Глава 28. Убить пересмешницу

1527 г. от заселения Мидгарда, долина реки Агары, на границе Норикии

Я обняла себя за плечи и брела, куда несли ноги. Как тяжело не сдаваться, когда все повторяют, какая ж ты дура, что выбрала этот путь. Какая дура, что ошибаешься на каждом шагу, кому-то веришь, кого-то пытаешься спасти. Проще плыть по течению: ты не ошибаешься, виноваты другие, которым ты позволяешь над собой издеваться, потому что не знаешь лучшего. Есть ли лучшее? Как же трудно верить в себя и не отчаиваться!

Дождь прекратился, небо прояснилось, показались звёзды. Я прислушалась к их молчаливой песне. Они успокаивали. Я поступаю правильно, а даже если ошибаюсь, то никому от этого хуже не станет.

Я бродила к реке и обратно, снова и снова, пока не загорелся ярким заревом край неба на востоке. В лицо подул холодный ветер, указывая направление. Две сотни шагов, и я заметила наших лошадей. Они повернули головы и зафырчали. Видно, были рады встрече не меньше меня. Я проверила их самих и поклажу. Всё цело, даже мой никудышный мечик и, главное, еда! Я повела обоих в поводу в кедровую рощу. То-то Микаш обрадуется.

Только под сенью деревьев стало ясно, что что-то не так. Тишина давила на уши, воздух застыл ленивым комом, внутренности натянулись в ожидании беды. Я привязала коней к деревьям и побежала к Микашу, продираясь сквозь ветки. Поляну заволокло туманом, лишь костёр тусклым огоньком указывал путь. За ним чёрным силуэтом высился демон. Он копошился в груди Микаша ладонью! Я вскрикнула. Он посмотрел на меня моими глазами и облизал окровавленные пальцы.

Оцепенение прошло. Я выхватила из костра ветку и замахнулась, мысленно зовя: «Вставай, увалень, вставай! Нас сейчас убьют!»

Тварь увернулась.

— Какого?! — Микаш подскочил и схватился за меч.

— Доплер!

Демон тоже выхватил свой, то есть мой меч. Микаш двигался, как сонная муха, замахивался слабо, будто не всерьёз. Помогать ему или нет? Вдруг он в пылу схватки не сможет разобрать, кто настоящая? Вот оно! Микаш не может сражаться, потому что доплер похож на меня!

«Это не я! Борись, ты сможешь!» — мысленно подбадривала я, но без толку.

Увёртывался он неплохо, ритм держал, но ударить не решался. Да что же демон… или я с ним сделала?!

Замах. Доплер, танцуя, ушёл в бок. Выпад. Микаш отбил клинок своим, снова атаковал. Слишком нерешительно. Как будто на преграду наткнулся. Доплер рассмеялся. Микаш запнулся об корень, запутался в ногах. Доплер занёс меч, целясь в грудь. Микаш парировал мудрёным финтом. Ещё! Почти достал!

Между ними вспыхнула молния. Гром ударил по ушам. Я ослепла и оглохла. Когда пришла в себя, демона уже и след простыл, а Микаш лежал, уткнувшись лицом в землю. Я перевернула его на спину и осмотрела. Хвала богам, раны от руки демона не осталось, иначе как бы Микаш дрался с дыркой в груди? Я ударила его по щекам. Он разлепил глаза:

— Оно ушло?

— Убежало, — кивнула я и ободряюще улыбнулась. — Ничего, потом настигнем.

— Уже ночь? Сколько я проспал?

О чём он? Утро. Светло почти как днём.

— Я ослеп, да? — он уставился на меня пустым взглядом.

Я сглотнула. Нет-нет, он не навсегда покалечился, вот-вот снова станет несносным собой. По-другому и быть не может!

Микаш остервенело тёр глаза.

— Ты отдохнёшь — и всё пройдёт. А потом мы прищучим этого наглого доплера.

— Это пересмешница, — ответил он, продолжая терзать глаза.

Я схватила его за руки.

— Что за пересмешница?

Он моргал и жмурился, ладони подрагивали. Я гладила их, посылая волны спокойствия, но вместо этого заражалась его страхом. А если он навсегда… останется слепым?!

— Редкий демон, помесь доплера и суккуба. Подражает чужой внешности и питается похотливыми снами. Когда человек ослабнет, поедает его внутренности.

— Чем-чем питается? Нет, не хочу ничего об этом знать!

— Я не могу победить, сражаясь против тебя! — Микаш вскинул голову и бешено вращал глазами. — Я знал про неё и ничего не делал. Она кормила меня счастьем с рук, и я упивался её грёзами!

Я коснулась его щеки рядом с натёртыми до красноты веками. Хотелось обнять его, унять боль, но он оттолкнул меня и едва не упал.

Нужно по-другому поднять его дух.

— Погоди!

Я привела в лагерь лошадей. Микаш сидел на земле, вжимая голову в колени и раскачивался, словно в приступе. Страшно! Было спокойнее, когда он орал и обзывал меня дурой.

— Лошади вернулись, за ними и удача придёт.

— Езжай одна, — перебил он. — От меня никакого проку. Я слаб и глуп, я поддался на соблазн и не смог тебя защитить. Не хочу быть калекой! — он разогнулся, нащупал у себя за пазухой гербовую подвеску и протянул мне.

Я снова надела подвеску ему на шею и вложила в ладонь эфес меча. Оружие обязано вернуть ему силы, хотя бы веру!

