Медальон

Вечер был прекрасен. Легкий, как перышко, он скользил над городом, наполняя сердце тихой радостью. Валентину хотелось петь, чего с ним не случалось уже очень давно. Он шагал по улице к своему дому, расправив плечи, будто за спиной у него росли крылья. Еще бы — наконец-то никакой груз больше не отягощал душу, он принял правильное решение, он теперь свободен. Завтра наступит новый день, яркий, настоящий, день, в который он выйдет обычным человеком. И обретет свое долгожданное счастье.

Валентин взбежал на крыльцо, со счастливой улыбкой оглянулся на гаснущий закат, распахнул дверь и вошел. Комнату заполнял сумрак, ведь пока некому было зажечь свечи.

Валентин шагнул к столу… и замер. На темном бархате раскрытой шкатулки невозмутимо покоился золотой медальон.

За некоторое время до этого.

Ослепительное весеннее солнце смеялось в каждом окне, в каждой капле прошедшего ночью дождя. Валентин неторопливо шел вверх по улице, щуря глаза, непривычные к яркому свету. Он покидал свой дом крайне редко, всегда вечером, и понятия не имел, что заставило его выйти сейчас. Просто потянула какая-то неодолимая сила.

Горожане, спешащие по своим делам, уступали дорогу высокому господину в элегантном черном фраке, но никто не поднимал шляпы, здороваясь с ним, как со старым знакомым.

Валентин шел сквозь хлопотливую суету, и поражался тому, насколько утренний город отличался от вечернего. Он привык видеть эти улицы совсем другими. Освещенными холодным светом фонарей и витрин, заполненными наряженными людьми с пустыми лицами, с глазами, горящими жаждой развлечений. Женщины, чей настоящий облик давно уже скрылся под слоями заемной красоты, вальяжные мужчины, старики и старухи в мехах и бриллиантах, жалкие в своей погоне за уходящей молодостью. Взвизги музыки, пьяные выкрики, звон бьющегося стекла, чьи-то надрывные рыдания, дым сигар.

Это — на центральных улицах. Дальше, в сумраке — лохмотья нищих, снова пьяницы, грязные попрошайки, хмурые ремесленники, спешащие домой после тяжелого дня.

Вечерний город пах приторными духами, кислым вином, скукой, пустотой и опустошенностью.

Утренний… Валентин поймал себя на том, что с наслаждением вдыхает прохладный воздух, напоенный ароматами горячего хлеба, молока, мокрой листвы в палисадниках, даже дегтя, которым были смазаны колеса проезжавших повозок.

В конце улицы был маленький парк. Валентин, смахнув платком капли и сорванные ночным ветром листья, уселся на скамейку в глубине аллеи.

Несмотря на ранний час — часы на башне Библиотеки едва пробили восемь — здесь было многолюдно. Две девочки в ярких шапочках прыгали по расчерченной мелом дорожке. Обиженным басом вопил на руках у няньки пузатый мальчишка. Прибежала, поджимая заднюю лапу, кудлатая собачонка, остановилась и принялась лаять на крикуна. Тот от неожиданности замолчал, собака фыркнула и поскакала дальше.

Позади раздался смех, Валентин оглянулся — с соседней аллеи, высоко подобрав над мокрой травой клетчатую юбку, перебегала светловолосая девушка. У самой скамейки ее догнал парень в зеленой куртке, притворно-сердито что-то шепнул, девушка глянула на Валентина, рассмеялась вновь, но позволила взять себя за руку и увести.

С куста сирени, вспугнутая шумом, взлетела ворона, и Валентин едва успел увернуться от осыпавшихся вниз капель.

— Папа, папа! — какой-то карапуз в вязаном жилетике, переваливаясь, бежал по дорожке прямо к Валентину, протягивая пухлые ручки.

Валентин недоуменно уставился на ребенка, неуверенно улыбнулся… но тут из-за поворота аллеи показалась молодая женщина.

— Джекки! Джекки, а ну иди сюда! — она живо догнала сына и подхватила на руки. — Это не твой папа, это чужой дядя. Господин, простите, он вам не сильно помешал?

— Ничуть, — Валентин пожал плечами, но она уже отвернулась.

— Вон твой папа! Пойдем к папе, Джекки. Где папа?

— Папа! — радостно завопил карапуз, указывая на шагающего навстречу рабочего, возвращавшегося после ночной смены.

— Мари! Джек, иди сюда, разбойник, погляди, что тебе папа принес!

Женщина поставила мальчика на землю и его отец, опустившись на корточки, достал из кармана блестящую выгнутую свистульку.

Мальчишка тотчас схватил ее, надул щеки и парк огласился резким визгом.

— Фу, — Мари, смеясь, покачала головой. — Том, ну что ты натворил? Джекки, дай сюда. Дай маме посмотреть, мама тоже хочет свистнуть. Вот так, умница…

Том поднял мальчика и усадил на плечи. Тот, издав боевой клич, радостно завертел головой.

«Моему сыну могло быть столько же, — внезапно подумал Валентин. — И я мог бы тоже катать его на плечах…»

Мимо его скамейки чинно прошли два старичка. Она держалась за его локоть и ела булочку, он опирался на трость с яшмовым набалдашником.

Валентин проводил их глазами, и внезапно понял: он тоже хочет вот так. Не стать стариком, конечно, а стать обычным человеком.

Он уже забыл, каково это. Он привык считать себя выше таких людей, он смеялся над их жалкой жизнью, которую и жизнью-то не назовешь. Разочарования, обиды, тяжелый труд, болезни, старость, смерть… Какие радости, какое счастье можно найти в подобном?

Но вот сейчас ему вдруг нестерпимо захотелось туда, к ним. В этот простой, добрый, светлый мир. Чувство было жгучим, до спазма в горле, до непрошенных слез.

Валентин шмыгнул носом и с недоумением уставился на упавшую на запястье каплю. Он не плакал страшно давно, он уже забыл, из-за чего в последний раз…

Вранье. Ничего он не забыл.

