Люди и волки

художник: Каллиопа (иллюстрация к стиху "Песенка Ловчего Душ", но очень подходит к рассказу)

Немного их было, странников, нашедших поздний приют в маленькой гостинице, давным-давно превратившейся в обыкновенный трактир: двое мужчин и женщина, пришедшие порознь в самом начале бури; у камина — старик-певец в бесформенной одежде бродяги, зябко ежился, несмотря на близость огня. Слуги были отпущены по домам, и трактирщик сам обслуживал посетителей, каждый из которых давно уже получил то, что хотел. Для старого певца это было тепло очага и горячий чай, для троих за столиком — подогретое вино с пряностями; для самого трактирщика — эти гости, которых он и не надеялся заполучить в такую погоду. За окнами выл и бесновался ветер; на пару с ледяным облавным ливнем, он пригибал к земле не самые тонкие деревья, шевелил — так от ужаса шевелятся волосы на голове человека — крыши домов, расшатывал заборы и ограды. Буйство и беснование продолжались уже больше часа, но здесь, в трактире, было спокойно и безопасно, и находилось время поговорить о пустяках.

Осторожность и любопытство побудили трактирщика внимательнее рассмотреть посетителей. Кто они, эти четверо, пробившиеся сквозь бурю на свет в окне его таверны? Женщина в похожем на хламиду жрицы платье, сидя за столиком, скучала; даже горячее вино, приготовленное по особому рецепту, (гордость хозяина трактира!) она пригубливала со скукой, едва касаясь кружки губами. Напротив нее сидел молодой мужчина с глазами, отражавшими желтое пламя очага как чистейшие из зеркал. Смуглый, взлохмаченный, одетый странно (хоть трактирщик не сказал бы, в чем эта странность) он брал из кружки щедрые глотки, но вино все не кончалась. Зато третий — мужчина с обветренным лицом в костюме охотника — ничего лишнего! — допивал уже третью кружку, совсем не пьянея. Старика трактирщик не стал рассматривать так пристально; с этим бродягой все было ясно.

Заметив, что старик допил свой чай, хозяин предложил ему:

— Спой, если ты и вправду певец, как сказал. Я не заплачу тебе за песни, но и с тебя не возьму ничего.

— Какую песню вы хотите услышать? — спросил старик, выпрямляясь, меняя удобную расслабленную позу на менее свободную и осторожно беря в руки потрепанный инструмент, тысячу лет назад бывший дорожной арфой. Гроза за окнами напомнила о себе звучным раскатом грома.

— Выбери сам. Только чтобы песня была не очень длинная. — Трактирщик добавил эту оговорку, подозревая, что старый бродяга окажется никудышным певцом.

Но он ошибся; голос старика, чистый и ясный, в одно мгновение заполнил все свободное пространство зала, слишком большого для десятка столиков и пятерых человек и заставил слушателей зачарованно замереть; струны, которых певец касался не утратившими силы пальцами, негромко вторили голосу.

— Ночь есть ночь — покоя просят тело-клетка и птица-душа.

Но ветер полночный туман уносит...

В путь! Как солнце встает — не спеша,

Как лист спадает — неторопливо, как тает лед и ручей течет…

Все что искренне, то красиво, а остальное, поверь, не в счет.

День есть день. Может, вновь случится разменять на медь золотой?

Оказаться ли, согласиться ль? Легкий путь — не всегда — простой.

Как пониманье — ценнее злата, как оправданье — тусклая медь —

Все, чем вера твоя богата, не дает тебе умереть.

Жизнь есть жизнь. Выбирая правду, сердцем ищешь сквозь времена

Не подсказку и не награду, но надежду, пускай она

Как защита — два острых края, как бессмертье — наверняка.

Даже Той, Что Всех Забирает, нужен свет ее маяка...

Старые стены хорошо защищали от всего, что было снаружи, но не могли, конечно, защитить от того, что внутри. Но трактирщик поддался всеобщей зачарованности лишь на минуту. Вспомнив, что обещал старику кров лишь до тех пор, пока не кончится буря, он тотчас вернулся к обычному своему трезвомыслию. Надо было решить, как заставить старика остаться, ведь на песнях его хозяин трактира мог неплохо заработать.

