Глава 8. Влюблённый кузен

1526 г. от заселения Мидгарда, Докулайская долина, Кундия

Не знаю, сколько меня протащило течение. Я пыталась выбраться, но берега были слишком крутые — я всё время соскальзывала и неслась дальше. Хорошо, что дно не было каменистым, иначе я бы точно расшиблась, ещё когда падала. От холода и напряжения ноги сводило судорогой. Спасли отполированные водой корни нависшей над рекой ивы. Схватившись за них, я подтянулась и выбралась наверх, ободрав ноги об коряги и обжёгшись крапивой.

Меня тут же вывернуло, сердце колотилось, словно хотело выскочить наружу. Но даже отдышаться не вышло — страх погнал в чащу через колючий подлесок и бурелом. Всё сливалось в тёмное полотно. Деревья стали выше, появились просветы, но я не обращала внимания. Хруст сучьев под ногами преследователя нахлёстывал в спину. Хриплое дыхание жгло затылок. Я улепётывала без оглядки, но сколько бы ни бежала, преследователь, косматый и злой, всё равно заступал дорогу и угрожал окровавленным ножом. Кричал: «Сдохни! Сдохни, тварь! Сдохни за Айку!»

Торчащий из земли корень схватил за ногу. Я упала и ударилась головой об сосновый ствол. Тело пронзило болью. Дышалось с трудом. К горлу снова подступила дурнота. Слёзы смешались с тёплыми струйками крови.

Лирия нигде не было — за мной гналась моя совесть. Айка стояла перед глазами живая, прятала покалеченную руку за спину, улыбалась и протягивала букетик васильков, но стоило мне прикоснуться, как она падала замертво. Пластами слезала кожа и плоть, оголяя кости. Из глазниц выползали жирные личинки. У всех было перекошенное от ярости лицо Лирия. Они тянулись ко мне и кричали:

— Это ты убила Айку! Тебе подобные уморили её брата голодом и отрубили ей руку. Убийца! Сдохни!

Безумные видения осаждали сознание. Я пыталась сосредоточиться на чем-то добром и светлом, но мысли всё время возвращались к Айке. Если бы не я, она была бы жива!

Жёсткий сосновый ствол врезался в спину. Только он удерживал меня на тонкой грани реальности. Тёмная бездна небытия надвигалась всё ближе, пока не перенесла меня в туманную пустошь. Я бродила по ней, звала кого-то, но слышала лишь эхо в ответ.

Лицо утёрли мокрой тряпкой. Пахнуло несвежим. Я дёрнула головой, отгоняя дурманный сон, и открыла глаза. На меня уставилась косматая бурая морда. Громадная пасть распахнулась, обнажив клыки, и протяжно рыкнула. Я затаила дыхание, не смея шелохнуться.

Медведь принялся слизывать запёкшуюся кровь с моего лица. Сейчас откусит. Буду без лица, как Айка без руки. А потом Вейас загонит мне в спину нож из жалости. Нет! Нельзя сходить с ума.

Зверь замер. Бездонные глаза смотрели так проницательно, почти по-человечески.

— О, великий хозяин тайги, отец Дуэнтэ, — заговорила я, перебирая в памяти нянюшкины сказания. Слова молитвы приходили сами: — Именем твоей милосердной жены Калтащ, золотой бабы, заклинаю, прости, что пролила невинную кровь в твоём лесу. Я искуплю её кровью демонов и благими деяниями во славу всей земли мидгардской.

Медведь поднялся во весь рост и закрыл небо. Спина прогнулась. Рёв ударил по ушам. Передние лапы колотили воздух. Сейчас медведь меня задерёт. Просить бесполезно: чужая стихия не знает пощады. Это наказание за то, что убила Айку.

— Брат мой, Ветер, спаси, умоляю, — зашептала я трясущимися губами. Глаза застлала пелена мутных слёз. — Я не хочу умирать!

Налетел ветер, поднял в воздух прошлогоднюю листву и швырнул в косматую морду. Медведь вскинул голову и уставился в небеса. Неподалёку залаяли собаки. Он неуклюже развернулся и скрылся в густых зарослях малинника.