— Подкидыш!

— Отродье троллей!

— Свинопас!

— Фу! От тебя воняет! Не подходи ко мне!

— Пошел вон отсюда, оборвыш!

— Гнать его! Ату!

Издевательский смех, пронзительные выкрики, хочется заткнуть уши и бежать, чтобы не слышать ничего этого, но бежать ему нельзя. Он должен стоять здесь и ждать, так велел Джеффри. Брат очень рассердится, если вернется и не найдет его. Валентин называл Джеффри братом, хотя и знал, что это неправда. У него не было братьев. И отца с матерью тоже не было. Просто однажды кто-то подбросил младенца на порог крестьянского дома. Тин знал, что живет у чужих людей из милости, никто и не думал от него это скрывать. В семье его держали за прислугу, мальчишки на улице дразнили «подкидышем» и не принимали в свои игры.

Тин терпел. Терпел и мечтал, как однажды сумеет отплатить за все обиды. За каждый щипок, за каждое оскорбительное слово. Эти мечты составляли его тайное счастье. По вечерам, забиваясь в свой угол, вымотанный дневной работой до зеленых кругов перед глазами, мальчик все же засыпал не сразу. Сперва он представлял, как расплачивается с обидчиками по заслугам. Как они ползают на коленях, умоляя о прощении, а он только улыбается. Раньше, бывало, Тин мечтал, как в деревне вдруг появятся его настоящие родители, и они окажутся непременно лордом и леди, и жестоко покарают тех, кто смел так обращаться с их потерянным сыном… Но время шло, к нему никто не приезжал, и Тин понемногу оставил эти мечты. Ему гораздо больше нравилось воображать, как он наказывает мучителей сам!

Однако в тот раз издевательства перешли все границы. Его схватили, поволокли по улице, и сын мельника, Мик, собственноручно макнул головой в корыто с отбросами для свиней.

Тин вырывался, но что мог тощий мальчишка против своих откормленных, сильных противников?

Когда его отпустили, он, всхлипывая, бросился бежать прочь из деревни, в лес, а вслед ему неслось улюлюканье.

Тин, боясь, что за ним погонятся, бежал, пока не кончились силы. Тогда он упал на четвереньки и заполз под еловые лапы. Кое-как счистил с лица грязь, свернулся калачиком и сам не заметил, как уснул.

Разбудил его свет. Мальчишка вскинулся, решив, что проспал, что уже утро, что сейчас разгневанная мать выгонит его из постели хворостиной, вскочил на ноги, больно стукнулся головой о колючую ветку, ойкнув, осел обратно… и все вспомнил. Он был не дома, он убежал в лес, и в лесу наступила ночь.

Дрожа от холода и страха, Тин потихоньку раздвинул ветки, выглядывая наружу. На поляне перед елью стоял человек. Он был высок, худ, длинное черное одеяние мело траву, лицо незнакомца скрывала широкополая шляпа, а в руках он держал некий предмет, окутанный золотым сиянием.

— Иди сюда, мальчик, — сказал незнакомец замершему Валентину. — Вылезай, не бойся.

Тин повиновался, хотя ему было очень страшно. Он заподозрил, что нарвался на колдуна. Ну и пусть, зло подумалось Валентину, ну и пусть!

— Подойди, — велел незнакомец.

Тин сделал несколько робких шагов и остановился.

— Ближе.

— Господин …

Мальчик поднял голову, пытаясь рассмотреть лицо под шляпой, но это ему не удалось.

— Еще ближе.

Валентин стоял уже почти вплотную, так, что мог наступить на черную полу то ли хламиды, то ли плаща.

— Господин, — нашел в себе силы спросить он. — Что вам нужно, господин?

— Мне? — маг усмехнулся. — Ничего, это ведь ты меня звал!

— Я?! Нет, господин, я вас не звал, я…

— Хватит, — в негромком голосе прозвучала досада. — Мне недосуг рассуждать тут с тобой полночи. Вот, возьми, раз так хотел.

С этими словами незнакомец наклонился и надел на шею мальчика золотую цепочку с медальоном, от которого шел свет.

Тин невольно опустил глаза, а когда вновь поднял голову — колдуна уже нигде не было видно. Понемногу угасло сияние, и поляну вновь окутала тьма.

С того дня жизнь сироты-подкидыша разительно переменилась. Когда он вернулся домой, и «отец» замахнулся было на него, Тин привычно съежился в ожидании удара… но ничего не произошло. Открыв глаза, мальчик увидел, что здоровенный мужик пятится прочь с искаженным ужасом лицом и жалко трясущимися руками.

С улицы раздался истошный вопль. Сын мельника катался по земле, все лицо его покрылось отвратительными бородавками.

Громко ударило тревожное било — загорелась сельская школа, в которую Валентина не взяли.

Заревела Джейн, соседская девчонка, выбросившая в лужу подаренное им дешевое колечко — у нее в одно мгновение вылезли все волосы.

Тогда, напуганный происходящим едва ли не больше пострадавших, Валентин бросился бежать. Он сидел в лесу, пока не понял, что же случилось. За все следовало благодарить медальон.

Тин снял с шеи подарок и внимательно рассмотрел его. На тонкой цепочке удерживался узел, сплетенный из нитей золота. В центре хищным огнем горел зеленый камень, похожий на глаз. И эта вещь мгновенно исполняла его самые сокровенные желания.

Колдун сказал, что Валентин сам позвал его… Пожалуй, так оно и было, просто он не отдавал себе в том отчета. Он лишь яростно хотел, чтобы все его обидчики были наказаны. Чтобы никто больше не смел насмехаться над ним и поднимать на него руку. Что ж, его мечта исполнилась.

С тех пор ни один человек не смел безнаказанно оскорбить обладающего могуществом.

Валентин ушел из деревни.