— Соберись, ты же воин, а не сопливая «сцыкуха», как я. Все, кто хоть что-то делает, иногда ошибаются и падают. По-настоящему силён тот, кто может подняться, по-настоящему умён тот, кто может осознать свои ошибки.

— Угу, смел лишь тот, кто может преодолеть свой страх. Не потчуй меня своими проповедями! — он отшвырнул меч и чуть не попал в костёр.

Я достала из седельной сумки флягу с водой, сухари и мясо и сунула ему в руки.

— Съешь — полегчает.

Кормить побоялась: ещё больше озвереет. Микаш долго целился, чтобы приложить флягу ко рту, глотнул и облился. Его согнуло пополам и вытошнило. Я подхватила его и приложила руку ко лбу. Рана воспалилась, здоровую кожу покрывала испарина.

— Пересмешница ядовита?

Его губы бледнели, под глазами наливались синяки.

— Оставь; лучше сдохнуть, чем калекой!

Микаш встал и, щупая перед собой воздух, сделал шаг, запнулся и полетел на землю. Я подбежала и принялась его поднимать. Он ослаб настолько, что не сопротивлялся. Нет, я не брошу его; он бы меня не бросил! Должен быть способ его спасти. Я подбежала к сумке, нашла карту и развернула.

— В дне пути есть Храм Вулкана. Там тебя вылечат.

— Калек не лечат, — простонал он и закрыл глаза, притворяясь мёртвым.

— Поехали. Я расскажу тебе сказку про слепого рыцаря.

Я проверила сбрую лошадей и собрала вещи.

— Пожалуйста! — я дёрнула его за руку. — Если ты не поедешь со мной, я буду охотиться на пересмешницу одна. Тогда ты будешь виноват в моей смерти, ясно?!

Он с кряхтением поднялся. Я завязала ему глаза тряпицей, помогла забраться в седло Беркута, и мы поехали.

Трудно было понукать Лютика и тащить за собой Беркута на привязи, но я терпела. Не заблудиться бы, каждое мгновение на счету. Микаш пригибался к конской шее. Иногда его рвало. Я всё время оглядывалась, проверяя, держится ли он. Лишь бы успеть!

— Не спишь?

— Нет, нам туда, — он махнул на запад, куда уже опускалось тусклое осенью солнце. — Там много целительских аур. Чем я ближе к Тихому берегу, тем ярче их чувствую. Странно, да?

Он говорил бодро и вместе с тем бредово. Я прибавила шагу. К сумеркам мы добрались. Пирамида глинобитного храма упиралась в небо железным шпилем. Микаш уже висел на шее Беркута и не мог распрямиться. Я взяла гербовую подвеску, взбежала на высокий порог и постучала колотушкой в массивные медные ворота. Приоткрылась щёлка, сквозь которую были видны только глаза.

— Храм переполнен. Мы никого не принимаем.

— Мы Сумеречники. Мой товарищ ранен в бою с пересмешницей. Именем Безликого вы обязаны помочь! — я показала родовой знак.

За дверью задумчиво поцокали языком.

— Вас проводят к настоятелю. Он решит.

Ворота со скрипом распахнулись. Привратник забрал у нас лошадей и оружие. Служки в алых балахонах потащили Микаша под руки. Я шла позади них. Без меча было тревожно, как без одежды. Трещали факелы на стенах, изрисованных деяниями Огненной четы в красных тонах. Просторные круглые залы заполонили больные и раненые. Они лежали на одеялах на полу и стонали. Я старалась не смотреть, но взгляд постоянно натыкался на ожоги и язвы. Смрад болезней вызывал дурноту.

Покои настоятеля находились в дальнем конце храма, за алтарём — постаментом с чашей, в которой пылал Неугасимый пламень. Маленькую каморку от основных залов отделяла только тонкая красная занавеска. Сам настоятель оказался немолодым сухим мужчиной с длинной чёрной бородой с проседью. Он делал записи в книгу за приземистым столом, когда мы вошли. Не поднимая взгляда, проворчал:

— Митник, я же велел никого не пускать!

— Мастер Гой, это высокородные. Один из них очень плох, — отозвался подошедший следом привратник.

Служки показали Микаша настоятелю.

— Вижу, — он окинул того придирчивым взглядом и вернулся к книге.

— Его отравила пересмешница. Именем Безликого, вы обязаны помочь! — я сунула ему под нос гербовую подвеску, как последний довод.

— Выйдете все и этого заберите, — настоятель кивнул на Микаша.

Нас оставили одних. Настоятель отложил книгу и встал. Карие глаза смотрели устало и недобро.

— Ни я, ни мой храм ничего никому не обязаны, — процедил он. — Это вы развязали войну с единоверцами. Это из-за вас мой храм ломится от больных и раненых, а служки не успевают закапывать мертвецов на заднем дворе.

— Всё настолько плохо? — прибитая его отповедью, спросила я.

— Орден потерял Сальвани. Скоро война будет здесь. Целители не умеют сражаться. Мы можем только лечить. Я хочу, чтобы мой храм выстоял, если победят единоверцы.

От возмущения по спине пробежали мурашки, тело обдало жаром. Вместо меня будто заговорил кто-то другой, более уверенный и сильный:

— За шкуру свою трясётесь? Ну-ну. Я встречался с единоверцами. Предателей их бог любит не больше наших. О людях печётесь? Так мальчик, которого вы отказываетесь лечить, спас их не меньше вашего. И ещё спасёт, если не погибнет сегодня. Смерти всех, кому он не поможет, тоже будут на вашей совести.

Он пристально разглядывал меня, плотно сжав губы. Зачем я это сказала? Нас же вышвырнут!