Я измученно выдохнула. Пустая, словно выеденная скорлупа. Выжженная и мёртвая, как земля после пожара. Ни мысли в голове, лишь тупая апатия и ломящая боль в окаменелых от напряжения мышцах. Надвигалась тьма, но лес не отпускал, будоражил шорохами и запахами. Собаки лаяли совсем рядом, спугнули какую-то птицу. Затрещали ветки — кто-то ломился через чащу. Над ухом раздался возглас:

— Она здесь, Вей, быстрее!

— Лайсве! — меня обняли и встряхнули жёсткие руки. — Ты в порядке? Что случилось?

Я прищурилась в лучах яркого солнца. Кто этот высокий стройный юноша?

— Да ты вся мокрая, — он принялся стягивать с меня одежду. Я соображала, как сонная муха, а двигалась и того медленней. Вместо протеста получилось нечленораздельное мычание. Резкий рывок отозвался такой болью, что я чуть не упала в обморок.

— Оставь её! — я с облегчением узнала возмущённый голос Вейаса.

— Я хотел помочь! Она сильно ободралась, а на затылке шишка с кулак. Надо её согреть и отвезти к целителю, — оправдывался незнакомец. Я ему не верила.

— Я её брат, а ты чужой. Занимайся лучше своими гончими, — Вейас оттолкнул его в сторону.

Снова залаяли собаки, сучья затрещали под тяжёлыми шагами. Почему так громко?

— Тише, родная, — зашептал Вейас. — Я с тобой — теперь всё хорошо.

Он развязал тесёмки на рубашке, вынул мои руки из разодранных рукавов и стянул превратившиеся в лохмотья штаны. Получалось только тихо стонать, когда брат случайно задевал ссадины и синяки. Вознаграждением за пытки стал плотно обёрнутый вокруг меня плащ, который ещё хранил тепло Вейаса. Лихорадочные мысли постепенно приходили в порядок.

— Заставила же ты нас поволноваться! Ещё повезло, что у Петраса свора гончих оказалась, иначе ни в жизнь тебя в этих лесах не нашли бы, — Вей поднял меня на руки.

Значит, это был наш кузен. Я помнила его сопливым мальчишкой, всего на год старше нас с братом, а сейчас он стал такой взрослый и важный.

— Не расскажешь, что произошло?

Я спрятала лицо у него на плече, хотела укутаться в родной запах, как в плащ.

— Ну и ладно. Ты жива — это главное. Целитель тебя быстро на ноги поставит, вот увидишь.

— Прости, — в горле будто встал сухой ком и царапал изнутри. — Я думала, что буду помогать тебе, но только мешаю. Лучше найди более смышлёного компаньона.

— Перестань! — брат потащил меня к дороге. — Без тебя я бы никогда не отважился на это путешествие. У тебя хорошо получается вдохновлять на подвиги.

— Что, лучше даже, чем у селяночек на сеновалах?

Рядом с братом страх отпускал, словно Вей был моей бронёй. Надо забыть и не думать, не вспоминать произошедшего. Никогда больше!

— Селяночек в Мидгарде, что грязи, а сестра у меня одна. Никто с тобой не сравнится.

Сделалось совсем спокойно. Вей поудобней перехватил меня за талию. В просветах между деревьями виднелись роющие копытами землю лошади и снующие вокруг них поджарые псы.

— К тому же, возможно, и не придётся в Хельхейм ехать, — Вейас усадил меня в седло впереди себя и направился вслед за Петрасом.

***

Я уснула в самом начале дороги и очнулась, лишь когда брат снимал меня с лошади и нёс к спрятанной посреди соснового бора усадьбе.

— Охотничий домик, — пояснил идущий впереди Петрас и распахнул дубовую дверь. — Здесь удобнее, чем в моём замке в Будескайске, и не надо беспокоиться, что кто-то из слуг донесёт ищейкам или вашему отцу.

Вейас устроил меня на приземистой лежанке, накрытой соломенным тюфяком, спеленал шерстяными одеялами и подложил под голову побольше подушек. В камине напротив потрескивали смолистые дрова. Вей взялся за кочергу и принялся шевелить их, чтобы разжечь пламя сильнее.

Кузен скрылся в глубине дома. Должно быть, разыскивал следившего за хозяйством слугу. Раздались возбуждённые голоса.

— Я уже не мальчик, а вы не мой наставник, чтобы меня отчитывать! Я хозяин и лорд, всё будет по-моему!