Несколько лет он провел в странствиях. Юноша быстро понял, что должен скрывать свой дар, потому что слишком многие хотели бы обладать им. Он никому не мог доверить тайну, и до недавнего времени это не тяготило его.

Однако теперь все вдруг изменилось.

Валентин стал выходить по утрам. Стал пристально вглядываться в лица встречных людей. И чем дальше, тем больше хотел вновь вернуться в их мир из своего, мрачного, тайного, одинокого. Но этот мир не принимал Валентина. Хозяин медальона никого не мог подпустить к себе близко, не подвергнув страшной опасности. Ведь его пожелания другим людям исполнялись мгновенно! За долгие годы Валентин научился контролировать себя, но что, если однажды он сорвется? Если, обидевшись за пустяк, пожелает обидчику плохого?

Увы, медальон исполнял лишь недобрые просьбы. Ни на что хорошее он способен не был.

И тогда Валентин принял решение избавиться от своего дара. Он отнес медальон за город и закопал в безлюдном месте. Пусть покоится в земле.

Назад он не шел — летел на крыльях. Свободен! Он свободен! Создатель, как же это, оказывается, прекрасно — быть обычным человеком!

А дома он увидел свой медальон, как ни в чем не бывало, лежащий в шкатулке.

Что ж, неудача ничуть не охладила его пыл. Валентин подумал немного, и пришел к выводу, что земля — слишком слабое хранилище для таких чар. Стало быть, нужно воспользоваться водой. Пусть медальон канет на дно моря, пусть скроют его волны, и занесет песок.

Валентин оправился в порт и сел на корабль. Ему было все равно, куда именно плыть, но так вышло, что судно направлялось в Ферру, где Валентин уже бывал однажды.

Теперь, стоя на палубе и глядя на волны, чуть тронутые рассветным свечением, Валентин невольно припоминал то свое путешествие. Ферра была красивым городом. Множество дворцов, беломраморные террасы которых уступами спускались к воде. Цветущие сады, окутанные то розовой, то голубой, то белой дымкой. Забавные наряды местных жителей — широкие разноцветные накидки и высокие колпаки, фонтаны на площадях…

Так уж вышло, впрочем, что больше ничего хорошего об этом городе Валентин сказать не мог, потому что там с ним произошла весьма неприятная история. Его пригласил к себе один лорд, которому он незадолго до этого помог расквитаться с обидчиком. Валентин порой оказывал такие услуги, искренне полагая, что обиженные люди все равно найдут способ отомстить, так почему бы не с его помощью?

И обычно на этом все заканчивалось. Заказчик расплачивался, Валентин уезжал. Однако в тот раз решил задержаться, уж больно упрашивал довольный свершившейся местью вельможа.

Торжествуя свою победу, лорд закатил грандиозный пир, устроил даже нечто вроде театрального представления в честь Валентина. Валентину к тому времени подобные мероприятия уже успели наскучить, поэтому он не особенно следил за разыгрываемым на сцене действом. Откинувшись на спинку кресла, он потягивал ледяное вино из тонкого бокала, любуясь дальними огоньками, дрожащими внизу. Праздник проходил под открытым небом, и с высокой террасы особняка весь город был виден, как на ладони. Луч маяка неторопливо поворачивался, ощупывая залив, горела над самым горизонтом холодная зеленая звезда.

Валентин вздохнул. Он чувствовал себя чужим здесь, и это было тоскливое чувство, чем-то сродни наползающему с моря туману. Как всегда в подобных случаях, он по привычке коснулся медальона, спрятанного на груди. Ощущение золотого плетения под ладонью успокаивало, напоминая о том могуществе, которым он обладал. Достаточно лишь пожелать — и все эти люди будут ползать на коленях, умоляя его о милости. Только зачем? Подобные развлечения давно потеряли для него свою прелесть. Валентин уже собирался встать и покинуть праздник, зная, что остановить его не посмеют.

Он даже сперва не понял, что произошло, и полминуты, наверное, недоуменно разглядывал пятна вина на белоснежном кружеве своей рубашки… осколки бокала, осыпавшие колени… длинную царапину на ладони, набухающую кровью…

Потом поднял глаза — и увидел нацеленное прямо на него дуло револьвера, а выше — пылающее яростью женское лицо, показавшееся ему смутно знакомым.

Эта женщина стреляла в него? Видимо, она промахнулась, но сейчас…

— За что?! — изумленно вырвалось у Валентина.

Страшно ему не было — он слишком отвык бояться.

Женщина не ответила. Револьвер в ее руках дрогнул, нащупывая точную цель — его сердце. Звука выстрела Валентин вновь не услышал, зато почувствовал, как что-то сильно толкнуло его в грудь. Он глянул вниз, но рубашка по-прежнему была залита лишь вином.

Он помнил, что не успел ничего пожелать, но стрелявшая вдруг повалилась на колени, потом на бок, обхватив левой рукой правую, неостановимо поднимавшуюся к виску.

Валентин видел ужас в широко распахнутых глазах, ужас — и понимание. Он бросился к ней, но опоздал. В третий раз прозвучал выстрел, только теперь пуля достигла цели.

Рука женщины безвольно упала, револьвер звякнул по камням.

Бросившись на колени рядом, Валентин попытался поднять свою несостоявшуюся убийцу. Смерть унесла гнев, черты лица вновь обрели ясность, и стало видно, что у него на руках лежит совсем еще юная девушка. Рассыпались по белым плитам солнечно-рыжие волосы, качнулась в ухе сережка с топазом, и тут Валентин ее узнал.

Его пыталась убить дочь того человека, которого он сделал нищим по просьбе хозяина дома.

Но ведь он не хотел ее смерти! Видит Создатель, не хотел! Не хотел!

Валентин стоял на коленях, не глядя, что кровь пачкает дорогое сукно, и все тряс безвольное тело, выкрикивая какие-то мольбы. Будто это могло помочь! Потом дернул рубашку, срывая пуговицы, выхватил свой медальон, прижал его к груди девушки… Бессмысленно. Его дар не был способен на добро.

