Глава 21. Меряченье

1527 г. от заселения Мидгарда, тундра

После попойки Микаш с Вейасом если не сдружились, то хотя бы перестали нагнетать обстановку, брат перестал, а медведь… я его не понимала. Мужчины вообще странные, а этот и вовсе сплошная непоследовательность. С ним, конечно, легче и удобней: мы вместе занимались телепатией и фехтованием. Микаш показывал многое из того, о чём мы не знали. От его строгих, подчас суровых тренировок Вей на глазах мужал, становился сильнее и уверенней. Даже у меня что-то получалось. По крайней мере, я больше не жаловалась на слабость и не падала после каждого перехода.

А вот у самого Микаша всё шло не так гладко. Он с трудом заставлял себя отвечать на мои выпады и был настолько осторожен, словно имел дело с хрустальной вазой. Боялся ненароком задеть или поранить. Я замирала по его просьбе. Он придвигался вплотную, изучал, нюхал, опасливо прикасался к одежде и лицу. Выглядел настолько потешно-удивлённым, что я начинала хихикать. Тогда он замирал, потерянный и несчастный. Безнадёжно махал рукой и уходил, чтобы на следующий стоянке продолжать самоистязание.

Горы остались позади. Мы вошли в плоскую заснеженную тундру. Сколоченные из цельных сосновых стволов домики-зимовки располагались в десяти часах езды друг от друга. Там мы укрывались от пронизывающего ветра и сильных снегопадов. Мороз крепчал, опаляя холодом кожу. Мы натягивали платки и шарфы по самые глаза, глубже надвигали капюшоны. Стужа так и норовила пробиться под толстый мех и пощипать морозными иглами. Даже привычные ко всему ненниры отощали и не показывали норов, сохраняя последние крохи сил.

Я лениво перебирала в памяти названия звёздных рисунков, в воображении доводила их до образов из легенд и сказок. После долгого времени без солнца я научилась отличать день от ночи. Поутру наступали почти незаметные глазу сумерки, небо едва-едва светлело, звёзды выцветали и становились неразличимыми, а ночью разгорались с новой силой и блестели, как алмазы на чёрном бархате платья вдовствующей королевы. Самый крупный, монарший — наконечник стрелы Охотника, Северная звезда. Охотник и есть Безликий, его образ, запечатлённый им же на холсте ночного неба, чтобы указать путь к своей гробнице. По крайней мере, так говорилось в преданиях. Он действительно звал, Северная звезда полыхала льдисто-голубым светом. Быстрее! Идите за мной, я так долго вас ждал!

От пристального разглядывания разболелась голова. Звезда вспыхнула и покрылась багровой вуалью. Запульсировала с барабанным боем, наполняясь колдовской силой. Завораживала, сковывала злой, пробивающейся даже сквозь трескучий мороз волей.

— Что с тобой? — раздался за спиной встревоженный голос брата.

Задумавшись, я натянула поводья и остановила лошадь. Вей поравнялся со мной, туаты окружили нас.

— Северная звезда… — я суматошно перебирала слова, не зная, как объяснить смутные ощущения, взглядом оббегала толпу, усталые глаза, тлеющие под заиндевелой грудой тканей и мехов. — Она пульсирует красным, — я сдавила виски, пытаясь сосредоточиться, но головная боль не позволяла уловить ни одной здравой мысли. — Что-то не так, будет плохо, я...

— Успокойся! — Асгрим положил мне руку на плечо. — Со звездой всё в порядке. Север играет с твоим разумом. Такое бывает, если ты устал или ослаб. Доберёмся до следующей зимовки и устроим ещё одну днёвку. Отоспишься — полегчает.

Они поехали дальше, а я никак не могла отвести взгляда от пышущего огонька. Отчего жуткое предчувствие сковывает всё тело? Я растолкала кобылу на шаг. Рядом застыл Микаш. Он смотрел на звёздное небо, едва заметно покачиваясь в седле.

— Ты тоже видишь?

Он вздрогнул и обернулся. Его глаза сверкали не хуже звёзд.

— Держись поближе ко мне.

Догонять наш отряд пришлось галопом.

Днёвка выдалась не менее таинственной и зловещей. Зимовье оказалось побольше уже виденных. Мы устроились в просторной квадратной комнате. Пока Вей разжигал камин в углу, туаты достали из тайника под крышей несколько холщовых мешков и тыкв.

— Прошлогодние запасы, — усмехнулся на мой незаданный вопрос Асгрим и, откупорив тыкву, дал понюхать.

От резкого запаха я чихнула. Туаты рассмеялись, приободрившись так, словно не было месяца странствий по заснеженным горам.

— Огнистая настойка — не замерзает даже в лютые морозы, — объяснил Асгрим, пока остальные раскладывали на полу шкуры и усаживались возле камина, который уже потрескивал смолистыми дровами.

— А это ягель, — Асгрим развязал тесёмки на мешке и показал сухие белые нити оленьего мха внутри. — Ух, и расслабимся сегодня. Только женщинам нашим не рассказывай — им не понравится.

Он подмигнул мне и устроился в кругу своих сородичей. Конечно, женщинам не понравится. Кому это из их жён пришлось бы по душе, что их благоверные вместо охоты набираются тут до белых демонов?

Я подсела к остальным. Раздавали похлёбку. Голоса туатов звучали всё громче, а потом разом стихли. Откупорили тыкву. Каждый делал глоток и передавал соседу слева, пока она не пустела. Потом брали новую. Асгрим предложил и мне:

— Глотни. Тревога утихнет, и странное мерещиться перестанет.

Я отмахнулась. От одного запаха к горлу подступала дурнота.

— Выпей — лучше выспишься. Туаты говорят, от него похмелья не бывает, — к делу приступил Вейас. Глаза блестели — он уже хорошо захмелел. Взял меня за руку и принялся внушать. Я закрывалась изо всех сил. Как же он меня бесил, как отец в Ильзаре, и лицо сделалось очень похожим. Отец! Вдруг я никогда его не увижу? И Ильзар, и Дикую Пущу, и соседние деревушки — Дрисвяты с Подгайском? Обледенею и навсегда останусь здесь, во тьме с демонами.

Улучив момент, Вей обхватил меня за плечи, Асгрим влил напиток силой. Он попал не в то горло, обжёг. Я подавилась и закашлялась.

— Оставьте! Захлебнётся ведь, — подоспел к нам Микаш и ударил меня по спине так, что я чуть не упала. Хоть кашель прошёл, и Асгрим с Вейасом больше не приставали.

Когда фляги опустели, туаты достали деревянные трубки и набили их ягелем. Раскурили, выдувая белёсые кольца, и тоже стали передавать по кругу.

Дым белыми облаками скапливался под потолком. От едкого кисло-сладкого запаха кружило голову. Туаты завели тоскливую песню. Заскрипели подвяленные дымом голоса, хором рассказывая историю на непонятном мелодичном языке. То опускались, то поднимались, ликовали и грустили, тосковали и полнились надеждой. Чудились в их песне бушующий океан, заснеженные вершины гор, вьюжный вой и плач по утраченному величию.

— О чём это? — разморено спросил Вей, когда они замолчали.

— Песня предначальных времён на предначальном языке. О том, как лесная богиня Дану увела наших предков из гибнущего мира через Червоточину. По морю они приплыли на серебряных кораблях к тёплым берегам и расселились южнее Утгардского нагорья. Не всем пришёлся по вкусу Мидгард. Отчаянные смельчаки искали дорогу домой. Захватили корабли и поплыли обратно, но не вела уже их богиня. Корабли разбились об айсберги и затонули. Лишь нескольких счастливчиков помиловали боги, велев передать остальным, чтобы те не мыслили о возвращении и не смели заходить в пустыню Хельхейма северней лабиринта. В такую же зимнюю пору они шли, замерзая, через Утгард и оплакивали потерянную прародину, — по-пьяному высокопарно отвечал Асгрим.