Ответа я не расслышала — только успокаивающий, миролюбивый тон, похожий на тот, каким нянюшка усмиряла наши с братом детские истерики. Наверху затопотали и бегом спустились по лестнице. Вейас обернулся.

— Я договорился — за Лайсве присмотрят. Перекусим и будем выдвигаться. Нас уже ждут, — обронил Петрас и снова ушёл.

— Вы уезжаете! — разочарованию не было предела.

Конечно, Петрас поможет Вейасу гораздо больше, чем я. Все уверения — вранье, чтобы не расстраивать и без того побитую сестрицу.

— Вернёмся к ночи. Я обещал Петрасу кое в чём подсобить, — Вейас погладил меня по волосам, напоминая отца.

Как он там один? Совсем, похоже, истосковался, раз решил пустить по нашему следу ищеек. Может, стоит вернуться и забыть обо всём. О боли, вине и страхе, что грызли меня изнутри, даже когда я старалась отгородиться. Но нет, повернуть время вспять не удастся, как и перечеркнуть пройденный путь. Айка и Лирий теперь всегда будут в моих мыслях и сердце.

— Не грусти, — брат ущипнул меня за щёку, как в детстве, и последовал на кухню за Петрасом.

Долго оставаться одной не пришлось. По лестнице спустился невысокий мужчина в просторных штанах и рубахе из белёного льна. Обещанный целитель Петраса? Лицо у него было плоское и круглое, как блин, смуглое, с узкими раскосыми глазами. Тёмные, побитые сединой волосы связаны в тонкую косицу, спускающуюся до середины лопаток. Рукой он опирался на узловатую клюку с медвежьей головой вместо набалдашника. Я передёрнула плечами, вспоминая, как хозяин тайги облизывал моё лицо. Взгляд у этого целителя был такой же — цепкий, пронзительный, изучающий.

Он водил надо мной руками, широко растопырив длинные пальцы. Ничего необычного в его жестах не было — так делали все целители, но мне почему-то стало не по себе. Сдавленно закряхтев, он опустил ладони.

— Нужно вернуть девочку отцу: она очень истощена, — крикнул он.

В дверном проёме показался Петрас.

— Юле, мы ведь всё уже обсудили, — он оперся плечом о косяк и сложил руки на груди. — Вылечи её. В конце концов, должен же ты своё содержание отрабатывать. Остальное тебя не касается. — Обратился к моему брату: — Едем.

Кузен направился к выходу, Вейас вышел следом, дожёвывая кусок хлеба и запахивая плащ.

— Удачи, куда бы вы ни шли, — я протянула к брату руку.

Он полуобернулся и подмигнул мне уже у двери.

— Шустрей! Упустим время — они уйдут, — забранился с улицы Петрас, и Вейас поспешил за ним.

— Молодость-молодость, земля на отцовской могиле не остыла, а он уже властелином Мидгарда себя возомнил, — покачал головой целитель, глядя на дверь, за которой скрылись мальчишки.

Я поднялась на локтях, чтобы получше рассмотреть его. А вдруг он, как Лирий? Выпутавшись из одеял, я забилась в самый угол кровати у стены. Нет, так нельзя, я не должна бояться каждой тени, иначе сойду с ума и стану для Вейаса ещё большей обузой.

— Вас зовут Юле? — заговорила я, чтобы отвлечься от кошмаров и увериться, что мои страхи пустые. — Необычное имя. Вы не из этих краёв?

— Юле-икке, если полностью, — говорил он правильно, только картавил и тянул слова. — Я родился на крайнем севере, у самой Червоточины, в племени утгардских оленеводов. Только не осталось их совсем. Тоже молодость из тундры выгнала, заставила судьбу на чужбине искать.

Он с досадой махнул рукой и ушаркал за дверь на кухню. Надо же, из самого Утгарда — не думала, что там кто-то живёт, тем более Сумеречники. Юле вернулся с чашкой дымящегося отвара и протянул мне. Я с опаской принялась вертеть её, принюхиваясь к парам: корень валерьяны, солодка, мята, масло облепихи — лишь ничтожную часть ингредиентов удалось узнать, но отравой они не показались. Я решилась глотнуть. Напиток обжёг горло и быстро согрел, обволок изнутри мягкостью и спокойствием. Глаза начали слипаться, и я обмякла на кровати, растеряв остатки настороженности.

