Глава 5. Новости и знакомства

1.

В отцовскую спальню Алестар вплывал осторожно, стараясь даже хвостом лишний раз не плеснуть. Невис сказал, что отцу лучше и он хочет видеть сына, но если король уснул, то лучше не будить. Это Алестар знал и сам, после долгой работы с Сердцем моря всегда наваливается не просто усталость, а страшное бессилие. И хочется спать, спать…

Но отец не спал. Лежал в постели с книгой, рассеянно скользя взглядом по табличке, а увидев Алестара, сразу ее отложил.

— Отец… — выдохнул Алестар, подплывая и опускаясь на пол у ложа.

Поднял голову, вглядываясь в лицо, на котором знал каждую черточку, но сейчас почти не узнавал. За несколько дней для повелителя Акаланте словно прошло десять лет — и лет нелегких. Под глазами набрякли темные мешки, морщины между бровями углубились, залегли резко, как трещины в гранитной скале. Зрачки — Алестар хорошо знал этот самый тревожный признак — помутнели, выцвели…

— Что, плохо выгляжу? — усмехнулся отец, как обычно прочитав все по его лицу. — Ничего, пока еще не все так страшно.

— В следующий раз к вулкану поплыву я, — сказал Алестар, опираясь локтем на край ложа по детской еще привычке. — Тебе нужен отдых, а я достаточно пришел в себя. Да и тренироваться надо.

Осекся, в последний момент поняв, что в его словах можно увидеть не один смысл, но отец медленно кивнул, разглядывая его пристально, будто хотел заглянуть внутрь.

— Надо, — сказал так же просто, словно не было всех этих сумасшедших недель, словно только вчера они разговаривали об обычных делах… — Скоро пригодится.

— Отец!, — возмущенно выдохнул Алестар, плеснув хвостом так, что невольно всплыл над ложем. — Перестань, прошу!

— От того, что я перестану, ничего не изменится. Мое время уходит.

Отец хлопнул ладонью по ложу рядом с собой, и Алестар послушно опустился, свернув хвост кольцом и обняв его руками. Это было совсем не по этикету, но так уютно… Если бы еще не разговор, который — он уже чувствовал — выдастся нелегким и неприятным. Приплыл, называется, узнать о здоровье.

— Как твоя избранная? — поинтересовался отец с мягкостью, которая могла бы обмануть кого угодно, но не Алестара.

— Замечательно, — буркнул он. — Вчера гуляли, я показал ей Арену. Потом… поговорили. Она меня терпеть не может, но все-таки терпит, честь ей и хвала. Когда проснулся, она еще спала.

Спала, завернувшись в одеяло, подтянув колени чуть ли не к подбородку, явно замерзнув… И Алестар, тихонько соскользнув с ложа, проплыл в угол комнаты и повернул рычаг обогрева до предела, ругнув себя, что не сделал этого раньше. Человек же наверняка мерзнет под водой, а он, бестолочь…

— Терпит… — задумчиво повторил отец. — Что ж, и это неплохо. У нас не так уж много времени. Принцесса Маритэль прибудет за неделю до Звездной ночи. Этого хватит, чтобы освоиться, познакомиться с тобой и быть представленной Совету Двенадцати.

— Я понял, отец, — ровно сказал Алестар, понимая, что именно такого ответа от него и ждут.

Звездная ночь — ночь влюбленных, ночь заключения помолвок и брачных договоров, красивый праздник, который принято встречать с тем, кого любишь. Обмениваться подарками, вместе смотреть на темное небо, усеянное звездами, которые то и дело срываются вниз. И каждый раз торопиться загадать желание, но не для тебя, а для той, кто рядом… И молчать, не говорить ей, иначе не сбудется, только желать изо всех сил… Прошлую Звездную ночь он встречал вместе с Кассией — и где теперь все эти желания?

Что ж, значит, эту будет встречать с хрупкой большеглазой кариандкой. Совсем чужой, совсем не той…

— Рад, что ты понял, — согласился отец и протянул руку, положив ладонь на пальцы Алестара. — Нам нужен этот союз, очень нужен. Алестар, я хочу тебе счастья, разве может быть иначе? Но ты сам знаешь: наша жизнь принадлежит Акаланте. И наше счастье — тоже. Маритэль будет хорошей супругой, я узнавал. У нее мягкий нрав и прекрасные манеры, а ради нашего предложения король Карианда отказал нескольким завидным женихам.