Когда песня закончилась, смуглый мужчина с яркими глазами попросил певца:

— Спой нам «Песнь о Волке», почтенный.

Старик согласился, немного подергал струны, словно вспоминая мелодию, и исполнил просимое. Это была одна из тех сказок, которые почему-то нравятся всем — сказка о волке-оборотне, полюбившем девушку, и оставившем дикую стаю, чтобы жить с людьми и любимой.

Трактирщик не вслушивался; лишь немногие слова проникали в его разум, занятый мыслями о том, сколько могут стоить песни: «Законы волчьи — если сильный — прав. К убийству тяготеет волчий нрав. Другие пусть умрут чтоб жил один — закон един»… «Запала в душу диво-красота, и вместо «нет» сказал он сердцу «да»… ».

Мужчина в костюме охотника хмыкнул, когда услышал эти слова.

— Вот так это представляет себе тот, кто никогда не имел дела с волками, — сказал он.

— Даже тот, кто никогда не имел дела с волками, — сварливым голосом заметила женщина в строгом платье, — знает, что людей превозносить не за что.

— Быть может, вы и правы, госпожа, — сказал смуглый, — но давайте же послушаем, что было дальше!

Старик допел припев — «О тайне злой не зная ничего, как брата люди приняли его», и, выдержав должную паузу, продолжил:

— Но человеком оборотень быть

Не может, никогда, не изменяясь

И в полнолунье волком обращаясь

Он от людей старался тайну скрыть.

Но зоркий глаз нашелся в миг лихой,

Что увидал чужое превращенье.

И оборотню нет за то прощенья,

Что он такой, как есть, что он — другой.

За то, что зверь, его прогнали прочь

В ненастную и яростную ночь,

А девушка ушла за ним вослед —

Любви ответ.

— Вот это правильно, — одобрил охотник, и поспешил объяснить, что именно считал правильным, — нечего волку делать среди людей.

Гром прогремел где-то в отдалении и затих отголоском чужих слов. Буря начинала уставать.

— Одним волком больше в дикой человеческой стае, — усмехнулся смуглый, и желтое пламя в его глазах вспыхнуло ярче. — Разве кто заметит? Среди людей хватает оборотней.

— И верно, — безо всякого удовольствия поддакнула ему женщина, и кивнула в сторону хозяина трактира, — один из них — там, за стойкой.

— Трактирщик? — удивился охотник. — Разве он оборотень? Нет, не похож.

Смуглый сощурился.

— Не похож? А если человек считает, что прав тот, кто сильнее, если ради выгоды он превращает ложь в правду и улыбку друга в оскал врага, если он никому ничего не прощает и ему есть дело только до себя самого? Разве не это значит — быть волком?

— Вот вы о чем… — разочарованно протянул охотник, теряя интерес к разговору. — Ложь или правда не перегрызут тебе горло, а оскал врага и так видишь чаще, чем улыбку друга, и волки тут ни при чем. Каждому из нас ближе свои интересы и выгоды — так уж устроен мир.

Смуглый пожал плечами, отчего одежда его пришла еще в больший беспорядок.

— Ты много знаешь о зверях, и меньше о людях. Мы не такие уж разные. Волки любят… И люди любят. Волки ненавидят и люди тоже. Ярость делает способным на многое и волка, и человека. И тот и другой способны проявить милосердие. Только волком быть проще. Не нужно юлить и изворачиваться. Если ты захочешь отомстить врагу, то просто сделаешь это.

— Неправда! — тихо воскликнул охотник, он занес кулак над столешницей, но так и не опустил его. — Это неправда! Звери не могут любить и они не способны на милосердие!

Гроза за окнами еще ярилась, но уже без молний и грома; время ее кончалось, кончалась и «Песня о волке»: брошенная оборотнем стая встретила его и девушку в лесу, и влюбленные пустились в бегство.

— Догнали их у каменных теснин,

И, защищая жизнь без тени страха,

Он бросился с волками в злую драку,

Но много было их, а он один.

Как сердце рвется, полное тоски,

На край утеса с берега реки!

И все слова, что вырвались, звеня —

«Прости меня...»

