Глава 3. Украденный танец

1526 г. от заселения Мидгарда, Белоземье, Веломовия

Ильзар построил ещё в незапамятные времена наш предок Лиздейк Дальновидный. Он был одним из первых Сумеречников и всю жизнь воевал против демонов, снискав большую славу. Во время одного из походов он заночевал под холмом, на вершине которого рос могучий дуб. Неожиданно началась гроза, и в дерево ударила молния, расколов его пополам. Лиздейк счёл это знамением и поставил на холме дозорную башню, которую его потомки постепенно перестроили в грандиозный белый замок. Так говорилось в предании, а как было на самом деле, никто не знал. С каждым поколением наш род становился влиятельней и богаче, продолжая следовать заветам Лиздейка и бороться с демонами вместе с другими рыцарями ордена. Ныне главой рода являлся мой отец, лорд Артас Веломри. Мне, его дочери, приходилось очень стараться, чтобы не уронить его честь, особенно теперь, во время моей помолвки, после которой я должна буду навсегда покинуть отцовский дом и стать частью рода моего жениха. Хотя не хотелось никуда уезжать вовсе.

Замок гудел, готовился к приёму гостей. Рачительный кастелян Матейас, строгий, иссушенный временем и хлопотами, не давал слугам и выписанным из города мастеровым ни минуты покоя. Из буфетов доставался лучший фарфор, чистилось столовое серебро и натирались мелом тарелки. В распахнутые окна врывался ветер, прогоняя затхлость и наполняя свежестью. Выгребалась пыль и грязь из всех углов. До блеска натирались полы. Подновлялась штукатурка, лепнина и мозаика на фронтонах. Садовники убирали парк перед замком и высаживали в вазоны вдоль парадного входа цветы из оранжереи. Они символизировали любовь, чистоту и супружескую верность: дерзкие алые гвоздики, скромные жёлтые хризантемы, девственные белые лилии и пышные кремовые розы. Лучшие повара со всего Белоземья готовили изысканные яства. Всё, чтобы впечатлить дорогого гостя.

Я тоже не смыкала глаз уже несколько ночей и стала осунувшейся и бледной. Того и гляди, начну громыхать цепями по перилам, как наше родовое привидение, про которое любит рассказывать нянюшка. Но мне так хотелось закончить подарок для отца до отъезда. Чёрная ткань нашлась в одном из старых сундуков на чердаке. Должно быть, осталась после траура по маме. Я вырезала не тронутые молью лоскуты и принялась за работу, но ничего не выходило. Узор получался совсем не такой, какой я видела во сне, будто пальцы не слушались и шили некрасиво. Выбросить пришлось с дюжину лоскутов, прежде чем стало выходить что-то похожее. Но я ещё была в самом начале пути, когда, громыхая по брусчатой дороге, к замку подъехало с десяток украшенных белыми лентами и полевыми первоцветами экипажей — пожаловал жених со свитой. Как раз вовремя, и все же слишком рано.

Три часа мои тяжёлые волосы укладывали в высокую причёску. Голова раскалывалась от возложенного на неё веса. До этого я всегда носила косы — они гораздо удобнее: не дерут кожу, не давят, не мешают. Долго напомаживали и румянили, пытаясь придать бледному лицу хоть какой-то цвет. Наконец оставили одну. Я вынула из сундука с приданым мамино свадебное платье: простое, из белёного льна, из тех, что переходят в роду от матери к дочери, чтобы по дороге в дом мужа невесту защищали духи предков и приносили удачу. Пришлось его немного ушить в груди и бёдрах — мама явно была пышнее меня. Нянюшка говорила, что я выгляжу в нём трогательной, хрупкой и даже немного женственной.

— Лайсве, ты не пойдёшь встречать жениха в этом тряпье. Нас засмеют, — нахмурил кустистые брови заглянувший ко мне отец. — Бежка сейчас новое принесёт. Портной только прислал. В нём ты будешь блистать.

— Я не хочу блистать. Я хочу, чтобы меня сопровождали духи предков! — я топнула ногой, стремясь показать решимость, но вышло глупо.

— Не капризничай. Постарайся быть на высоте, и ничья помощь тебе не понадобится.

Он обнял меня за плечи. Колкие усы защекотали лоб. Отец же отстранился, пропуская вперёд смуглую камеристку с новым платьем в руках. Бежка. Она ездила встречать гостей с кортежем, и я надеялась, что мне подыщут другую служанку. Но эта оказалась слишком шустрой и ушлой. Как только успевала и тут, и там, и ещё?..

Отец ушёл, а мне так хотелось задержать его подольше. Он редко обращал на меня внимание, а я ведь уеду. Как же я буду скучать!

— Давайте, госпожа, поднимем ручки, — снисходительно попросила Бежка, помогая одеться.

Бежка улыбнулась так… словно не я дочь милорда Веломри, а она. Захотелось сказать колкость. Все прекрасно знают, куда она метит: соблазнила моего братца и думает, что она тут хозяйка. Ан нет, ушлют её вместе со мной из замка и вспоминать не будут. Не зря же отец мне её так настырно подсовывает.

— Ай, хорошо! — восхитилась Бежка.

Кому как. Я чувствовала себя прибитой к полу даже в лёгком нижнем платье из тафты нежного кремового цвета с широкой юбкой-колоколом. За ним последовало верхнее распашное из золотой парчи, расшитое узором с розами и украшенное лентами и кружевом по подолу, вдоль выреза и на рукавах. Я едва не пригибалась под его тяжестью и казалась раза в два больше, чем была. Зачем отец делает из меня цветочек в золотой петлице? Это же не я, я — другая!

