Враг мой

Темно, холодно. Еще и этот паршивый снег: белый и пушистый, крупными хлопьями. Красиво… когда смотришь из окна, а не тащишься по смутно знакомым улицам. Как давно я здесь не был? Год, два? Ответ пришел неожиданно — десять лет. Ровно десять лет не посещал я задрипанного городишки. Мой родной город, который я по молодости считал скучным и откровенно ненавидел. Город, в который я и не думал возвращаться, потому что в глупое прошлое не возвращаются, но пришлось...

Из пелены снега выплыла огромная елка. Красивая. Когда-то я считал такое красивым. Теперь елку дома не ставлю, а Рождество и Новый Год встречаю в элитных клубах. С бокалом шампанского в руке и шикарной девушкой у бока. Каждый год иной. Потому что шикарных девушек много, а я один.

Снег пошел сильнее. Разодрал мягкую тишину перезвон колоколов. Эта маленькая церковь деревянная у края площади. Погрустневшая от времени и от человеческих грехов.

Бред какой. С грустью вспомнив об уютной, теплой квартирке в центре столицы, я пошел на звон колоколов. Кафе оказалось не совсем на том месте, где я его запомнил. Пришлось слегка понервничать: в проклятой снежной тишине расстояния кажутся иными.

С облегчением я посмотрел на нужную мне витрину. Маленькая елочка со старыми, советскими игрушками. Под елочкой — пластмассовая Снегурка рядом с ватным Дедом Морозом. Все так знакомо, так серо, как в далеком советском детстве. В этом городке действительно ничего не меняется.

Дверь со скрипом растворилась, на улицу вышла девушка в коротеньком полушубке. Заметив меня, она испуганно отпрянула и скрылась в сполохах снега. Я поморщился. Никогда не любил пьяных женщин, а от этой так сильно несло алкоголем, что даже свежесть зимней ночи от вони не спасала.

Я резко толкнул дверь — быстрее начну, быстрее закончу. Заказав толстоватой официантке кофе, огляделся. Ту, что искал, заметил сразу — такую нельзя не заметить. Неказистая фигура, жидкие, связанные на затылке в тугой хвост волосики, страшные очки с толстыми стеклами и обгрызенные до мяса ногти, в нетерпении стучавших по покрытому бежевой скатертью столу.

— Мог бы и не опаздывать, — недовольно проворчала Вера. Ее визгливый, неприятный голос тоже не изменился. Ожидаемо отталкивающая.

— Заказать тебе что-нибудь? — мило ответил я, пытаясь быть вежливым.

Получилось плохо — глядя на Веру я чувствовал, как стягивает на щеках кожу. Благо, что в проклятом кафе царил полумрак, и она не видела, насколько мне противна. Не могла видеть.

— Закажи свое отсутствие! — ответила она, отпивая глоток из толстенного стакана. Насколько я мог разобрать — томатный сок. — Зачем пришел?

Хороший вопрос! Знал бы я сам — зачем?

— Видишь ли, Верунь, — брови Верки пошли вверх, и я вздохнул — это не красотку в ресторане обдуривать. Глупой Верка не была никогда. Уродиной — да, но не глупой. — Сложно… начать. Может, чего съедим? С утра ничего не ел, а есть один не умею, составишь мне компанию? Я заплачу, в благодарность.

Верка милостиво кивнула. На душе стало легче. Стало быть и на дурнушку управа найдется. Но, когда передо мной поставили блюдо с переваренной картошкой, я в очередной раз пожалел о своей милой квартирке в центре, особенно — по холодильнику… и по пицце, в конце-концов… Боже, какая убогость!

Верка свою порцию ела спокойно, бросая на меня любопытные взгляды. В полумраке кафе ее глаза за толстыми очками казались неестественно огромными, вопрошающими, и… теплыми, что ли?

— Митька помер, — прошептал я.

Вилка Верки на миг замерла под тарелкой и вновь продолжила движение к ее ярко накрашенным губам.

— Мне очень жаль, — понизила голос Верка.

Странно, от ее слов на душе потеплело. Верка смешала на тарелке немного картошки с салатом и тихо продолжила:

— Он был твоим лучшим другом… Только не понимаю… Саш, ты не обижайся, я просто не понимаю… чего ты от меня хочешь? Сочувствия?

Верка перестала есть, вдруг сняла очки и положила их на стол. По улице проехала машина, свет фар скользнул по ее волосам, она в замешательстве скомкала лежащую рядом салфетку и начала чистить стекла очков. Только теперь я заметил, что они запотели. Волнуется? Было из-за чего.