— Ладно. Если ты смеешь меня корить, тогда вот моё условие: отработай здесь неделю. Столько мне понадобится, чтобы поднять твоего товарища на ноги. Конечно, меня ты не заменишь, но хотя бы поймёшь, каково это — спасать жизни, а не отнимать их. Согласен?

Я вспомнила стоны, гнойные раны, тошнотворный запах и бледное лицо Микаша. Как он, не задумываясь, спасал меня, как я изводила его и насмехалась. Он поддался на чары пересмешницы из-за меня!

Неделю поухаживать за ранеными — небольшая плата за его жизнь.

— Согласен, — я пожала подставленную руку.

Настоятель кликнул служек. Те внесли Микаша в каморку. Ноги уже его не держали. Он сдавленно простонал:

— Не… надо.

Я сжала кулаки. Когда это я его слушалась? Микаша уложили на кушетку у стола и укутали в одеяло. Я уже собралась уходить, как настоятель снова меня окликнул:

— Кто он вам?

— Компаньон. Друг. Благородный человек, — придумывала я причину.

Настоятель не стал выспрашивать.

Меня отвели в столовую, накормили чечевичной кашей и напоили тошнотворным зельем, чтобы уберечь от заразы. Когда знакомили с обязанностями, по ехидным ухмылкам я поняла, что мне доверили самую грязную работу. Хотели посмотреть, сколько я продержусь. Что ж, я была к этому готова.

Поначалу было тяжело. Мне приходилось мыть посуду, пол и ночные горшки, убирать за больными, смазывать раны. От вида искалеченных тел и запахов нечистот подташнивало, предсмертный бред вызывал дрожь, но я терпела. Труднее всего было не показывать брезгливость и сочувственно улыбаться больным. Служки наставляли, что улыбка и сопереживание утоляют боль лучше, чем снадобья и целительские техники. Любопытный опыт. Сидя дома, я бы никогда не узнала эту сторону жизни. Как уродливы недуги, как страшна война и что смерть порой становится избавлением от мук. Костянокрылых жнецов призывают молитвами.

За несколько дней я привыкла и к звуку гонга, и к крикам, и к вони. Не вздрагивала, когда, переворачивая больного, видела пустой взгляд и звала носильщиков. Душа покрылась чёрствой коркой, руки стёрлись до мозолей. Сил хватало лишь на то, чтобы помолиться за Микаша перед сном и зажечь свечу у статуи Вулкана-Врачевателя перед тем, как уснуть на разложенном на полу одеяле. Шесть часов, говорили целители, достаточно, чтобы не подорвать здоровье. Я различала дни лишь по палочкам, нацарапанным возле моей постели.

Однажды я обрабатывала ожоги старой женщине. Она была безнадёжна, к другим меня не посылали, чтобы не напортачила. Я убирала струпья с её кожи, очищала раны от гноя, втирала унимающую зуд мазь, стараясь не причинять боли. Эта боль отдавалась во мне, хоть я уже не воспринимала её так остро из-за усталости.

Женщина подняла на меня лихорадочно блестевшие глаза. По лбу катились крупные капли пота, посиневшие губы дрожали, когда она пыталась говорить.

— Я умираю? Не ври.

Я не знала, куда деть взгляд и как ответить.

— Там легче… на том берегу? — не унималась женщина.

Вспомнился призрак Айки, её боль и ожесточение. Соврать, как учили, я не смогла.

— Наверное, там так же одиноко, как здесь. Но… — преодолевая себя, я взяла её за руку. — Не отчаивайтесь. Если каждый будет надеяться, то когда-нибудь нашей веры станет так много, что она изменит мир, изменит каждого из нас к лучшему. Когда придёт час завершать круг, ваша доля будет счастливее этой.

— Верю, — она улыбнулась так светло и искренне, как не получалось у меня, и застыла.

Я закрыла ей глаза, вздохнула и позвала носильщиков.

После этого мне уже не поручали обычную работу, только подводили к новым и новым больным, просящим рассказать про надежду. Я охрипла, голова раскалывалась, каждое слово отдавалось пульсирующей болью в висках. Немного поспав, я снова утешала и держала за руку каждого, кто звал. Не падать! Я вытерплю ради Микаша!

Чудом я дожила до конца недели. Голос почти пропал, горло пересохло, язык прилип к нёбу, голова соображала едва-едва, тело двигалось по привычке, отдельно от сознания.

Меня привели в каморку настоятеля. Я почти забыла зачем, всю предыдущую жизнь забыла.

— Микаш! — молнией сверкнуло в голове.

Он сидел на кушетке, свесив ноги. Вскинул подбородок на мой зов.

— У тебя странный голос и шаги тоже странные. Я с трудом узнал, — он улыбнулся и протянул мне руку. Глаза смотрели мимо меня.

— Я вылечил всё, кроме зрения. Может, оно восстановится само, а может, и нет. Я слишком мало знаю о пересмешницах, — хмуро доложил настоятель.

Даже на злость и отчаяние сил не осталось. Поругаться, или деньгами стребовать за невыполненные обязательства? Глупо, конечно. Я кивнула и позвала Микаша:

— Идём. Не хочу здесь оставаться.

Настоятель закрыл ему глаза чёрной повязкой и вручил палку. Микаш проверял с помощью неё, нет ли впереди препятствий. В храме служки укажут ему путь, а дальше справляться придётся самим.

Я уже выходила, когда настоятель окликнул меня.

— Наслышан о твоих успехах. У тебя редкий дар, но не стоит светить так ярко, иначе потухнешь раньше времени.