— Еще бы он не отказал, — хмуро бросил Алестар, злясь на самого себя за упрямое раздражение, твердящее, что не нужна ему никакая покладистая красавица. — Отец, хватит, я все понял, правда. Союз с Кариандом нам нужен. Им, полагаю, он тоже не лишний. И если уж зашел разговор, то что творится с Кариандом?

— О чем ты? — очень мягко и спокойно поинтересовался отец, только пальцы его, лежащие на руке Алестара, едва заметно дрогнули.

— О Карианде. О суаланских жемчужницах. О том, что сами кариандцы бегут из своих глубин. Что все это значит, отец?

Говорить о том, что ему известен самый краешек того, что знают едва ли не все вокруг, Алестар не стал. Раз он чего-то не знает, сам виноват. Но и обманывать отца не хотелось. Он вообще ненавидел врать, считая это признаком слабости и трусости, а уж отцу? Они всегда доверяли друг другу, и если отец о чем-то умалчивал, значит, на то были основания. Но сейчас… Сейчас все слишком серьезно. Для него, для Эрувейн и наглого глубинника, на которого подруга смотрит сияющими глазами, для будущего брака с Маритэль, в конце концов. Неужели отец не понимает, что Алестар уже вырос?

— Значит, тебе известно, — задумчиво сказал отец, убрав руку и потянув кончик заплетенной у виска, чтобы волосы не лезли в глаза, косички. — И что именно?

Ну да, глупо было и полагать, что с отцом удастся то, что прошло со жрецом в лабораториях.

— Почти ничего, — зло бросил Алестар. — И это неправильно, тебе не кажется? Я знаю, что Карианд умирает. Но как может умереть великий город, один из древнейших? И что это как-то связано с тем, что в Суалане болеет жемчуг. Не скажу, что очень расстроен по этому поводу. Если Мать Море за что-то наказала Суалану — ей виднее.

— Перестань, — тяжело уронил отец, и Алестар мгновенно замолчал. — Недостойно радоваться чужой беде. А иногда еще и глупо. Жемчуг не болеет просто так, он чувствует, как меняется вода. Суалана ближе к Карианду, на них подействовало раньше, но и нас ждут неприятности. Они уже начались, но мы пока справляемся. Подумай, Алестар. Я не говорил тебе ничего, надеясь, что ты задумаешься сам, но, кажется, ошибся. Впрочем, тебе было не до суаланского жемчуга, признаю.

Вот и все: вместо выговора — несколько тщательно отмеренных слов, а у Алестара запылали уши и щеки, будто он снова попался на детской шалости. Причем какой-нибудь очень глупой. Ну, или просто на глупости, будем уж называть вещи своими именами.

Помотав головой, чтобы сбросить мешающую сейчас обиду, он старательно задумался. Суаланский жемчуг знает, что вода изменилась. Как могла измениться вода в Карианде? Почему? И как это связано с Акаланте? Неприятности… начались… Проклятье! Он болван! Безмозглая медуза умнее него! Не видеть настолько очевидного!

— Вулканы? — выдохнул он, подаваясь к отцу, впиваясь взглядом в его лицо. — Старший Брат просыпается не вовремя, не по временным картам. Бьют подземные источники, вода меняется, и суаланский жемчуг болеет!

— Верно, — уронил отец удовлетворенно, откидываясь на высокую подушку.

— Погоди, — торопливо выпалил Алестар. — Я сам! Если все дело в Карианде… У них тоже просыпаются вулканы? Но там их нет! Карианд живет над разломом, на краю великой Бездны… У них всегда было спокойно.

— Слишком спокойно, — уронил отец. — Кариандские короли щедро тратили силу своего Сердца моря, сдерживая естественные изменения дна. Да, у них нет вулканов. Но есть разлом, уходящий в великую Бездну. Разлом, который за несколько тысячелетий должен был изменить свои очертания. Непременно изменил бы, не сдерживай его повелители Карианда.