Откуда-то набежали люди, отняли у него мертвую, помогли «господину магу» встать на ноги, куда-то повели… Валентин все вырывался, не желая уходить, не желая верить в случившееся, но кто-то сзади внезапно обрушил на его голову тяжелый удар, и все померкло.

После Валентин узнал, кто это сделал, но лишь поблагодарил догадливого слугу. Одному Создателю ведомо, что он успел бы еще натворить, какие жуткие пожелания, вырвавшиеся в припадке бессильной ярости, исполнил бы послушный его воле медальон

Валентин покинул город на следующий день, и, стоя на палубе выходящего из залива корабля, не мог понять, что это на него нашло. Мало ли смертей он повидал? В том числе и тех, которые были сотворены по его желанию? Что же произошло теперь, почему так больно ударила гибель девчонки, которая сама пыталась его убить? Несправедливо, между прочим, ведь он не причинил ее отцу никакого вреда, лишь отнял богатство. Она получила по заслугам… Отчего же так мерзко на душе? Отчего с рук все будто никак не отмыть ее кровь? Валентин даже покосился на пальцы, и, разумеется, не увидел ничего красного, кроме алой искры рубина в кольце. Поражаясь самому себе, он сдернул перстень и швырнул его в море.

«На счастье», — хмуро бросил какому-то купчине, вытаращившемуся на него, как на безумца. И ушел в свою каюту, которую не покидал до самого вечера, пока Ферра не осталась далеко позади за чередой спокойных синих волн.

Впрочем, через некоторое время Валентин выкинул случившееся из головы. И вспомнил только теперь, когда вновь оказался на борту корабля, направляющегося в город «Тысячи садов», как называли его жители.

Ну, так что же с того? Было и прошло, как всякое другое. Совсем скоро он избавится от проклятого медальона, и начнет новую жизнь.

Валентин улыбнулся и отошел от борта. Надо только немного подождать, пока они не выйдут достаточно далеко в открытое море. Может быть, сегодня ночью…

Он услышал веселый женский смех, невольно поискал хохотунью глазами, и, к своему удивлению, увидел ту самую девушку, которую встретил в первое свое утро в парке.

Теперь на ней было дорожное платье в темно-голубую полоску, которое удивительно шло к синим глазам, легкий ветерок трепал выбившуюся из косы золотистую прядь. А рядом снова был тот же парень в зеленой куртке.

«Другой одежды у него нет, что ли?», — с внезапным раздражением подумалось Валентину.

Девушка, тем временем, заметила устремленный на нее взгляд и Валентину досталась одна из ее солнечных улыбок.

— Доброе утро, сударь! — она помахала ему, приглашая присоединиться к завтраку за накрытым под палубным тентом столом.

Но Валентин лишь молча поклонился в ответ. Как бы ни хотелось ему принять приглашение, следует быть осторожным, пока медальон все еще с ним. Вот завтра — другое дело.

Поздней ночью Валентин вышел из своей каюты. Палуба была пуста, только на носу вспыхивал огонек чьей-то трубки. Подойдя к борту, Валентин некоторое время просто стоял, вглядываясь в ночь. Корабль плыл по морю тьмы, волны шепотом переговаривались с ветром, и слабо светился пенный след за кормой. Луна то появлялась на мгновение из-за пелены облаков, то исчезала вновь.

Валентин, еще раз оглядевшись по сторонам и удостоверившись, что за ним никто не следит, снял с шеи цепочку с медальоном. Подержал его на ладони, в последний раз вглядываясь в переплетение золотых нитей, размахнулся и бросил в воду. Цепочка мелькнула в лунном свете летучей змеей, послышался слабый всплеск — и все. Валентин прислушался к себе, но не ощутил ни капли сожаления. Да, отныне он всего лишь обычный человек. Да, теперь его могут обидеть. Ну и что? Зато он может любить. Может просто жить, в конце концов!

Валентин полной грудью вдохнул прохладный, соленый воздух и, улыбаясь, вернулся в свою каюту.

Наутро он сам подошел к синеглазой девушке.

Ее звали Энтонетт, и юноша в зеленой куртке приходился ей кузеном. Она провожала его в Ферру, где тот собирался поступить в знаменитый Горный университет.

Валентин обрадовался, узнав, что обратно им предстоит плыть вместе. Энтонетт нравилась ему. Она была воплощением того, к чему так страстно потянулась его измученная одиночеством душа. Восхитительно живая, лишенная капли притворства, она не была красавицей. Пухлая фигурка, слишком большой рот, курносый нос, щеки и лоб усыпаны конопушками — словом, самая обычная девчонка. Но Валентин слушал ее смех с тем же чувством, с каким истомленный жаждой человек делает первые глотки воды.

В Ферре они провели несколько дней. Тони хотела удостовериться, что ее «умный маленький кузен» будет хорошо устроен на новом месте. Когда была найдена подходящая квартира, и хозяйка, аккуратно пересчитав задаток, клятвенно пообещала, что глаз не спустит с молодого «господина студента», они отправились гулять по городу.

Пожалуй, в жизни Валентина никогда не было настолько чудесного дня. Он сам вел себя как мальчишка, вырвавшийся из-под надзора суровых родителей, чем постоянно смешил Тони и удивлял ее брата. Ну конечно, солидному господину, в чьих темных волосах нет-нет, да и проскальзывали уже серебряные ниточки, не пристало прыгать через натянутые поперек парковой дорожки веревочки, лихо кататься на одном колесе, играть в прятки с местной ребятней, покупать у продавца воздушных шаров весь товар и раздавать ярко раскрашенные шарики всем подряд, а потом надолго остановиться у витрины магазина игрушек и, в конце концов, купить кораблик под шелковыми белыми парусами. Этот кораблик Валентин привязал к одолженному у Тони синему шару и отпустил в небо.