Он отвернулся. Я повела плечами. Потухну, да, именно так я себя чувствовала. Впрочем, уже неважно.

— Ваш «друг» много интересного в бреду рассказывал. Что он простолюдин из разорённого демонами села. Звал сахарную принцессу Лайсве, не знаете такую?

— Чего в бреду не привидится?

— Вы не умеете лгать, ну да ладно. Просто такая любовь ни к чему хорошему не приводит. Вы из разных миров.

— Да какая там любовь! — отмахнулась я и ушла.

Вот с Безликим действительно из разных.

Нас проводили во двор и вернули пожитки. Безучастному Микашу помогли забраться в седло. Я залезла на Лютика и снова взяла Беркута на привязь. Мы поехали. Конечно, нужно было переждать в храме, пока к Микашу не вернётся зрение, но я не хотела задерживаться тут ни на мгновение. Стены из толстого песчаника, красные рисунки, тошнотворный запах болезни и душераздирающий зов отовсюду опротивели. Ещё пару часов здесь, и я упаду, чтобы больше не подняться.

Короткий осенний день уже приближался к зениту. Солнце пламенеющим золотом укутывало землю. Было ясно и холодно. Тихо. Это помогало прийти в себя.

— Отпусти, я поеду сам, — мягко попросил Микаш.

Беркут стоял неделю. Вдруг начнёт дурить? Микаш и здоровый-то плохо с ним справлялся. Не разрешить — уничтожить его гордость, разрешить — подвергнуть риску. Я не знала, что хуже. Мы ехали как раньше, Микаш не настаивал. Я пыталась дотянуться до него эмпатией, насколько хватало подорванных сил, но натыкалась на глухую стену, словно он был опустошён не меньше меня. Беркут вёл себя спокойно, поэтому я отвязала верёвку от его удил.

— Спасибо, — пробормотал Микаш, когда я проехала мимо и стала впереди.

Странно, он расслабился, а жеребец будто чувствовал, что сейчас не время для баловства. Может, тоже жалел? Микаш гладил его по шее, распустив поводья, и позволял самому выбирать путь.

Вечерело. Я искала ещё одну рощу для привала, но впереди была только сухая трава.

— Река близко, — заметил Микаш.

Я оглянулась: ничего не видно.

— Сыростью тянет, — он махнул рукой в сторону. — Роща там.

Своих идей у меня не было, поэтому я послушалась. Микаш оказался прав: вскоре мы наткнулись на небольшую дубраву. Солнце уже садилось. Мы спешились и разбили лагерь. Всё пришлось делать одной: распаковывать тюки, поить лошадей, собирать хворост, колоть дрова, разжигать костёр, готовить ужин. Я для себя-то не всегда справлялась, на двоих было ещё сложнее, но намного легче, чем в храме. Микаш сидел, привалившись к толстому дубовому стволу. Я вложила ему в руки плошку с похлёбкой и ложку. Есть у него не получалось — большая часть лилась мимо рта. Помочь он мне не позволял, поэтому я отсела подальше и старалась не смотреть. После ужина мы долго чего-то ждали в мрачной тишине.

— Будешь и дальше таскать меня за собой как ручного медведя?

— Я будто проплыла Сумеречную реку туда и обратно, чтобы тебя спасти. Не заставляй меня жалеть.

— Прости.

Он потупился. Я сдвинула костёр, накидала веток, расстелила одеяла на ночь и показала Микашу его постель.

— Расскажи мне сказку, — попросил он, усаживаясь. — Про слепого рыцаря. Ты обещала.

— Прости, не могу. Я умру, если скажу ещё хоть слово, — я легла и укуталась в одеяла.

— Тогда можно я? — тёплые руки опустились мне на плечи.

Если ему от этого станет легче. Он положил мою голову себе на колени и гладил меня по волосам. Как ему теперь жить? Как нам теперь жить, ведь он навсегда...

— Жила-была звёздочка. Не сиделось ей с сёстрами на ночном небосводе. Хотелось дарить тепло всем зверям в лесу не только ночью издалека, но и днём, соприкасаться с душой каждого из них. Она спустилась в лес. Её яркий свет завораживал. Звери тянулись к ней, касались её, уносили с собой частички света. Только слепой крот не видел её, нёс в нору червей и корешки и дивился восторгу зверей. Звёздочка отдавала себя без остатка, а звери всё брали и брали, ничего не принося взамен.

Лишившись сил, звёздочка упала и погасла, звери забыли о ней и разошлись. Только слепой крот, который не видел её света, подобрал её и унёс к себе в норку. Там, в тепле и сухости, он выхаживал её долгие зимние месяцы, пока она снова не засияла. Обретя силы, звёздочка снова захотела к зверям, но злой крот желал спрятать её ото всех, чтобы она светила только для него. Светом, которого он никогда бы не увидел. Он бы не брал у неё ни капли, ухаживал за ней, чтобы она жила с ним как можно дольше. Но он знал, что одна во тьме она зачахнет, как бы он ни старался её спасти. Он отпустил её наверх и ждал, пока ей вновь понадобится помощь. Так они и жили. Она отдавала всю себя другим, а он выхаживал её, когда она падала без сил и гасла. Их дни оборвались вместе, потому что ни один не мог жить без другого.

Его лицо стало необычайно безмятежным в лунном сиянии. Когда глаза закрывала повязка, выделялся породистый подбородок. Руки, такие сильные, убаюкивали нежными прикосновениями, возвращая всё то, что я потеряла в храме.

— А ты, оказывается, романтик.