— Расскажите про север, — попросила я, разглядывая подёрнутое сеточкой морщин лицо.

— Ммм? — удивился Юле, но всё же заговорил, наблюдая, как я медленно, глоток за глотком опорожняю чашку. — Там снег. Его так много, что в некоторых местах он не исчезает даже в середине лета. Полгода там властвует солнце и полгода луна. Горы так высоки, что подпирают собой небо и пиками достают до парящих в облаках городов первостихий. Ущелья опускаются так глубоко, что на их дне бурлит Сумеречная река, неся души к новому перерождению. Она единственная не замерзает, даже когда океан сковывает толстая корка льда, а воздух становится густым и плотным настолько, что гудит и с треском двигается даже без ветра. В полугодовую ночь в небе появляется огненная корона. Зелёные, синие и красные полосы сливаются в диком танце, изгибаясь зубастыми волнами, и пульсируют под музыку сфер мироздания, но ухо ничего различить не может. Человека охватывает безумие, и он следует за Северной звездой через семь Врат червоточин. А дальше, внутри подземного лабиринта, его уже ждёт новорождённый демон, чтобы полакомится вдоволь, прежде чем выбраться на свет мидгардский.

— Как зловеще! — заворожено выдохнула я, допив последний глоток.

Перед глазами возникали целые картины, почти как когда нянюшка рассказывала сказки о героях древности. Я придвинулась ближе к целителю:

— А демоны, вы их видели?

Юле надавил мне на плечи, заставляя лечь обратно, и положил руки мне на голову, перебирая пальцами волосы, отчего кожу едва заметно покалывало.

— Демонов я видел множество: и мохнатых конеподобных ненниров, и косматых, ростом со скалу гримтурсов, и прекрасноволосых туатов, и коварных Лунных Странников, и зубастых варгов, и сладкоголосых никс, и трудолюбивых ниссе и ещё бездну всяких созданий, великих и малых, хитрых, злокозненных, но иногда даже мудрых и могущественных.

— Они настоящие? Но люди говорят...

— Людям трудно поверить в то, чего они не видят. А ведь наш мир гораздо больше, чем можно познать глазами, ушами, носом, ртом или через прикосновения. Даже мы, кто вместе с родовым даром награждён развитым чутьём, ощущаем лишь малую часть того, что есть на самом деле.

Юле приблизил ладонь к моей, но не прикоснулся. Между нашими пальцами вспыхнули светло-голубые искры, почти такие же, как в святилище дома.

— Здорово!

— Лишь малая часть, — снисходительно улыбнулся Юле, играя мелкими морщинками в уголках тёмных глаз. — Скажи, у тебя недавно не было обмороков?

— Это от волнения. Столько всего произошло, — смущённо потупилась. — Я мало ем и плохо сплю, да?

Юле тяжело вздохнул и покачал головой:

— Знавал я людей, которые питались солнечным светом и спали по два-три часа. Твоё восприятие изменилось, разум начал перестраиваться, а тело за ним не поспевает. Обычно с женщинами такое случается позже, когда за плечами есть муж и взрослые дети. Но в твоём возрасте подобный переход очень опасен. Тело или, того хуже, разум может не выдержать. Поэтому я и сказал, что лучше бы тебе вернуться к отцу.

— Нет, — в груди поднялась волна горечи и упрямства, хотя до этого я думала о том же. — Дома меня выдадут замуж за недостойного человека, и я умру либо на родильном ложе, либо от яда. А даже если и нет, то что за жизнь в золочёной клетке? Только покинув дом, я увидела мир, узнала… Нет, я ещё ничего не знаю, не понимаю, но хочу понять… Вот вы, к примеру…

— Я? — Юле смешно сдвинул сросшиеся на переносице брови.

— У вас сильный дар, по всему видно. И знаете вы побольше, чем многие из наших, но родились-то вы не в замке, не в семье Сумеречников. Откуда он у вас?

Целитель смутился, но думал не очень долго:

— Вы, южане, слишком печётесь о своём происхождении. А богам и дела нет, родился ли ты в замке на холме в семье рыцаря или кухаря, в рыбацкой деревушке на берегу бескрайнего океана или в племени оленеводов на дальнем севере. Как бы люди ни старались в своей гордыне подчинить силу богов, она всё равно будет следовать высшим замыслам, которые разумом объять не дано даже мудрецу из мудрецов. Предназначение можно лишь почувствовать, вот здесь, — Юле коснулся моей груди, где билось сердце. — Когда ты ощущаешь трепет или благоговение, знай, боги проходят рядом, дотрагиваются крыльями, защищают и направляют по нужной дороге.