— Корсет подтянем, и будет у нас красавица жениху на загляденье, — приговаривала Бежка, разглаживая складки на юбке, грубо толкнула в спину и стянула шнурки, выбив из груди весь воздух.

— О боги, зачем так туго?! — взмолилась я, чуть не упав в обморок. — И почему такой глубокий вырез? Неприлично же!

Я попыталась подтянуть лиф повыше, но ничего не вышло.

— Все прилично, что не безобразно, — Бежка хитро прищурила тёмные, как у ведьмы, глаза. Ух, дерзкая! Но ругаться не хотелось, не перед помолвкой. — В Кайнавасе все модницы так одеваются. Поверьте, лорд Веломри не купил бы ничего неприличного.

— Модницы в Кайнавасе, по-моему, не едят, — с трудом пробормотала я. Бежка смилостивилась и ослабила шнуровку. — И не дышат.

— Красота требует жертв. Чем больше вы понравитесь жениху, тем легче будет с ним сойтись.

Она набрала пригоршню лоскутов и набила ими лиф, пытаясь придать моим скромным формам менее унылый вид. Как это все глупо! И неправильно. Жена должна нравиться просто потому, что она тебе суждена, самый близкий и дорогой человек, вторая половинка, без которой ни один мужчина счастлив не будет.

— Теперь точно понравитесь, — Бежка склонила голову набок, разглядывая результаты своей работы.

— Госпожа, гости ждут! — донёсся из коридора голос лакея.

Испуганно выдохнув, я направилась к двери.

— Погодите! Ожерелье забыли.

Бежка всплеснула руками и бросилась к туалетному столику, на котором лежал футляр с тремя нитками крупного жемчуга. Должно быть, отцу пришлось выложить за него круглую сумму. Только кого мы смешим? Даже оно не сделает меня красивей.

— Главное — улыбайтесь, — застегнув ожерелье, Бежка сверкнула улыбкой, показывая пример, и открыла дверь.

Улыбаться, как же. Тогда я стану ещё и глупой. Да и как улыбаться, когда думаешь лишь о том, как бы не наступить на подол и не упасть? Ничего, ради отца, ради Вейаса, ради чести рода можно денёк потерпеть. Выше голову, плечи расправить и представить, что я королева.

В коридоре встретил отец.

— Мне нужно в святилище, — упрямо заявила я. — Хочу попросить удачи и поддержки.

— Зачем? — отец снова нахмурился. В уголках ясных голубых глаз уже прорезались первые морщины. Хотелось разгладить их пальцами, как складки на платье. — Оно для этого не предназначено.

— У нас другого нет, — настояла я.

— Ладно, только быстро.

Нянюшка рассказывала, что бывают мужские божества и женские. Те, что оберегают дом от несчастий, и те, что помогают в замужестве и защищают детей от лиха. Только в нашем домашнем святилище им не молятся.

Я едва поспевала за широким шагом отца. В тёмной галерее он отвернул голубое знамя и нащупал рычаг. Часть стены отъехала в сторону, открыв узкий проход. Запалив факел, мы спустились по винтовой лестнице в подземелье. Здесь располагалось сердце замка — источник родовой силы, благодаря которой внутри этих стен мы были неуязвимы для врагов. Посторонних сюда не допускали.

Сразу после рождения отец принёс нас с братом в святилище, положил на алтарь и пустил кровь, дав камню напитаться ею и признать новых членов рода. Через восемь лет отец ещё раз привёл нас сюда для первого посвящения. Намазал виски миртовым маслом, поставил на колени и запер на всю ночь, велев читать вслух выбитые на стенах, полу и потолке надписи. Вейаса сморило к полуночи, а я продолжала проговаривать имена предков, истории об их подвигах и воззвания к предначальным стихиям. Лишь молитв нигде не было, ни имени, ни даже изображения божества, чьим домом служило это святилище.

Откровение пришло только с рассветом. Заскрипели шестерёнки древнего механизма, что-то в вышине затрещало, и на потолке открылся люк, позволяя увидеть небо. Тусклый зеленоватый налёт сумерек растворялся в огненных лучах возрождающегося солнца. Небо светлело, отдалялось, становилось пронзительно синим. На крыше застрекотала вертушка. Попавший в ловушку ветер застучал, спускаясь по трубе, и вырвался белёсым туманом из отверстий у алтаря, оставив на камне потёки. Вот он, наш покровитель, незримый и безымянный — ветер. Тот, что дует с запада и приносит семена бурь и ураганов. Имя ему — свободный полёт, и нет для него иной молитвы, чем растворение в воздушных потоках, вознесение над суетой и созерцание гармонии жизни, что струится по жилам мироздания.

Когда отец вернулся на следующее утро, я рассказала о своём откровении. Он рассмеялся, решив, что я снова придумываю небылицы. Я так и осталась наедине со своими мыслями и чувствами, поделиться ими могла только с ветром. Я тайком пробиралась на самую высокую башню в замке, залезала на ветхую крышу и там, в одиночестве и тишине, наслаждалась пьянящим ощущением: у меня словно вырастали крылья, и я неслась по небесным просторам, то камнем падая к земле, то поднимаясь выше облаков. Это были самые чудесные моменты в моей жизни.

Вскоре, когда отец собрался в очередной поход против демонов, я заметила, как он направляется к святилищу, и упросила взять с собой. Отец согласился, лишь когда я пообещала, что пробуду там до рассвета, молча и не двигаясь, чтобы не помешать. Открыв люк в потолке и запалив на алтаре свечу, отец опустился на колени, чуть наклонившись вперёд, опустил голову на грудь и поднял правую руку, сложив три пальца вместе. Замер, не шевелясь, и, казалось, даже не дыша. Устав наблюдать, я в точности повторила его позу и закрыла глаза.