Он улыбнулся той самой искренней улыбкой, которая никак не выходила у меня. Я завидовала его подлинности, таланту, страсти, способности так остро ощущать мир, не затуманенный грёзами о несбыточном. Согревалась и дремала. Кто-то бродил вокруг лагеря, посверкивая в темноте глазами. Я теснее прижималась к Микашу, прислушивалась к его мерному дыханию, стискивала эфес меча и снова засыпала. Под утро звуки утихли. Проснулась я уже за полдень, отлежав на жёстком все бока. Микаш сидел у потухшего костра. Повернул голову на моё шевеление и улыбнулся.

— Долго я?

— Твоя аура истощилась. Нужен был отдых, — безучастно ответил он и отвернулся.

— Пересветила?

Микаш усмехнулся. Жалко, что он не может видеть моей улыбки. Я сходила к речке умыться, развела костёр и приготовила кашу на двоих. Микаш уже почти не обливался, когда ел.

— Видишь, не всё так плохо? — попыталась я подбодрить его.

— Да. Я вообще-то никогда не любил… смотреть. Только по твоему лицу скучаю.

Он неловко замолчал. Я тоже потупилась. Странный парень, влюбился, да ещё так… Что же в этом измождённом, обветренном лице может нравиться? Он выдумал себе меня другую.

— Ночью вокруг лагеря кто-то ходил. Слышал? — я сменила тему.

— Пересмешница. Раньше она дожидалась, пока ты уйдёшь. Теперь тоже хотела, но ты спала слишком долго и с рассветом ей пришлось оставить нас. Следующей ночью она заберёт меня.

— Почему? — безразличие в его голосе убивало. — Ты сразишься с ней и победишь. Тебя же никакая зараза не берёт!

— Не напоминай. Я и зрячий-то проиграл всухую, а слепого она меня за пять минут сделает.

— Хорошо, тогда сражаться буду я! — Меня разобрала злость. — Потренируюсь чуток и смогу. Ты сам говорил, что у меня здорово получается.

— Тренировок недостаточно. У тебя нет боевого опыта, когда уже не думаешь, а чувствуешь, откуда придёт удар и как от него защититься. Потому и с вэсом у тебя не получилось.

— Если позволить пересмешнице сожрать нас без боя, то опыта не появится. Я хотя бы пытаюсь, а не жалею себя без конца. Будешь помогать?

— Я ничего не вижу, — он развёл руками, никак не отреагировав на мою гневную тираду. Мог бы хоть притвориться!

Я вымыла посуду, взяла меч и повторила всё то, чему уже успела научиться. Микаш статуей замер у костра. Почему он так легко сдался? Это при его-то твердолобом упрямстве!

Я описывала клинком круги и петли, вращая его всё быстрее. Вкладывала всю силу в замах и лупила воздух, вымещая негодование.

— Ты неправильно распределяешь усилие, — высказался Микаш.

Я чуть не подпрыгнула от неожиданности.

— Откуда ты знаешь?

— По ауре вижу. Те точки, на которые ты направляешь больше энергии, становятся ярче.

— Ты настолько чётко её видишь?

— Когда не к чему приглядываться, начинаешь искать очертания даже в тусклом огоньке. Давай покажу.

Он подошёл, проверяя землю перед собой палкой, и прислонился к моей спине. Я чувствовала, как колотится сердце у него в груди.

— Замах нужно делать от плеча, тогда в ударе будет больше силы. Рука от локтя — продолжение меча, одно целое с ним.

Он обхватил мои руки и стал показывать даже с большим воодушевлением, чем обычно. Выворачивал запястья так, что хрустели суставы, натягивались мышцы. Показывал движения ногами: насколько сгибать колени, куда перемещать центр тяжести, как быстро менять позиции. Как держать ровный ритм и резко переходить на рваный.

— Замахивайся всегда на выдохе и говори «ху-у-у!». Громче, не стесняйся! Считай про себя, а можешь даже в голос — так лучше ритм ловить.

От советов раскалывалась голова и сводило мышцы. Ноги подкашивались, под рубахой ручьями катил пот, сердце вырывалось из груди, но я боялась просить пощады. Микаш будто по-настоящему излечился, не так, как в храме. Ожил. К закату он отпустил меня и вернулся к костру, почти не помогая себе палкой. Собирание хвороста и готовка были отдыхом.

— Теперь у меня есть шанс победить? — спросила я после ужина, когда Микаш снова нахохлился, как грозная неясыть.

— Тебе всё ещё не хватает опыта. Один бой стоит года тренировок, — он опустил подбородок на грудь.

— Жаль, что нельзя совместить твой опыт с моим зрением, — отшутилась я.

— Есть один способ, — он распрямился и просиял. — Слияние разумов — одна из высших телепатических техник, но для это нужна сильная концентрация и полное доверие.

— Ты будешь копаться в моём грязном белье? — я сглотнула. Не хотелось бы, чтобы он знал мои секреты… один секрет!

— Нет, ты будешь копаться в моём. Я открою тебе свою суть, и ты позаимствуешь мои умения и воспоминания. Ты обо мне и без того невысокого мнения. Увидишь чуть меньше или чуть больше меня — это ничего не изменит. Главное не завязнуть друг в друге и разъединиться, пока не начался распад. Думаю, так далеко мы не зайдём.

— А ты когда-нибудь пробовал?

— Нет, для этого нужен ещё один телепат, способный путешествовать по мыслепотокам. А кто возьмётся работать в паре с «дворнягой»? — он пожал плечами и улыбнулся.