— Чего ты от меня хочешь? — повторила она.

Вопрос странный… неожиданный. Я тоже хотел бы знать — чего. В замешательстве я замолчал, взял со стола бокал и, отпив немного, закашлялся.

— И все же, чего, Саша? — спросила она, вновь надев очки.

Мне стало легче. Впервые отдал себе отчет, какая же она… беспомощная без очков. Если теперь беспомощная, то какой же была тогда?

… Перекатывался над нами звон колоколов, плакал ледяными каплями окружающий церковь забор. Первым в снег полетел ранец. Это было смешно. Пухлая девчонка в панике шарила вокруг руками, подслеповато щурила глаза и искала разбитые очки. Шапка слетела с ее головы, волосы рассыпались по плечам, а рукавицы мигом намокли, попав в растаявший на солнце снег. Засмеялся Вовка, задирая ей юбку. Под поношенной коричневой тканью оказались шерстенные подштанники. Захихикали за спиной девчонки. Верка нашла, наконец-то, очки, сжала их в мокрой ладони и вдруг заплакала...

— С Рождеством тебя, Верка! — прошипел Митька.

— Училка! — разорвал тишину панический крик Димки, и мы рванули в переулок.

Верка все так и осталась сидеть на холодном, покрытом кашей снега, асфальте, тихо размазывая слезы по толстым щекам...

— Димка тоже умер, — прошептал я. — Митька три дня назад, с перепою, Димка — восемь. Сердце остановилось. Можешь мне объяснить, почему?

— Ты же сам сказал, — прошептала Вера, и вилка внезапно выпала из ее ослабших пальцев.

Губы ее чуть задрожали. Задницей почувствовав приближение бабской истерики, я быстро налил вина и всунул бокал в ее холодные ладони.

— Пей!

Она выпила. Как я и ожидал, захмелела. Глаза ее вновь потеплели, и я осторожно снял очки с круглого лица. Так она даже лучше… даже ничего. Румянец ей к лицу, и нос покраснел так смешно… беспомощно… Руки мои задрожали. А ведь она такой и была… Безответной и беспомощной… Единственное, что в ней было жесткого — ее горячая вера в нечто, что другие называли Богом. Глупая вера. Но сильная до жути.

Она все сносила смиренно. Шептала, что на то воля Божья, что это кара за какие-то там грехи. Наверное, больно, когда снежок попадает в щеку. Да какое там "наверное"...

— Я думала, что это сон, — внезапно заплакала Верка, сжимая бокал так сильно, что он пошел трещиной.

Купюрой остановив крик официантки, я подменил ее бокал своим и наполнил его вином, заставив Верку выпить. Бедняжка уже и не соображала где она, с кем разговаривает, и что вообще разговаривает. Ее глаза ошалели, наполнились грустью. С носа на щеки расползлось красное пятно. А такой она мне даже нравится...

— Но это было смешно, — засмеялась вдруг Верка. — Он пришел ко мне ночью… черный такой, с крыльями… А глаза горят… Огнем, понимаешь?

— Понимаю, — прошептал я, наливая ей еще. — И как понимаю!

Хотя не понимал ни черта. Но с пьяными бабами не поспоришь.

— Ни черта ты не понимаешь, — прошипела она, икнув.

Решив, что ей хватит, я пытался вырвать из цепких лап Верки бокал. Безуспешно.

— Страшнючий… Ненавидишь… спросил… Где мое вино?

— Уже наливаю, — прошептал я, незаметно разводя вино соком. Все равно не заметит. В таком состоянии она вообще вряд ли что заметит.

— Говорит, ненавидишь, так я тебе… то бишь он мне… мол, поможет. Ну сон такой будет… где вы все… ну, того, понимаешь… Лей!

Я налил, внимательно слушая.

— Сначала Димка снился… страшный такой, пьянющий вечно. С тобой в номере сидел, песни вы горланили… Катюшу...

Я вздрогнул. И в самом деле горланили… и в самом деле, Катюшу. Недели две назад. Или больше? Господи, как же давно это было! Как… больно. Быстро налив себе бокал, я выпил его залпом, но не опьянел. Не действовало на меня уже вино, давно не действовало. Водки бы, и побольше! Я поднял руку, чтобы сделать заказ, но тут Верка продолжила… Мне сразу стало не до водки.

— Девчонка там была. Красивая. Глаза громадные, волосы — как шелк… и Димка твой, руками грязными...