— Зачем? — растерянно вопросил Алестар и сам ответил на свой вопрос: — Город, да? И шахты…

— Город и шахты, — подтвердил отец, и по его губам проскользнула улыбка, как и всегда, когда Алестар решал сложную задачку. — Карианд выстроен на склоне разлома, он живет за счет редких металлов, добывая их из открытых жил. Его рыбные фермы и дома обогреваются не горячими источниками, как у нас, а механизмами, работающими на земляном масле и дыхании земных недр. Это тончайшее и очень хрупкое равновесие, которое Карианд боялся менять слишком долго. Но что случается, если удерживать весы, на которые падают все новые и новые гирьки?

— Ничего хорошего, — мрачно заключил Алестар. — Так весы покачались бы, да и успокоились, но если запереть изменения дна, они накапливаются. Я помню уроки, отец. Не держать, а управлять, не запирать, а спускать пар… Разлом меняется, так? И меняется так сильно, что силы Карианда не хватает. Смыкается или расходится? Хотя какая, к глубинным, разница?

— Никакой, ты прав. Разлом меняется, а как — будет известно еще не скоро, потому что теперь изменения непредсказуемы. Может, кариандские жрецы и вычислили что-то, но пока это неважно. Карианд обречен. Еще несколько десятков лет, самое большее — столетие, и его облик изменится неузнаваемо. Полагаю, никто из оставшихся в городе этих изменений увидеть не успеет.

— А нас, значит, задевают отголоски? И будят наши вулканы?

Алестар оттолкнулся от ложа, заметавшись почти под потолком, выплевывая яростно:

— Как они могли? О чем они думали столько веков подряд? Жрецы, короли… Не могли же они быть настолько слепы, глухи и безумны? Губить не только свой город, но и все морское дно?! А если завтра проснется не только Старший Брат? Акаланте стоит на кратере! Если все три Брата проснутся одновременно, толчок будет таким, что… Да Глубинные пробудятся от такого толчка!

— Успокойся, — тихо уронил отец, и Алестар, сплюнув воду, которой наглотался от возмущения, снова опустился на ложе.

Вода, взбаламученная его хвостом, колыхалась по всей комнате, и оттого казалось, что стены дрожат.

— Успокойся, — повторил отец устало. — Это свойственно всем, и людям, и иреназе: думать, что беда придет еще не скоро, что можно потянуть время, пожить в сытости и довольствии. Я и сам надеялся, что еще несколько поколений изменения будут незаметны, а кариандские жрецы и ученые искали способы мягко успокоить разлом. У них вполне могло получиться, они уже зарастили несколько неглубоких трещин и проложили новые, там, где было нужно. Просто… все случилось слишком быстро.

— Безумцы! — выплюнул Алестар зло. — Ладно, мы-то что можем сделать? И… куда они собираются из своего города?

Мысль была настолько простая и жуткая, что Алестар замер, осознавая ее, глядя на отца с испугом, и тот медленно кивнул, подтверждая.

— Они уйдут… — прошептал Алестар, с трудом узнавая собственный голос. — Уйдут из города в новые воды. А воды давно поделены, и лишних Трое не создали. Переселить целое королевство, найти всем пропитание… Будет война! Отец, это же… И мы тоже?

— Мы заключаем брачный союз с Кариандом, — тихо и ровно сказал отец. — И принимаем в город два десятка родов из тех, кто готов переселяться прямо сейчас. Знать Карианда разделилась надвое: одни требуют уходить немедленно, другие надеются выждать и даже предотвратить беду. В основном, это те, кто владеет шахтами, конечно. Акаланте примет тех, кто хочет уйти. Не всех сразу, но оставшиеся могут занять участки дна между нами и Суаланой. Там не слишком удачные места для жизни, но что-то всегда можно устроить, а кариандцы не в том положении, чтобы выбирать. Они благодарны и за это. Я мог бы потребовать руки не младшей принцессы, а любой из старших, но человеческая кровь…

— Кровь… Два десятка родов — это сколько?

