Глава 4. Недостойный жених

1526 г. от заселения Мидгарда, Белоземье, Веломовия

Я очнулась от того, что на лицо брызнули противной холодной водой. Корсет уже не давил — сверху укрывала лишь мягкая простынь. Рядом горемычно причитала нянюшка:

— Ты же чуть собственное дитя корсетом не удушил! И для чего? Чтобы гостей потешить? Да пропади они пропадом, твои гости и весь твой орден поганый вместе с ними!

— Помолчи, Эгле. Всё с ней в порядке будет. Не сахарная — не растает, — раздался громкий голос отца. — А ты кто?

Голова закружилась, и я куда-то уплыла. Когда снова очнулась, уловила лишь неразборчивый лепет:

— Да, милорд. Простите, милорд.

Что-то звякнуло, похоже, отец отсчитывал монеты из кошеля.

— Ступай. И ни слова — слышишь — ни слова о том, что тут было!

Прижимая к себе простынь, я приподнялась с кушетки, но увидела лишь, как закрылась дверь.

Нет, мне почудилось.

— Простолюдины совсем обнаглели. Никакого уважения к знати, — посетовал отец, но, увидев меня, обо всём забыл: — Ты как?

Я легла обратно, подтянув простынь до подбородка. Глаза резало от света. Сердце бешено колотилось, пуская по телу волны пульсаций. Голова гудела и кружилась, напоминая о недавнем обмороке. Всё-таки опозорилась. Надо было больше отдыхать.

Отец нахмурился и сунул мне под нос походную флягу, которую обычно наполнял восстанавливающим силы зельем. Но оно действовало только на рыцарей с даром. Я недоумённо потупилась.

— Выпей — полегчает, — отец влил мне в рот ядрёный, отдающий мятой и базиликом напиток.

Удушливый кашель согнул пополам. Отец отставил флягу и провёл вокруг меня руками, внимательно вглядываясь во что-то, доступное лишь ему.

— Скажи, дочь, ты ведь не была с мужчиной? — спросил он.

Я аж дёрнулась от возмущения. Как он мог такое подумать?! Нянюшка надавила на плечи, заставив лежать неподвижно, и ответила вместо меня:

— Совсем чокнулся?! Девочка чиста, как в день своего рождения. Это и без дара видно!

— Я не Вейас, — устало прохрипела я и отвернулась. Гадко даже думать! Я бы никогда не отдалась мужчине вне брака.

— Вижу, извини. Всё происходит слишком быстро: помолвка и церемония… — отец потрепал по волосам, поцеловал в висок и забормотал: — Это так некстати. Хотя следовало ожидать подобного, учитывая обстоятельства. — Приподнял мой подбородок кончиком пальца и заставил взглянуть в глаза: — Ты ничего не слышала перед обмороком?

— Все превратились в свиней, — измученно выдавила я.

Видение на пиру оживляло и кошмар о поглотившей мир тьме. Я уже почти забыла о нём, но теперь смятение и страх навалились с утроенной силой.

— Свиней?! — кустистые брови отца грозно сошлись над переносицей. — Интересные у кого-то фантазии. Найду — голову оторву!

Я отвернулась, кожей ощущая его негодование. От чужих эмоций становилось больно. Хотелось закрыться и ни о чём не думать.

— Отдыхай. На людях тебе сегодня показываться не стоит. Я пойду к гостям и всё объясню, а потом отведу тебя в святилище. Там сразу полегчает. А пока лежи.

Он ушёл, еле слышно затворив дверь. В этот раз задерживать его не хотелось. Я прижала колени к груди и обняла их руками. Лежала так, не шевелясь, чувствуя, что нахожусь в мерцающем коконе, который отгораживает меня от всех, защищает. Только мысли прогнать не удавалось. Липкий страх щекотал нервы: «Как же ты хороша, принцессочка! Принцессочка… принцессочка...»

По телу пробежала волна мелкой дрожи. Засосало под ложечкой.

— Нянюшка! — Старуха уселась у изголовья, с тревогой изучая моё лицо. Должно быть, выглядела я ещё хуже, чем чувствовала себя. — Что значит, если тебе постоянно снится один и тот же сон?

— Твоя жизнь скоро сильно изменится, вот ты и волнуешься, — нянюшка гладила меня по волосам, как отец, только от неё исходило тёплое спокойствие и умиротворение. Становилось чуть легче. — Иногда мы сталкиваемся с бедами, с которыми не можем справиться. Они не оставляют нас даже ночью. Тогда во сне сами боги приходят на помощь: говорят, объясняют, показывают. Как только поймёшь, что тебе пытаются подсказать, всё решится само. Хочешь, подумаем вместе? Что тебе снится?