— Простая история, — сказала женщина, сделав неожиданно большой глоток из своей кружки, — разве она не о том, что людям не всегда есть дело только до самих себя, но так еще хуже? Кто-то подсмотрел Превращение и выдал оборотня, хоть это не сулило ему никакой выгоды… И все это закончится печально.

— Все равно люди — не волки, — возразил успокоившийся охотник. — Разве вам польстило бы, госпожа, если бы вас назвали волчицей?

Женщина пожала плечами.

— Я собираю тайны. Порой мне приходится выцарапывать, вырывать их из сердца человека. Я задаю вопросы и готова на многое, чтобы получить ответы. Потому я не оскорблюсь и не обижусь на такое прозванье.

Смуглый смотрел на нее с интересом, а охотник — с удивлением. Женщина была очень красива, с хрупкой фигурой и нежными руками — ничто в ней не выдавало силу, нужную, чтобы вырывать, выцарапывать правду.

— Люди умеют превращаться в волков, и умеют превращать других, — вновь заговорила собирательница тайн, заметив и оценив интерес собеседников. — А оборотень — зверь только наполовину. Именно такие и бывают по-настоящему жестокими.

Она снова сделала из кружки с вином долгий глоток.

— И кем бы ты ни был, другие не всегда видят в тебе человека, — заключил смуглый.

Трактирщик неторопливо считал выручку, звеня тусклой медью. «Если старик останется, — мысль эта и тревожила и успокаивала, — то можно будет предложить ему постоянный кров и даже немного денег. И откуда только подобный голос у старого нищего? Пожалуй, я дал бы ему и десять золотых, если бы только он остался и пел для посетителей. А уж они-то помогут мне быстро окупить такую трату!» Он окинул взглядом пустые тусклые стены, которые давно пора было побелить, и кивнул собственным мыслям.

— Я убил немало волков, — после молчания, бывшего долгим, но показавшегося кратким, вновь заговорил охотник, — среди шкур, что застилают пол моего дома, найдется пара волчьих. Так что я уж как-нибудь отличу человека от волка.

— Пустые слова, пустые шкуры, — усмехнулся смуглый. — Не обязательно убивать, чтобы узнать правду о себе или других. Но разве ты не знаешь, что человек, который долгое время имеет дело со зверями, перенимает их черты?

Охотник устало вздохнул, залпом осушил кружку с горячим вином и знаком попросил у трактирщика еще.

— Почему мы спорим о волках, словно на свете нет ничего важнее? — произнес он голосом, каким предлагают перемирье.

— Разве мы спорим о волках? — искренне удивился смуглый. — Мне кажется, мы просто слушаем песню, и не худшую из песен. В такой сказке каждый находит что-то свое.

— И в таком разговоре, как наш, тоже, — заметила собирательница тайн.

Песня закончилась так, как она предрекала — оборотень убил любимую, потому что лишь так мог защитить ее от разъяренной стаи, и прыгнул с обрыва в реку с ее телом на руках. «Почему кому-то нравятся песни, в конце которых все умирают?» — спросил себя трактирщик, ставя на обшарпанный стол перед охотником новую кружку горячего вина и возвращаясь на свое место по скрипучим половицам.

— Спой еще, если не устал, — попросил старика-певца охотник, глоток из кружки вернул ему веру в то, что мир, в конце концов, очень прост, — спой о волках.

И старый певец спел о волках.

— Кто ты — неважно, рыцарь, или дракон,

Так уж случилось, что мир странен, непостижим.

Волчьим воем в лесу, горькой раной времен

Станет твой выбор — что станешь делать с ним?

Лунные тени и зимних снегов крупа,

Это ли путь твой — в свет, в сказочный Сад?

Делай, что хочешь и должен, память как смерть слепа,

Ведь и та и другая бьют наугад.

Кто ты — не важно, и больше не нужно знать

Как отличить сказку от подлой лжи.

Что-то уйдет, кто-то устанет ждать

И устыдится слова простого «жизнь».

Всё и ничто — просто выбор как гнев или злость.

Все и никто — волк или волчья сыть.

Бросишь кому-то слово — сухую кость

Словно подсказку — пора на луну выть.

Кто ты неважно, сон или чей-то труд.

Тень отпуская, ты уже победил,

Кровью всех ран своих, концом всех причуд

Расплачиваясь за выбор, который тебе не мил.