— Только есть ли боги на нетореных тропах? — тоскливо спросила я.

Юле снял с шеи массивное ожерелье и надел на меня. Я с любопытством разглядывала подарок. Ожерелье было собрано из клыков и деревянных бусин с вырезанными на них колдовскими рунами.

— Если когда-нибудь нетореная тропа заведёт тебя в наш суровый край, сожми его в руке и позови — помощь придёт, пускай не от богов, но от людей уж точно.

— Надеюсь, что помощь мне больше не понадобится.

Хотелось спать. Усталость всей тяжестью навалилась на плечи, но тревожные мысли не позволяли успокоиться. Я спросила — ведь Юле казался таким мудрым, он обязательно должен был знать:

— Почему единоверцы называют нас убийцами?

Целитель неловко отвёл взгляд:

— Потому что идёт война, она повсюду, в каждую душу тернии запустила, а что после останется — никто не знает. Может, головешки, а может, и похуже что из тех терний прорастёт. И убивать уже будет каждый. Но если ты не хочешь, не надо. Спи.

Юле поднёс руку к зажжённой на тумбочке свече и пальцами потянул из неё пламя, пропуская сквозь себя. Огонь мелкой сетью выходил из другой его руки и окутывал меня пламенеющим покровом.

— Иногда раны прячутся настолько глубоко, что на теле их не увидеть. Они гноятся, вызывают лихорадку и никогда не зарастают до конца, разъедая тебя изнутри. Не отдавай душу на милость тлену — он убьёт её. Забудь боль, оставь лишь вопрос, на который надо отыскать ответ. Это поможет не сойти с ума.

Голос целителя убаюкивал не хуже зелья: тревога отступала, уходило в туман искажённое гневом лицо Лирия, перепачканный в крови балахон Айки и медвежий рёв. Тёплая безмятежность заполонила царивший в домике полумрак. И казалось, что сама мать Братьев-Ветров, прекрасная Белая Птица, поёт мне волшебную колыбельную.

Я проснулась, когда в прихожей хлопнула дверь, раздались шаги, зашелестела одежда, о чем-то едва слышно переговаривались. Юле рядом не оказалось. В комнате было темно, лишь головешки тлели в камине, подмигивая рыжеватыми всполохами. На пороге зажёгся огонёк свечного фонарика. В его неровном свете вырисовался стройный силуэт Вейаса, а потом и Петраса, шедшего следом.

— Чего не спишь? — удивился брат.

Я пожала плечами. Не говорить же ему, что они гремели, как табун бешеных лошадей, и весь сон разогнали.

— Где вы были?

Вейас потупился и перевёл взгляд на кузена. От них несло кровью, огнём и смертью. У моего брата этот запах смешивался со стыдливостью и едва заметным страхом, а вот Петрас, наоборот, был уверен в себе и спокоен. Но он медиум. Они всегда смердели кладбищем, и находиться рядом было немного жутко.

— В окрестностях объявилась шайка бунтовщиков. Простолюдины пожаловались, что те подстрекают их к восстанию. Нужно было разобраться, — нехотя сознался Вейас и отвернулся.

Я вздрогнула. Он же говорил о товарищах Лирия и Айки!

— Что произошло? — я схватила брата за руку, заставив смотреть в глаза.

Вейас покачивал головой из стороны в сторону, избегал моего взгляда и искал поддержки у Петраса. Кузен достал из ножен меч и принялся любовно стирать с него бурые пятна.

— Милость им оказали, — он обрисовал пальцами петлю вокруг шеи, свесил голову набок, закатил глаза и высунул язык.

Вейас неловко рассмеялся, получив от Петраса пинок в бок. Я отвернулась, пряча слезы:

— Среди них был темноволосый мужчина со шрамом на щеке?

— Да, предводитель их, совсем из ума выжил — на меня с топором бросился. А почему спрашиваешь? — Петрас развернул меня к себе. — Это он тебя обидел? Не бойся, я выпустил ему кишки.