— Суженый.

— Хороший сон!

— Да.

Думать вместе не хотелось, тем более рассказывать, оживляя в памяти жуткие образы. Да и чего тут гадать? Всё яснее белого дня. Это предупреждение о том, что нельзя нарушать божественные законы. Нужно принять доставшегося мужа, даже если он совсем не тот, о ком я мечтала. А любовь с первого взгляда — нянюшкины сказки. В жизни такого не бывает. Я обидела Йордена пренебрежением, поэтому он ушёл. Его место тут же заняла тьма, тьма в моём сердце. Я не должна поддаваться, иначе сама стану тьмой. Отныне я буду кроткой, ласковой и послушной. Буду по-настоящему, не как раньше: притворяться, а в мыслях дерзить. Я разыщу Йордена, отдам подарок и с радостью отправлюсь в благодатный степной край, подальше от нашей убогой сырости. Я верю, что Йорден убил сотню демонов, и убьёт ещё столько же, а если даже не убьёт, то для меня он всё равно будет самым могучим и доблестным воином. А что плясать не умеет — так я научу. Это гораздо проще, чем вышивать.

Я повернулась к нянюшке:

— Есть хочется. Принеси чего-нибудь, а то из-за корсета я совсем без ужина осталась.

— Конечно, милая, я мигом, — спохватилась старуха. Подумала, видно, если у меня появился аппетит, значит, стало легче.

Стоило двери захлопнуться, как я встала на негнущиеся ноги. Только сейчас поняла, что нахожусь в собственной гардеробной. Я достала из сундука мамино белое платье и надела. На стене висело большое зеркало в ажурной позолоченной оправе. Я заплела распущенные волосы в косы и взглянула на своё отражение. Несмотря на бледность и синяки под огромными, лихорадочно блестевшими глазами, я выглядела по-домашнему мило и трогательно, так, как я хотела выглядеть, как я себя ощущала. Теперь духи обязательно помогут мне обрести счастье с Йорденом.

Я выглянула за дверь. Коридор пустовал. Я облегчённо выдохнула. Оставалось только понять, где искать Йордена. Он не сказал, куда и зачем отлучается, а я не потрудилась спросить. Но сейчас глупо сожалеть о несделанном. Нужно думать, как быть дальше.

Вспомнилось, как отец обучал Вейаса использовать заклинания нашего замка: можно было открыть потайные ходы или, наоборот, спрятаться так, чтобы тебя не заметили, а ещё проверить, не замышляет ли кто дурного, или отыскать нужного человека. Последнее было самым простым. Правда, Вейас всё делал спустя рукава, иногда мне даже казалось, он злил отца нарочно. А вот у меня выходило, хотя никто не обращал внимания.

Не придумав ничего лучше, я решила попробовать: сосредоточилась на внешности Йордена, его движениях, голосе, запахе. В голове возник примерный план замка со всеми винтовыми лестницами, петляющими узкими галереями, длинными коридорами, уединёнными комнатами за глухими дверями. Мой бесплотный дух плутал между пульсирующих жилами людских фигур. Всё не то, не то, не то. Ну где же?! Как гончая, я учуяла запах, кислый, не слишком приятный, щедро смешанный с потом. Йорден, тут ошибки быть не могло. В восточном крыле, парадные гостевые покои, третья дверь по коридору слева.

Я отпустила концентрацию. Колени задрожали. Я оперлась спиной о стену и тут же съехала на пол. Из носа потекла кровь, на губах ощущался солоноватый привкус. Перестаралась. Ничего, как сказал отец, не сахарная — не растаю. Надо отдышаться и действовать. Если пойду через холл, меня заметят и нажалуются отцу, а он потом никуда не отпустит. Но тут рядом есть потайной ход. Идти, конечно, далековато, но там я вряд ли на кого-то наткнусь. Отец с гостями, Вейас наверняка сбежал с очередной служанкой, а остальные про ход не знают.

Я поднялась, хотя голова ещё шла кругом, а ноги еле держали. Слабость отступала с каждым шагом по лестнице на третий этаж. Крадучись, я дошла до портрета Войшелка Добродушного, нашего прапрапрадеда. За ним притаился рычаг в виде круглой ручки. Я приложила к ней ладонь с засохшей кровью. Заговорённое железо отозвалось тёплой вибрацией. Я повернула ручку направо и потянула. Плита с портретом отъехала в сторону. Пахнуло затхлостью и плесенью. Крутая винтовая лестница уходила вниз в кромешую темень. Хорошо, что я не в том помпезном платье, которое купил отец. Пышные юбки и длинный подол собрали бы тут всю грязь. Сняв со стены факел, я начала спускаться, прислушиваясь, как заскрежетала плита за спиной и встала на место.

