Глава 1.

Глава 1.

Я открыл глаза и уставился на серый пластик в полуметре от лица. Мерно шипя по рельсам колесами и раскачиваясь, вагон летел сквозь ночной майский лес, влекомый мощным электровозом.

Под потолком тускло горела лампа, разгоняя тьму с прохода плацкартного вагона, заполненного спертым горячим воздухом. Пассажиры старательно сопели и храпели, устраивая приятную уху какофонию. Казалось, они соревнуются друг с другом в умении спать в самой неудобной позе. Мой же сон куда-то исчез.

Вот под колеса попал неудачный стык и пролетел под всеми вагонами, сначала нарастая, потом стихая до полного исчезновения, вот захрапел грузный мужчина в двух купе от меня, вот поток воздуха посвистывает снаружи, цепляясь за поручни вагона…

Но был еще какой-то звук, который я никак не мог определить: не свист, не шипение и не храп… Пение?

Я закрыл глаза и прислушался, вертя головой на подушке, стараясь явственнее вычленить этот звук из общего гула. На что это похоже?

— Ты его тоже слышишь?

Я открыл глаза и взглянул вниз: рядом со мной на боковом месте за так и не разложенным столиком сидел пожилой невысокий мужчина, одетый в коричневый плащ, волосы подернуты сединой и такие же седоватые усы. «Ему не жарко?» — промелькнула мысль в моей голове.

— Что? — переспросил я.

— Ты тоже слышишь этот звук?

— Свист? — уточнил я. — Да, слышу. Будто ветер свистит в трубе. Но так мелодично…

— Это поют ангелы, — на полном серьезе заявил мужчина.

Мне он сразу показался странным: одет как-то старомодно, эти усы… Наверное, очередной двинутый на религиозных предрассудках недалекий тип, убежденный, что его беды просто есть благо, ниспосланное Господом.

— Возможно, — уклончиво ответил я, мне так не хотелось вступать в религиозные споры в спящем вагоне.

— Да, так и есть. Один ангел сидит на электровозе, а другой на последнем вагоне, и поют. Мы посередине, поэтому плохо слышно.

Я повернул голову и посмотрел ему в глаза. Он тоже смотрел на меня не отворачиваясь, как бы предлагая продолжить беседу.

— Своим пением они создают два поля, прикрывающие поезд от черных. Здесь поле самое слабое, поэтому если черные полезут, их вытолкнет прямо сюда… И да, можешь говорить спокойно, песни ангелов усыпляют людей, поэтому никто не проснется.

— Но Вы же не спите? — переспросил я, чувствуя, что последние остатки сна покидают мой организм.

— На меня не действуют песни ангелов. — Мужчина смотрел мне в глаза, ожидая вопроса, но так и не дождавшись, добавил: — И на тебя тоже.

Я аккуратно спустился на руках со своей верхней полки, на весу попав ногами в кроссовки, и сел напротив мужчины.

— Черные? Какие черные? — спросил я, завязывая шнурок кроссовка.

— Сложно сказать, — признался мужчина. — Вероятно, они такие же существа как и мы, но они принадлежат не нашему миру.

— А какому? — похоже, меня ожидает очередная сказка про чертей, и раз уж сон покинул меня, я был не против ее выслушать.

— Мы — светлые, они — черные, — начал объяснение незнакомец.

— Ну, это понятно, — разочарованно процедил я.

— Наш мир состоит из света, а их мир — наоборот.

— Из тьмы? — уточнил я.

— Нет, тьма — это тьма. Отсутствие света, среда нейтральная. А они — черные, как свет, только наоборот.

— Наоборот? — удивился я, пытаясь представить свет наоборот.

— Да, их мир — чернота, изнанка света, — седые усы расплылись в добродушной улыбке.

— Изнанка света? — переспросил я, стараясь вспомнить учебник физики. — Свет — это одновременно волна и частица.

— Точно так, — согласился мужчина, — волна, которая имеет противофазу, и частица, черная с обратной стороны. На черных привычный нам свет действует разрушающе, так же как на нас разрушающе действует чернота.

— И поэтому поют ангелы, чтобы чернота нас не поглотила? — кажется, я начал понимать несложную логику этой сказки.