Мне поплохело. Говорил Димке, чтобы завязывал, но разве тот послушает? Только невинных заказывал, самый смак. Я и привык-то уж давно, замечать перестал, перестал реагировать на крики из спальни. Что толку? Димка — мой лучший друг. Друзей не выбирают, их судьба дает… а ту девчонку и я помнил. Хорошенькая. Глаза — большущие, губы нежные, а фигурка — загляденье. Молодая китаяночка, только вчера с контейнера.

— Кровь там была, — прошептала Верка, глядя в бокал.

Меня аж передернуло. Красный цвет вина стал вдруг невыносимо противным, бокал выпал из пальцев, и вновь пришлось заглушить возмущение официантки новой купюрой. Разорит меня Верка. Выйдет мне это кафе дороже ресторана.

— …много крови. Гад, твой Димка. И тот, во сне, шептал, что гад. Стоял за спиной и хихикал. Противненько так… А потом и говорит: «Хочешь? Мы отомстим». Мне обидно стало, будто годы те вернулись, будто только вчера вы мне жизнь поганили. «Выбери… выбери, как им умереть». Ну я и выбрала. Чтобы Димочка твой, как свинья. В подворотне. От ножа.

— Сука!

В глазах потемнело.

— Врешь, — вскричал я. — Кто тебе сказал! Кто! Отвечай!

— А кто мне мог сказать? — прохрипела Верка. — Димка же просил тебя перед смертью, чтобы никто не знал… как ему яйца вырезали.

Дальше я помню урывками. Перевернулся стол. Вдребезги разбились бокалы. Вино растеклось по светлой блузке Верки, и она захрипела, когда я сжал ее свиное горло. Завизжала официантка. Подбежал охранник, врезал мне в ухо, и я отлетел, спиной наткнувшись на стул.

Что-то подо мной треснуло. На миг я потерял сознание, а когда очнулся, Верка сидела на полу, прижимая пухлую ладонь к горлу и истерически смеялась. Ухо горело огнем, охранник стоял надо мной, а официантка тихо причитала, осматривая погром.

— Сам заплатишь или милицию вызвать будем? — спокойно спросил охранник, помогая мне встать. Вернее, заставляя меня встать.

— Отпустите его! — прошипела Верка. — Успокоится… или я и ему — выберу.

Я похолодел — хмель ушел из глаз Верки. Толстые губы ее дрожали от напряжения, щека опухала на глазах. Верка тяжело поднялась, официантка с охранником, подозрительно на меня посматривая, поставили столик на место и уже почти мирно приняли очередную купюру. Верка опустилась на стул, я сел напротив и сказал:

— Снилась ты им. Димке снилась. Тот ночами выл. Днем шутил, что кошмары. Зачем, Верка?

— А вы зачем? — прошептала она. — Саш, не знала я, что всерьез это, понимаешь? Думала… что-то вроде психотерапии… для себя самой. Я… и Митьку видела… как он умирал. Страшно умирал. И тебя...

— Что ты мне придумала? — прошептал я, чувствуя, как по спине бегут мурашки. — Что?

— Не бывать этому! — выдохнула она.

— Что? — настаивал я.

— Не бывать! — прошептала Верка, вдруг заплакав. — Сашка, не понимаешь ты. Зла я на вас была. Димка мать бросил. На руках моих умирала, сына звала. Я ему звонила, звонила, а там баба какая-то. Нет его да нет. Ну и… поздно потом было.

— В командировке мы были, — ответил я. — Контракт улаживали. Димка секретарше приказал — чтобы никто не тревожил, а когда вернулся, мать его уже и похоронили. Как собака выл, три дня с запоя не выходил, а ты говоришь… на костел деньги свои переписал, все равно, говорил, бабы у него нет, детей тоже — кому оставлять? Пусть хоть мать нормально отпоют, а его уж и не надо. Таких грехов не отпоешь...

— Не знала я.

— Многого не знала, — прохрипел я и вдруг добавил:

— Детьми мы были, Верка. Глупыми и безмозглыми. Детьми, понимаешь.

Только я ведь и теперь умнее не стал. Однако Веерке этого знать не обязательно. Я еще жить хотел.

— А девчонка та?

— Заплатил Димка девчонке твоей, и хорошо заплатил. Жизнь у нас сейчас такая — не было бы Димки, был бы другой.

— И у сестры Митьки тоже такая была, когда ее муж избил до смерти?

— Митька давно Лельке говорил, чтобы мужа бросала, к нему ехала. А то все причитала — добрый он добрый, люблю я его. Только как выпьет… Но так — добрый, не брошу. Никогда не брошу. Ну… а как кончилось дело-то… мужа ее на зоне достали. Митька денег дал… Да только говорят, что и не надо было там денег. Тот сам был готов удавиться.