— А говорят, вас породила Червоточина, — усомнился Вей.

— Нет, наш народ был рождён под солнцем другого мира. Мира, где хозяевами были мы, а не длиннобородые. По крайней мере, так сказывается в легендах, — Асгрим притих, погрузившись в мрачные раздумья.

— А детали? Ваша баллада такая длинная. Можешь дословно её перевести? — Вейас сосредоточился и подобрался, будто не пил вовсе.

— Предначальный язык умер вместе с нашей прародиной. Лишь отголоски тех событий сохранились в легендах, но и они угасают с каждым поколением. Наша богиня теряет силы, ворожея выбрала иного покровителя, здешнего. Вскоре мы и вовсе уверимся, что правдивы ваши поверья, а не наши.

Асгрим выкурил из протянутой товарищем трубки побольше, выпуская дым струйками из ноздрей.

Вейас молча ожидал своей очереди. Необычно степенный, задумчивый. Взгляд далёкий-далёкий. Видимо, у нас в семье не одна я люблю задаваться бесполезными вопросами.

— Почему ваш мир умер? Разве он может умереть? — спросила я, когда Асгрим вручил трубку Вею.

— Об этом в легенде не говорится. Может, стало слишком жарко, а может, слишком холодно. Может, была война, которая затопила землю кровью и огнём. Может, тьма поглотила весь мир, а может, боги оставили его. Некому стало поддерживать порядок, и всё обратилось в хаос, — вытягивая каждое слово, отвечал Асгрим, будто продолжал пускать кольца дыма.

— Отчего боги оставляют мир? — мой голос звучал также разморено. Мысли текли вяло, как в полусне. Я не до конца понимала, о чём у нас идёт беседа, что именно я спрашиваю и что хочу услышать.

— Может, тьма пожирает и их. Может, когда в них перестают верить, их сила исчезает. Может, они сами разочаровываются и уходят. А может, они, как и все, отживают отмеренный срок и умирают, — голос Асгрима затухал, клонился к груди подбородок.

Остальные туаты уснули на тех же местах, где сидели. Вейас бодрился, но как только я перехватила разговор, тоже заклевал носом. Головешки в камине тлели еле-еле, на улице зловеще завывал ветер, мир погружался во тьму. В воображении оживали образы из легенды, пугающие непостижимой глубиной. Я стояла на краю Червоточины. В бездне тлели угольки иных миров, кружились в беспрестанном хороводе и пели завораживающими голосами туатов. Чернота наступала, и угольки, с шипением испустив кольца дыма, гасли без остатка.

Скрипнули половицы. До костей пробрал едва различимый шепоток. Шаги приближались. Чудилось, будто давешний кошмар стал явью. Тёмный суженый спешит сквозь миры, времена и расстояния, а Зверя нет. Он ушёл или умер, неважно. И некому, совсем некому меня защитить.

— Не бойся, — послышался низкий голос Микаша. — Это всего лишь я.

Он опустился рядом.

— Ты не пил? — догадалась я по его верной походке и бодрому голосу.

— Кто-то должен быть начеку, особенно после таких сказок. Спи, я смогу тебя защитить, что бы там ни было.

— Даже если мной обернётся пересмешница и заставит тебя сражаться с ней на мечах? — усмехнулась я, укладываясь поудобней, и закрыла глаза.

— Вряд ли она сумеет подражать твоему ехидству, а с остальным я справлюсь.

Он зевнул, укрыл меня своим плащом и затих рядом.

Наутро вчерашние беседы показались дурманным сном, который стремительно заволакивало пеленой забвения. Вскоре я не могла припомнить ничего, кроме ощущения липкого ужаса перед неизведанным. Остальные тоже молчали, словно те песни и легенды предназначались для прокуренного ягелем вечера, а под сенью ясного дня им места нет.

Ехать стало тяжелее. Лошади лениво плелись по высоким сугробам. У всадников не хватало сил на понукания. Все клевали носом. Молчали. Мечтали лишь о том, когда утомительная дорога закончится.

Северная звезда скрылась за тучами, вместе с ней отступила тревожность и головная боль. И то хорошо!

— Крепитесь, до Заледенелого моря рукой подать! — подбодрил Асгрим.

— Ага, а потом ещё через пустыню Хельхейма и, если повезёт, обратно столько же пилить, — остудил его Вейас.

— Никто вас за руку не тянул, — огрызнулся предводитель туатов и снова встал впереди строя.

Переход всё не кончался. Когда наступила ночь, по крайней мере, по моим подсчётам она наступила — из-за туч не разобрать — я задремала, доверившись кобыле. Мерное колыхание седла убаюкивало. Глаза слипались. Сознание то ускользало, то врывалось в тело, разбуженное резким движением или звуком. И снова тонуло в трясине усталости и недосыпа.

Тело как молнией пронзило. Яркая вспышка ослепила зажмуренные глаза, обожгла веки. Сердце застучало об рёбра. Стало тяжело дышать. Я накренилась набок и соскользнула в снег.

— Лайсве! — раздался рядом и в то же время далеко испуганный вскрик.

Погасло. Вспыхнуло. Меня трясли, колотили по щекам наотмашь.

— Принцессочка! Не уходи, я сойду тут с ума один!

Я с трудом разлепила веки. Встревоженное лицо Микаша нависло надо мной, маска из тёмного воска с глазами цвета недобрых звёзд. Я потянулась к нему.

— Ты в порядке?

— Да… Вейас?!

За спиной Микаша брата не оказалось. Он не мог не заметить, что я упала, он ехал рядом со мной! Усталость и обморок забылись — сердце сжал тугой комок страха. Я ухватилась за парку Микаша и поднялась.

— Где все? Почему никто не остановился?

Он открыл рот, но слова заглушила музыка. Такая изысканная, чистейшие лады арфы, нежнейшая мелодия флейты, небесный хор, почти как у туатов, только звонче и чище, неземной. Откуда взяться оркестру, достойному давать концерты во дворцах королей, посреди безлюдной тундры? И почему голова кружится, как с похмелья?

Зелёный свет хлынул из густого тёмно-синего неба горным ручьем. Сиреневые всполохи, пурпурные, малиновые переливались яркими лепестками, облизывали языками всех цветов и оттенков, пожирали однообразную синь полугодовой ночи. От пестроты зарябило в глазах. Сколько мы уже не видели таких красок? Месяц? Полтора? Я и забыла, какими яркими они могут быть. Восхитительно! Завораживающе!

Микаш стоял на коленях, запрокинув голову в исступлении. Я замерла в такой же позе. Встряхнула плечами, отгоняя наваждение, и поднялась.

Сияние пробегало волнами, складывалось в зубчатую корону, пульсировало в такт колдовской музыке, сводило с ума не хуже, чем побагровевшая Северная звезда. Огни Червоточины! Как нечто зловещее может быть настолько красивым?! Оно заразило нас безумием. Оно звало, тащило за собой, на север, в самую пасть Червоточины. Вон впереди тёмные силуэты всадников. Бредут, скованные чужой волей, одним молчаливым порывом незнамо куда. Как мертвяки по зову некроманта. По зову Северной звезды.

Мы будто увязли в липкой паутине и не могли даже двинуться! Чудом я дотянулась до Микаша и дёрнула его за рукав.

— Там рождается новый демон, и наш отряд идёт к нему в пасть!

Микаш содрал с руки рукавицу, потянул меч из ножен и обхватил клинок ладонью. Воздух наполнился запахом крови.