— Да, приходится… Видишь ли, железная дорога проходит через лес, занятый черными. Днем в нем совершенно безопасно. Но ночью черные способны передвигаться, поэтому будет нехорошо, если черные начнут разбредаться по округе, используя наш поезд. Они же не купили билеты. — В глазах мужчины заиграли веселые огоньки, вероятно, он посчитал свою шутку весьма удачной.

Мне очень хотелось пить. Я подошел к своей полке и потянулся за бутылкой с водой, затем почувствовал, как пара глотков живительной влаги стекает в желудок приятным холодком. Вагон по-прежнему старательно шуршал колесами, а пассажиры по-прежнему старательно сопели и храпели.

Что-то стукнуло о пол, и на коричневой поверхности под ногами расплылось темное пятно. Я машинально взглянул вверх, соображая, откуда мог свалиться стакан с кофе, но когда вновь опустил взгляд, понял, что пятно расплывается, расплывается само по себе. Непроницаемо-черная клякса.

Черная лужа дрожа и покачиваясь неуверенно и с усилием потянулась вверх. Ни один луч света не отражался от антрацитово-черной поверхности, делая всю фигуру нереально плоской.

— Не подходи, — предупредил мужчина, — он может прыгнуть.

Я завороженно смотрел на непонятное существо, вытянувшееся в двухметрового черного слизня, прилипшего нижней частью к полу наподобие присоски, и раскачивающееся в такт движению вагона.

— Что побеждает черноту? Правильно, свет! — нравоучительно произнес незнакомец, открывая саквояж и выуживая из него фотоаппарат с закрепленной на нем мощной вспышкой.

Направив фотоаппарат на антрацитового слизня, мужчина нажал на спуск. Со щелчком затвора полыхнула вспышка, бледно осветив вагонное пространство, и заставив черного согнуться и отскочить, словно он получил удар чем-то тяжелым.

— Ах ты какой живучий попался! — удивленно воскликнул незнакомец, вновь направляя фотоаппарат на слизня.

Щелчок затвора, яркий свет бьет по глазам. Зрение возвращается постепенно. Все тот же проход купе, тусклая лампа под потолком, незнакомец напряжен, деловито прячет фотоаппарат в саквояж. От черного не осталось и следа, а в воздухе растекается отчетливый запах разложения.

— Всё? Его больше нет? — спросил я удивленно.

— Эх ты, а еще молодой! Я много старше тебя, и зрение уже не то, но и я заметил, как черный выпрыгнул в окно. Смотри. — Мужчина вытащил из глубины саквояжа небольшой фонарь и направил свет в окно.

На стекле едва выделялась темная небликующая область, которая постепенно сползалась к центру, теряя насыщенность. Темное пятно попросту исчезало, то ли высыхая, то ли впитываясь в стекло.

— Ты заметил, что первая вспышка почти вся ушла в него? Черный поглотил её световой импульс, а вторая в него не попала, поэтому была такой яркой. По одному этому ты мог бы догадаться, что черный попросту сбежал.

Я должен был догадаться? Я должен был спать сейчас! И вообще, все эти антрацитовые слизни мне могли просто присниться.

Пассажир на нижней полке нашего купе проснулся и посмотрел на нас сонными глазами, вероятно, наш разговор его разбудил. Пассажир поднялся, сунул ноги в тапки и поплелся в сторону туалета.

— Ну, поскольку черного безбилетника удалось выдворить из вагона, можно больше не волноваться, — заметил я с улыбкой.

— Если бы всё было так просто… — вздохнул мужчина. — Тебя как зовут?

— Паша, — шепнул я.

— А меня — Матвей Ильич, — представился мужчина. — Ты заметил, что ангелы уже не поют? Что пассажиры начали просыпаться? О чем это говорит? Ну, думай… Это говорит о том, что лес черных мы уже проехали, и наш безбилетник вышел там, где ему быть не положено. Держи фонарь, идем!

Я послушно поплёлся вслед за моим новым знакомым в направлении тамбура.

— Дядя Матвей, если что — то тут поезд не останавливается, да и отъехали мы уже прилично от того места, где черный спрыгнул. — Идея идти и искать в ночной тьме неизвестно кого и неизвестно где мне с самого начала казалась бредовой.

Я был уверен, что подойдя к двери вагона и поняв, что она заперта на ключ, мой спутник наконец успокоится.

— Всё это можно исправить, — ответил Матвей Ильич, — поезд сейчас остановится, держи фонарь!