Не по себе мне от этой затеи. Хотелось соврать, что я вымоталась настолько, что не смогу, но его голос звенел от радостного ожидания. Не стоило его разочаровывать.

Микаш протянул мне раскрытые ладони, я сделала то же. Почти соприкасаясь с ним, я напрягла пальцы. Между нашими ладонями пробежали всполохи, посылая по спине волны мурашек. Мы уже делали так раньше.

— Сними мою повязку. Сейчас всё равно темно.

— Откуда ты?..

— Стало холоднее. Такие вещи замечаешь, только когда приглядываешься.

Я развязала тряпку и спрятала. Направленный мимо взгляд пугал и переполнял жалостью. Я провела по его глазам рукой.

— Продолжим, — он снова протянул мне ладони. — Теперь синхронизация. Дышим в унисон, смотрим друг другу в глаза.

Я считала вдохи, замедляя дыхание вместе с ним, смотрела в слепые глаза, не отводя взгляда, концентрировалась, насколько хватало сил. Между нашими пальцами пролетали искры, всё быстрее и яростней. Голова кружилась, кружилось всё вокруг, схлопываясь до однообразных коридоров мыслеобразов, увлекая меня в пучину лабиринта. Привычная часть. Я следовала за серебристыми мыслями-проводниками. Иногда проносились и другие. Любопытство искушало поймать их, но ничего особо страшного там не было. Микаша я знала как облупленного.

Коридоры петляли довольно долго, пока не вывели в большую круглую комнату. В ней царил ровный дневной свет. На полках вдоль стен стояли книги, дальше кастрюли и кувшины, ещё дальше полотна и гобелены со сценами из жизни Микаша, оружие, трофеи. Всё в строгом порядке, ничего лишнего, никакого хлама. Середина пустая, как площадка для тренировки. Микаш замер посреди неё, спиной ко мне. Я взяла с полки меч и приложила остриё к лопаткам Микаша.

— Будем снова тренироваться?

Он обернулся и посмотрел на меня, смеясь. Хотя бы здесь его глаза остались цепкими и яркими. Микаш убрал остриё пальцами.

— У нас мало времени, — он подвёл меня к большой кастрюле, где кипел и пузырился свекольник. — Сунь сюда руку. Не бойся — не ошпаришься.

Как только мои пальцы коснулись бордовой жидкости, тело загудело от желания разорвать в клочья.

— Это гнев. Его надо познать и усмирить, без этого не победишь, — объяснил Микаш, удерживая мою руку в кипящей кастрюле. — Помнишь, как ты побила меня во дворце туатов? Гнев тогда придал тебе сил. Я не испытывал гнева, поэтому не смог тебе ответить. Твой брат, наоборот, испытывал его слишком много, но не мог контролировать, поэтому ошибался и позволял мне выигрывать поединки.

Я глотала ртом воздух, пытаясь преодолеть стук крови в висках, багряная пелена застилала глаза.

— Скажи себе: я хозяйка своего гнева, не он управляет мной, а я им.

Я повторила несколько раз. Кровавая ярость рассасывалась, пряталась в глубине, готовая вырваться наружу по первому моему зову.

Микаш достал мою руку и потянул к следующей кастрюле — с чесночным супом. Как только пальцы коснулись его, прошиб холодный пот, колени затряслись, а во рту пересохло. Стало тяжело дышать.

— Это чутьё, оно же страх. Познай его голос, чтобы он не затмевал разум, а направлял тело, дабы избежать опасности. Дыши. Слушай, что он хочет тебе сказать.

Я слушала неясный шепоток: жуткие детские воспоминания, схватка с вэсом, смертельная рана, пленительные ночные кошмары и битва с противником, которого не хочется побеждать. Тьма и глухое отчаяние. На миг я ослепла. Кто-то ласково коснулся лица и позвал за собой. Укололо любопытство. Я прозрела. Микаш стоял рядом и улыбался.

— Не повторишь моих ошибок?

Я покачала головой. Мы пропустили кастрюлю, откуда я слышала зов, и перешли сразу к последней. От неё поднимался непроглядный пар и мерцал молниями. Что это, и какого цвета на самом деле?

— Это то, что называют «обратная сторона луны». Внутренняя суть воина, причина, по которой мы сражаемся, понимание своей силы и правоты, смысл существования, если можно так выразиться.

— Но ведь это священное, только для Сумеречников!

— Я не Сумеречник, и готов поделиться этим. Бери, иначе всё бессмысленно.

Я сунула руку сама. Странные ощущения. Шум, грохот, лязг оружия, привкус крови на разбитых губах. Всё тело другое — сильное и стремительное, упивающееся боем, победами и свершениями. Лица, бесчисленная череда лиц: слабых, невинных, искажённых от боли и ужаса, нуждающихся в защите, в герое, в надежде, которую зажигает в сердцах образ сереброкрылого воителя небес. Такого, какими были Сумеречники древности, люди Безликого, каким был он сам до того...

Нет, Микаш не должен этого видеть! Я рванула прочь из его головы, но он меня удержал.

— Нужно было довериться, — печально произнёс Микаш, отодвигая меня от последней кастрюли. — Я бы не стал тебя ругать, что бы там ни было.

— Может, ещё раз?

Он качнул головой.

— У нас был только один шанс.

— Тогда я попробую что-нибудь другое?

— Как хочешь. Можешь смотреть здесь всё что угодно, а как надоест — возвращайся.

Микаш повернулся спиной. Как же так: он такой искренний, а я не могу открыться даже ради дела? Он врёт! Сейчас я выведу его на чистую воду.