Можно пропасть, можно спастись без труда.

И все равно кто-то погонит тебя прочь.

И будет душа, маловерная как всегда,

Раненым зверем куда-то брести в ночь.

Будет покой проклятьем, ведь ничего — впрок.

Злым или добрым — за все будешь казним.

Кто ты не важно. Ты будешь всегда — волк.

В этом твой выбор. Зная — что сможешь ты сделать с ним?

Бровь охотника удивленно приподнялась — кажется, он ждал совсем не такой песни.

— Благодарю тебя, почтенный — смуглый кивнул старику, — ты знаешь, о чем поешь.

— И хотел бы не знать, — ответил старик, — но жизнь не позволит. Она делает нас своими учениками раньше, чем мы успеем повзрослеть, и учит тому, как быть волком среди волков, лисой среди лис и человеком среди людей.

Буря уступила; она откатывалась назад, отдавая эти земли во власть ночи и тех, кто в ночи. Вой ветра больше не был таким злобным, ливень уже не хлестал — он разделился на отдельные струи, все больше истончавшиеся. Трактирщик слышал это по звуку, с каким сталкивались вода и твердь, и по шуму, с каким она покидала водосток. Он покосился на старика. «Сколько же он запросит?» — вот над чем он ломал голову сейчас.

Неожиданным фоном к его мыслям стал далекий пока, но ясно различимый звериный вой. Трактирщик вздрогнул и глянул за окно, в темноту, точно мог что-то увидеть там. Потом он вспомнил, что для страха нет причины. Все они были в безопасности за прочными стенами трактира.

Смуглый отодвинул стул и поднялся, потирая плечи, словно после тяжелой работы или точно собираясь работать; человек, начавший странный и бесполезный разговор, который можно было не слушать, но не слышать — нельзя, подошел к окну и негромко и словно с насмешкой провыл в ответ на голос волков снаружи.

— Что это ты делаешь? — тут же грозно и требовательно спросил охотник. — Зовешь их?

— Волков не нужно звать туда, где они уже есть, — смуглый отвернулся от окна, но не отошел, а встал, опираясь спиной о стену. — Так что вам бояться нечего.

— Я вообще ничего не боюсь, — охотник встал, прямой, с лицом полным гнева лицом. — Только жалею…

— Что ты не снаружи? — усмехнулся смуглый.

— Что эта стая распугает всю дичь в округе, и что я один без верного друга. Славно бы я поохотился сегодня! — Глаза охотника засверкали, лицо покраснело от жажды охоты, которой не суждено было состояться. Смуглый глянул на него чуть искоса и отвесил легкий поклон, признавая его храбрость, а может — его безрассудство.

— А вы, госпожа? О чем жалеете вы? — обратился он к Собирательнице тайн.

— Что никогда не узнаю ответа на загадку, — сказала она. — Как отличить волка от человека.

Смуглый размышлял недолго.

— Может быть, по страху, — сказал он. — Есть вещи, которых боятся только люди. Например, правда о себе.

— Я слишком стар, чтобы бояться смерти, — высказал свое старик-певец и смуглый кивнул, признавая и такую правду.

Собирательница тайн задала смуглому свой вопрос:

— Вы думаете, что это не обычные волки, а оборотни? Что они способны отыскать слабое место в стенах нашей «крепости»?

Смуглый задумался, теребя подбородок.

— Вы ошибаетесь, госпожа, хотя в ваших словах есть правда. Слабое место крепости — не ее стены, а ее защитники.

Трактирщик немедленно вмешался.

— Так по чью же душу пришли волки? — спросил он так, словно знал ответ.

Вой за окнами повторился; казалось, волки уже не могут подойти ближе.

— Может быть, они пришли за вами, господин охотник? Скольких вы истребили за свою жизнь?

— Без счета, — с угрозой ответил тот.

— Или за вами, госпожа? — хозяин трактира пропустил угрозу мимо ушей. — Может быть, вы пожелаете выйти к ним, чтобы узнать и эту тайну?

Женщина без тени какого-нибудь чувства смотрела на него.

— Мое время еще не пришло.