Новости были чудовищными, Алестар чувствовал, что теряется под ними, как под ударом штормовой волны, даже сжался в комок, словно пытаясь смягчить удар.

— Около пяти-шести сотен взрослых с семьями. Еще примерно столько же заселят окраины. Много, но мы выдержим. Придется тяжело первые лет двадцать, но Акаланте нужна новая кровь, да и знания кариандцев пригодятся. Ради этого стоит потесниться, а брак с Маритэль тир-на Карианд укрепит союз.

— А Суалана? Маравея? Миралайн?

— Маравея примет десяток родов, но не больше, просто не смогут. Миралайн еще думает. Полагаю, они тоже возьмут немного. Суалана отказала. Им самим не хватает милости Моря, сказал король Суаланы.

— И потому он оставит сородичей погибать? Или милость Моря заранее учтена в его казне?

— Он думает о своем народе, — утомленно сказал отец. — И в чем-то прав. Суалане тяжело далась недавняя война. Да, их никто не звал в наши воды, но сложно жить рядом с богатым соседом, заглядывая в его сети и зная, что твои почти пусты. Карианд не придет в новые воды с пустыми руками, у них еще есть время собрать необходимое даже с избытком, но в голодный год золото дешевле водорослей.

— У меня только один вопрос, отец, — Алестар глубоко вдохнул и выдохнул, со странным равнодушием наблюдая, как поднимаются к потолку пузырьки воздуха. — Когда ты собирался рассказать мне все это? Почему я узнаю такие вещи из болтовни наложниц и просьб кариандских купцов? Или я проспал день, когда перестал быть твоим сыном и наследником?

— Алестар, Алестар…

Отец укоризненно покачал головой в ответ на обиду, невольно просочившуюся в его голос.

— Ты помогаешь мне с делами уже дюжину лет. Последние пять — наравне с моими советниками. И ты ничего не замечал? Не видел, как определенная часть продовольствия перерабатывается для хранения и отправляется на склады? Как копится земляное масло и рыбья кость? Как возделываются новые поля водорослей, куда больше, чем надо для прокорма Акаланте?

— Видел! Но я думал… это… Я думал, это просто запасы. На всякий случай. Водоросли на продажу…

— И это тоже, — кивнул отец. — Сейчас мы продаем в два раза больше водорослей, чем потребляем сами, а на прибыль закупаем то, что может храниться как можно дольше. Ты не слеп, Алестар, и умеешь делать правильные выводы. Но ты слишком привык к тому, что видишь. И не всегда даешь себе труд подумать над тем, почему видишь именно это.

— Когда? — тихо спросил Алестар, потирая пальцами занывшие виски. — Когда все начнется? И почему… ты разрешил мне взять в супруги Кассию? В ней ведь нет крови человека. Не было… А если все это известно давно: и про мою кровь, и про Сердце моря, и про Карианд…

— Потому и разрешил. Карианд не в том положении, чтобы торговаться, они отдали бы Маритэль и в наложницы — в крайнем случае. А ты мог передумать, запечатление с Кассией могло сорваться, жрецы Карианда — найти способ спасти свой город… Будущее меняется каждое мгновение, Алестар. Кто мог знать, например, что ты встретишь человеческую девушку и сотворишь такую глупость? Нет, помолчи. Я знаю, что ты раскаиваешься. Я даже верю, что ты не пил гарнату. Что-то неладное творится в нашем городе и в самом дворце, но после смерти Кассии ты вел себя, как дикий салту, не слушаясь ни слов, ни лоура. Как я мог говорить с тобой о столь серьезных вещах?

— Прости, — прошептал Алестар, теперь уже сам беря отцовскую руку со странно тонкими пальцами и с осторожной ласковостью сжимая их. — Прости…

— Ничего, мой мальчик, — вздохнул отец, отвечая на пожатие. — Лишь бы все обошлось. Боги любят Акаланте, помни это и не разочаруй их. Жрецы обещают разорвать запечатление без вреда для девушки с земли. И для тебя, разумеется. Если Маритэль окажется тебе совсем не по сердцу, мы найдем другой союз, хоть и будет сложно. Но я верю, ты не поставишь будущее города выше собственных прихотей. Ты очень нужен, Алестар. И городу, и мне. И, Алестар, я прошу тебя… обещай…