Что с моим медведем?! Нет, не хочу его потерять! Иначе я тоже сойду с ума одна!

Я схватилась за сжимавшую клинок руку. Микаш отпустил меч и коснулся моей ладони.

— Против реальной боли ни один демон не властен, даже… — он кивнул в сторону бушевавшего в небе светопреставления и поднялся. — Бежим, нужно их остановить.

Я летела над землёй, подхваченная ураганным порывом. Микаш не отпускал мою ладонь, иначе бы я упала в глубоком снегу или отстала, не поспевая за его размашистыми шагами. Вот и отряд! Они двигались как сомнамбулы, неумолимо, вперёд. Микаш оставил меня позади и помчался обгонять. Холодный воздух обжигал грудь. Я никак не могла унять сердцебиение. Только до слёз вглядывалась в темноту.

Микаш перегородил путь лошадям, раскинув руки в стороны. Жеребец под Асгримом шёл прямо на него, будто не видел. От испуга я прижала ладонь ко рту. Жеребец поравнялся с медведем и протаранил его мордой. Микаш отпрыгнул в сторону и покатился по снегу. Подскочил и побежал ко мне.

— Их словно на крючок поймали, как рыб, и куда-то тянут, — сбивчиво объяснял он. — Они спят, ничего не видят и не слышат, ни туаты, ни лошади. До твоего брата я даже телепатией дотянуться не смог.

Страх мешал мыслить трезво, заволакивал сознание трепещущей паникой:

— Что делать?! Они же погибнут!

— Не знаю! — кричал Микаш. — Если бы рядом был лес, сбили бы их с сёдел и привязали к деревьям, но их нет. Я не смогу удерживать всех.

Надо что-то придумать!

— Может, они остановятся сами, когда это закончится? — Микаш кивнул на льющиеся с неба потоки разноцветного света. — Не может же оно длиться вечно.

— А вдруг будет уже поздно? — Вейас всегда меня выручал, а теперь я ничего, совсем ничего не могу для него сделать. Только смотреть, как он с отрядом туатов уходит в бездну. — Брат мой, Ветер, помоги! Огненный зверь! Хоть кто-нибудь!

Морозные слёзы жгли лицо. На шее что-то толкнулось и отяжелело. Я высунула из-за пазухи ожерелье из костей, подарок доброго дядьки Юле. Что он там говорил? Если понадобится помощь в Утгарде… сейчас она нужнее, чем когда-либо! Я до боли сжала ожерелье в ладони. Пожалуйста!

Всхлипнула вслух. Микаш сгрёб меня в охапку и прижал к себе.

— Не плачь! Пожалуйста, не плачь! Я что-нибудь придумаю. Хотя бы Вейаса удержу!

Он снова побежал к отряду. Я тёрла ожерелье и смотрела во тьму. Самая большая из косточек снова толкнулась. Звон бубенцов заглушил музыку Червоточины. В буйстве цветов вырисовался чёрный силуэт. С запада к нам неслась галопом оленья упряжка. Дюжина рослых животных тащила за собой широкие сани, звенели на нагрудных ремнях бубенцы, свистел хорей, погоняя бежать резвее.

Микаш замер в шаге от отряда с выхваченным из ножен мечом.

— Тпру-хей-хо! — крикнул зычный голос.

Олени развернули сани поперёк дороги и остановились перед отрядом. С козел поднялся погонщик, воздел огромный бубен и стукнул по нему колотушкой. Пританцовывая и кружась, он запел на гортанном наречии. Его голос звенел низкими нотами:

— Хой-гей-хо-хумм-охей!

Оцепенение спало. Я подбежала к саням, Микаш — с другой стороны. Погонщик всё кружился и бил в бубен, поймав музыку Червоточины в тугой ритм. Менял её, пропуская сквозь себя. Вблизи удалось рассмотреть овальную белую маску, прятавшую лицо. Шуршали покрывавшие одежду чёрные перья.

Демон? Но аура-то человеческая, с рыжевато-алыми прожилками целительского дара. Я переглянулась с Микашем. Он кивком указал мне за спину. Отряд остановился!

— Чего замерли? — заговорил погонщик на всеобщем языке со знакомым тягуче-картавым акцентом. Микаш выставил меч. Погонщик ещё раз ударил в бубен. — Не бойтесь, детишки, я друг, не убивать, а помогать пришёл. Полезайте в сани. С оленями справитесь?

Микаш вопросительно глянул на меня. Можно ли доверять этому перьевому чучелу? А, была не была! Хуже уже некуда.

Я полезла в сани и развалилась на устланной оленьими шкурами лавке. Микаш забрался следом и устроился на козлах, примеряясь к длинной палке-хорею:

— Надеюсь, ими управлять не сложнее, чем неннирами.

— Гой-хей-хо! — выкрикнул погонщик, и олени припустили так, что мы с Микашем едва не вывалились.

— А как же наш отряд? — спохватилась я, выискивая среди молчаливых всадников Вейаса.

Погонщик вновь забил в бубен и закружился в танце. Как он только равновесие удерживал, когда сани трясло и бросало из стороны в сторону?

Послышался топот. Отряд мчался за нами, отвернувшись от зловещих огней.

— Куда править? — спросил Микаш, но ему тоже не ответили.

Олени сами выбирали путь. Впереди показалось большое круглое строение. У нас такие делали из камней или кирпича-сырца, но это было сложено из ледяных глыб. Олени остановились. Погонщик спрыгнул в снег и продолжил танцевать. Наш отряд спешился по его команде и направился к вытянутому прямоугольником входу. Погонщик отодвинул плечом глыбу, которая заменяла дверь, и повёл всех внутрь. Когда последний из отряда скрылся в коридоре, Микаш завесил трепетавший на ветру полог из оленьей шкуры, задвинул глыбу и принялся изучать ледяную стену. Похоже, её обливали водой на морозе, чтобы скрепить «кирпичи».

Рядом обнаружилось два загона, огороженные низеньким забором из покрытых ледяной коркой жердей. В меньший мы завели оленей, точнее, Микаш завёл — я побоялась к ним приближаться. Пырнут в живот рогами, и все кишки наружу вывалятся. Уж лучше клыкастые лошади — их мы отправили в больший загон — и, обвешавшись тюками, потянулись в дом. Пришлось сделать четыре ходки. Закончив, мы повалились на ледяной пол маленькой прихожей, обливаясь потом и тяжело дыша. Основное помещение закрывал ещё один полог. Из-за него доносился стук бубна и гнусавое пение.

Я с трудом поднялась, цепляясь за скользкую стенку. Микаш подставил плечо, и вместе мы заглянули внутрь. Посреди просторной комнаты, на больших, плоско стёсанных камнях горел очаг. В его пламени танцующий погонщик выглядел ещё более причудливо, как огромная чёрная птица с белой мордой, только клюва не хватало. Широкая накидка с узкими прорезями для ладоней делала движения рук похожими на взмахи крыльев.

Туаты и Вейас лежали в три ряда у дальней стенки с закрытыми глазами. Хвала богам! Пустые взгляды пугали до смерти.

Мы устроились возле очага, Микаш позаимствовал лежавший рядом котёл и набрал в него снега. Мы приладили его на палку, подвешенную на шестах над огнём.

— Мы не слишком нагло тут хозяйничаем? — забеспокоился Микаш.

Я глянула на погонщика. Его кружения становились плавней и медленней, а голос падал до совсем низких нот и затухал в тишине.

— Он не ответит, даже если мы спросим, — я пожала плечами.

Без полыхающих огней Червоточины стало легче, до безрассудства. Не хотелось больше тревожиться. Я верила, что этот птичий человек та самая помощь, которую обещал Юле, та, которую я просила у Огненного зверя, без подвохов. Лучше я раскроюсь навстречу чуду, позволю воткнуть в сердце ядовитые шипы, чем убью неверием.

