснул Дара плетью, заставив обернуться. И захотелось вдруг ошибиться. Но не было ошибки — в дверях стоял Нар. Обычно незаметный, слуга полыхал гневом, смотрел на жреца дерзко, говорил громко. Слишком громко:

— Его убиваете? Моего господина? Считаете его худшим, а ведь это не так. Верьте мне, я видел многих! Служил у Лерана — вон он, — стоит, видите?

Жрец посмотрел мельком на побледневшего гостя и вновь пронзил взглядом Нара, как бы прося замолчать. Дар бы замолчал, а его скромный мальчишка-слуга упрямо выдвинул подбородок, продолжая:

— Значит, когда Леран приказал меня засечь за разбитый кувшин, это нормально? Сестру мою уложил в постель — тоже нормально? На рассвете ее распял, ибо не угодила — и это нормально. Не убийство.

Погубит ведь себя дурак, видят боги, погубит...

— А моего господина, ласкового, справедливого, вы караете — и за что? За убийство? Которое вы не доказали? А Леран — не убивал? У всех на виду? Ему — можно? Или все ж казните за нечисть? Так она есть почти в каждой деревне — и что? Господ за нее не убивают! Таких как я — убивают… одного за другим. Так за что все ж? Потому что он лариец?

— Не слишком ли ты зазнался, мальчик? — не выдержал Леран.

— Молчать! — оборвал жрец. — Только ты не видишь очевидного. Ярость тебя слепит! А нашего мальчика-ларийца — незнание. Как давно рядом с вами этот слуга?

— Полгода… — удивился Дар.

— Заплатите нашему храму за беспокойство, молодой человек, — оборвал его жрец. — Уже полгода, как вы нашли хариба, а церемония привязки не проведена до сих пор. И ехал я сюда зря. Зря терял время!

Дар не слушал. Он смотрел на своего слугу, да тихонько удивлялся… Не мальчишка он, вовсе не мальчишка...

«Если случится чудо, и ты все ж получишь своего хариба или «тень господина», то бросай эту проклятую деревню, приезжай ко мне. Вместе с моим гонцом, моим харибом.

Такие, как ты, мне нужны, даже если они не нужны нашей Кассии. Незачем гнить в захолустье, — злить суеверных крестьян. Незачем подвергать себя опасности.

Считай это приказом повелителя.

Удачи тебе, лариец!

Наследный принц Кассии, Мир.».

Свершилось чудо! И войдешь ты в ярко освещенную залу не как побежденный, а как победитель. Склонится перед тобой жрец в глубоком поклоне. Прозвучат в полной тишине слова древнего ритуала, что соединит ваши души воедино.

И будет стоять рядом с тобой тот, кого ты считаешь лишь слугой. Но не слуга это, не друг, а нечто большее. Твоя тень — продолжение твоей души. Дар земли своему господину. Твое отражение.

Но это для всех дар земли. Для тебя же и твоего слишком смелого друга — это мой подарок. Ибо ты — чужой, а он без тебя — беспомощный. И так бывает.

И соединила вас не земля, не Кассия, а моя воля. Что же будет дальше? Даже мне того не ведомо. И даже я сомневаюсь, что поступил мудро.

Но вы оба никогда не узнаете о моих сомнениях, о сомнениях великого Радома.

С днем рождения, человек!