— Да, отец. Все, что смогу…

— Это ты сможешь. Обещай мне не участвовать в гонках. Ты слишком ценен, чтобы рисковать жизнью. Я позволил тебе быть загонщиком в охоте, потому что этого ждал народ. Все должны были увидеть, что ты не потерял смелости и заботишься о подданных. Гонки — другое дело. Неразумный риск ради честолюбия. Прошу тебя, сын…

— Я… отец…

Голос не слушался, осекался, срывался… Алестар даже тронул пальцами сжатое спазмом горло, отчаянно думая, как же объяснить? Как сказать, что ему нужно на Арену? Не для того же, чтобы заполучить очередную дурацкую раковину из золота с драгоценными камнями. Этих раковин и так полка целая в покоях… А ему надо на Арену, чтобы убить страх. Задавить мерзкую дрожь, которая всякий раз рождается внутри, стоит подумать о том дне… Это не честолюбие, это стоит риска. Иначе как он сможет жить, зная в себе такой изъян? Но отец ждет, смотрит просяще, и отказать ему невозможно…

— Я…

Внезапная тошнота и пронзительная тоска накатили вдруг и разом. Отголосок чужого ужаса, нет, не чужого…

— Джиад, — выдохнул Алестар, отталкиваясь от ложа. — Да, отец, конечно… Поговорим потом, ладно? Я… мне нужно…

— Плыви, конечно, — согласился отец, отпуская его руку и сползая ниже на постель. — А я посплю, пожалуй…

2.

Ночью Джиад все-таки согрелась. Наверное, потому и снилось что-то спокойное, мирное, про храмовый сад, где она играла в прятки и рвала прямо с куста сладкую крупную береснику. Тяжелые, налитые пурпурно-фиолетовым соком ягоды поспевали круглый год, радуя послушников помладше, которых еще не пускали в город. Поэтому малыши смотрели на старших с завистью, а те приносили из города гостинцы, но сначала заставляли оттирать перемазанные темным ладошки и мордочки.

Когда Джиад открыла глаза, вкус бересники стоял во рту так ясно, будто она и вправду наелась ею во сне. И это было, как привет из дома, у нее даже глаза чуть-чуть защипало, так захотелось повидать друзей и наставников. Но вокруг тихо колыхалась непроглядная вода, и Джиад только выдохнула сквозь сжавшееся горло, снова опуская веки.

Когда она проснулась второй раз, уже по-настоящему, Алестара не было. Комнату ярко освещала подкормленная кем-то туарра, со столика исчезли тарелки с остатками пиршества Жи. Сам рыбеныш мотался по клетке кругами, задевая прутья хвостом, отчего они слегка постукивали в пазах. Видимо, этот негромкий мерный стук и разбудил Джиад.

Что ж, пора было вставать. Она выбралась из-под прилипшего к телу одеяла, невольно спросив себя, чем укрывался рыжий, если все одеяло оказалось намотанным на Джиад, как кокон. Но теперь ясно, почему согрелась.

В памяти непрошено вспыхнуло, как Алестар бережно кутает ее вечером, и Джиад закусила губу. Она ожидала другого. Злости, обвинений, выставленных условий… Но уж точно не извинений и заботы. И это после того, как Алестару досталось вдвойне: и физиономии, и гордости. Ладно, об этом надо будет думать позже, когда принц вернется, потому что настроение рыжего меняется чаще, чем погода в горах. А пока есть дела важнее.

Одно такое дело уже всерьез ломилось наружу сквозь прутья, возмущенно вереща, что про него забыли, а он хочет есть, гулять, грызть вкусный кожаный пояс и еще чтоб нос почесали. Джиад прямо слышала все это в истошных руладах из клетки и теперь прекрасно понимала, почему иреназе держат своих любимцев не в покоях, а в общих загонах. Это же с ума сойти можно!