— Время? — Трактирщик тяжеловато повернулся и посмотрел на стоящие в углу водяные часы — никому не нужное украшение убогого интерьера, — для смерти любое время подходит.

— Ваши часы показывают неправильное время, — подал голос старый певец, — то, которое человеку знать не нужно.

— А ты, старик, точно знаешь, что нужно человеку?

— Каждый знает — улыбнулся певец — улыбкой не похожей на улыбку пожилого пожившего человека, — каждый знает, что нужно ему.

— От тебя нет никого толку, — заметил трактирщик с неожиданной злостью. Он недолго выбирал и выбрал самого беззащитного. — Я предлагаю тебе напоследок позабавить нас песней. Гроза закончилась и тебе больше нечего здесь делать.

Буря исчерпала свою ярость и обессилено подалась за горизонт; сейчас за окнами были лишь темнота да волки.

Двое за столиком смотрели на трактирщика, а трактирщик смотрел на старика. Старый певец смотрел в огонь. Смуглый стоял посреди залы, и никто не сказал бы, куда он смотрит.

— Я не верю тебе, — сказал охотник, поднимаясь — ты не выбросишь на растерзание зверям живого человека! И потом, если открыть двери, им хватит и мгновения, чтобы ворваться...

— Зато кое-кого ждет незабываемая охота! — зло оборвал трактирщик, и вдруг усмехнулся. — Не бойтесь, я пошутил. Но как бы к месту пришлась твоя песня, старик, если бы я решился сделать это!

Старому певцу нечем было на это ответить; он поправил на плече дырявый плащ и промолчал.

— Ты собирался заплатить его жизнью за свою? — спросила женщина так, словно хорошо понимала трактирщика. — Почему же не наоборот?

— Потому что я здесь хозяин, — сказал трактирщик почти ласково. — И потом я ведь хотел защитить всех нас.

— Ты ошибся, почтенный, — качнул головой смуглый, — ты никого не защитишь так, как сказал. И не потому, что волки — звери, и ты, будучи подобным им, все же подобен недостаточно, чтобы суметь договориться с ними.

— Почему же? — с прорвавшимся сквозь тихий гнев подозрением спросил трактирщик.

— Потому что ты не знаешь что нужно волкам.

Смуглый пересек зал, и присев на корточки перед стариком, заглянул в его глаза, не отрывавшиеся от огня.

— Не бойтесь, почтенный, никто не обидит вас.

Разъяренный трактирщик, мысленно произнес самое страшное из проклятий, какие знал, но вслух не сказал ничего.

Волки взвыли прямо под окнами.

Старик оторвался от созерцания огня, поправил лежавший на коленях убогий инструмент и, дернув струны, негромко запел, хотя никто не просил его о песне.

— Непреклонен, неприкаян,

Где я, кто я, я не знаю,

Тень среди теней?

Заблудившаяся птица?

Все, что было и случится

По вине моей?

Слаще меда, горше яда

Правда — кара и награда

На любом пути.

Не искавший оправданья,

Знаю я, что это знанье

Мне не обойти.

И сильней стучится в сердце:

Кто я, что за этой дверцей,

Что зовется «Жизнь»?

Есть один ответ, но это

Все равно, что нет ответа:

Все о чем молчишь,

Все что знаешь и не знаешь,

Что находишь и теряешь

Бредя об ином.

Оглянешься — удивишься:

Может быть, ты тоже снишься —

Спишь глубоким сном?

Горячи твои ладони,

А душа — стрелой в погоню

За другой душой.

Вот и все, что есть на свете —

Миг и вечность, шаг и ветер,

В этом — мир большой.

Сто тропинок путь мой свили,

Сто вопросов приходили

К моему костру.

Где я, кто я, я не знаю,

Умирая — оживаю,

А живя — умру.

Вот что это была за песня.

— Ты мудр, — произнес смуглый. — И ты порадовал меня.

— Такой-то песней? — грубо спросил трактирщик.

— Нет. Тем, что он не похож на нас.

— С чего ты взял? С того, что он только и делает, что поет? Так ведь это все, что ему осталось в жизни! — гнев, что заставлял трактирщика говорить, был сильнее прошедшей бури, яростнее волчьего воя, — спроси его, каким он был, прежде чем слабость и седина убили в нем силу! Спроси, скольких он столкнул в пропасть, идя по узкой тропинке между ложью и правдой! Скольким подставил подножку, чтобы перешагнуть через упавших! Скольких убил — своими руками или словами, а может — чужими...