Мысли копошились, как мыши в соломе: толкались, перебивали, мешали услышать и понять что-то важное. Хотелось выкинуть их, как ненужный хлам, но они все продолжали лезть в голову. Я сосредоточилась на дыхании, на ритмичном стуке сердца, пытаясь очиститься. Когда зудящее желание пошевелиться уже почти превозмогло моё терпение, я услышала это. Ни с чем не сравнимую песнь ветра, через которую будто говорил сам бог. Я не могла понять его речей, но была очарована умиротворяющей мелодией и тёплым, обволакивающим все естество светом. Застыв в этом удивительном состоянии, я сидела, пока отец не тронул меня за плечо. Открыв глаза, я почувствовала себя как никогда бодрой и счастливой. Свеча на алтаре давно догорела, а через люк сочились ласковые солнечные лучи. Пришло время уходить.

В тот раз отец вернулся раньше обещанного срока и выглядел очень довольным. Сказал, что никогда ещё Охота не шла так гладко — его отряд не потерял ни одного воина. После, каждый раз, когда намечался поход, отец водил меня в святилище, просил помолиться за удачу в битве и называл своим маленьким талисманом. Уж не знаю, приносили ли боги удачу отцу, но мне нравилось в святилище. После проведённой внутри ночи всегда становилось так хорошо: пропадали тревоги и сомнения, а взамен приходила спокойная уверенность.

Вот и в этот, последний раз я надеялась, что ветер поможет. Отец отпер замок большим ключом, который носил на шее вместе с гербовой подвеской — родовым знаком — в виде горлицы с мечом в когтях. Отец пропустил меня вперёд и позволил несколько минут побыть одной. Я села и сложила руки на груди.

— Я знаю, ты покровитель воинов и защищаешь их в битве, а до женской доли тебе дела нет, но… я сегодня в последний раз… В последний раз обращаюсь с просьбой. Потом я приму бога-покровителя моего мужа, и с тобой вряд ли ещё заговорю, но сегодня… Молю, дай мне свою защиту и подари удачу, не позволь ударить в грязь лицом и опозорить наш род. Я хочу… понравиться жениху и его семье, хочу, чтобы они меня приняли и полюбили, как любит моя семья. Помоги, пожалуйста, ведь других покровителей меня лишили.

Ветер не отвечал даже лёгким дуновением. Видно, он действительно не властен над подобными глупостями.

— Тогда просто храни отца и Вейаса. Он такой шалопай…

По щеке пробежала слеза, портя трёхчасовую работу над моим лицом.

— Лайсве, скорее. Нельзя заставлять гостей ждать, — позвал из-за двери отец.

Застрекотала труба, выпуская облачко голубоватого тумана. Он оплёлся вокруг запястья браслетом и тут же растаял. Меня благословили?

— Идём же!

Не выдержав, отец открыл дверь и потянул меня наверх.

***

Отец вёл меня под руку по красной ковровой дорожке между расступившимися гостями. Я с трудом признавала наш серый и скучный парадный зал. В новой хрустальной люстре и в светильниках на стенах трепетало пламя свечей. Радужные блики кружились на потолке, словно оживляя нарисованных на нём павлинов и цапель. Подновлённые дубовые панели матово поблескивали на задрапированных голубым бархатом стенах. На самых видных местах красовались огромные гобелены со сценами из семейных преданий. Столы, укрытые белыми скатертями с красной обережной вышивкой, ломились от блюд в золотой и серебряной посуде: рябчики в сметане, перепела в клюквенном соусе, фаршированная яблоками утка, тушёные кролики, копчёные кабанчики, карпы, осетрина, печёные овощи, гусиные паштеты и, конечно же, пирог с живыми голубями внутри. О «маленьком» сюрпризе для гостей отец предупредил загодя, боясь, чтобы я от страха не свалилась в обморок. Будто бы я стала пугаться таких глупостей, как птицы в пироге!

Помпезность угнетала. Отец никогда не устраивал празднеств. Он не любил принимать гостей, предпочитая скромное уединённое существование. Да и в этом зале мы бывали лишь изредка, когда орден вынуждал отца отмечать победы хотя бы в кругу близких знакомых. А сейчас… Чтобы соответствовать такой обстановке, мне нельзя совершить ни одного промаха, но я не смогу. Обязательно запнусь о подол или скажу глупость. Все смотрят, даже люди на гобеленах, как будто ждут, когда я ошибусь. Дышать! Дышать глубже! Не показывать страха! Какая же долгая эта дорога!

Жених ждал в дальнем конце зала на небольшом возвышении. Он был невысокий, пухлый, совсем некрепкий, скорее холёный. Одет далеко не так богато, как мы: в короткие ореховые бриджи и такой же кафтан до колена без украшений и бантов. Из-под него выглядывал голубой камзол с накрахмаленным кружевным жабо. На ногах коричневые ботфорты из грубой кожи. Каштановые волосы стянуты на затылке в тугой пук. Зеленовато-карие глаза насмешливо прищурены. На щеках несколько едва заметных шрамов. От бритья, что ли?

Я надеялась, что он будет старше. Говорят, для мужчин постарше молодость жены важнее красоты и ловкости. Что там Бежка советовала? Улыбаться. Улыбаться, даже если на душе скребут кошки и хочется бежать, как от самой страшной тьмы.

Мы остановились у возвышения. Отец подтолкнул в спину. Я присела в неловком реверансе и подняла голову.

— Вы обворожительны, — промурлыкал жених, взял меня за руку и приложил её к губам.

Захотелось отдёрнуться или хотя бы отереть ладонь. Почему он мне сходу не понравился? Это неправильно, никто не должен заметить мою неприязнь. Улыбнулась так, что рот свело судорогой и, потупив глаза, смущённо прошептала:

— Меня зовут Лайсве.