Он всунул мне в ладонь свой фонарь, тут же вытащив из саквояжа второй такой же. Следом из чрева саквояжа он достал ключ проводника. Поезд тем временем действительно заметно сбавил ход. Щелкнул замок, и пока Матвей Ильич возился с дверью, состав окончательно остановился. Мой спутник с легкостью спрыгнул с нижней ступеньки на едва различимую насыпь и включил фонарь. Я спрыгнул следом, едва устояв на ногах. Крупные куски щебня ощутимо впивались в ступни через тонкую подошву кроссовок.

— А поезд сколько будет стоять? — я поплелся вслед за своим новым знакомым, не совсем отдавая себе отчет в своих действиях. Для меня сейчас существовало только пятно света под ногами, чтобы сделать шаг, спина моего спутника и едва освещенные окна вагонов. Хотя нет, поезд уже исчез — остался позади.

— Не переживай, поезд нас подождет, — уверенно ответил Матвей Ильич. — Смотри в траве вдоль насыпи, если увидишь что непонятное — зови.

— Дядя Матвей, мне кажется, что нам еще далеко до того места, где черный выпрыгнул из вагона, — я пытался внести хоть каплю здравого смысла в это странное мероприятие. — Нам нужно пройти километра два с половиной, это около получаса ходьбы. Мы же за пять минут не одолели и полукилометра.

— Ты ошибаешься, — бодро заявил Матвей Ильич. — Как раз два с лишним километра мы и прошли, посмотри, как далеко от нас поезд!

Я обернулся: цепочка тусклых огней едва угадывалась вдали.

— Как это? — удивился я. Я был уверен, что мы бредём не более пяти минут неспешным шагом.

— Это несложно, — принялся объяснять мой спутник. — Мы все привыкли, что за один шаг мы перемещаемся на один шаг. Но никто не запрещает нам переместиться на два шага, на три шага. Или на пять шагов.

Это звучало как странная шутка. Я направил фонарь в лицо моему спутнику. Он обернулся и расплылся в дружелюбной улыбке:

— Постепенно поймешь, сейчас не бери в голову.

Похоже, он и правда в это верит. Передвигаться, скажем, на два шага, сделав только один. Это как? Ступать только левой ногой, а на шаг правой ноги будешь передвигаться как-то еще? Но ведь мы действительно протопали пару километров за каких-то пять минут не спеша и не напрягаясь… Значит, такое возможно?

— Это невероятно, — заключил я, едва не ступив в лужу разлитого битума. Луч фонаря тонул в этой лужице, не вызывая бликов и не отсвечивая.

— Что ты застрял? — окликнул меня Матвей Ильич.

— Я чуть в лужу мазута не угодил. Замучился бы потом оттирать кроссовки.

— Мазут? — переспросил Матвей Ильич. — Нет, это наш знакомый. Смотри-ка, далеко отпрыгнул от рельсов! Крепыш!

Полуметровая идеально круглая черная «лужа», окруженная пожухлой травой, выглядела чужеродным вкраплением в теле весенней радостно-зеленой природы. Россыпь звёзд, звуки не засыпающего ни на секунду ночного леса, и это черное непонятное пятно, в которое я чуть не влез. Чем это грозило? Мне стало страшно.

— Как мы его оттуда достанем? — с сомнением спросил я, но взглянув на улыбающегося Матвея Ильича, немного успокоился.

— Свет. Только свет с ним может справиться. Свет и чернота уничтожают друг друга. В итоге — ничего, пустота, — нравоучительно ответил мой спутник.

Он присел на корточки у пятна и чуть ли не погрузил в него фонарь. Я опять почувствовал неприятный запах, а на поверхности антрацитового пятна проскочила едва заметная рябь.

— Пятно колыхнулось! — прокомментировал я.

— Показалось, — возразил Матвей Ильич. — Чернота идеально впитывает свет и не может его отражать. Мы не способны видеть черных иначе как полную чернь.

Матвей Ильич поднялся, вынул из саквояжа пучок проволочек и принялся втыкать проволочинки вокруг пятна.

— Что это? — спросил я, но уже и сам узнал в этих проволочках бенгальские огни.

— Если расставить их поплотнее, на ширину ладони друг от друга — он не прорвется. Черные передвигаются только по поверхности твердых предметов.

— Как и мы, — вставил я.