— Расскажи что-нибудь, — попросила я.

Микаш замялся и поморщился:

— Про что? Про то, когда лучше сажать рожь, а когда ячмень?

— Про то, как сворачивать шеи Странникам? — улыбаясь шире, предложила я.

— Кровожадная!

— Я такая, какой должна быть дочь высокого лорда.

— Дочь лорда должна сидеть дома и вышивать крестиком, а не слоняться с шайкой демонов по долам и весям.

Я фыркнула:

— А простолюдин должен сажать ячмень и рожь и почитать Сумеречников.

— Когда бы слова Сумеречников не расходились с делом, я бы только этим и занимался!

— Ты себе противоречишь. Я ещё могу понять единоверцев — те хотя бы в демонов не верят. Почему в тебе нет благоговения и страха, как в остальных из твоего сословия? Почему ты лезешь на рожон, хотя не был рождён и воспитан в доме Сумеречников?

— Какая к демонам разница? У меня нет сословия, нет дома, ничего нет, поэтому я свободен делать то, что хочу. А хочу я убивать тварей!

Ишь как воспалился!

— Расскажи! — Вот-вот сдастся. Я заискивающе улыбнулась. Мужчинам нравилось: — Пожалуйста, это так необычно!

— Только глазки не строй — стошнит.

Медведя очаровать нельзя. Его можно лишь заставить застыть, если подойти слишком близко. Я приняла серьёзный вид и занялась похлёбкой. Снег в котле расплавился, и я подкинула туда рыбьей муки и немного овса. На одной из стен рядом висели пучки сушёной травы, связки лука и чеснока. Я бы хотела добавить приправ, но брать ничего не решилась.

— В селе говорили, что мать носила меня одиннадцать месяцев, — произнёс Микаш. От неожиданности я чуть не опрокинула на себя воду. — Я родился на одиннадцатый месяц после смерти её мужа. Она не была распутной или жадной до богатств Сумеречников. Ей просто хотелось, чтобы в доме был мужчина, работящий помощник и защитник. Боялась, что не справится с хозяйством одна. К тому же у неё на руках осталась моя старшая сестра, она была… особенной и доставляла много хлопот.

— Особенной? — встрепенулась я. — В смысле, как ты, с даром?

Микаш загадочно качнул головой.

— Она была не такой, как все. Доброй, нежной. Она так любила цветы. Порой сбегала на луг, и я находил её лишь к вечеру с охапками букетов и венков из одуванчиков. Так я её и называл — Одуванчиком. Она притаскивала в дом раненых котят, собак, галчат и голубей, однажды даже хромую косулю привела. Самой их вылечить у неё не получалось, и смотреть за ними приходилось мне, но от её радости на душе становилось так тепло, что я соглашался даже на самые бредовые просьбы. Иногда она болела. Раскачивалась из стороны в сторону и повторяла одни и те же слова часами. Я сидел рядом, держал за руку, пока она не засыпала. Только с ней я мог быть настоящим, не прятать свой дар. Из-за того, что я знал мысли окружающих, односельчане чурались меня и считали таким же, как сестра.

Мы жили бедно. Наше село с трудом перебивалось от урожая к урожаю, без кормильца нам приходилось тяжелее остальных. Сызмальства я много работал и на своём дворе, и у зажиточных соседей. Я никогда не жаловался, не чувствовал себя обременённым или обиженным. Я любил их, мать с сестрой, готов был заботиться о них, каких бы тумаков и потов это ни стоило.

Глаза Микаша сделались большими и прозрачными, блестели в отсветах костра сухими слезами, выдавали сжимавшую сердце тоску.

— Так почему ты ушёл?

— Не я ушёл — они, — Микаш тёр лицо ладонями и некоторое время молчал. Я помешивала варево, не надеясь на продолжение, но он снова заговорил, уставившись на обнимающие котёл языки пламени. — Мне едва минуло двенадцать, когда на наше село напали Странники. Сумеречники отказались нам помогать, потому что мы не платили десятину.

— Почему? — встрепенулась я. Конец истории уже был ясен, как и причина ненависти Микаша к нам. — Десятина — это не так много. Это необходимо, чтобы содержать гарнизоны и…

— Наше село эта десятина спасала зимой от голодной смерти, — Микаш невесело усмехнулся и продолжил: — Я украл у них серебряный меч и отправился на битву один. Но… опоздал. Нашествие уже началось. Странники пили кровь односельчан, распарывали им животы и пожирали кишки. Эти воспоминания до сих пор преследуют меня в кошмарах, — Микаш сжал лицо растопыренными пальцами, морщась. — Я прибежал домой, но моя мать была уже мертва, а сестрой завладел фантом. Он был похож на меня, только старше и сильнее. Самое ужасное, что я догадывался обо всём, но не хотел верить. Из-за моего малодушия погибло целое село. Сестра переродилась и запустила клыки в моё горло.

Ощущения вины, беспомощности и злости подстегнули мой дар и чутьё. Прорыв способностей — Сумеречники называют это так. Я выхватил меч, убил сестру и фантома, убил каждого Странника в селе. На следующее утро меня, полумёртвого, нашёл лорд Тедеску со свитой. Пообещал, что, если я хорошо ему послужу, он устроит меня в орден. Я надеялся, что так мне полегчает, но сколько бы тварей я ни убил, в орден меня не примут, и совесть тоже заглушить не удастся.

— В этом нет твоей вины, — его рассказ, его эмоции будоражили настолько, что сердце щемило от сочувствия, заставляло негодовать от несправедливости, неправильности его истории. — Ты был всего лишь ребёнком!

— Ненавижу пустые оправдания, — отмахнулся он и отклонился назад, прячась в тени.

— Поэтому ты спас меня?

— Ты напомнила мне сестру.

Как булавкой кольнуло. Руки сжались в кулаки.

— Ты хочешь сказать, что я такая же полоумная?!

— Нет, конечно, нет, — торопливо оправдывался Микаш. — Она была намного добрее и умнее тебя.

Гадкий! Зачем только его жалела! Я встала и направилась к брату. Погонщик сидел перед спящими, скрестив лодыжки и закрыв глаза. Вороновые перья его одеяния переливались в свете очага. Казалось, он погрузился в транс настолько, что никого не слышал и не видел.

— Стой! — крикнул он. Я чуть не подпрыгнула. — Не подходи ближе. У тебя слишком сильный покровитель, лечащие духи испугаются его и убегут.

Вей лежал неподвижно между таких же неподвижных туатов. Я тоскливо вздохнула и поплелась обратно. Микаш не глядя протянул мне миску с дымящимся супом. Ели мы молча, отодвинувшись друг от друга как можно дальше. Невкусно, тошнит от однообразной пищи. Хочу, чтобы со мной был Вейас, а не Микаш. Хочу домой!

Зашелестела одежда. Погонщик встал и, пошатываясь, направился к очагу. Вымотался? Я отставила свою миску и налила суп в чистую. Погонщик устало опустился рядом, снял маску и накидку из перьев. Утёр вспотевшее лицо рукавом просторной малицы и забрал у меня еду.

Он оказался обычным человеком с плоским обветренным лицом, чересчур высокими скулами и широким лбом. Длинные тёмные волосы щедро припорошило сединой. Карие глаза грели не хуже огня. Погонщик уселся, скрестив лодыжки, и принялся за еду. Видимо, отвык от людей: не смотрел и даже не пытался заговорить.

Я закашлялась, прочищая горло.

— Как они? Духи помогли?