Я подошла к неоткрытой кастрюле и подняла крышку. Внутри была прозрачная родниковая вода, пахло луговыми травами и полевыми цветами, лёгкими и нежными. Я окунула руку по локоть и с головой нырнула в воронку видений.

Я в Ильзаре на балу в честь своей помолвки шла через толпу гостей, ни на ком не останавливаясь взглядом. Не видела глазевшего на меня мальчишку-слугу, не слышала его восхищенного вздоха, немого движения губ: «Ах, как же ты прекрасна! И как жаль, что я никогда не буду достоин. Ты никогда не узнаешь, как сильно я люблю тебя»!

Я на крыше замка. Йорден шпынял слугу во дворе, а он безмолвно умолял: «Не смотри, отвернись! Не хочу, чтобы ты видела меня таким жалким. Такой никогда не будет тебя достоин. Ты никогда не узнаешь, как сильно я люблю тебя»!

Я в задымлённом кабаке, не видела, как он смотрит на меня в упор: «Вот же ты. Живая! Почему они не узнают тебя? Да, теперь у тебя короткие волосы и другая одежда, но глаза всё те же, и запах — сирени и гвоздики, и манеры принцессы. Никакой амулет этого не скроет. Ты такая печальная. Я протягиваю руку, чтобы помочь, но ты пугаешься и презираешь меня. Я не достоин. Ты никогда не узнаешь, как сильно я люблю тебя»!

Тёмная комната с забитым окном в доме Странника, я лежала на смятых простынях едва живая и спрашивала о награде. Смеялась над его ответом, но не слышала, что он пытался мне сказать: «Мне ничего не нужно. Мне достаточно твоей улыбки, знания, что ты живая и счастливая. Я не достоин, я не хочу, чтобы ты меня видела, я не хочу, чтоб ты знала, как сильно я люблю тебя»!

Метель. Мы в пещере, я приставала к нему с дурацким предложением, он отказывался пользоваться моей глупостью. Я смеялась над ним и снова не слышала отчаянную мольбу: «Прошу, не искушай. Я так безумно хочу, но не могу. Я знаю, я не достоин, это обман, а я не желаю пятнать тебя обманом. Не смотри, я не хочу, чтоб ты знала, как сильно я люблю тебя»!

Тысячи ссор, мой злой смех, все мыслимые и немыслимые издевательства. Зачем я это делала? И среди этого всего, искренние, как молитва, слова: «Я не достоин. Я не хочу, чтоб ты знала, как сильно я люблю тебя»!

Так больно. Невыносимо! Я закрыла лицо руками и рванула прочь. Через мгновение передо мной вновь предстала залитая лунным светом поляна. Микаш сидел рядом и улыбался. Я не знала, что сказать, и стоит ли. Не хотела даже думать о его воспоминаниях.

— Прости… — только и смогла выдавить я.

— Не стоит. Поспи немного, тебе нужен отдых.

Слепой взгляд угнетал. Я замотала Микашу глаза и улеглась рядом, плотно закутавшись в одеяло. Под утро он разбудил меня, мягко коснувшись плеча.

— Она здесь. Ждала почти всю ночь. Теперь точно нападёт, — Микаш вложил мне в руку эфес меча. — Поддерживай со мной телепатическую связь, и тогда сможешь воспользоваться всем, что видела вчера.

— Но ведь у нас не получилось.

— Мелочи. Ты справишься. Я в тебя верю, — он сжал мои ладони.

Пересмешница сверкала глазами на опушке. Готовилась. Я поднялась, разминая мышцы со сна, нападать не торопилась.

«Пускай начинает», — шептал в голове Микаш, притаившийся на другой стороне поляны. Я перекладывала меч из руки в руку и кусала губы. Ну когда же? От ожидания сводили мышцы.

Я не выдержала и сделала шаг вперёд. Пересмешница тоже. Подражала мне до самой мелкой детали. Я замахнулась, и она. Я пошла на сближение, и она. Посмотрим, подставится ли она под клинок. О, нет, не так-то проста оказалась. Как только запахло жареным, пересмешница стала драться всерьёз. Я мысленно потянулась к Микашу. Он раскрыл для меня недра своей души.

Это был славный бой. Стремительный. Настоящий. Ярость Микаша окутывала меня, делая удары настолько мощными, что можно было с лёгкостью перерубить полено. Его чутьё безошибочно подсказывало, когда увёртываться и когда наносить удар. Что-то, что я так и не смогла познать, вело меня, не позволяло отступить. Мы кружили по поляне, то скрещивая клинки, то уходя от ударов. Во мне разгоралась ярость. Я хотела убить эту тварь. Любой ценой. Потому что в ней было всё то, что я в себе ненавидела: глупость, тщеславие, зависть, злопамятность, неспособность любить и понимать любовь.

«Осторожней!» — предупредил Микаш.

Я отшатнулась. Между мной и пересмешницей сверкнула молния. Мы снова сошлись. Она замахивалась намного яростней. Хаотично. Я едва успевала отводить от себя клинок. Запыхалась.

Нет, я не сдамся! Это она виновата! Виновата во всём! Она ослепила Микаша, она его сломала. Она втаптывала его чувства в грязь так долго. Ненавижу!

«Берегись! — пробился сквозь стук в висках его голос. — Уходи влево!»

Вспышка сверкнула в пяди от меня. Если бы не зажмурилась, точно ослепла бы.

Снова схватка. Ноги не выдерживали такой ритм. Микаш был неправ: опыт — ещё не все, но я должна, иначе...

«Не думай о поражении! Двигайся!»