— Да, как и мы, но мы передвигаемся с этой стороны поверхности, а они — с той. Но если поверхность сильно освещена — они не могут на нее ступить даже со своей стороны. Сейчас он сидит в своем колодце. Колодец достаточно глубок, он сможет просидеть в нем и днем, если захочет. Но есть способ быстро вытянуть его наружу.

— Свет? — шутя спросил я.

— Конечно! — Матвей Ильич тоже улыбнулся. — Он вылезет из колодца, но этого мало. Его нужно поразить, проткнуть насквозь.

— Светом? — мой страх испарился, и мне захотелось немного поддразнить пожилого человека.

— Именно! Как быстро ты всё понимаешь. Дай свой фонарь!

Матвей Ильич взял протянутый мною фонарь, развел руки пошире и направил луч света в свою ладонь. Свет бил в ладонь, ярко выделяя её на фоне ночи. Через несколько секунд Матвей Ильич опустил руку, но свет фонаря по-прежнему обрывался на расстоянии метра, как будто что-то всё еще ограничивало световой поток.

Мысли из головы разом высыпались на землю. Я стоял пораженный увиденным. До этого момента я воспринимал своего спутника как чудака, человека «не от мира сего». Все эти сказки о «черноте» я воспринимал именно как сказки, как странную игру. Теперь же передо мною пожилой мужчина взмахивал световым мечом, который только что на моих глазах сотворил из обычного фонарика, в прямом смысле остановив поток света своей рукой.

— Держи, — Матвей Ильич протянул мне фонарик, ставший световым мечом.

Я обхватил его ладонью, и тут же почувствовал вес светового клинка. Не удержавшись, я ткнул кончиком лезвия в землю, и с удивлением увидел оставленную на земле царапину, а трава, которая цеплялась за клинок, чернела, извиваясь, и пускала едва заметный дымок.

— Ну, не балуйся, — пожурил меня Матвей Ильич. — Он же теряет мощность. Ты должен будешь просто поразить черного пучком света. Понял?

— Понял… — неуверенно ответил я, всё еще находясь под впечатлением.

Матвей Ильич поджег прутик бенгальского огня, затем от него зажег остальные, стоящие вокруг колодца, и осторожно бросил искрящийся прутик в колодец. Мне показалось, что по антрацитовой поверхности пробежали круги. Пару секунд ничего не происходило. Затем колодец резко выстрелил вверх черной кляксой, и я увидел перед собой всё того же двухметрового антрацитового слизня.

— Давай! Прикончи его! — услышал я голос своего спутника.

Я ткнул в слизня световым клинком, но выросшее из черной туши щупальце отвело меч в сторону. Я попробовал снова, но опять почувствовал сопротивление, и мой меч провалился вбок. Тут же заметил, как черное щупальце летит в меня. Я инстинктивно увернулся, успев заметить еще одно щупальце, летящее на меня сбоку. Я неловко отбил его клинком, и весь напрягся, ожидая новой атаки.

Точно не могу сказать, сколько было щупалец у слизня. Иногда одно, чаще два или три, иногда мне казалось, что их еще больше. Я отбивался и вертелся как мог, но так и не смог задеть черного своим мечом. Мне помогало то, что я всегда мог отойти на безопасное расстояние, а черный был вынужден стоять на месте. В равных условиях я бы уже не раз получил черным щупальцем в грудь или по щеке наотмашь. Но и он сражался не совсем честно: у меня был один меч, количество же его щупалец не поддавалось подсчету, но я был уверен, что он использовал не меньше трех.

Я уже освоил игру с дистанцией, когда я мог подскочить, отбить и попытаться поразить слизня перед его следующей атакой. Казалось, мне не хватает всего одного-двух движений.

— Пора заканчивать, — услышал я недовольный возглас Матвея Ильича.

В его руке оказался такой же световой меч, созданный из фонарика. Три невероятных красивых движения были похожи на плавный танец. Меч моего спутника падал по диагонали на черного, затем падал еще и еще. Было такое ощущение, что мне показали один и тот же кадр с падающим световым клинком трижды.

Слизень послушно расползся на четыре колоды с косым срезом. На срезах антрацитовую черноту нарушали красноватые прожилки, собирающиеся в красный пучок в сердцевине. Постепенно они тускнели, как бы сползаясь от краев к центру.