Погонщик удивлённо глянул на меня, взлохматил сбившиеся волосы и заговорил скрипучим, словно ржавые дверные петли, голосом:

— Давненько я не видел, чтобы огни Червоточины полыхали так ярко. Так и знал, что безумие Северной звезды кого-то прихватит. Повезло, что вы меня позвали, а то забрели бы они на край обрыва, и — конец.

— Мы вас звали? — я вытянула из-за пазухи ожерелье Юле. Взгляд погонщика стал более внимательным. Узловатые жилистые руки пробежались по косточкам с рунами.

— Младший брат всегда звал меня, когда приходила беда. Это ожерелье я сделал для него, — смягчаясь, усмехнулся он и снова застучал ложкой по миске, доедая всю похлёбку без остатка.

Я ждала продолжения, но он снова погрузился в себя.

— Вы брат Юле?

— Хорхор-икке, — представился он. — Последний оленевод Утгардской тундры. Мои соплеменники ушли вместе с Юле искать лучшей доли на юге. А мне, как старшему сыну вождя и великому шаману, пришлось остаться. Ждать. Сторожить. Поддерживать тело чарами, пока для меня не найдётся великая цель. А как её исполню, можно будет и на покой уйти. За грань. Навсегда.

Я украдкой глянула на дремавшего, опершись о ледяную стену, Микаша. Какие же странные эти мужчины, всё им цель на блюдечке подавай. Сами придумать ничего не могут! Хорхор вон совсем старый, а туда же. Надо жить, чтобы жить, просыпаться, созерцать чудеса мира, продолжать путь.

— Как это, за грань? — спросил Микаш.

Я вздрогнула. Думала, он спит. Небось, опять в моих мыслях копался. Мысленно показала ему язык.

— Бывают шаманы малые, средние и великие. Мой младший брат средний, был средним, пока не ушёл, а теперь просто… Как это у вас называется? Целитель.

Когда наступает время, Белая Птица Умай уносит малых и средних шаманов на край света. На железном дереве у неё свито гнездо. Три года она высиживает там их души, потрошит и заменяет внутренности на новые, лучшие. Старыми лакомятся духи болезней, которые шаманы смогут лечить. После они возвращаются к людям и обретают силу.

Великие шаманы другие, старые души. Приходили в этот мир с сотворения. Нас не забирает Птица, мы сами отправляемся в путешествие на девять лет. Бесплотными мы скитаемся по свету, вспоминаем то, что истёрли жернова Мельницы душ, вглядываемся в мерцание Северной звезды, в пульсацию огней Червоточин, слушаем музыку мироздания. И понимаем, что это воплощение — последнее. Когда мы постигнем всю мудрость божественного замысла, то вырвемся из мельничного колеса и шагнём дальше, к сиянию Северной звезды.

— Очередные религиозные бредни, — невежливо оборвал Микаш.

Я пихнула его локтем. Больно! У него что под одеждой, стальные пластины?! Ну хоть замолк и отодвинулся. Грубый, неотёсанный… Стоп! Сейчас опять прочитает и начнёт об стены биться. Вдруг лёд не такой прочный? Не хотелось бы на улице спать.

Микаш закрыл глаза и вернулся к дрёме. Я облегчённо выдохнула и глянула на шамана. Тот вертел в руках чашку с дымящимся отваром. Грел ладони.

— Дядюшка Хорхор, они выздоровеют? — я кивнула в сторону отряда.

Узкие раскосые глаза превратились в щёлочки, изрезанные тонкими морщинами губы растянулись в добродушной улыбке.

— Поправятся. Безумие Северной звезды я остановил. Избавим их от мерячки, и будут как новые.

— Мерячки?

— Меряченье. Завтра покажу, сейчас поздно. Ты ведь к брату хочешь? Ступай, выспись хорошенько. Утро вечера мудренее.

— Уже можно?

Хорхор кивнул. Я подбежала к Вейасу и легла рядом, укрыв нас обоих тёплыми одеялами. Обняла его за плечи и прижалась покрепче. Соскучилась! Родной запах обволакивал, сердце билось едва-едва. Как хорошо!

В ушах ещё звенел голос Микаша, перед глазами вставали картины: девочка с добрым кукольным личиком запускает клыки в шею крепкого задиристого мальчишки. Багровые дорожки текут по стремительно бледнеющей коже. Губы куклы перемазаны. Руки мальчишки вскидываются и опадают. Прежде сильное, полное жизни тело коченеет и ударяется об пол грудой мёртвых камней. Убила бы я Вея, если бы Микаш не спас меня от чар фантома? Сейчас брат такой уязвимый, в темноте обаятельные черты почти не разглядеть, можно только почувствовать привнесённую сном безмятежность. Я поцеловала его в лоб над бровью. Нет, я бы не смогла, умерла раньше, сердце бы разорвалось от боли, от осознания, что его не будет рядом каждый миг моей жизни.

Мысли вихрились и забывались. Только одна возвращалась снова и снова. О маленьком мальчике в руках куклы с перемазанными алым губами. Он остался жив. Почему я не могу пожалеть его, как жалела Айку? Она нуждалась в моём тепле и заботе, тянулась ко мне, а этот — он всем видом показывает, как презирает меня, мои сказки, мой наивный взгляд на мир. Я хочу быть той куклой, тысячи раз вонзать в него клыки и когти, полосовать кожу на лоскуты, продлевать агонию. Замучить, сломать, чтобы он валялся у меня в ногах и молил о пощаде. Не думала, что способна на такую жестокость. Ни отмыться, ни успокоиться не получается. Скорей бы мы расстались, скорей бы он обрёл свою цель и перестал воровать нашу.

Я проснулась, как всегда, последней. Громко трещали дрова в очаге, пахло сытным мясным бульоном. Под потолком мерцали белыми огоньками лампадки, превращали мрак в седую дымку, похожую на белоземские туманы. Я потянулась и посмотрела на ближнюю стену. Ужас! Хорошо, что вчера я этого не заметила, иначе бы не заснула!

На стене висели костюмы из шкур животных и жуткие маски разных форм и размеров. На самом верху — бубны: два больших, три средних и три маленьких. Рядом колотушки с головами медведей, волков и птиц. Я поёжилась и отвернулась к брату. Он лежал с открытыми глазами и бездумно смотрел на меня.

— Вей, ты проснулся! — я обняла его за плечи.

— Вей, ты проснулся! — повторил он мою интонацию и жест.

И взгляд остался такой же… как выеденная скорлупа.

— Вей, что с тобой? — я встряхнула его, пытаясь привести в чувство.

— Вей, что с тобой? — эхом отозвался брат и тоже меня встряхнул.

— Это и есть мерячка. Демоны Северной звезды, эмирики, ещё владеют их телами, — раздался умиротворяющий голос Хорхора. Шаман действительно походил на Юле, такой же уютный, только совсем уж откуда-то из запредельных далей. — Пустые они. Будут повторять то, что делают люди с душой. Не смотри на него и медленно иди к нам.

Я отвернулась от брата и попятилась к очагу. Это оказалось не так-то просто. Взгляд то и дело наталкивался на туатов. Они вставали на четвереньки и ползли следом несколько шагов, пока я не отводила глаза. Но всё обошлось, я выбралась «без хвоста».

Мужчины сидели у очага. Хорхор помешивал кипевший в котле бульон. Микаш неаккуратными стежками штопал чёрно-бурую медвежью шкуру. Глянул на меня, и костяная игла в его пальцах сломалась. Я забрала шкуру и принялась за дело сама, пожалев иголки Хорхора.

— Зачем? Ты же все пальцы исколешь! — воскликнул Микаш, когда я в очередной раз с кряхтеньем проткнула толстую шкуру иголкой.