Значит, Лирий мёртв. Они все мертвы. И Айка бы тоже умерла, даже если бы не встретилась со мной. Я тихо всхлипнула.

Влажные губы Петраса коснулись моего лба. Почему он не понимает, что сейчас не время? Почему не видит, что мне плохо и я хочу побыть одна?

— Оставь её! Идём, — Вейас потащил Петраса за руку на кухню, одарив меня понимающим взглядом.

Я снова задремала. Только под утро услышала, как заскрипели половицы. Вейас, один он так тихо красться умеет, пройдоха. Лёг рядом на одеяло и зашептал:

— Не спишь?

— Да как тут уснёшь, если тебя постоянно будят?

Его будто прорвало. Слова лились нескончаемым потоком, не все фразы удавалось разобрать.

— Я тоже не сплю. Не могу. Постоянно вспоминаю их лица. Не думал, что смерть — это так ужасно, особенно когда сам помогаешь затянуть петлю. Кузен сказал, что научит меня быть Сумеречником, сказал, что это проверка на смелость… Я думал, он покажет, как выслеживать демонов, заманивать их в ловушки, использовать дар, но эти бунтовщики… Кроме их сумасшедшего главаря, никто и не сопротивлялся. Они просто стояли на коленях и молились, пока мы надевали им на шеи удавки. Я все же слабак, раз не могу преодолеть жалость, да? Давай всё-таки вернёмся. Кого мы дурачим? Мне никогда не стать доблестным воином без страха и упрёка, а ты ещё одной такой ночи не выдержишь.

Я вгляделась в искажённое рассветными сумерками лицо, самое родное, но всё же способное удивлять. Вейас всегда выглядел уверенным — это я постоянно искала у него поддержки, а теперь он просил её у меня, со всеми моими страхами и сомнениями.

— Мы справимся. Я сильнее, чем кажусь. И ты тоже, — я переплела с ним пальцы.

Вейас тесно прижался ко мне, я гладила его по волосам, пытаясь успокоить.

— Только давай уедем отсюда поскорей. Не нравится мне, что Петрас заставляет тебя делать.

— Мы не можем, — Вейас отстранился. — Тебе нужно время, чтобы восстановить силы. Нам нужны деньги, чтобы на что-то жить. К тому же Петрас обещал помочь с испытанием. Надо быть честными с собой, Лайсве, я слаб. Я даже тебя защитить оказался не в состоянии. Верхом самонадеянности было думать, что мы сможем добраться до Хельхейма. Петрас поможет мне попасть в орден без этого.

— А как же вэс и твоё желание доказать всем, что ты сам чего-то стоишь? — возразила я, но сожалела больше всего, что не смогу увидеть все чудеса севера, о которых вчера рассказывал Юле и… ледяной саркофаг, раскачивающийся на семипудовых цепях за вратами Червоточин. — И как же я? Мне тогда придётся вернуться к отцу и выйти замуж за Йордена.

— С этим Петрас тоже обещал помочь.

— Как?

— Не знаю, но это наш единственный шанс.

От такого шанса было тошно. Я попыталась отвернуться, чтобы закончить дурацкий разговор, но Вейас не пустил: взял мою ладонь и приложил к губам.

— У тебя сейчас взгляд совсем как у отца после провального поединка, — брат улыбнулся так печально, что от жалости засосало под ложечкой. — Разочарована, да?

Я покачала головой и поспешила обнять его.

— Я люблю тебя. Ты мой брат. И как бы там ни было, всегда им останешься.

Вейас натужно выдохнул.

— Можно, я немного полежу с тобой. Одному не спится.

— Конечно, кровать большая.

Я отвернулась к стенке и затихла. Прошло примерно с четверть часа, когда Вейас прижался ко мне поближе и положил руку на плечи. Так лучше, спокойней.

Когда я проснулась, Вейаса рядом уже не было. Они с Петрасом снова куда-то запропастились, оставив меня мучиться от тревоги и тоски. Под вечер следующего дня я не выдержала: решила размяться. Накинула поверх рубахи распашное мужское платье с поясом, которое Юле оставил на стуле рядом с кроватью, и поковыляла по комнате отвыкшими ногами. Дверь на улицу вдруг распахнулась.

— О, гляди-ка, она уже ходит! — восхитился замерший в проёме Петрас. — Я же говорил: мой целитель быстро её подлатает.