Жуткий запах тухлятины заставил меня сморщиться.

— Что случилось? — спросил Матвей Ильич, заметив моё перекошенное лицо.

— Так вонь же жуткая, — ответил я, зажимая пальцами нос. — Я бы скоро достал его сам, если бы Вы не вмешались…

— Он бы изрубил тебя на куски! Ты что, не заметил, что бенгальские огни почти догорели? Черный обрел бы способность двигаться, и ты бы уже не смог так запросто отскочить на безопасное расстояние.

— Он мог меня убить? Реально? — кажется, мысль, что я могу умереть от черных щупалец слизня, мне как-то не приходила. Мне казалось, всё, что мне могло угрожать — это получить шлепок мягкой слизистой «лапой» черного.

— Конечно мог! — заверил меня Матвей Ильич. — Ты мог бы точно так же как и он лежать здесь бездыханным. Обычные тычки тоже болезненны, но я не понимаю, как ты собирался выжить, если бы черный разрубил тебя на три-четыре куска?

— А почему Вы мне сразу об этом не сказали! — воскликнул я. По телу сверху донизу пробежал холодок, застряв в пятках.

— Я думал, ты сам это понимаешь… — обиженно произнес мой спутник, вероятно полагая меня более тупым, чем я показался ему вначале. Вероятно, мои шутливые ответы «Свет!» он принял за понимание ситуации, а не за издёвку.

— Что ты говорил про запах? Ты что, испачкал штанишки? — вполне серьезно спросил он.

— Да Вы что! — обиженно возразил я. — Это от черного несет тухлятиной. В вагоне так же пахло после него.

— Черных невозможно унюхать. Даже собаки на это не способны. Черные не имеют ни цвета, ни запаха, они же состоят из черноты.

— Не знаю я, из чего они состоят, но я ясно чувствую мерзкий запах черного и вижу эти красноватые прожилки внутри этой туши, — я указал пальцем на обмякшие куски слизня, которые, похоже, таяли со временем как студень на солнце, впитываясь в поверхность почвы.

— Ты видишь красные прожилки внутри черного? — переспросил Матвей Ильич, явно не веря моим словам.

— Сейчас уже нет. Только самая сердцевина краснеет едва заметно. На свету совсем бы не увидел, а в темноте еще видно, — твердо ответил я.

— Ясно. Так вот в чем твой талант — видеть и чувствовать запах черных, — проговорил Матвей Ильич как-бы для себя. — Ну что ж, Паша, пора возвращаться?

Меч в моей руке давно уже стал обычным фонариком. Мой спутник просто выключил свой фонарь, а когда включил снова — он светил как обычно, как и положено всем фонарям.

— Это специальные фонари? Или меч можно сделать из любого? — поинтересовался я.

— Обычные. Можно из любого, но сила меча зависит от мощности фонаря. От слабых фонарей не будет никакого толку, а через чур мощным неудобно махать.

— А как Вы создали из фонаря меч? — не унимался я.

— Как-как, просто остановил поток света. Сам же говорил, что свет — это и волна, и частица. Вот и сделал частицы.

— Как сделал? — непонимающе переспросил я.

— Ну просто. Когда свету лететь некуда — он набирает мощность, кристаллизуется, твердеет, а когда ты его в землю воткнул — он потерял мощность и опять стал волнистым, — объяснил мой спутник.

— Это невозможно! — отозвался я.

— Это просто не практикуется, — ответил Матвей Ильич.

— Дядя Матвей, а что ты еще можешь? — спросил я, глядя на него расширенными от темноты и восторга глазами.

— Ничего необычного, — отмахнулся он. — Пошли уже.

Идти не получалось. Матвей Ильич всегда оказывался на несколько шагов впереди меня и ждал, когда я догоню. Как только я догонял, он опять немыслимо проскакивал далеко вперед и ожидал меня. Я же всё пытался пройти за один шаг хотя бы два, но у меня ничего не получалось. В конце концов я бросил это занятие, и просто поплелся следом.

— Ты не думай, — учил меня Матвей Ильич, — просто иди.

— У меня не получается. Такое вообще не может получиться, — хныкал я.

— Но ты же шел рядом со мной, и всё получалось. Почему сейчас ты не можешь идти так же?

— Я стараюсь, но ничего не получается, — оправдывался я. — Может, Луна не в той фазе?