— А ты?

— А что я? Родители мои в новом доме живут, в хорошем районе. Сестры у меня нету...

— А сын твой? — не угоманивалась Верка.

— Сын? — похолодел я.

— Андрюшка, сын твой...

Я задумался. Сын… Аленка, кто ж еще! Шаловливая Аленка с зелеными глазами. Моя первая любовь и мое первое разочарование. Моя первая барышня. А потом… уехал я потом. В университет поступил, столичный, престижный. Ее здесь оставил. А у студента какая жизнь, известно: бабы, водка, бабы. Ну и понесло меня. Писать стал реже, позже вообще забыл о письмах, память о Аленке затмили новые увлечения, а она… вот как… сын...

— Не знал я о сыне, — ответил я. И расхотелось мне почему-то разговаривать с Веркой. Расхотелось просить о пощаде. Может, и права она? Может, не достоин я жить-то?

Чувствуя, что все больше пьянею, я поднялся. Шатаясь, вышел из кафе. На Верку даже не посмотрел. Ну ее… пусть себе колдует. И не страшно даже уже. А там, за чертой, друзья заждались. Пусть и в аду, а все вместе, все не так страшно.

Снег больше не шел. Улицы покрыло белоснежным покрывалом, на темном небе показались издевающиеся звезды, а над церковью, старенькой и пошарканной, нависла темная туча. Я замер, вмиг вспотев от страха. Все еще не веря, смотрел, как «туча» расправила огромные, перепончатые крылья, посмотрела на меня, пришпиливая к асфальту взглядом. Вот он. Не Верка, этот… наверное, и Митька его видел. Все бредил перед смертью, демон, да демон… враг. Вот он враг-то.

— Не отдам! — закричала толстая фигурка, вставая между мной и демоном. — Его тебе не отдам!

Демон посмотрел на Верку с легкой издевкой и потянул к нам костлявую лапу. Тут-то я и понял, что сейчас все закончится. Сейчас сметет эту толстую идиотку, а потом меня и заберет…

— Спаси его, Боже, — выдохнула вдруг Верка, падая на колени.

Наивная! Призрачные губы демона расширились в улыбке, в огромных глазах вспыхнул смех, а я прошептал:

— Вера, Верочка, уйди, уйди, хорошая. Меня не спасешь и себя погубишь. Уйди! Андрюшку моего кто присмотрит, уйди!

Верка заплакала, я пытался сдвинуть ее с места, демон усмехнулся еще шире, нас накрыло его тенью, и я вдруг взмолился… Богу взмолился, страстно, пылко, как никогда в жизни, и ни за себя даже, за эту глупую уродину, что моих друзей погубила. За нашу жертву, что Димкиной матери смерть сгладила! За нее, что Лельке синяки смазывала, за Верку! Боже, ты же слышишь! Заслужил я, каюсь, дураком был, но ведь ей и так досталось, пусть уж живет! Прости ей, дуре, и меня прости, и Димку, и Митьку, помоги моему Андрюшке лучше отца вырасти, а я… пусть я...

Ладонь демона застыла так близко от моего лица, что я почувствовал идущий он нее холод. Верка всхлипнула, теснее ко мне прижавшись, я уже не молился, не боялся, а просто ждал, смерти ждал. Пусть хоть не такой позорной, как у Димки. Не со спущенными штанами посреди улицы...

Воздух разодрала хрустальная песнь колоколов. Я вздрогнул от неожиданности, Верка закричала, а демон задрожал, растворившись в воздухе…

Пошел снег. Я икнул… потом засмеялся, счастливо, звонко. Хорошо-то как! На душе покой, вокруг благодать, воистину — праздник!

— С Рождеством тебя, Вера! — прошептал я, поднимая Верку на ноги и счищая с ее коротенькой куртки налипший снег.

— С Лаждеством, дядя! — засмеялся рядом звонкий мальчишеский голосок, и молодая женщина, метнувшись из тени, подхватила мальчонку на руки.

— Что ж ты Андрюша, к чужим пристаешь, — увещевала она сына. — Нельзя так.

— Можно, — прошептал я, смотря на Аленку. — Еще как можно!

Это Рождество я встречу как полагается — с елкой и игрушками. И плевать мне на моду. Плевать на циников, что кричат на всех углах: «Бога нет»! Я знаю, что есть. Вижу Его в улыбке крестной матери моего сына...

— Еще кусочек торта, Верунь?

27.01.09.