Вчера от изнеможения всё плыло перед глазами, и только теперь удалось разглядеть кузена хорошенько. Он стал красавчиком: густые волосы насыщенного тёмно-каштанового оттенка стянуты в пук на затылке, нос орлиный с изящной тонкой горбинкой, уголки чувственных губ приподняты в обаятельной улыбке, не такой, конечно, шаловливой, как у моего брата, но гораздо более интимной. От неё даже у меня, равнодушной к мужским чарам, по спине пробегали мурашки. Тёмные, почти чёрные глаза смотрели прямо и дерзко, словно не знали ни стыда, ни страха. Под расстёгнутой у ворота на несколько пуговиц белой рубахой бугрилось мускулами натренированное тело. Манило прикоснуться.

Я тряхнула головой, отгоняя неприличные мысли.

— Не стоило тебе вставать, — вошедший следом Вейас поднырнул под руку Петраса, приподнял моё лицо за подбородок и принялся осматривать. — Отдохни побольше — спешить некуда.

— Соскучилась, — я вглядывалась в родные голубые глаза с жемчужными крапинками. Чтобы Петрас не услышал, шепнула на самое ухо: — Ты был не в себе, я переживала.

— Забудь, — отмахнулся он. — Отдыхай.

Вейас вернулся в коридор за какими-то тюками и, взвалив их на плечо, потащил на кухню. Я покорно поплелась к постели. Должно быть, также чувствуют себя собаки, побитые ни за что ни про что любимым хозяином. Растянулась на перине и уставилась в потолок, совершенно забыв о Петрасе. А он не забыл. Прожигал пристальным взглядом, а потом устроился на кровати возле меня.

— Не хмурься — тебе не идёт, — на его устах играла всё та же соблазнительная улыбка, от которой меня бросало то в жар, то в холод. Я суматошно пыталась придумать, что ему ответить. Почему с Вейасом перебрасываться колкостями и делиться самым сокровенным так просто, а с другими мужчинами я словно язык проглатываю? Хорошо хоть, не жеманничаю: терпеть не могу жеманниц. Не дождавшись ответа, Петрас продолжил: — Вей из-за предстоящей охоты переживает. Я тоже в первый раз волновался, но потом привык. Сейчас это не страшней, чем вепря или лося убить.

— Так вы собираетесь охотиться на демона, настоящего демона?

— На белого варга. Мы хотим добыть трофей для ордена.

— Но вёльва переменила назначение. Теперь Вейас должен добыть клыки вэса.

— А кто подтвердит её слова?

— Отец, гости, дядя Кейл — все, кто присутствовал на церемонии взросления.

— А вот и нет, — хохотнул Петрас. — Все сделают вид, что этого не было. А был только приказ ордена, скреплённый печатью и подписью глав Совета. Там сказано: чтобы стать Сумеречником, Вейас должен принести шкуру белого варга. Вашему отцу нужно было это понять, а не пороть горячку.

От пренебрежительного тона Петраса стало неприятно. Внешний лоск и обаяние молодого Сумеречника как ветром сдуло, теперь кузен казался мне неприятным, высокомерным и злым. Говорить тут же стало намного проще:

— Мы перепугались после слов карги. Она напомнила, как умерла мама! — Из-за моей отповеди смутился уже Петрас. Я улыбнулась, чтобы скрыть неприязнь. — Так когда охота? Завтра? Возьмите меня с собой — я издалека посмотрю. На рожон лезть не буду, обещаю.

Моя улыбка его подкупила: глаза блеснули и едва заметно прищурились. Я облизнула пересохшие от напряжения губы. Нужно перетерпеть, пока брата не примут в орден, а потом мы уедем, и если когда и встретимся с кузеном снова, то исключительно во время больших торжеств.

— А ты смелая, совсем не такая, как остальные девчонки, — Петрас продолжал поедать меня хищным взглядом. — Помнишь, как мы в детстве играли в Сумеречников и демонов? Ты забиралась на верхушку высоченной сосны, а я должен был тебя спасти от коршуна-великана, за которого был Вейас.