— Йорден Тедеску, — ответил жених, склонив голову набок. Говор-то какой гавкающий, фу! — Весьма польщён знакомством. По дороге я много слышал о вашей красоте и грации, но реальность превзошла мои ожидания. Вы просто фея, чудесная фея!

Я обернулась к отцу. Он повёл плечами и крепко сжал мою руку. Спокойствие внушает? Лучше бы подсказал, что делать.

— Вы тоже… очень мужественны, — с трудом выдавила из себя.

После нудного представления жениха со всеми положенными регалиями и удивительно скупого родительского благословения, отец поспешил вручить самым знатным лордам подарки в знак уважения и жестом пригласил к столу.

— Что ж, с официальной частью покончено, — наплевав на этикет, он задорно подмигнул заскучавшим за время церемонии гостям. — Давайте же начнём пир, пока мы вконец не истомились от ожидания.

Настороженно следившие за нами высокородные расслабились и засмеялись. Отец умел удерживаться на тонкой грани между напыщенностью знати и дерзостью удалого вояки. За это его все любили. Хотелось бы и мне так непринуждённо располагать к себе людей.

Меня усадили во главе стола: по левую руку от отца и по правую от жениха. Гости ели, пили, желали долгой счастливой жизни будущим супругам. Вокруг с серебряными подносами сновали слуги в одежде наших родовых цветов — голубого и белого. Южное вино текло рекой, пенился в кружках эль, перемены блюд следовали друг за другом.

Я теребила под столом край так и не вручённого подарка. При всех как-то стыдно. А вдруг не понравится? Тогда точно засмеют. Йорден на меня почти не смотрел: с кем-то из своих перешёптывался. Надо попробовать завести непринуждённую беседу, попытаться понравиться. Но о чём с ним разговаривать? Не о рукоделии же и нянюшкиных сказках. А больше я ничего не знаю.

Сосед пихнул Йордена в бок. Явно намекал, чтобы тот обратил на меня внимание. Захотелось сквозь землю провалиться.

— Вы совсем не ели. Положить вам окорок или, может, овощей с грибами? Они очень лёгкие, — Йорден расплылся в елейной улыбке, протягивая дымящееся блюдо.

— Спасибо, я не голодна.

Корсет давил так, что даже дышалось с трудом. Вряд ли бы мне удалось проглотить хоть кусок. К тому же от волнения подташнивало. Ничего, нянюшка соберёт для меня ужин после пира, а Вейас ночью стащит парочку пирожков с кухни. Тогда и наемся.

— Как дорога? Понравились наши места? — невнятно пробормотала я и тут же потупилась.

Йорден кисло скривился:

— Да как может нравиться тряска по буеракам и ухабам?

Я из вежливости спросила. Ни к чему так распаляться, это совсем не по этикету. И вообще, мне всегда нравилось странствовать. Правда, ездила я разве что на ярмарку в Кайнавас и обратно в сопровождении большой свиты, без которой не могла ступить там и шагу.

— А топи? По кочкам и бурелому в тумане шею свернуть можно и себе, и коням. Ночью совсем худо становится: от холода и сырости околеть можно. Вот у нас в степи простор бескрайний, солнце тёплое и никаких туманов.

Надо же, неженка. Туман и холод ему, видите ли, мешают. А как в поход придётся идти, на север самый, в царство льдов, Йорден тоже на холод жаловаться станет? Нет, я должна унять раздражение и быть кроткой. Вслух пробормотала вежливое:

— Жаль, что вам пришлось терпеть такие неудобства.

Йордена снова пихнули в бок. Наверное, там останется синяк.

— Что вы. Ради ваших прекрасных глаз я готов и в самое логово демонов сунуться.

Ох, храбрец!

— А много вы их убили, ну демонов?

Йорден едва заметно икнул и стушевался. Его сосед не сдержал смешка.

— Около сотни, должно быть. Я не считал.

Конечно! Даже у отца столько побед вряд ли наберётся, а он всю жизнь воюет. Язвительность подмывала изнутри:

— Мне казалось, вы только-только испытание прошли.

— Да… в Доломитовых горах.

Остановиться уже не получалось:

— По дороге туда вы повстречали сотню демонов?

Теперь пихнули в бок меня. Ну не пихнули, а отец одёрнул за рукав. Не понимаю, почему он терпит пустое бахвальство. Наглая ложь не достойна рыцаря нашего ордена, не достойна!

Отец встал, поднял кубок и постучал по нему серебряной ложкой. Гомон стих. Взгляды вновь устремились к нашему столу.

— Думаю, мы достаточно подкрепились для веселья, — он кивнул слугам, и те споро открыли большие дубовые двери. В зал вошли музыканты с четырехструнными домрами, изящными жалейками, волынками из воловьей кожи и круглыми бубнами. Захмелевшие гости приветствовали их неслаженными хлопками и возгласами.

— Пускай танцы по праву откроют молодые наречённые: моя дочь Лайсве и её избранник из жаркого степного края, Йорден Тедеску.

На лице «избранника» зеркально отразилась моя несчастная улыбка. Зачем отец придумал спасать положение таким изуверским способом? Я в этом платье даже пошевелиться боюсь, а уж танцевать и подавно не смогу. Точно опозорюсь!