— Не сахарная — не растаю, — припомнила слова отца. Закусила губу, поднатужилась и сделала очередной стежок. Напёрстков бы сюда парочку, да потолще.

Микаш понурился и отодвинулся. Когда я закончила, Хорхор раздал нам по миске супа, в котором плавали куски свежего мяса.

— Забил лучшего оленя, — радушно улыбнулся он.

Сам Хорхор не ел. Видно, чистых мисок не хватало. Сказал бы, я помыла. Или… А вдруг еда отравлена? Я протянула миску обратно.

Хорхор качнул головой:

— Это мясо священного животного. Оно придаст силы для ритуала. Съешьте всё, если хотите спасти ваших друзей.

Пришлось есть, хотя я насытилась, не очистив миску даже наполовину, а вот Микаш доедал уже третью порцию. Обжора!

— Почему эта дрянь на нас не подействовала? — спросил он между сосредоточенным жеванием. — Меречки-эмеречки не вселились, или как их там?

Захотелось высказать, что я думаю о его привычке коверкать «сложные» названия, но голос Хорхора успокоил, как по волшебству.

— Вы отмечены другими духами: маленькая Искательница — мятежным духом перемен, — он легонько коснулся моего плеча и повернулся к Микашу. Тот весь напрягся и скрестил на груди руки. Хорхор снисходительно улыбнулся: — А грозный Разрушитель — сумеречным духом возмездия.

— Очередные бредни, — пробубнил медведь.

Разрушитель? А что? Ему подходит!

— Пойду, подготовлю всё к ритуалу. — Хорхор направился к стене с костюмами и масками.

Я придвинулась поближе к Микашу.

— Что тебя так злит? — спросила шёпотом.

— Ты ведь со мной не разговариваешь? Так, пожалуйста, продолжай в том же духе, — съязвил он, пытаясь отвертеться.

— Нет, ты вчера что-то недоговорил. Выкладывай! — наседала я. Из кожи выпрыгну, но расколю. Как орех.

— Ничего важного, ещё одни суеверные бредни, — он отворачивался и закрывался руками.

— Если бредни, тем более скажи — посмеёмся вместе.

— Это не смешно, а глупо. До нашествия к нам приходила горевестница. Сказала, что когда-нибудь тьма совьёт гнездо в моей душе и я стану проклятьем для людского рода. Мать испугалась, хотела от меня отказаться. Я услышал это в её мыслях и заставил забыть. Помнил только я. В кошмарах видел себя тёмной тварью с разноцветными глазами, сжигал людей на площадях больших городов, сжигал целые села вместе с жителями. А внутри была только ярость и ненависть ко всему живому. — Микаш поднял на меня затравленный взгляд: — Теперь ты меня боишься?

Я вскинула брови. Боюсь ли? Иногда он пугает меня грубыми выходками, ранит резкими словами. Но демонического в нём не больше, чем во мне. Искательница и Разрушитель.

— На меня однажды напал единоверец. Он полыхал гневом и ненавистью, я ощущала их почти осязаемыми. С тобой такого не случалось, даже когда ты разбил себе руки из-за моих слов. Скорбь, гордыню — вот что я в тебе чувствую, но не злобу и не ненависть. — Я придвинулась поближе и взяла его ладонь в свои. Огромная, бугристая от жёстких мозолей, на ощупь шершавая и тёплая. Под моими пальцами она расслабилась и обмякла. — Горевестница явилась на церемонию взросления Вейаса. Это она велела ему добыть клыки вэса, а мне предрекла скорую смерть при родах. Я сбежала поэтому, а не из-за Йордена. Я хотела жить. Хотела увидеть все чудеса Мидгарда, а не умирать от тоски в четырёх стенах с человеком, который никогда меня не полюбит.

Микаш сжал мои ладони. Взгляд лучился ласковым светом, хрупкими, нежными эмоциями. Пожалел меня, надо же!

— Ты не умрёшь. Я буду тебя защищать! — сказал он так пламенно, совсем как влюблённый мальчишка.

Наивный-наивный медвежонок! Я не выдержала и залилась смехом. Микаш отдёрнул руку и насупился, его лицо покраснело.

К нам уже шёл Хорхор с ворохом меховых одежд. Я прикрыла рот ладонью и заставила себя замолчать.

— Вот костюмы для ритуала, — Хорхор разложил накидку из шкуры белого медведя возле чёрной, которую я недавно штопала. Нам вручили по овальной маске: мне белую с тонкой каймой вьющегося голубого узора, Микашу — чёрную, перечёркнутую белыми, похожими на шрамы, зигзагами. — Демоны Северной звезды просачиваются через врата Червоточин во время сияния и меняют лад гармонии мира. От этого у людей начинается безумие. Оно позволяет эмирикам пролезать им под кожу и овладевать телами. Нужно спеть правильную песню и станцевать правильный танец. Он настроит гармонию на изначальный лад и призовёт добрых духов. Они изгонят эмириков и излечат безумие. Играть и петь буду я, а вы — танцевать.

Звучало бредово. Даже по моим скудным суеверным меркам.

— Я не умею танцевать и уж точно не стану позориться в этом! — Микаш отпихнул от себя чёрно-бурую шкуру и встал, нависнув над Хорхором угрожающей громадиной.

— Для моих соплеменников это была великая честь. Здесь не надо ничего уметь, духи сами покажут, — шаман обезоруживающе улыбнулся. — Знаете легенду о Небесном Повелителе и Белой Птице?

Микаш вопросительно глянул на меня. Легенды о Небесном Повелителе не дошли до наших дней. Первые книжники не успели их записать до того, как умерли помнившие их сказители. Я знала лишь, что младшим сыном Небесного Повелителя и Белой Птицы был сам Безликий.

Видя моё замешательство, Хорхор начал рассказывать:

— На заре времён, когда людей ещё не было, а боги свободно бродили по земле, жила Белая Птица, прекраснейшая из духов. Но Птица была горда. Кто бы ни сватался к ней, она всем отказывала.

Прослышал о её красоте сам Небесный Повелитель, высокий Тэнгри, сильнейший из первостихий. Только она была достойна стать его женой. Изловил он Птицу серебряным силком и посадил в золочёную клетку. Обольщал, угрожал, умолял принять его руку, но Птица не соглашалась. Отказывалась от подарков и еды, терпела неволю, пока не зачахла. Сжалился над ней Тэнгри, распахнул клетку и сказал: «Улетай, гордячка, чтоб духу твоего здесь не было! Всё сердце изгрызла!» Птица взмыла в небо и растворилась в облаках, ни разу не обернувшись.

Долго горевал о ней Тэнгри, но даже самые глубокие раны со временем затягиваются. Настал час войн. Спустился Тэнгри на землю, чтобы сразиться с полчищами демонов. Пять дней и шесть ночей рубился он с тварями, а после скрылся в пещере, чтобы восстановить силы.

Лечить его раны явилась юная дева. Столько ласки было в её прикосновениях и света в ясных очах, что Тэнгри пленился ею. Дева сказала: «Я буду с тобой этой ночью, если ты отпустишь меня с первыми лучами солнца и не спросишь ни о чём». Тэнгри согласился. Полной сладостной неги и трепета стала для них темнота. Наутро дева растворилась в тумане, а Тэнгри снова бросился в битву. Во время передышки дева опять явилась лечить его раны. Так они и встречались, на миг неуловимой летней ночи. Тэнгри не спрашивал, когда дева снова придёт и придёт ли, не знал даже её имени.