Моя улыбка стала совсем натянутой. Мы с братом эту игру ненавидели: Вейасу доставались горы тумаков, а победить он не мог, потому что побеждают всегда Сумеречники. Мне же приходилось выслушивать бесконечную череду глупых комплиментов и терпеть, пока Петрас лобызал мои руки. Однажды он обнаглел настолько, что попытался поцеловать меня в щёку. Повезло, что Вейас тогда швырнул в него шишкой, и я сумела сбежать. Не хотела бы, чтобы кузен снова полез целоваться, несмотря даже на то, что он уже не прыщавый юнец, а обаятельный взрослый мужчина.

Петрас оценил моё молчание по-своему:

— Нужен ещё день, чтобы подготовить ловушки и приманку. Если Юле отпустит, то я поищу укромное местечко, откуда ты сможешь всё хорошенько рассмотреть.

— Ура!

Увидеть настоящего живого демона — мечта! От радости я обняла кузена за шею.

За спиной раздалось покашливание. Я отпустила Петраса и обернулась. Вейас замер у двери в кухню и, сложив руки на груди, смотрел с укоризной.

— Петрас согласился взять меня на охоту, если Юле разрешит.

— А у меня он разрешения спросить не додумался? — огрызнулся брат. Как самому селянок по сеновалам тискать — так это в порядке вещей, а если я вдруг кузена по-дружески обниму — сразу конец времён! — Я её единственный кровный родич — моя обязанность её защищать. На охоте может быть опасно.

— Я осторожно, обещаю!

Парни даже не посмотрели в мою сторону, прожигая друг друга грозными взглядами. К чему эта ревность? Одному я сестра, другому — приятельница.

— Выйдем, — пугающе спокойно предложил Петрас и увёл Вея на кухню.

Я на цыпочках прокралась через всю комнату и приложила ухо к замочной скважине.

— Чего ты ерепенишься, как щенок борзый? Я же тебе помогаю, прояви хоть каплю благодарности! — отчитывал моего брата Петрас. — Сестру, что ли, ревнуешь? Так ты ей не муж, и им никогда не станешь. Смирись уже и будь мужчиной.

— Никого я не ревную! — зло оборвал его Вейас. — Просто пока она не вышла замуж, я за неё отвечаю. У тебя нет сестры, тебе не понять, каково мне видеть, как очередной беспринципный тип заливается перед ней соловьём, чтобы воспользоваться её наивностью.

— Не суди всех по себе! — Голос Петраса оставался таким же твёрдым, показывая, кто хозяин этого дома и положения. — Да и какой из тебя защитник? Вспомни, как ты умолял меня о помощи, когда она пропала. Без меня ты ни на что не годный сопляк, способный только зубоскалить и таскаться за каждой встречной юбкой. Я сделаю из тебя Сумеречника, а твою сестру избавлю от обязанности выходить замуж за мерзавца. Уйми уже свои собственнические замашки и не лезь мне под руку!

Вейас молчал, но я через дверь ощущала его безысходную ярость, стыд и тоску. Может, в словах Петраса и была доля истины, но он не имел права унижать моего брата и попрекать заботой обо мне. Если бы я стояла там, то расцарапала бы наглецу лицо, и плевать, что он намного сильнее меня и мы от него зависим.

«Не слушай его. Ты самый лучший. Давай уйдём. Не нужна нам его помощь», — мысленно обратилась к Вейасу, хотя не верила, что он услышит.

«Нет, он прав. Я должен покориться ради тебя и рыцарства. Ты ведь будешь мной гордиться, если я пройду это демоново испытание с помощью Петраса?» — отозвался в голове его голос.

Я улыбнулась по-настоящему, искренне — жаль, что Вейас не мог видеть моего лица через стенку.

«Я буду тобой гордиться, даже если ты его не пройдёшь».

— Я понял. Извини, — ответил он Петрасу. — Я разрешу Лайсве отправиться с нами на охоту, если ты дашь слово, что с ней ничего не случится.

— Клянусь честью Сумеречника.

Послышались шаги. Я со всех ног бросилась к постели и нырнула под одеяло. К огромному облегчению успела до того, как на пороге с торжествующей улыбкой показался Петрас.

— Мы обо всём договорились. Послезавтра поедешь с нами, но только если Юле скажет, что ты здорова. Так что отдыхай.

Я кивнула и даже поёрзала для пущей убедительности, но на шею вешаться не стала. Вейас хмуро наблюдал за нами из дверного проёма. Не хотелось ранить его ещё больше. Как же тяжело, когда близким причиняют боль, а ты не можешь ничего с этим поделать!