Йорден подал руку. Пришлось проследовать за ним в середину зала, свободную от пиршественных столов. Расположившиеся неподалёку музыканты заиграли по команде отца. Хорошо, что танец оказался медленным и простым: поклон-поворот-поклон. Оставалось только придерживать юбки и вовремя увёртываться от норовивших наступить на подол ног «избранника». Танцевал он, как это ни удивительно, ещё хуже меня: держал неловко, вёл невпопад. Со стороны, должно быть, это больше походило на борьбу, чем на степенные движения влюблённой пары. Наверняка гости посмеялись от души, глядя на нелепое зрелище. Хорошо, что все закончилось быстро. Хорошо, что я не упала! Мы в последний раз поклонились и облегчённо вздохнули. Хлопки смешались с пожеланиями счастья и любви. Гости явно ждали продолжения. Йорден приобнял меня за талию и чмокнул в губы, обдав неприятным запахом изо рта. Я с трудом заставила себя не кривиться.

Гости возбуждённо загудели. Послышался скрип отодвигаемых стульев. Устав наблюдать за унылой парой, остальные спешили показать пример. Музыка стала бодрей, а бой бубнов ритмичней и звучней. Молодёжь отплясывала, стуча по полу каблуками. Старики, не обращая на них внимания, обсуждали свои дела, порой повышая голос так, что перекрывали музыку.

Мы отошли к ближнему столу. Я пригубила вина, чтобы заглушить неприятный привкус. Может, если захмелею, то и жених покажется более желанным.

— Послушайте, мне очень жаль… — замялся Йорден. — Я только с дороги, не все дела уладил. Вы меня извините? Я ненадолго, а вас пока мой наперсник развлечёт. Он хороший. Дражен!

К нам подошёл несимпатичный рыжий парень. Вытянутое тонкоскулое лицо сплошь покрывали веснушки, а щёки были знатно изрыты оспинами. Но в целом выглядел он постарше и солидней. Видно, это он пихал Йордена за столом.

— Иди уж, раз так не терпится, — недовольно ответил Дражен.

Йорден просиял и зашагал к двери. Сбежал. А ведь я даже опозориться не успела.

— Не вешайте нос, он вернётся, — Дражен взял меня под руку. Он явно знал, как с женщинами обращаться. Я слабо улыбнулась. — Никуда от вас не денется, всё ведь уже сговорено. Я даже немного завидую. За какие заслуги этому болвану в невесты досталась такая красавица? Ведь не ценит своего счастья, совсем не ценит.

Льстить не стоило. Стало ещё гаже, чем с Йорденом. Хотелось, чтобы этот вечер поскорее закончился. Я бы тихо поплакала у себя в комнате и смирилась. В конце концов, не всем в мужья достаются писаные красавцы и удалые воины. Жизнь не нянюшкина сказка — кому-то придётся терпеть и обычных.

Дражен потянул меня обратно к танцующим. Играли быстрый танец. Плясуны, взявшись за руки, хороводом неслись по залу, захватывая с собой всех, оставшихся не у дел, потом разбивались на пары, партнёр присаживался на колено и кружил партнёршу вокруг себя.

Я совсем запыхалась, чувствуя, что корсет сдавил грудь в два раза сильней, но Дражен никак не унимался. Голова шла кругом. В ушах звенело. Я уже почти ничего не видела, находясь на грани обморока. Яркая вспышка прочистила взор.

Я вознеслась над залом и наблюдала за всем сверху. Вместо людей под музыку плясали отвратительные создания со свиными рылами и раздвоенными копытами. Они же сидели за столами, заливали глотки вином и элем, вгрызались в шматы жареного мяса, выкрикивали тосты, падали косматыми мордами в блюда, кричали, затевали драки. Посреди всего этого безобразия светился маленький огонёк — тонюсенькая фигура воздушной феи, которая металась в грубых ручищах одного из хряков.

«Расселись, свиньи из свиней! — прозвучал в голове полный отчаянной злобы голос. — Тоже мне, избранные богами защитники. Обжираются тут, веселятся, а где-то селяне от очередного нашествия погибают. От голода, от испоганенных посевов. А ведь одного блюда с этого стола хватило бы, чтобы кормить большую семью неделю».

Захотелось возразить. Каждый получает, что должно: кто-то рождается селянином, чтобы работать на земле, кто-то ремесленником или купцом; а кто-то отмечен божественным даром и за борьбу с демонами получает награду — титулы, золото, земли. Сумеречники защищают людей, а люди платят им десятину. Такой порядок установили боги. Не нам их судить.

«Моя! Моя! И пусть весь мир пойдёт теперь прахом, — снова вклинился в мысли странный голос. Я камнем рухнула вниз в тело кружившей подо мной феи. Метнувшаяся сбоку тень оттолкнула свинорылого и повела сама, уверенно, властно и вместе с тем болезненно нежно. — Все муки стоили этого. Как же ты хороша, принцессочка, просто чудо! Жаль, что уроду достанешься».

«Кто ты?» — только и смогла спросить я.

Музыка замерла. Мы остановились друг напротив друга. Это был мой суженый из сна. Я узнала силуэт.

«Это не важно, — он протянул руку и нежно коснулся щеки. — Клянусь, что отрекаюсь от всех женщин, кроме тебя, и не возьму в постель другую, пока ты жива и даже после смерти».

Он впился в губы, впуская в меня тьму и убивая душу.

***

Ильзар, белоснежный замок на вершине большого холма, разительно отличался от замка лорда Тедеску. Соразмерный и строгий в своём убранстве, он сверкал в лучах утреннего солнца, точёные башни вздымались в небо, реяли на ветру пёстрые флаги. Чисто, ни трещины в стенах, лужайки аккуратно выстрижены — как будто только вчера отстроили и подготовили к параду. Помпезно и богато, хотя красота его была сумеречная, холодная, как и всё в этом суровом северном крае. Было в нём своё очарование.

Микаш отстраненно думал, что отец невесты решил пустить пыль в глаза жениху. Йорден обзавидовался весь, аж позеленел. А уж когда во двор въехали, украшенный цветами, бархатными знамёнами, позолоченными вазонами и парадными доспехами, так тот и вовсе кисло скривился, не желая следовать этикету.