Стоя на террасе, он долго провожал его глазами, пока налетевший ветер не унес шарик за облака.

После ужина в маленьком ресторанчике, где на столах уютно горели накрытые оранжевыми платками лампы, и подавали изумительно вкусных жареных рыб, они проводили кузена Энтонетт к его новому дому, и Тони еще с полчаса перечисляла хозяйке, что именно он любит на завтрак, обед и ужин, сколько времени должен сидеть над учебниками и во сколько возвращаться с прогулки, и как внимательно нужно следить, чтобы он непременно тепло одевался. Невысокая полная женщина в белоснежном переднике слушала девушку, не перебивая, лишь обменялась с Валентином понимающей улыбкой.

Но, наконец, настала пора возвращаться на корабль.

Валентин и Тони медленно спускались к морю по узким улочкам, вымощенным розоватым камнем. Стемнело, зажглись фонари, но, странное дело — нынче вечерний город совсем не казался Валентину отвратительным! Он был почти так же хорош, как утренний. Мерцали над головой большие звезды, заливался в чьем-то саду соловей, приветливо улыбнулся и помахал снятой с головы банданой бородатый моряк, вразвалочку выбравшийся из трактира.

Валентин даже не хотел гадать, отчего вдруг произошла такая перемена — оттого, что сгинул давящий на душу груз? Или оттого, что ладонь Энтонетт доверчиво лежала на его согнутой руке?

Увы, идиллия оказалась недолгой.

Они почти добрались до порта, нужно было всего лишь, пройдя переулком, пересечь маленькую площадь. И в этом переулке навстречу им поднялись три тени.

Тони тихо ахнула, Валентин мгновенно оттолкнул ее назад, загораживая собой.

Каждый из грабителей был больше его едва ли не вдвое. И они явно знали свое ремесло.

Еще вчера Валентину хватило бы доли секунды, чтобы размазать их по стенам. Сегодня он был безоружен. У него не было с собой даже клинка, только обыкновенная трость.

Но Валентин слишком привык знать за собой силу.

— Пошли прочь, — процедил он, даже не думая останавливаться. — Прочь, я сказал.

И трое громил, привычных ко всяким переделкам, попятились перед безоружным щеголем, различив в низком голосе отчетливо внятную не угрозу даже — предупреждение. Этот вот безобидный на первый взгляд красавчик мог сотворить с ними нечто ужасное, и удерживался, очевидно, с большим трудом.

Грабители переглянулись…

Валентин продолжал идти вперед.

И, когда между ними оставалась всего пара шагов, привычно поднял ладонь к груди.

Этого хватило — троица бросилась наутек.

— Валентин! — Тони подбежала к нему, схватила за руку. — Вы не ранены?! Они вам…

— Они мне ничего не сделали, сударыня, — Валентин поднес к губам ее дрожащие пальчики и поцеловал. — Путь свободен, мы можем идти.

Энтонетт ничего не ответила, но посмотрела на него так, что Валентин почувствовал себя сторицей вознагражденным за пережитый страх.

А ведь он, на самом деле, испугался. Страх, давно и прочно забытый, вновь заставил сердце биться сильнее, кровь стучать в ушах, а мысли — лихорадочно метаться в поисках выхода. Как ни глупо, но Валентин был даже рад этому чувству. Хотя впредь, конечно, нужно проявлять большую осторожность.

Вечером следующего дня они с Энтонетт стояли на палубе судна, возвращавшегося в их родной город. Пылающее солнце величественно опускалось в пламенную воду, и казалось, что корабль летит по алой дорожке прямо к нему.

— Вы странный человек, Валентин, — тихо сказала вдруг Тони, глядя в окрашенное всеми оттенками красного, золотого и синего небо.

— Почему, сударыня? — Валентин с улыбкой повернулся к ней.

— Когда я увидела вас впервые, вы показались мне страшным сухарем и занудой… простите, — смутившись от собственной прямоты, девушка опустила голову.

— Ничего страшного, продолжайте. В сущности, вы правы.

— Ну вот, — она погладила ладонью резные перила. — Вы так неодобрительно и холодно на меня посмотрели… А потом сами подошли и представились. И я поняла, что вы на самом деле не такой. С вами весело, и интересно, и вы не боитесь показаться смешным. Обычно люди этого очень боятся, а вы делаете, что хотите, и вам все равно, что о вас скажут другие. Но еще потом…

— Да?

— Помните, в переулке… — Тони подняла глаза, ловя его взгляд. — Вы ведь были безоружны! Но эти бандиты удрали от вас, словно за вашей спиной стоял вооруженный до зубов отряд. Я не понимаю, почему…

— Все очень просто, — Валентин осторожно взял ее за руку. — Энтонетт… я должен открыть вам одну тайну, только пообещайте, что никогда и никому не расскажете.

— Честное слово, обещаю! — в синих глазах вспыхнули любопытные искорки. — Что за тайна, сударь?

— Видите ли, — начал Валентин. — Когда я был ребенком, я… меня многие обижали. Я очень хотел им всем отомстить, и вот однажды я получил такую возможность. Один колдун дал мне медальон, который мгновенно осуществлял все мои пожелания обидчикам.

— Не может быть! — Тони испуганно ахнула. — Вы их… убили?!

— Нет, — Валентин поморщился. — Тех — не убил, но потом… были случаи. Поверьте, я никогда не нападал первым. Только в ответ, ну, или если меня просили помочь.

— И эта вещь сейчас с вами? — в голосе девушки слышалось нескрываемое отвращение.

— Нет, — Валентин крепче сжал ее руку, боясь, что она вырвется и убежит. — Я понял, что не хочу больше жить, творя зло. Я выбросил медальон в море по дороге в Ферру. Когда вы видели меня в первый раз, он был еще при мне, и поэтому я не мог… не мог дать волю своим чувствам. Я не имел права подвергнуть вас опасности. Энтонетт, послушайте, я… я люблю вас. И прошу стать моей женой!