Пришлось долго спускаться, пригнувшись, переходить по змеящемуся тоннелю в другое крыло, потом подниматься по ещё одной лестнице на сотню ступенек. Когда я выбралась из потайного хода, то снова запыхалась, но в голове всё окончательно улеглось. Без посторонних глаз мне легче будет поговорить с Йорденом искренне, объяснить свои сомнения и страхи, убедить его, что я смогу стать хорошей женой, просто мне надо чуть больше времени, чтобы привыкнуть. Но я буду стараться изо всех сил!

Я очистила платье от налипшей паутины и постучала в спальню Йордена. Никто не ответил, но дверь оказалась не запертой. Я вошла. Внутри царил полумрак — лишь узкая полоса света лилась из коридора. Просторная, аккуратно убранная комната пустовала. Створки шкафа открыты. Окна занавешены плотными гардинами. Возле широкой кровати с балдахином — дорожный сундук. Интересно, чем таким важным был занят Йорден, что даже не успел разобрать вещи?

Снаружи донеслись шаги, голоса. Я узнала их: торопливый лающий говор Йордена и протяжный, с наигранно мурлыкающими нотками, Бежки. Она рассмеялась кокетливо и мелодично. Дыхание спёрло от страха. Камеристка точно отцу донесёт! Я юркнула в шкаф и затворила дверцы, оставив лишь маленькую щёлку.

Йорден в обнимку с Бежкой ввалился в комнату.

— Наконец-то одни! — счастливо выдохнул мой будущий благоверный. — Ты бы знала, как меня достала эта бледная поганка со своими расспросами. Как у вас то, как у вас сё. Будто специально унизить хотела. Как и её демонов отец. Зачем он этот пир закатил? Чтобы показать, какие мы в степях нищие и убогие? Не можем даже позволить себе парчовый костюм к помолвке.

Пришлось зажать рот руками, чтобы не вскрикнуть. Я просто хотела завести беседу, а отец — проявить уважение к жениху и ордену. Вовсе мы не желали никого унижать!

— Не бухти, — проворковала служанка, покрывая поцелуями поцарапанную щёку. — Меня всё равно не отпускали с кухни. А тебе нужно было политесы соблюсти, чтобы никто не догадался и эта дурочка не заартачилась. Знаю я её. Это с виду она телёнок большеглазый, а на деле сумасбродка ещё та. С детства было: как стукнет в голову блажь, так уже ни няньки, ни даже отец отговорить не смогут. Всё по-своему сделает.

Конечно, заартачусь! Потребую, чтобы тебя вышвырнули. И даже если не послушает, с собой тебя не возьму уж точно.

— А по-моему, обычная избалованная отцовская дочка. Да и кто её спрашивать-то станет? Как в ордене скажут, так и сделает. Все под ним ходим.

Йорден оголил смуглое плечико служанки и принялся целовать его. Я хотела затворить дверцы, зажмуриться, зажать уши, чтобы не видеть, но не смогла оторвать глаз. Йорден зарылся носом в глубокое декольте. Бежка хохотнула, словно от щекотки. Ободрённый, он принялся высвобождать из платья пышную грудь, обещая, будто находился перед алтарём:

— Ничего, как только родит наследника, подсыплю ей волчьей травы в еду, а тебя хозяйкой сделаю. И никакой орден мне указывать уже не сможет!

Бежка шепнула что-то в ответ. Йорден громко засмеялся и повалил её на кровать, одной рукой задирая юбки, а второй стаскивая с себя штаны. Я с грохотом затворила дверцы, желая, чтобы меня заметили и остановились, но звук потонул в какофонии шорохов одежды, скрипа кровати и оглушающе громких стонов. Я забилась в угол и заткнула руками уши, но всё равно слышала и видела, словно находилась в комнате, чувствовала все прикосновения и ласки. Сознание озарила лёгкая вспышка боли, сверху навалилась тяжесть, вторгаясь ненавистным захватчиком. Напыщенный боров сопит в ухо и трясётся как припадочный — мерзко до тошноты!

Я сосредоточилась на обиде и отчаянии. После долгих усилий они вытеснили поток постыдных видений.

Надо сидеть тихо. Дождаться, пока Бежка с Йорденом заснут, и осторожно выбраться, иначе они убьют меня прямо здесь. Остальные на пиру — мои крики никто не услышит. Моё тело выбросят в овраг, а родным скажут, что я сбежала, испугавшись свадьбы. Им неведома жалость, они не погнушаются взять грех на душу, они ненавидят меня. За что? За парочку неловких слов, за дорогое платье, за неброскую внешность? Я так старалась делать все правильно, как хотел отец, Йорден, Бежка. Думала, что смогу стать хорошей женой и матерью, но это никому не нужно. Нужен только наследник с даром, честь рода и влияние в ордене. Меня используют и выбросят, как хлам, который всем мешает. Вначале отец с Вейасом, а потом и муж. Так может, не надо стараться? Делать всё неправильно, так, как хочу я сама. Только вот, чего я хочу?