— Я спросил бы об этом тебя, — очень серьезно сказал смуглый. — Но ведь ты уже ответил, выдав свое знание о вещах, которые лучше и быстрее всего превращают человека в волка.

Трактирщик зарычал.

Смуглый тихо и необидно засмеялся.

— Нет-нет, уважаемый, я не хотел сказать и не сказал ничего дурного! Наоборот! Выдавая свое родство с волками — впрочем, не редкое среди людей — ты показал нам всем свою силу. А сила — это то, что уважают и люди, и волки.

— Так, по-вашему, все мы здесь, кроме этого старика — родственники волков? — спросил охотник, почему-то решив оскорбиться именно теперь. — Может, мы родня и тем, что ждут, не дождутся, пока мы откроем дверь и впустим их? Может, стоит тогда открыть?

— Сдается мне, что у вас с волками особенное родство, — поддержал его трактирщик, словно только и ждал повода, — может они пришли за вами?

— Нет, — сказал смуглый. — Не за мной. Они пришли со мной.

Молчание не затянулось надолго. Но прервали его не слова. Встала, отодвинув стул, женщина-собирательница, ножки стула скрипнули по деревянному полу.

— Расскажи, — попросила или потребовала она — и просьбы, и требования в ее словах было одинаково много. — Расскажи, как началась твоя история!

— Так же, как может начаться ваша, — ответил он. — Одна капля моей волчьей крови и одна песня под полной луной — и вы сделаетесь волком окончательно и совершенно. Думаю, станете красивой волчицей. Но жестокой. Впрочем, если это не порок для человека, то волку и подавно нечего стыдиться. Хотите?

Она покачала головой.

— Нет. Это сделает меня изгоем. Даже если я буду чаще в человеческом обличье, чем в волчьем.

— Вы и сейчас изгой, только не признаете этого, — фыркнул смуглый.

— Пусть так. Но сейчас нет искушения сделать как ты: прийти и сказать, кто я, и посмотреть, что из этого получится.

Трактирщик хотел ответить, что именно это она и сделала, но промолчал, наблюдая за опасным гостем и решая, что ему делать теперь. В то что смуглый — волк, он поверил сразу, потому что хорошо знал людей и видел, когда говорят правду.

— А вы? — спросил смуглый у охотника. — Тоже не захотите? И не из страха, что мои сородичи сразу же порвут вас на куски, мстя за убитых волков, а потому...

— Потому что я не хочу делаться тем, кого сам же убивал и ненавидел! — перебил охотник.

Волк усмехнулся и кивнул собирательнице:

— Посмотрите, госпожа, тут есть для вас история. Человек ни с того ни с сего начал ненавидеть волков. В этом было бы интересно разобраться?

— Ни с того ни с сего? — возмутился охотник. — Мой брат...

— Расскажете это ей, — оборвал смуглый. — Но я понимаю. Вы в самом деле не захотите делаться, тем кого убивают люди, такие как вы.

Странно, но охотник промолчал, и опасный гость посмотрел на трактирщика.

— Вам я не буду ничего предлагать. Ваша человеческая жизнь слишком подчинена выгоде. Вы несвободны и никогда свободным не будете. Какой же настоящий волк без свободы?

Трактирщик, который, несмотря на весь свой гнев, оставался прежде всего хозяином заведения, старого, убогого, но все еще прибыльного — угрожающе выдвинулся вперед, и произнес с нажимом:

— Убирайся из моего трактира!

Смуглый шагнул к выходу, повернувшись ко всем спиной, коротким движением снял засов с двери трактира. Когда он вышел в темноту, наполненную волчьими голосами, голоса эти вдруг стихли. В наступившей тишине, проявив необычайную прыть, трактирщик подскочил к двери и захлопнул ее, отсекая ту тишину от этой, все, что не несло угрозы от всего, что ее представляло. Вовремя. В той, задверной тишине, раздался звук, который услышали все: треск рвущейся по швам одежды, ставшей тесной во время Превращения и бывшей ненужной все эти часы.