Не выпуская ее руки, Валентин опустился на колени.

— Энтонетт, пожалуйста!

Она растерянно смотрела на него сверху вниз, вспыхнув от смущения.

— Сударь, встаньте, прошу вас!

— Тони!

— Но я… сударь, ну пожалуйста, поднимитесь!

— Хорошо, — Валентин встал. — Я не буду настаивать на немедленном ответе. Но подумайте над моим предложением, умоляю вас!

Он наклонился к ней и на одно мгновение коснулся губ. Не целуя — обещая поцелуй.

До самого конца плавания они больше не возвращались к этой теме. Сойдя на берег, Валентин подхватил саквояж Энтонетт и предложил проводить ее домой.

Тони согласилась. Она временами поглядывала на него, будто собираясь что-то сказать, но каждый раз не решалась.

— Вот мой дом, — сказал Валентин, когда они проезжали по улице в нанятом им экипаже. — Знаю, он кажется мрачным, но лишь оттого, что раньше мне не для кого было делать его уютным и светлым. Энтонетт…

— Почти приехали! — торопливо перебила его девушка. — Я живу здесь, у парка.

Она виновато покосилась на Валентина, потом улыбнулась.

— Сударь, вы зайдете выпить с нами чаю?

— Вы действительно этого хотите? — он удивленно поднял брови.

— Ну, конечно! Мама будет рада…

— В таком случае, сударыня, с удовольствием.

Дом Энтонетт оказался в точности таким, каким Валентин рисовал его в своем воображении. Белые стены, алая черепичная крыша, усыпанная галькой дорожка к крыльцу, вьющиеся розы, старые яблони, клонящие ветви на террасу.

Мать Тони, в самом деле, встретила гостя очень тепло. Сразу усадила за стол и не позволила встать, пока Валентин не съел с тарелки все до последней крошки.

Он провел в их доме несколько часов, а уже казалось — прожил всю жизнь.

Тони вышла его проводить. Он поднес к губам ее руку, но девушка внезапно вырвалась, обняла его за шею, быстро прошептала на ухо:

— Я скажу завтра!

И, не успел Валентин опомниться, как она убежала в дом.

***

И вот теперь Валентин с ужасом смотрел на вернувшийся к нему медальон.

Как?!.. Этого не могло быть. Он же избавился от проклятого дара, бросил его в море! Он своими ушами слышал плеск! Медальон утонул, навечно упокоился на дне, под чудовищной толщей воды!

Золотые нити бесстрастно поблескивали в полумраке. Зеленый камень глядел на него змеиным оком.

С невнятным проклятием Валентин подскочил к столу, схватил медальон и выбежал на улицу.

Скорее, все еще можно исправить, только бы успеть!

Прохожие оборачивались вслед бегущему человеку с безумным взглядом.

— Кузница! — Валентин схватил за плечи какую-то женщину. — Где здесь кузница?!

Перепуганная горожанка указала дрожащей рукой, он оттолкнул ее и помчался дальше.

Распахнув дверь, за которой плавали клубы дыма, Валентин бросился к обернувшимся на шум рослому кузнецу.

— Сударь, уничтожьте это, умоляю! Я заплачу, сколько угодно, только уничтожьте его сейчас же!

— Ладно, — могучий детина пожал плечами и взял у него медальон.

На его громадной ладони золотой узел показался крохотным.

Кузнец положил его на наковальню, поднял молот и с хаканьем опустил. Раздался нестерпимый звон, треск, во все стороны полетели искры, что-то больно ударило Валентина в плечо…

Медальон остался лежать на наковальне, как ни чем не бывало. В руках у кузнеца осталась лишь сломанная деревянная рукоять от молота.

— В первый раз такое вижу… — кузнец растерянно потер ушибленный железным осколком лоб.

— Брось его в огонь! — не дожидаясь, Валентин сам схватил медальон и швырнул в горн. — Раздувай!

Кузнец взялся за меха, пламя взревело, Валентин отшатнулся от опалившего лицо жара.

— Еще!

Кузнец старался вовсю. В разведенном им огне можно было бы растопить вечные льды горных вершин, но, когда пламя погасло, Валентин увидел в горне свой медальон. Золотые нити даже не нагрелись.

Со стоном схватив цепочку, Валентин бросился из кузницы прочь.

На улице давно стемнело. Он сначала бежал, потом шел, сам не зная, куда, до боли сжимая в кулаке проклятый узел.

Ярко освещенные проспекты остались позади, он углубился в те самые трущобы, которые от всей души презирал.

Ноги подкашивались, и Валентин, в конце концов, просто сполз по грязной стене на камни, да так и остался сидеть.

Он не верил, не мог поверить, что связан навечно. Должен же быть какой-то способ! Если бы найти того мага… или еще что-нибудь, ведь можно что-то сделать, чтобы избавиться, наконец, от проклятья?!

Сердце больно колотилось в груди, Валентин кусал губы, не замечая, что плачет…

— Эй, ты! Чего расселся?! Тут мое место!

Внезапно кто-то грубо толкнул его в бок. Валентин упал, потом неуклюже поднялся — и оказался нос к носу с оборванным бродягой, родным братом тех троих, что удрали от него в переулке Ферры.

— Э, — протянул тот. — Да ты из благородных… а ну, гони кошель!

Перед лицом Валентина блеснул нож.

Медальон жег руку, и достаточно было лишь пожелать…

— Вот! Возьми! — Валентин судорожным движением выдернул из кармана кошелек, бросил под ноги. — И это тоже! Забери его!

Медальон полетел следом.

— Он твой! — выкрикнул Валентин в ошарашенную физиономию грабителя. — Отныне — твой, я им больше не владею! Забирай!

Бродяга попятился, заслоняясь ножом, а Валентин, рассмеявшись, повернулся и побежал.