Зато оказавшись на воле, малек — да уже и не малек, пожалуй, — мгновенно притих. Деловито проверил стол, обиженно вякнув на отсутствие еды, метнулся куда-то в угол, и Джиад с опозданием подумала, что зверушке надо делать свои звериные дела где-нибудь подальше от спальни. К счастью, осознание этого пришло вовремя, так что удалось сразу оттащить не сопротивляющегося рыбеныша в комнату чистоты, поближе к ширакке. Что интересно, с шираккой тот отлично поладил и вообще вел себя, как очень благовоспитанное существо… Как оказалось — усыплял бдительность. А вернувшись в комнату, быстренько стянул пояс и спрятался с ним под свисающий с постели край одеяла.

— Нет уж, дружок, — мрачно сказала Джиад, отнимая изрядно пожеванный острыми зубами пояс. — Мы с тобой сейчас отправимся гулять. А если потеряешься или решишь слопать то, что само тебя слопает, я переживать не буду, так и знай!

Но в каймур, висящий у клетки, Жи лезть не пожелал, и оставалось только подивиться, как ловко его туда запихивал принц. Так что Джиад просто приспособила плетеный кошель вместо ошейника, взявшись за длинные завязки, и дотащила рыбеныша до внутреннего дворика, рассудив, что вряд ли там встретится опасная тварь. Мало ли что она сама говорит этому прохвосту, а завела животное — надо за него отвечать.

Почти сразу стало ясно, что о своей тренировке можно забыть. Салру был везде. Он вылетал из кустов и с разгону пытался врезаться Джиад в живот, он подкрадывался сзади, чтоб схватить её за полюбившийся край штанов, он мотался вокруг, так что голова кружилась следить за серебристой молнией.

— Ты когда-нибудь устанешь, зараза маленькая? — поинтересовалась Джиад примерно через час мучения, терпеливо принимая очередную добычу, которую ей принесли из зарослей — лохматый пук водорослей был полон маленьких крабов, что тут же кинулись разбегаться по плитке двора.

Салру только хвостом помахал, ничуть не расстроившись, что кормилица не оценила подарок. У ног Джиад уже лежали полусгнивший кусок толстой деревяшки, выбеленный рыбий череп длиной в пару ладоней и другой, из глазниц которого тянулись щупальца небольшого осьминога.

— Выгонят нас с тобой из приличного места, — пробормотала Джиад, почесывая нахально подставленный нос, а потом и все маленькое тельце. — Ну вот где ты в королевском саду столько всякой гадости нашел?

Рыбеныш нежился, подставляя голову и бока, а когда Джиад коснулась основания хвостового плавника, заверещал в экстазе, выгибаясь всем телом и чуть ли не силой всовывая хвост ей в руки.

— Что, нравится? — хмыкнула Джиад. — Интересно… А вот у других… хвостатых… тоже так?

Она представила Алестара, с блаженным лицом чешущего хвост, и невольно фыркнула. Нет, а правда? Хвост, он и есть хвост, что у рыб, что у салту, что у иреназе…Или нет? Вот салту любят чесать нос, о хвосте и речи не шло, когда её учили править рыбозверем. Может, это только у малышей так? Но не спрашивать же принца.

От последней мысли Джиад чуть не подавилась очередным вдохом, а отдышавшись, не сразу заметила, что маленький паршивец куда-то подевался. И только когда из-за высокого заборчика, оплетенного водорослями, донеслась невнятная ругань, спохватилась и кинулась за рыбенышем.

— Полагаю, это ваш… зверь? — кисло осведомился пожилой иреназе в богато расшитой золотом черной тунике, брезгливо держа за хвост дергающегося Жи.

Второй, такой же седоволосый и одетый не менее роскошно, но более ярко, почти пестро, парил в воде рядом со спутником, и Джиад оказалась в перекрестье двух осуждающих взглядов.

— Прошу прощения, — отозвалась она насколько могла вежливо. — Мне очень жаль, если мой салру доставил вам неудобство или что-то натворил.

— Салру? — переспросил тот, что держал Жи, поднимая его выше и внимательно разглядывая. — А ведь и правда. Смотрите-ка, амо-на Тиаран, действительно, одиночка. Не вы ли убеждали меня, что это слухи и избранница принца приручила обычного салту редкой масти?