Я старалась изо всех сил. Не подвести. Он так на меня надеялся. А я… это я!

«Не-е-ет!» — его крик хлестнул по ушам раньше, чем я поняла, в чём дело.

Пересмешница всё-таки не была мной. Вывернулась. Подсекла мне ноги. С треском вспыхнула молния и ударила невидимой волной. Я опрокинулась на спину. Пересмешница поставила сапог мне на грудь и заглянула в глаза:

— Нельзя победить себя, глупая. Без ненавистной тёмной стороны ты не протянешь и дня, — остриё моего собственного меча нацелилось мне в грудь, точь-в-точь как в старой сказке. Я зажмурилась.

«Нет! Продолжай смотреть!» — прорвался сквозь отчаяние голос Микаша.

Я заставила себя взглянуть в глаза смерти. Засвистел воздух. Пересмешница оборачивалась медленней улитки. Чёрная тень накрыла её. Микаш! Он напал на неё со спины — она едва успела парировать. Они затанцевали по поляне, как прежде мы, только стремительней, как два стальных вихря. Удары сыпались так быстро, что я не успевала их заметить. Каким образом он дерётся даже лучше зрячего?

«Смотри! Не упускай нас из виду! Не разрывай связь!» — орал он.

Я смотрела. Единственное, что я могла сделать для него. Пересмешница утягивала его дальше. Я ползла за ними. Я должна загладить свою вину. Из-за моей чёрствости Микаш стал жертвой, это я его ослепила. Я...

Я едва не пропустила, как Микаш задел её бок и поверг на землю.

Я поднялась и поковыляла к ним. Быстрее!

— Ты не можешь убить свою возлюбленную! — шептала пересмешница, безумно улыбаясь бескровными губами. — Я лучше её. Я умею любить. Я знаю, чего ты хочешь.

— Да? — Микаш сорвал со своего лица повязку и усмехнулся. Как раньше! Аж сердце защемило. — Ну так знай: мне не нужна подделка.

Он вонзил меч в грудь пересмешницы и с хрустом провернул. Демон засипел, его облик пошёл рябью. Через мгновение на земле лежала лысая тварь с гладкой, будто вылепленной из глины кожей. Тело продолговатое и узкое, лицо плоское и пустое, как зеркальная гладь. Изо лба торчала чёрная, сбившаяся в колтуны косица. Пересмешница сжалась в калачик и затихла. Умерла.

— Мерзость! — Микаш пихнул её сапогом.

— Ты прозрел?!

Он обернулся и одарил меня своим обычным, острым как клинок взглядом. Улыбался. Я прижалась к его груди, его руки легли мне на плечи.

— Как ты её победил? В повязке же даже зрячему не видно!

— Отражение сработало. Вместо того чтобы удерживать тебя в своей голове, я переместился в твою, — объяснял он, гладя меня по волосам. — Ещё ауры, звуки и запахи — по ним можно двигаться не хуже, чем по картинке. Драться и вовсе легче: лицо демона не отвлекало.

— Прямо как слепой рыцарь из сказки.

— Я не рыцарь. Спасибо.

— За что? Я ведь проиграла.

— Ты вернула мне веру в себя, заставила сражаться, когда я уже хотел сдохнуть.

Я потупилась. Надо научиться радоваться чужим успехам, а не только завидовать им.

— В следующий раз обязательно победишь, — Микаш убрал мне за ухо выбившуюся прядь и стёр кровь со скулы. — Идём. Надо сжечь эту тварь и ехать дальше.

— Не хочешь забрать трофей? Мой отец всегда так делал.

— Я не ношу ожерелий из зубов демонов.

— Я помню, ничего лишнего, — я коснулась его виска. Он кивнул. — Но это ведь веха, напоминание о том, что ты преодолел слепоту.

Я потянула пересмешницу за косицу.

— Мы смогли, — Микаш рубанул по черепу пересмешницы и снял скальп. — Скажи… — он стушевался. — Я на самом деле грубый неуклюжий медведь?

Я не сдержала смеха:

— Нет. А я на самом деле злющая капризная ведьма?

— Нет.

Мы потащили пересмешницу за ноги к костру. Покончив с хлопотами, собрались в путь. Одна мысль не давала мне покоя. Я решилась сказать ему, не хотела больше забывать. Здесь, на месте этого боя, где всё изменилось, по крайней мере, для меня.

— Я видела у тебя в голове… Прости. Я вела себя ужасно!

— Не переживай. Там всё было преувеличено и обнажено. Я не такой ранимый, как тебе кажется, — он тараторил, затягивая подпруги, и старательно избегал моего взгляда.

Я взяла его за руку и заставила взглянуть мне в глаза.

— Возможно, я никогда не полюблю тебя так, как ты меня, но… Ты мой друг, лучший, даже единственный, кто меня не бросил. Как друг ты мне дорог.

— Мне не нужно большего, — он мягко улыбнулся и поцеловал меня в лоб.

— В Эскендерию, — созналась я, когда он меня отпустил.

— М-м-м? — Микаш проверял, хорошо ли закреплены ремни и поклажа.

— На Мельдау у меня было видение. В Эскендерии меня ждёт книжник, он поможет мне возродить Безликого. Я подумала, ты должен знать.

Я подняла на него глаза, ожидая, когда он засмеётся.

— Хорошо, — отозвался Микаш. — Значит, недалеко осталось. Едем?

Он как пушинку закинул меня в седло Лютика и вскочил на Беркута. Шагом победителей мы выступали по пустынному Сальванийскому тракту к городу на краю погибели.