У него словно открылось второе дыхание. Он промчался по улицам, влетел на крыльцо, дверь бухнула о стену, в комнату ворвался ветер и в свете фонаря за окном Валентин увидел шкатулку. И медальон, тускло поблескивающий на черном бархате.

— Нет… — бессильно прошептал Валентин. — Нет, нет, нет…

Он сгреб цепочку, шатаясь, побрел назад.

— Валентин! — прозвучал совсем рядом знакомый голос. — Валентин!

Он вскинул голову, не веря себе — перед ним стояла Тони.

— Валентин, — повторила она, улыбаясь солнечно и немного смущенно. — Я не могла ждать до завтра, я…

Она протянула руки, но Валентин с жалким стоном отшатнулся от нее, и кинулся прочь.

— Валентин?!

— Нет! Никогда, никогда, забудьте меня, прощайте!

Она звала его еще, но он даже не оглянулся.

Выбежав на ярко освещенную площадь, Валентин остановился, ослепленный режущим светом, заморгал… И внезапно, сквозь пелену слез, заметил в толпе человека, облаченного в длиннополое черное одеяние. Он… Он?!

— Сударь! Сударь, стойте! Остановитесь!

Человек в черном не обернулся и не остановился, словно не услышал. Он неспешно шагал сквозь толпу, направляясь к зданию Библиотеки на другой стороне площади.

Валентин, расталкивая локтями прохожих, рванулся за ним, но все равно опоздал — успел только заметить, как черное одеяние мелькнуло в дверях и исчезло.

Он вбежал в гулкий вестибюль, огляделся — никого. Ряды колонн, запертая конторка дежурного, полосы света из стрельчатых окон… Куда же теперь?!

Слабый шорох послышался откуда-то из глубины и будто сверху. Валентин бросился туда, увидел широкую мраморную лестницу, и, не раздумывая, помчался вверх по ступеням.

Площадка второго этажа, статуи бородатых мудрецов, темные коридоры, уводящие в обе стороны, закрытые двери — никого. Дальше!

Третий этаж, ореховый столик, забытая кем-то книга, коридоры, двери — никого, дальше!

Четвертый этаж. Пятый. Распахнутая дверь, мраморные ступени сменяются обычными, серыми, лестница становится круче, идет винтом — это уже Часовая башня. Дальше!

Валентин, задыхаясь, хватая ртом воздух, выскочил из откинутого люка на площадку перед часами.

Сердце бухало так, что заглушало их медный стук.

Прижимая ладонь к груди, он огляделся — и у самых перил увидел знакомую черную фигуру.

Со всхлипом бросился вперед, упал на колени.

— Заберите его у меня! — проглатывая обжигающий воздух, выстонал Валентин. — Заберите, умоляю!

Человек у перил обернулся. В ту их встречу Валентин так и не смог разглядеть его лица, скрытого полями шляпы. Теперь шляпы не было. Освещенный лунным светом, мешающимся с отблесками часовых фонарей, на него смотрел его двойник.

Черные волосы, серые глаза, плотно сжатые губы — лицо, которое он каждое утро видел в зеркале.

Ужас пронзил до самых кончиков пальцев. Валентин беззвучно хлопнул губами, не в силах даже отползти в сторону.

— Здравствуй, мальчик, — двойник разглядывал его, склонив голову к плечу. — Ты сильно вырос… Что у тебя опять стряслось?

Голос Валентину не повиновался. Он едва смог вытянуть вперед руку с медальоном.

— А! — тонкие губы искривила усмешка. — Так ты хочешь, чтобы я забрал его назад?

— Я пытался, — кое-как выговорил Валентин. — Пытался сам… но он все время возвращается ко мне!

— Ничего удивительного, — двойник равнодушно пожал плечами. — Ведь с тобой остается зло, которое ты совершил. Эта штука, — длиннопалая бледная кисть небрежным взмахом указала на золотой узелок. — Эта штука сама по себе ничего не может. Ты сам наделил ее силой своей ненависти, презрения, жестокости. Так куда ж ей теперь деваться? Вы связаны, пока жив ты — живы твои злодеяния — жив медальон.

— Нет… — Валентин замотал головой, не желая верить услышанному. — Я не совершал зла! Все, кого я наказывал, получали по заслугам!

— И дочь разоренного тобой человека, которую ты заставил застрелиться из ее же собственного револьвера? И та девочка, которая выбросила твое колечко? И лорд, которого ты превратил в урода только потому, что тебе за это заплатила брошенная им любовница? И пьяный старик, который замахнулся на тебя палкой и которого ты подвесил на шпиле колокольни?

По мере того, как он говорил, Валентин видел все это. Перед его глазами вспыхивали лица, искаженные страхом, гневом, яростью, залитые бессильными слезами, вспыхивали — и гасли.

— Ты действительно считаешь, что все эти люди получили по заслугам? — тихо спросил его двойник, глядя сверху вниз с презрением и жалостью.

— Нет, — Валентин зажмурился, не в силах вынеси свой собственный взгляд. — Нет! Но я… я не знаю, почему я так делал… мне казалось… но теперь все по-другому! Я хочу другой жизни, я бы мог… я смогу жить иначе! Делать добро!

— Делать добро? — усмехнулся маг, и Валентин увидел, как изменилось его лицо, утратив жуткое сходство с его собственным.

Теперь перед ним стоял немолодой человек, с покрывавшей впалые щеки темной щетиной, с усталыми глазами, окруженными тенями бессонницы.

— Откуда ты знаешь, что это такое — добро? — спросил он.

— Я… ну… не знаю, но я смогу! У меня получится, только заберите это, прошу вас!

Маг молчал, глядя в сторону.

Валентин вдруг почувствовал, как холоден дующий здесь, наверху, ветер. Как плотно надвинулась тьма на трепещущую кучку огней внизу, надвинулась — и…

— Валентин! — звонкий крик, заброшенный ветром на крышу Часовой башни, разорвал наваждение. — Валентин!