Однажды дева пропала. Шесть лун миновало, а от неё ни весточки. Затосковал Тэнгри и вернулся к себе во дворец. Ждал её, но искать не отваживался, помнил, как вышло с Птицей. Ещё одна луна истончилась, умерла и возродилась тонкорогим месяцем. Мрачным вечером сидел Тэнгри в зале с хрустальным куполом и пересчитывал стада звёздных овец на небосводе, когда в распахнутую дверь влетели голуби. «О, всеблагой Властитель небес, послала нас к тебе Белая Птица. Схватил её Чёрный Коршун-лиходей и унёс к себе в гнездо. Хочет он забрать вашего птенца и взрастить в нём ненависть тебе на погибель». Не понял слов голубей Тэнгри, но гордячку Птицу не бросил.

Отыскал он гнездо злодея на подпиравшей небо скале и схватился с ним. Выдрал ему все перья и сломал стальной клюв. Рухнул Коршун в ущелье и уже никогда не поднимался к небу. Взлетел Тэнгри в гнездо, чтобы освободить Птицу, но увидел там пропавшую деву на сносях. Припомнил Тэнгри слова голубей и всё понял. Задурила голову чарами Белая Птица, сменив праздничный облик на будничный, да и спутала куда сильней, чем серебряным силком. Подхватил Тэнгри Птицу и унёс к себе во дворец.

Родила она мальчика, статного и сильного, как сам Небесный Повелитель. Взял его Тэнгри на руки и говорит: «За что, жестокая, ты мучаешь меня? Я складывал мир к твоим ногам, я целовал твердь, по которой ты ступала, а ты играла со мной, приманивала и бросала, мечтая о свободном полёте. Разве не видишь ты, что едва не разбилась, летая одна? Я не хочу тебя неволить, но предлагаю защиту и этот дом, чтобы ни один коршун не смог обидеть тебя или этого ребёнка». Смилостивилась над ним Птица: «Все любили славу о моей красоте, а не меня саму, потому я испытывала их в образе невзрачной девы. Только ты смог её полюбить, и отныне я буду с тобой, пока ты не попросишь меня уйти». «Тогда ты останешься со мной навсегда!» Они поженились и вместе шли рука об руку сквозь радости и горести до самого конца.

Я заворожено выдохнула и улыбнулась. Красиво! Душевно. О такой любви я мечтала, взаимной, полной нежности и заботы. Знаю, многим такая история покажется чересчур слащавой, Микаш точно посмеётся. Сейчас в почёте герои вроде лорда Гарольда из баллад знаменитого авалорского барда Бэйрона. Метущиеся, отверженные, полные цинизма и презрения к людям, они играючи сводили с ума красоток и губили их. Никогда не понимала, что в таких героях находят мои сверстницы. Мужчина должен быть благородным и сильным, выше обид и мелких дрязг, а любовь чистой и счастливой, на всю жизнь. Иначе это не любовь, а как у Вея с простолюдинками — пустая страсть.

— Хорошая история, правильная, — зашевелился Микаш. Только бы не опошлил! — Нельзя бросать женщин в беде, какими бы глупыми они ни были.

О, боги, умеет же всё испортить!

— Я спою об этом, а вы станцуете, — Хорхор усмирил нас умиротворённой улыбкой. — Ты будешь Небесным Повелителем, а она — Птицей, — Микаш скорчил кислую рожу. — Если вы, конечно, хотите спасти своих друзей.

Я первая накинула на себя тяжёлую белую шкуру. Ради брата можно и потерпеть — он ведь столько унижений из-за меня пережил. Что по сравнению с ними оттоптанные ноги?

Маска впилась в лицо, хорошо хоть из дерева — оно тёплое. Смотреть через узкие прорези было непривычно, как будто в замочную скважину подглядываешь. Микаш с недоверием теребил чёрную шкуру. Не дождавшись его, я вышла на свободное пространство.

— Разве не самое красивое создание в мире? — усмехнулся Хорхор.

Микаш хмыкнул, аккуратно натягивая шкуру, чтобы не разорвать мои швы. В чёрной маске он выглядел зловеще, как мой суженый из сна. Смешно, ведь мы друг другу даже не нравимся.

Микаш замер возле меня, как во время поединков:

— Никогда не чувствовал себя так нелепо.

Я обошла вокруг него, придумывая движения. Как можно рассказать историю танцем? Жестами рук, изгибом туловища, скрестными шагами, па из бальных танцев? Я ещё помню их, удивительно! Учителя меня не хвалили, даже когда я из кожи вон лезла, чтобы всё сделать правильно. Вставали перед глазами залихватские танцы простолюдинов во время Самайна. Я бы смогла повторить и их. Только хотелось выдумать своё. Смогу ли? Или распугаю всех духов и упаду?

Хорхор тоже надел маску, жёлтую, некрашеную, из морёной ели, обклеенную по краю сеном. В руки взлетели колотушка и бубен. За первым ударом полилась песня на непонятном языке, похожая на вчерашнюю, но более мягкая и плавная. Подхватила и закружила в такт.

Я порхала, словно птица, наслаждаясь свободным полётом. Изгибалась, взмахивая руками, как крыльями. Будто не было на мне тяжёлых одежд, даже ноги не оскальзывались на ледяном полу. Я качала бёдрами, встряхивала плечами. Натягивались сухожилия, сжимались мышцы. Пятка — носок — шажки на цыпочках. Прыжок и приземление на одну ногу. Поворот, подскок и неистовое кружение. Дома мой танец сочли бы бесстыдно откровенным. Хотя… я же и так порченная, так что к демонам скромность! Теперь я буду делать, что и как хочу!

Микаш замер неподвижной скалой. Ну же! Если есть хотя бы маленький шанс помочь нашему отряду, мы должны это сделать. Я взяла Микаша за руку и увлекла за собой, опёрлась поясницей о его локоть и прогнулась, пытаясь достать до ног волосами. Хорхор замолчал и опустил бубен. Моя спина затекала от неудобной позы, но Микаш удерживал крепко, даже дышать перестал. Снова ударил бубен, звякнула колотушка. Ещё. И быстрей. Микаш помог мне распрямиться и притянул к себе. Глаза в прорезях маски полыхали, обдавая нестерпимым жаром.

Я вырывалась, но он не пустил: закружил меня вокруг себя, поднял над головой. Я оттолкнулась от его плеч и едва не упала. Микаш подхватил у самого пола и снова закружил. Я пятилась, но он настигал и утягивал в свою пляску. Она пугала меня! Голос Хорхора следовал за нашими движениями, то вздымаясь, то падая, бубен задавал ритм.

От бессилия я рухнула на колени. Это конец! Закрыла лицо ладонями. Звуки стихли. Я выглянула из-под растопыренных пальцев. Микаш протягивал мне руку. Я приняла её, он помог мне подняться, поклонился и ушёл.

Хорхор встряхнул бубен. Микаш развернулся прыжком и выхватил меч. Взмах, второй, свист рассекаемого клинком воздуха. Микаш был великолепен во время тренировок, но сейчас, борясь с невидимыми противниками, он превосходил себя. Стремительный стальной шквал, неукротимость стихии, огненное дыхание всепоглощающей ярости. Клинок жил вместе с ним, был его продолжением, посылал волны, рубил непредсказуемыми выпадами и взлетал на защиту. Ноги мягко переступали, пружинили хищническими прыжками.

Ритм замедлился. Микаш замер, спрятал меч в ножны и уселся на полу. Я опустилась подле него и провела ладонями по натруженным плечам, вниз вдоль рук, переплела свои пальцы с его в тугой замок. Не разрубить. Отошла на шаг — Микаш отпустил. Я поманила его за собой. Мы снова танцевали вместе, только я не убегала, а он не наступал. Уверенно вёл и слушал, чтобы я не сопротивлялась. Я прижималась к нему тесно, доверчиво, трепетно, купаясь в потоках клокочущей страсти.