— Оборотень, — сказал трактирщик громко, — оборотень!

Он смотрел на гостей, словно ждал, что они опровергнут его слова… Волки больше не выли. Любой человек, никогда не имевший дела с волками, услышал бы, как они уходят прочь, ведомые своим вожаком. Так или почти так недавно уходила гроза, унося прочь свою силу.

Охотник сидел за столом, словно ничего ни случилось. Женщина встала и подошла к очагу, протянув руки к огню. Старый певец придерживал струны ладонью, словно боялся — как бы они не запели по собственной воле.

— Сколько лет вы скитаетесь, отец? — спросила собирательница тайн.

— Слишком много, госпожа, чтобы помнить, когда все это началась. И слишком мало чтобы забыть, почему, — он убрал ладони со струн. — Хотите узнать и эту тайну?

— Здесь нет ничего тайного. Наверное, дети и внуки выгнали вас из дому. Я не причиню вам боли, заставляя вспоминать.

— Боль уходит очень быстро, — заметил старик и даже трактирщик признался себе, что согласен с этим.

— Что же остается? — спросил охотник, вставший у стола.

— То же, что остается на земле от убитого зверя, от тайн, когда они открыты, и от песен, когда все они уже спеты.

— Но ведь это совсем разные вещи! — тихо заметила собирательница тайн.

Трактирщик, вернувшийся за стойку, мельком глянул на водяные часы, и предложил, как ни в чем ни бывало:

— Для каждого из вас найдется комната.

— Я не останусь. — Охотник положил на стол несколько серебряных монет, — мне нужно идти.

— За копьем и другом? — выразил догадку хозяин трактира, — чтобы преследовать волков и охотиться вдоволь и мстить за брата?

Охотник посмотрел на него с усмешкой:

— Вы и правда волк, и даже больше, чем я, раз так легко превращаете все в оружие, даже если оно вам не нужно. Но это умение хорошо скрывает слабость.

Трактирщик нахмурился и сделал короткий жест означавший лишь одно — «вон».

Охотник ушел.

— А вы, госпожа? — злость все еще клокотала в душе трактирщика, но дело — прежде всего.

— Я останусь. До утра.

— Я покажу вам комнату.

Когда трактирщик вернулся, старик все еще грелся у огня, словно не замечая, что уже очень поздно.

— Оставайся, — сказал хозяин трактира старику. — Будешь, если захочешь, время от времени петь моим посетителям. Я не прогоню тебя.

Глаза старика не спрашивали — почему.

«А потому, — мысленно ответил трактирщик, — что тот, кто привык побеждать, хочет побеждать всегда, и ему нет разницы, кто перед ним. Потому что один раз я принял волка за человека, но больше уже это не повторится. А ты, старик, не волк и с тобой будет просто».

Старик кивнул, словно услышал мысли трактирщика. «Может быть, — подумал он, — почему бы и нет?». Каждый носит в себе семя своей погибели и своего спасения. Для одних это упрямое желание побеждать любого противника любой ценой, для других гордость, для третьих — запрет Превращения.

— Я принесу тебе одеяло, — сказал трактирщик, которому в голову не пришло предложить старику комнату — он знал, что у певца нет денег.

Оставшись один, старый певец поднялся с лавки и подошел к окну. Темнота уверенно правила миром — так правит своим трактиром его хозяин и так же точно власть эта однажды закончится. Буря ушла, ушли и волки, а люди — те, что пожелали, остались. Старик улыбнулся, вспомнив слова оборотня. Как легко удалось обмануть сородича — только потому, что волку захотелось увидеть в ком-то человека! А может, он лишь сделал вид, что обманулся. А люди видят еще меньше, ведь большинству их и правда есть дело только до себя и они любят себя обманывать. Трактирщик ошибся дважды: старик тоже был волком; он привык побеждать, но по-своему. Так побеждает тот, кто смеется последним, тот, кто умеет превращать и превращаться, и обладает самой верной, самой лучшей властью — властью над собой.

За окном сияла луна, что выплыла из-за туч глянуть на мир; в свете ее можно было не увидеть, но угадать светлую ленту дороги с отметинами человечьих следов и звериных лап.

11.10.07 — 13.01.08