— Что ж, похоже, меня тоже ввели в заблуждение, — отозвался второй, пожимая плечами, так что бело-голубая туника с яркими полосами по воротнику и рукавам заколыхалась в воде. — Прошу прощения у каи-на… как вас зовут, дитя мое?

— Джиад. Джиад из Арубы. Я тоже прошу прощения, господа, что не имею чести и удовольствия знать ваши уважаемые имена.

Слова слетали с языка легко, но мысли не поспевали за ними. Кто эти двое? Почему они обсуждали прирученного им малька, но не помнят имени избранницы принца? И почему их взгляды такие… тяжелые?

— Джиад… — снова повторил одетый в черное. — Вы ведь не с нашего побережья?

— Нет, — ровно отозвалась она, невольно подаваясь назад под ощутимо давящим взглядом. — Аруба гораздо южнее Аусдранга.

Представляться сами они, кажется, не собирались. Что ж, пусть, лишь бы отдали Жи. Что он мог такого сделать, кого-нибудь цапнуть, что ли?

Но тут же, словно отвечая на её мысли, тот, что держал яростно бьющегося Жи, отпустил хвост. Малек кинулся к Джиад, тычась мордой ей в ладони и будто пытаясь спрятаться.

— Я Герлас, — отрывисто бросил иреназе, потирая руки, точно желая смыть с них грязь. — Старший служитель храма Глубинных богов. А это — амо-на Тиаран, высший жрец Троих.

Джиад склонилась в глубоком поклоне, задержавшись на несколько мгновений, а выпрямившись, опустила ладонь на спину рыбеныша, успокаивая его. Высший жрец и старший служитель? Теперь понятно, откуда такая властность…

— Аруба… — задумчиво сказал Тиаран. — Да, припоминаю… Мне рассказывали о служении ваших жрецов, каи-на Джиад.

— Служение, — презрительно фыркнул Герлас, засовывая большие пальцы рук за пояс и покачиваясь на хвосте. — Земным богам несть числа, но они лишь подобрали крохи силы, оставленные изначальными. Теми, кто ушел в глубины, когда земля еще была молода, а двуногие только учились одеваться в звериные шкуры.

— Вы говорите о глубинных богах, господин Герлас? — вежливо поинтересовалась Джиад, почесывая нос прижавшегося к его колену Жи. — Да, они были первенцами создателей мира. Но разве родители не любят одинаково всех детей, и старших, и младших? Мой повелитель — такое же дитя Троих, как и те, что ушли в недра земли и подводные глубины.

— Не спорьте, амо-на Герлас, — попросил Тиаран со снисходительной благостностью в голосе. — Госпожа избранная защищает своего покровителя, это достойно уважения. А ваши слова обижают ее бога.

— Мне-то что, — снова фыркнул Герлас, глядя на Джиад с какой-то брезгливой жалостью. — Пусть служит, кому хочет, лишь бы не забывала, что здесь её молитвы стоят меньше пучка водорослей. Земные боги остались на земле… Что смешного я сказал?

— Прошу прощения, — отозвалась Джиад, не переставая улыбаться. — Но мой повелитель Малкавис не нуждается в защите. Ни моей, ни чьей-либо еще. Разве оттого, что я назову море мелким, оно обмелеет? Разве бог обидится на чьи-то слова, как неразумное дитя? Сила Малкависа не камень, который может упасть в воду или остаться на земле. Она в сердцах тех, кто верит в него. И где бы я ни была, она со мной.

Она посмотрела на Жи, с блаженным тихим повизгиванием трущегося носом о её колено, снова подняла взгляд, уже слегка сожалея, что наговорила лишнего. Оба жреца молчали, рассматривая её в упор. Герлас — с откровенной враждебностью, у него даже хвост резко дергался, Тиаран — с интересом, пожалуй, словно редкую забавную зверюшку. А ведь они должны гораздо больше понимать в том, что здесь творится. Особенно Герлас — служитель глубинных богов. Алестара едва не убило дыхание Бездны, да и сирены… Если это Герлас хочет смерти принца, у него и вправду нет оснований любить Джиад.

— Хорошо сказано, — усмехнулся одним уголком губ жрец глубинных, нарушая затянувшееся молчание. — Я смотрю, не только у салру здесь острые зубки. А все-таки поберегись, двуногая… Море любит смелых, но не путай смелость с дерзостью и глупостью.