Я уже была не я. Кто-то овладел моим телом настолько незаметно, что я поняла это, только когда утратила контроль. Оставалось лишь наблюдать со стороны. Никогда не думала, что моё тело может двигаться настолько плавно и грациозно, столько дерзости в каждом изгибе, брошенном из-под маски взгляде, повороте головы. Микаш подкидывал меня в воздух, словно пушинку, я отталкивалась от его плеч, и он ловил меня в крепкие объятия.

Мы расходились. Бубен стихал, звучал лишь мерный голос Хорхора. Изображал неистовую битву, тоскливое мерцанье огоньков в ночном небе, тревожный щебет птиц. Микаш оживился и продолжил пляску с клинком. Ни один щёголь, изучивший все бальные танцы, не сравнился бы с ним в сокрушительной мощи. Микаш замер предо мной, оглядывая удивлённо и грозно. Моля о пощаде, я потянулась к нему. Всей душой надеялась, что он не оттолкнёт и поймёт. Он подхватил на руки и закружил по комнате долго-долго, пока голова не захмелела. Отпустил, отвернулся, но я не позволила ему уйти. Мы завершили танец вместе. Несколько стремительных поворотов, я снова прогнулась, опершись на его твёрдую руку.

Власть над телом вернулась. Дыхание вырывалось с трудом, мышцы ломило, градом катил пот. Микаш тоже устал. Даже сквозь толстый мех я чувствовала, как натужно вздымается его грудь.

Микаш подставил мне плечо и повёл к очагу, хотя тащить надо было его. Едва мы дошли, как он стянул с раскрасневшегося лица маску и сбросил шкуру. Привалился к стене. Веки смежились, рот жадно глотал воздух.

Мне было не так тяжело, только сердце не хотело униматься. Потягиваясь, я сняла ритуальную одежду и сложила её аккуратной стопкой подальше от летящих из очага искр.

— А ты сильная, — усмехнулся Хорхор. — Дубок вон с корнем вырвало, а берёзка стелется к земле и самую ненастную бурю выдерживает.

Микаш фыркнул и метнул в него испепеляющий взгляд. Я уселась у очага возле шамана и приняла из его рук глиняную кружку с горячим питьём. Задумчиво вертела её, наблюдая за паром, заворачивающимся тонкой струёй.

— Дядюшка Хорхор, скажите, у нас получилось? Они выздоровеют?

Хорхор кивнул:

— Они уже закрыли глаза и спят. Как отдохнёшь, сама посмотришь.

Я сделала несколько коротких глотков. Травяной отвар горчил и обжигал нёбо. Пришлось ждать и дуть. Микаш уснул, но в любое мгновение мог подскочить и кинуться на врага.

— Дядюшка Хорхор, а про младшего сына Птицы и Небесного Повелителя вы слышали?

— Про Безликого? Ещё мои прадеды-шаманы пытались вернуть его людям. Мир без него катится демонам под хвост, огни Червоточин загораются так ярко, что даже туатов за собой утягивают, с юга ползёт зловещая тень. Повсюду смрадное дыхание тлена и бьют барабаны войны. Скоро от дыма не спастись будет даже здесь.

— Да-да-да, реки наполнятся кровью, небо рухнет нам на головы, мир опрокинется и все умрут. Даже у нас на селе конец света предсказывали ещё до моего рождения. Только нет его до сих пор, конца, — не открывая глаз, пробормотал Микаш. Очухался, чтоб его! — Или мы уже умерли, но нас об этом не предупредили. И мы продолжаем жить, как жили. Только мёртвые.

— Очень смешно, прямо обхохочешься! Дядюшка Хорхор, не слушайте его. Я вам верю. Ваш брат Юле похоже говорил, — я забыла добавить, что слова Юле звучали гораздо более здраво и оттого куда страшнее.

— Ум-м-м, что ж, рад, что с годами Юле стал чувствительней к тончайшим колебаниям эфира, — удовлетворённо улыбнулся Хорхор, словно не рассказывал за мгновение до этого о конце света.

— По дороге сюда я встретила несколько странных демонов: белого предводителя варгов и принцессу туатов. Они говорили, Безликий не хочет возвращаться, потому что струсил. Как вы думаете?

Хорхор покосился на увядающий огонь в очаге и подбросил дровишек.

— Об этом знает только сам Безликий. Когда-то он слыл отважнейшим из всех богов, людей и духов. Но потом то ли получил тяжёлую рану, то ли встретил демона, которого не смог одолеть, то ли утратил нечто, что было ему очень дорого. А может, его так много просили о помощи, что он не выдержал ора. Или случилось что-то совсем иное, чего мы даже представить не можем.

Не вынес ора. Вспомнилась понурая спина Огненного зверя и волочащаяся по земле кисточка хвоста. Я тогда попросила его вернуться, помогать не только нам, но и единоверцам. Из-за этого он обиделся. Не вынес ора тысячи голосов. О, брат мой, Ветер, сколько раз я тревожила тебя по пустякам, не задумываясь о том, что тебе приходится выслушивать ещё тысячи, тысячи тысяч таких же избалованных людишек. Я больше не буду! Никогда! Почему нас не учили, что беспокоить его по пустякам запретно? До этого любой взрослый мог додуматься, даже я смогла в конце концов.

Что ж, теперь я буду всё решать сама, а ты отдыхай… отдыхай для дел более важных, таких, где без тебя не обойтись. Как спасение мира, например.

— Может, вы знаете и о вэсе, который охраняет его гробницу? — я улыбнулась с надеждой. Хорхор постоянно улыбается. Может, у оленеводов такой ритуал общения?

— Конечно, я знаю и о вэсе, — буднично сообщил он, словно говорил о чём-то настолько обыденном, как вода или снег.

— Он испытание моего брата, испытание Сумеречников, слыхали? Может, подскажете, как его найти и убить?

Хорхор расхохотался. Долго, раскатисто, по сумасшедшему. Даже Микаш испугался: придвинулся поближе ко мне и заслонил рукой. Заметив наше смущение, Хорхор объяснился:

— Вэса нельзя найти — только бог может его назвать. Вэса нельзя убить — только богу это под силу.

Микаш сощурился.

— Если что-то живо, человек сможет это убить. Я — смогу. — Он ударил себя кулаком в грудь. — Я Разрушитель.

— Пожалуй, сможешь, — согласился Хорхор и тоже подался вперёд, точь-в-точь повторив щурящуюся гримасу Микаша. — Только как бы тебе не заплакать кровавыми слезами после этого.

— Было бы из-за кого плакать, — скривился тот и снова откинулся к стене.

— Так что же нам делать? — Тяжело быть единственной разумной среди ненормальных. — Если вэса нельзя ни убить, ни даже найти, получается, весь этот путь мы проделали напрасно.

— Ничего из того, что послано нам судьбой, не напрасно, — таинственно заметил Хорхор. — Ваш путь лежит через Заледенелое море до Хельхейма — день, при плохой погоде два. Морозы крепкие стоят, лёд толстый — точно не провалитесь. Потом по ледяной пустыне прямо на Северную звезду ещё дней пять к древнему лабиринту. Туаты знают дорогу — покажут. Там вас уже ждут.

— Кто? — нахмурилась я.

— Тот, кого ты искала, конечно, — ответил он как нечто само собой разумеющееся. — Скажи ему, что час настал. Враги у ворот. Полумерами не обойтись, он обязан сделать свой ход, каким бы невообразимо трудным тот ни оказался.

— А если он не послушает?

По-моему, от меня ждут невозможного. Хотя… чего взять от сумасшедшего?

— Растопи его ледяное сердце, верни веру в себя и в людей, заставь вспомнить, каким он был и почему сражался. Только ты сможешь это сделать.

— Почему?

— Потому что ты женщина.