Впрочем, это Микаша волновало мало. Недавно с ним что-то приключилось. По жилам будто тёк жидкий огонь, а голова опустела, мысли витали в неизведанных далях, даже сосредоточиться на деле оказывалось трудно. Медальон Микаш так и не вернул. Надеялся, что и не попросят, а если попросят, то он заставит их забыть. По малолетству, когда он ещё пас лошадей на лугу, то обожал разглядывать мир вокруг, подмечая каждую деталь, любуясь каждой букашкой. Так и сейчас, когда удавалось побыть одному, Микаш раскрывал медальон и разглядывал чудесный портрет, проводил пальцем по ободку и представлял принцесску живую, осязаемую, вылеплял из глины собственного воображения и обнимал крепко, как не обнимал никого с тех пор, как погибли мать с сестрой. Такое странное, но сладкое и томное наваждение. Эх, почему все трофеи, слава и даже лучшие девушки всегда достаются другим?

Полдня им дали передохнуть с дороги — пир начинался ближе к вечеру. Микаш настолько умаялся следить за приготовлениями, что сам едва успел помыться и переодеться в парадный костюм для слуг: коричневые бриджи и ливрею с вышитым на спине родовым гербом Тедеску — оскаленной собачьей мордой. Когда явился пред светлыми очами Йордена, тому как раз заканчивали заплетать церемониальный пук на затылке.

— Где тебя демоны носили? А на голове что? Правильно отец тебя помойным псом называл! — забранился он, одарив коротким взглядом.

Микаш пригладил косматые волосы рукой, но толку от этого оказалось мало. Йорден безнадёжно махнул на него:

— Что взять с дворняги?

Вместе со свитой из своих наперсников и слуг Йорден прошествовал в парадный зал. Обстановка здесь была такая же помпезная, как и снаружи. С непривычки зарябило в глазах от количества зажжённых свечей и хрустальных бликов. Гостей собралось! Старые лорды со всех окрестных земель, их домочадцы и свита. Прислуга деловито сновала с подносами и без, украдкой любуясь на празднество.

Лорда Веломри с дочерью ещё не было. Микаш подошёл поздороваться с Олыком. Его лорд Тедеску тоже отправил с кортежем Йордена, чтобы смотрел за соблюдением этикета. Олык показал в толпе наследника рода Веломри, брата-близнеца невесты. Смазливый и темпераментный, он отпускал колкие шутки в адрес тех, кто попадался ему на глаза, а окружавшая его компания высокородных отпрысков то и дело заходилась дружным хохотом. Только ощущалось, будто что-то гноится у него внутри, а острословие лишь маска.

Олык дёрнул Микаша за рукав, напомнив, что неучтиво так пристально пялиться на высокородных. Он неплохой, Олык, добродушный и сдержанный, единственный, кого можно было назвать если не другом, то хотя бы хорошим знакомым, поговорить о мелочах, чтобы не забыть, как это — разговаривать с живыми людьми.

— Почему не идут?

— Выдерживают паузу, чтобы казаться значительней. Высокородные, — шепча, усмехнулся Олык.

Микаш плохо понимал их порядки.

— Почему молодой хозяин не любит свою невесту? — поинтересовался он осторожно.

— Да что ж ему любить, он чай её не знает. Говорят, бледная мышь, невзрачная и скучная.

— А на портрете красивая.

— Художники всегда льстят, чтобы побольше золота выручить. Да ты же знаешь, какие лица у высокородных. Надменность даже красивых портит.

Да, жаль, что красота существует только на картинах, но, может, так оно и лучше — мечтать о недостижимом идеале.

— Идут! Идут!

Возбуждённый шёпот стих. В зал торжественно прошествовал милорд Веломри под руку с дочерью. Они подошли близко. Микаш подался вперёд, так захотелось увидеть. Сердце заныло, затрепетало в груди, желая выскочить и пуститься в пляс. Принцесска оказалась ещё красивей, чем на портрете: тонкая, изящная, хрупкая. Талию можно в ладони поместить. Волосы дивного лунного цвета приподняты в высокую причёску, обнажая стройную шею. Глаза! В такие глаза можно глядеться, как в кристальные озёра этого сурового края. Смотрят только перед собой и ничего вокруг не замечают. Выделяющиеся алым на бледном лице губы, как нежные лепестки розы. Дрожат от волнения. Манят прикоснуться. А платье… дурацкое пышное платье не шло ей ни капли, наоборот, отвлекало безвкусными рюшами, забивало невероятную красоту этого запредельного создания.

— Какая… — вырвался тяжкий вздох.

— Да обычная, — пожал плечами Олык.

— Нет! Разуйте глаза, она прекрасней всех женщин в этом зале!

— Мальчик, ты, часом, не болен? — Олык приложил ладонь к его лбу, Микаш её смахнул.

— Я серьёзно. Во всём Мидгарде не сыщется никого, кто бы смог её затмить.

— Точно болен. Любовной лихорадкой, — Олык усмехнулся.

— Всё равно она даже не взглянет на меня.

— Почему это? Ты парень статный. Не думаю, что у неё много ухажёров сыщется при таком строгом отце. Видишь, как на молодого хозяина смотрит? Будто голову оторвать хочет, не меньше. Говорят, доченьку свою он куда больше любит, чем разгильдяя-сына.

— Спорим? Я подойду к ней так близко, что смогу прикоснуться, а она даже не заметит.

— Ну, спорим, — нерешительно пожал Олык подставленную руку.