Джиад молча поклонилась, не считая нужным отвечать, и Герлас, не переставая криво усмехаться, резко плеснул хвостом, отталкиваясь от воды. Несколько взмахов руками, блеск широкого хвостового плавника — и жрец глубинных уплыл торопливо, как раздраженно уходящий человек.

— Я прошу прощения за амо-на Герласа, он не очень любит людей… — все с той же мягкой властной любезностью сказал Тиаран — и тут у Джиад перехватило дыхание.

Она узнала голос. Тяжелый властный голос, чьего приказа было невозможно ослушаться. Голос велел возвращаться, и Джиад чувствовала его в бреду, как чувствовала бы удар кнута или раскаленное железо на коже.

Она сжала зубы, не собираясь выдавать, что вспомнила жреца и его зов. Обиженно пискнул Жи — пальцы слишком сильно стиснули загривок малька.

— Что-то не так? — вкрадчиво уточнил Тиаран.

— Нет, все в порядке, — с трудом улыбнулась Джиад. — Я не обижаюсь.

Этот взгляд… Он давил, сминал волю, заставлял гореть в бреду и задыхаться, будто на грудь положили каменную плиту. Это Тиаран звал её — теперь Джиад была уверена. И если сейчас уступить, значит, и впрямь цена ей, жрице Малкависа, меньше пучка водорослей.

— Я рад, — тоже улыбнулся Тиаран одними губами — глаза были холодными, внимательными. — Нравится ли вам Акаланте, госпожа избранная?

Еще и издевается… мразь. Не может ведь не знать, что почти убил её тогда.

— Очень нравится, — все так же старательно растягивая непослушные губы в улыбке, отозвалась Джиад. — Город прекрасен и люди здесь гостеприимные. То есть иреназе…

— А его высочество, полагаю, очень дорожит вашими отношениями? — подсказал Тиаран, откровенно забавляясь.

Он плавно повел рукой перед собой, и Джиад с трудом оторвала взгляд от ярких полос туники, сливающихся в одну, плывущую перед глазами. Бежать? Слабость накатывала холодными волнами. Джиад задыхалась, как выброшенная на берег рыба. Ей бы передышку — хоть несколько мгновений… Сосредоточиться, как там, в спальне, призвать силу…

— Конечно, — выдавила Джиад. — Иначе зачем бы мне возвращаться?

Она попыталась было отвести взгляд — не вышло. Тиаран держал её невидимой удавкой, и стоило дернуться — петля затягивалась туже. Да что ему нужно? Посреди королевского дворца, под окнами у короля… Что он творит? И зачем?

— О да, — мягко сказал Тиаран. — Для Акаланте огромная удача, что вы вернулись, госпожа избранная. Признаться, я был восхищен вашей стойкостью…

Он еще что-то говорил, плетя сеть словами, движениями холеных белых рук, уверенным тяжелым взглядом и плавными колыханиями яркой туники. Джиад из последних сил скидывала с себя липкую тошнотворную одурь, но та наползала снова и снова, туманила остатки сознания, обволакивала…

— Пре-кра-тите… — выдавила она, не падая лишь потому, что вода держала.

Ладонь, слепо скользящая по поясу, не находила рукоять ножа. Джиад еще смутно помнила, что должна почувствовать пальцами и ладонью другую рукоять, упругую, горячую, рождающуюся изнутри, но забыла, как это сделать. Она все забыла, даже, кажется, как дышать… самой… Грудь поднялась и опустилась в чужом, навязанном извне ритме, в виски и уши бил тяжелый гул прибоя — откуда бы на глубине взяться прибою — но тут ладонь все-таки наткнулась на что-то… стиснула… сжала…

Обиженный визг врезался в сознание, распарывая липкую серую пелену. Следом пришла боль — резкая, острая, настоящая! Одна только боль и была настоящей среди тяжелого марева, в котором тонула Джиад, и она жадно ухватилась за эту боль, вспоминая заново, как дышать — самой. Думать — самой. Со-про-ти-вляяяться…