— Луна в той фазе, в какой и была, — ответил Матвей Ильич. — Ладно, мы сделаем немного по-другому.

Матвей Ильич пошел рядом со мной. Через две минуты нас нагнал теряющий скорость поезд. Дверь нашего вагона оказалась открытой. Вслед за своим спутником я влез на высокую ступеньку и забрался внутрь, всё еще не веря, что это наш поезд, который должен был стоять в паре километрах отсюда, если он вообще должен стоять и ждать двух ночных путешественников, вздумавших прогуляться по ночному лесу. Это был действительно наш поезд, наш вагон, вот они — наши места и наши вещи.

Вагон мирно спал. Пассажир на нижней полке нашего купе проснулся и посмотрел на нас сонными глазами, вероятно, наш разговор его разбудил. Пассажир поднялся, сунул ноги в тапки и поплелся в сторону туалета.

— Но как такое может быть! — зашептал я, в недоумении вращая головой.

— Это просто, — начал объяснение Матвей Ильич. — Обычно за один шаг мы привыкли перемещаться на один шаг…

— Это я уже слышал, — нервно перебил я.

— … в пространстве и на один миг вперед во времени. Но вполне можно передвигаться и на один миг назад во времени, и даже на два или больше.

— Нет, это точно невозможно, отрезал я. — Вот тогда сейчас поезд должен остановиться, потому как мы слезли и пошли искать черного.

— Он не остановится. Он и тогда не останавливался практически.

— А как же мы тогда сошли с поезда? — довольно грубо спросил я.

— Это было в прошлом. Сейчас поезд не остановится.

— Так поезд останавливался в этой поездке или нет? — никак не мог понять я. — И если останавливался — то сколько раз?

— Поезд не останавливался. Он остановился только для нас. Для всех остальных он едет без остановок.

Мужчина вернулся из туалета, взглянул на нас сонным недобрым взглядом, затем перевел взгляд на часы, как бы давая понять, что нужно спать, а не разговоры разговаривать среди ночи, и лег на полку, размазав живот по простыне. Я невольно глянул на его часы, затем на свои — мои часы показывали на двадцать минут больше времени, чем часы соседа по купе. Странное чувство змеей зашевелилось в груди. Я достал из кармана куртки мобильник — точно, мои наручные часы спешили на те же двадцать минут.

— Сдаюсь, произнес я примирительным тоном. — Что было — то было, чего не было — того не было.

— Да, — согласился мой спутник, — не вижу ничего удивительного в том, что для разных людей происходят разные события. Ты на какой станции выходишь?

Я жил в маленьком городке под названием «Весёлый». Тысячу лет назад на его месте была пограничная крепость. Очередные супостаты взяли крепость штурмом, срыли крепостной вал, а защитников повесили. Естественно — не всех, кто-то спрятался, кто-то успел сбежать в леса, а потом вернулся жить в родные избы. С тех пор это место и возникшую рядом деревню стали именовать «Виселки».

Деревня разрослась, отстроили церковь, и статус деревни повысился до села. Название осталось — село «Висёлое». В советское время село распухло до городка, а с изменением статуса власти решили привести название населенного пункта в соответствие с нормами языка. Так из деревни Виселки получился город Весёлый. Вот только название ему не шло. Прежнее, через «и», больше соответствовало внешности и внутренности городка, единственной достопримечательностью которого оставалась построенная в восемнадцатом веке церковь Покрова Пресвятой Богородицы.

— А, Весёлый, знаю, — ответил Матвей Ильич. — Я раньше выхожу. Если понадобится — я тебя найду. А теперь можно валиться спать.

Мой спутник положил голову на руки и замолк. Я тоже почувствовал сонливость и осторожно полез на свою верхнюю полку. Проснулся я от толчка проводника:

— Вы в Весёлом выходите? Поднимайтесь!

Я спустился с полки, попав ногами в кроссовки, уселся на пустое место, где раньше ехал Матвей Ильич и принялся завязывать шнурки. Был ли это сон? Или я и вправду дрался с черным слизнем световым мечом, созданным из фонарика?

Я взглянул на часы: похоже, они спешили, потому как по времени на часах поезд должен был десять минут назад отправиться из Весёлого, а он только приближался к моему родному городу.

Впереди меня ждала трехкилометровая прогулка по темным улицам под моросящим дождем. Черные? Разве они существуют?