— Тони?!

Вскочив на ноги, Валентин бросился к парапету — так и есть, она пришла сюда за ним, нашла его, но он не должен ее больше видеть!

Валентин отшатнулся назад, но было поздно — Энтонетт его заметила.

— Подожди! — подхватив юбки, девушка бросилась через площадь бегом. — Валентин! Я сейчас приду!

В отчаянии, он обернулся — и встретился взглядом с колючими зелеными глазами.

— Ты ее любишь? — холодно спросил маг.

— Да! Больше жизни, я…

— А она тебя?

— Тоже, но…

— Хорошо, — бледные губы чуть тронула улыбка. — Будь по-твоему, я забираю у тебя медальон.

— З-забираете? — повторил Валентин. — Правда?!

Маг молча протянул руку. Валентин сделал шаг, другой… медальон закачался уже над самой ладонью…

— Вы ведь его уничтожите, да? — с надеждой спросил он.

— Уничтожу? — темная бровь удивленно изогнулась. — С какой стати? Эта вещь слишком ценная, а в мире великое множество несправедливо обиженных… Я найду ей нового хозяина.

Валентин замер. Нового хозяина?

— Что случилось? Тебя это волнует? — Маг пожал плечами. — Не понимаю, почему, ведь ты сам хотел отдать его тому бандиту сегодня вечером. Давай, не тяни время — твоя невеста скоро будет здесь.

Валентин оглянулся — Тони уже почти добежала до крыльца Библиотеки.

Маг все еще ждал, протягивая руку, и один волосок отделял качающийся на цепочке медальон от его ладони.

Новый хозяин… Такой же мальчишка, каким был он сам? О, он будет счастлив, получив возможность отомстить тем, кто над ним издевался!

Воздать им по заслугам. Не знать больше страха. Делать, что хочется.

Или, может быть, женщина, оскорбленная супругом. Сын, обиженный на родителей. Подмастерье, которого под горячую руку огрел хозяин. Какой-нибудь юнец, которому возлюбленная предпочла другого…

Все они захотят поквитаться. Все они обижены несправедливо, все заслуживают того, чтобы наказать обидчиков.

Все они не остановятся на этом, пойдут дальше, как пошел он, не замечая, что с каждым разом уродуют свою душу. Пока не станет слишком поздно.

Пока, обреченные на одиночество, не поймут — от своих деяний им не избавится до конца.

До самой смерти.

— Валентин! Я иду, держись!

— Мальчик, долго еще ты будешь испытывать мое терпение?!

Валентин поднял глаза на мага, потом перевел взгляд на покачивающийся над его ладонью медальон… и отвел руку назад.

— Ты что творишь? — изумленно вопросил колдун. — Играть со мной вздумал?! Дай сюда медальон!

— Нет, — Валентин отступил на шаг. — Нет, не дам.

— Дай сюда, — с нажимом повторил маг, идя следом. — Отдай мне медальон. Я сказал, отдай!

Валентин пятился, пока не уперся спиной в перила. Мельком глянул вниз — и сразу же отвел взгляд, чтобы остатки решимости его не покинули.

Он отчаянно хотел вернуть медальон магу, но откуда-то знал, что не сможет. Что, стоит ему сделать это — и никакой жизни у него больше не будет.

Ибо не может быть ее у того, кто пытается строить собственное счастье за счет других.

Стоит ему отдать медальон — и еще один человек повторит его черную судьбу.

Но пока в его силах этого не допустить…

Маг, кажется, что-то понял. Он больше не просил, он вскинул руки, остро сверкнул золотой перстень, но за мгновение до этого Валентин сделал последний шаг во тьму за перилами башни.

Скрюченные пальцы мага схватили пустоту.

Ликующее пламя охватило медальон, намертво зажатый в руке Валентина, жадно взметнулось вверх, окружая его изумрудно-золотым сиянием, и погасло. Серый пепел, просыпавшись сквозь пальцы, закружился в воздухе.

Свистнул у виска ветер, из страшного далека раздался знакомый крик…

«Прости меня, Тони»

В Ферре цвели сады. Город был окутан легчайшими облаками белых, розовых и голубых цветов. Террасы, уступами спускавшиеся к морю, заполняли нарядно одетые горожане.

Солнце ярко сияло в безоблачном небе, потихоньку клонясь к закату.

Высокий господин в элегантном черном фраке вел под руку молодую леди. На них оборачивались — уж больно красивая была пара! И не важно, что у мужчины почти вся голова седая, а у его синеглазой спутницы лицо усыпано конопушками. Было в них что-то, яснее слов говорившее о счастье, а счастье всегда красиво.

— Боюсь, он не согласится принять от меня помощь, — неуверенно прошептал Валентин, глядя на бедно одетого старика, только что присевшего на лавку в нескольких шагах от них. — Он должен проклинать меня, за то, что я сделал…

— Должен, — согласилась Тони. — Но ты все равно ему поможешь, правда?

— Конечно, любовь моя.

Валентин, сжав для храбрости ее руку, подошел к старику.

— Сударь… вряд ли вы меня помните, — тихо начал он. — Но я…

— Я вас помню, — выцветшие глаза спокойно обратились на него. — Вы убили мою дочь и сделали меня нищим. Что вам теперь нужно?

— Ваше прощение, — Валентин, не обращая внимания на зевак, опустился на колени. — И согласие принять от меня помощь.

Старик молчал очень долго. Смотрел на них.

Валентин не двигался. Тони стояла рядом с ним и в волнении комкала в руках кружевной платок.

— Не ради тебя, — произнес, наконец, бывший лорд. — Но ты прощен.

И это, пожалуй, были одни из самых лучших слов, которые Валентин слышал в своей жизни.

Кроме тех, разумеется, что сказала ему его будущая жена, когда он очнулся в ее доме, но эти слова навсегда останутся его величайшим, и, честно говоря, вполне заслуженным счастьем.