Микаш подошёл к одному из слуг с подносом, забрал его и направился к столу на возвышении, где сидели невеста с женихом. Наглость, немного везения и капельку внушения. Телекинетиков здесь нет — вряд ли кто засечёт лёгкое вмешательство. Йорден с наперсниками так и вовсе никогда не понимают, что ими манипулируют.

Неловкость между Йорденом и принцесской Микаш ощущал прекрасно. Она спрашивала про дорогу, Йорден жаловался и клял её край последними словами. Она злилась, поджимала губы и комкала салфетку. Он сыпал комплиментами, а она просекала их неискренность и переводила разговор.

— А много вы их убили, ну демонов?

Йорден стушевался. Вот оно. Они увлеклись беседой и не заметят. Стоя за их спинами, Микаш протянул ладонь и аккуратно коснулся оголённой шеи принцесски, такой уязвимой и хрупкой. Кожа на ощупь оказалась гладкой и нежной, как самая дорогая шелковая ткань. Нет, лучше! Аромат волос — мята и ромашка — дурманил голову. Внутренности напряглись от клокочущей тёмной страсти, сумасшедшей, больной. Манило запретное желание. Хотелось больше, ещё больше: прильнуть губами, обнять, ощутить её всю целиком, как никого и никогда. Будто она была его половиной, недостающей частью, по которой он тосковал и в которой нуждался больше, чем в самой жизни.

— Около сотни, должно быть. Я не считал, — лепетал меж тем Йорден.

— Мне казалось, вы только-только испытание прошли, — в голосе принцесски сквозил сарказм.

— Да… в Доломитовых горах.

— По дороге туда вы повстречали сотню демонов?

Микаш едва сдержал смешок. Он бы прошёл для неё все дороги, одолел все невзгоды, убил всех демонов, достал звезду с неба, бросил весь мир к её ногам. Он бы смог… А если не смог, то вырвал бы своё пламенеющее сердце и преподнёс на серебряном блюде. Но нет, он не станет её тревожить. В его жилах не течёт древняя кровь высокородных. Он никогда не станет достоин.

Микаш незаметно срезал прядь её волос ножом и сжал в кулаке. Лорд Веломри уже оборачивался, рыская взглядом по углам. Нужно убираться.

Йорден с принцесской вышли в середину зала для танца, Микаш следом шмыгнул в толпу гостей.

Когда добрался до Олыка, показал ему срезанную прядь.

— Ну ты и пройдоха! — похлопал его по плечу старый камердинер. — Держи монету, честно заработал.

Микаш спрятал медьку в карман, а прядь положил в медальон с портретом.

— Почему он предпочитает ей служанок?

— У всех высокородных так. Верность для них пустой звук. Муж спит с камеристкой, жена со слугой. Всё путём! И ты счастья попытай, чего сохнешь зря? Может, понравишься ей.

— Нет, не хочу так.

Микаш хотел быть на месте Йордена, высокородного, сейчас, как никогда раньше. Танцевать с ней. И плевать, что не знает ни своих, ни этих чопорных высокородных танцев. Говорить с ней, держать в руках и не отпускать никогда. Никогда и ни с кем не делить.

— Ох, пострел уже побежал, гляди-ка.

Слова Олыка хлестнули плетью. Микаш распахнул глаза. Йорден уже спешил к выходу из зала. Микаш едва успел перехватить его за дверями в тёмном и безлюдном углу.

— Не уходите! Оставить невесту в день помолвки, чтобы барахтаться в простынях со служанкой — верх неучтивости!

Йорден вырвал у него своё запястье.

— Да что ты себе позволяешь?! Дражен позаботится об этой дурочке. А если я проведу с ней ещё хоть минуту, то просто сдохну. Она не только уродлива, но ещё и тупа как пробка! Вот уж наградили невестушкой.

— Перестаньте, — укорил его Микаш. Зверь царапался когтями куда неистовей, чем прежде. — Вы оскорбляете её только за то, что она поняла вашу ложь и не смогла это скрыть.

— Ох, защитничек нашёлся! Прям под стать этой овце. Ну так отдери её, если так хочется. Думаю, она будет счастлива, что хоть кто-то обратил на неё внимание.

Йорден зашагал прочь. Микаш сжимал кулаки, представляя, как хрустнут позвонки в его цыплячьей шее, если её сломать. Он вернулся в зал. Дражен кружил принцесску в быстром танце. Повсюду галдели гости, ели мясо так, что с подбородков капал жир, похабно шутили, щипали служанок, орали застольные песни, женщины жеманничали и сплетничали, мужчины напивались до беспамятства и скатывались под столы. От фиглярства и лицемерия захлестнула горечь, словно внутри прорвался перезревший гнойник презрения, и наружу хлынула едкая желчь:

«Расселись, свиньи из свиней! Тоже мне, избранные богами защитники. Обжираются тут, веселятся, а где-то селяне от очередного нашествия погибают. От голода, от испоганенных посевов. А ведь одного блюда с этого стола хватило бы, чтобы кормить большую семью неделю».

Стало плевать, что будет дальше. Просто хотелось, нестерпимо хотелось хоть на миг побыть на их месте, получить свою вожделенную награду. Она его по праву, хотя бы потому, что только он её оценил и только ему она нужна больше воздуха. Как ни деньги, ни слава, ни трофеи, ни даже рыцарство нужны не были. И пускай… пускай, уже всё равно!

«Каждый получает, что должно, — зазвучал в голове тихий мелодичный голос принцесски, как будто она слышала его мысли, как он слышал её усталость и неудобство. — Кто-то рождается селянином, чтобы работать на земле, кто-то ремесленником или купцом. А кто-то отмечен божественным даром и за свою неустанную борьбу с демонами получает награду: титулы, золото, земли. Сумеречники защищают людей, а люди платят им десятину. Такой порядок установили боги. Не нам их судить».

Зверь рванулся на волю. Легко прошёл сквозь толпу и нырнул в тело Дражена. Микаш усыпил его сознание, и теперь сам чувствовал и управлял всем. Принцесска прильнула ближе, прижалась щекой. Он гладил её волосы, гладил спину, вдыхал божественный аромат. Сумасшедшее пьяное счастье кружило голову.

«Моя! Моя! И пусть целый мир пойдёт прахом теперь. Все муки стоили этого. Как же ты хороша, принцессочка, просто чудо! — сквозь хмель прорезалась единственная здравая мысль: — Жаль, что уроду достанешься».

Принцесска посмотрела на него осмысленным взглядом, словно одна-единственная видела его настоящего даже сквозь оболочку чужого тела.

«Кто ты?»

Нет, не может быть! Так сильно не хотелось просыпаться от сладострастного сна.

«Клянусь, что отрекаюсь от всех женщин, кроме тебя, и не возьму в постель другую, пока ты жива и даже после смерти», — ответил он все той же безмолвной телепатией, доступной лишь им двоим, и впился в губы отчаянным поцелуем.

Темнота демонического зверя слетела с Микаша, проникла в неё, опалила. Будто нежные лепестки иссохли и опали в руку. А следом и она сама. Мёртвая, бездыханная.

Микаш мгновенно оборвал телепатическую связь и в несколько скачков оказался рядом. Как раз вовремя, чтобы подхватить принцесску прежде, чем она успела рухнуть на пол. Гости шумели, озирались, шептались. Дражен моргал, не в силах постичь происходящее.

Сосредоточиться было трудно. Голова гудела. Дрожащими пальцами Микаш попробовал ослабить шнуровку на корсете.

— Воздух, ей нужен воздух! — просил он наступавших со всех сторон гостей, но они будто не слышали.

— Унесите её отсюда, скорее! — позвал неровный старческий голос.

Микаш нашёл глазами говорившую — немолодую служанку лорда Веломри. Может, нянька его детей? Она звала за собой, и он пошёл, не зная, что ещё делать. Они поднялись на второй этаж и проследовали в небольшую комнату, уставленную сундуками с одеждой.

— Лучше бы на улицу, — запоздало пробормотал Микаш, но служанка не расслышала.

— Клади сюда, здесь никто не помешает.

Микаш уложил принцесску на кушетку и снова принялся бороться с корсетом дрожащими пальцами. Со злости хотелось разорвать шнуровку, но страшно было причинить вред принцесске.

«Пожалуйста, пожалуйста, только живи! Я не хотел!»

Служанка оттеснила его к двери и взялась за дело сама. Микаш отвернулся, чтобы не видеть обнажённого тела. Того, что никогда не будет его.

Дверь громко хлопнула, и в комнату ворвался лорд Веломри.

— Что происходит? — строго вопросил он.

Микаш бездумно разглядывал его, такого важного, пышущего гневливой силой и властностью. Он был невысокий и подтянутый, в коротких светлых волосах пробивалась ранняя седина, лоб хмурился глубокими продольными морщинами, кристально-голубые глаза опаляли холодным презрением.

— Что происходит?! Я тебе отвечу, душегуб проклятый, что происходит! — вызверилась служанка на хозяина — тот аж опешил. — Ты же чуть собственное дитя корсетом не удушил! И для чего? Чтобы гостей потешить? Да пропади они пропадом, твои гости и твой орден поганый вместе с ними!

— Помолчи, Эгле. Все с ней в порядке будет. Не сахарная — не растает, — ответил он и обернулся к Микашу. — А ты кто?

— Я слуга мастера Йордена. Ей сделалось плохо, и мне велели перенести её сюда.

— Где твой хозяин?

— Отлучился. Устал с дороги.

— Побрезговал моей дочерью?

— Что вы, как можно! Она такая красивая!

Голос подвёл, выдав слишком много эмоций. Лорд Веломри расхохотался. Он же тоже телепат. Догадался!

— Проваливай отсюда, голодранец! Не смей больше ни прикасаться, ни даже смотреть в её сторону, иначе я велю живодёрам тебя выпотрошить и выставлю твоё чучело в трофейном зале среди демонов.

Микаш покорно опустил глаза.

— Да, милорд. Простите, милорд.

— Ступай. И ни слова, слышишь, ни слова о том, что здесь было, — лорд Веломри швырнул ему увесистый кошель.

Последний короткий взгляд на бледное, без кровинки лицо принцесски, и Микаш вышел за дверь. Там прислушался. Она заговорила. Он облегчённо выдохнул. Всё будет в порядке. Несуразные, навеянные паникой мысли о том, что он и впрямь жуткая тварь, разрушающая все, к чему прикасается, уступили место осознанию: это дар, принцесска отразила его телепатию и направила против него. Это выжало из неё силы. Вон как её отец перепугался. Говорят же: дар жены — проклятье для мужа. Для такого, как Йорден, уж точно, хотя Микаш бы справился. Нет, её отец прав, нечего голодранцу с принцесской делать.

«Я больше тебя не потревожу. Ты никогда не узнаёшь, как сильно я люблю тебя».

Микаш ушёл на конюшню, чтобы зарыться в тёплую солому в пустом деннике. И, прислушиваясь к мирному сопению лошадей по соседству, задремал. Сон пришёл странный. Будто принцесска плакала в темноте и звала его, звала хоть кого-нибудь. Настолько жалко и больно за неё делалось, что он протягивал к ней руки, обнимал и шептал ласковые слова, нарушая недавнее обещание. «Мы вдвоём против всего мира. Мы выстоим». Ладонь к ладони, пальцы переплетены — не разрубить.