Растирая по лицу слёзы, я подняла взгляд. В белёсом мерцании посреди густой черноты застыл знакомый силуэт. Суженый из сна. Во тьме он стал светом. Лицо озарилось, словно грозовые тучи разошлись и из-за них хлынули яркие солнечные лучи. Он был красив, благороден и силён. В глазах сквозила искренность, нежность и забота. Вот чего я хотела на самом деле!

«Мы вдвоём против всего мира. Мы выстоим».

Привычным жестом он протянул мне руку. Я улыбнулась и переплела с ним пальцы, шепча сокровенное: «Спасибо». И, кажется, снова уснула.

Проснулась от громогласного храпа. По комнате кто-то ходил, шелестел одеждой, но больше не стонали и не целовались. Я приоткрыла створки и выглянула наружу. Была глубокая ночь. Сквозь незашторенное окно лился лунный свет и укутывал стоявшую боком к шкафу женскую фигуру зыбкой дымкой. Бежка натягивала платье и прятала волосы под чепец. Вдруг обернулась к шкафу. Я в ужасе отпрянула. Хорошо, что Йорден храпел так громко, иначе меня бы точно услышали. Но Бежка лишь подмигнула непонятно кому и, ступая на цыпочках, вышла, оставив дверь распахнутой. Точно, слышала. А может, и видела. И всё-всё поняла! Стыдно-то как. Хотя мне чего стыдиться? Стыдно должно быть ей!

Я вылезла из шкафа. Йорден дрых без задних ног, мерзавец, так и удушила бы подушкой! Осторожно переступая, я выбралась из спальни. Тёмный коридор пустовал. Не доносилось ни звука. Видимо, гости уже давно разошлись по приготовленным для них комнатам и улеглись в кровати. Интересно, сколько же я проспала? Ух, и влетит теперь от отца: меня наверняка уже ищут. Как я объясняться-то буду? Впрочем, нет. Объясняться теперь будет он. Хватит с меня покорности и кротости.

Не заботясь больше, что меня могут заметить, я направилась к парадной лестнице. На ней хотя бы шею не сверну в темноте: здесь часть светильников оставили зажжёнными для любителей полуночных прогулок. Моя продлилась недолго: за поворотом первого же пролёта я нос к носу столкнулась с разъярённым родителем. В руке догорала свеча, в лице ни кровинки, глаза посверкивали молниями от гнева. Я вжала голову в плечи. Отец никогда на меня не кричал, журил, бывало, за то, что покрывала шалости Вейаса, но всерьёз не злился.

— Где тебя носило?! — грозно зашептал он. Ноги подкосились, к горлу подступила дурнота, напоминая, как я вымоталась. Отец подхватил меня и заговорил куда более ласково: — Посмотри, до чего себя довела. Велено же было лежать! И зачем ты снова напялила эти жуткие тряпки?!

Переживал? Или только о гостях печётся? Я уткнулась в его щедро расшитый серебряным позументом камзол и закрыла глаза. Тёплые пальцы скользнули по волосам, накатила тупая апатия — снова успокаивает. Не буду сопротивляться, не могу. Куда-то понесли — я не следила за дорогой, слышала только тяжёлые шаги и прерывистое дыхание. Заскрежетала, открываясь, дверь потайного прохода. Воздух стал спёртым, но снизу веяло приятным холодком. Отец поставил меня на пол перед знакомой белой дверью, оплетённой кружевом колдовских орнаментов. Святилище. Лязгнул навесной замок, и отец подтолкнул меня ко входу. Внутри на полу лежала пуховая перина с подушками и шерстяным одеялом. Я удивлённо обернулась. Отец вынул из-за пазухи платок и принялся отирать моё лицо от крови.

— Иди. Поспишь здесь ночь, и все как рукой снимет.

— Но ведь это кощунство. Боги рассердятся. Ты сам говорил.

— Тогда я хотел научить вас дисциплине, но сейчас это неважно. Богов нет, или они давно умерли, а цель у святилища одна: подпитывать наши силы. Тебе это нужно.

Я уселась на перину, разглядывая знакомые надписи на стенах. Богов нет, или они давно умерли. Мы не поклоняемся ветру, а лишь заманиваем в ловушку, чтобы использовать его могущество. Благоговение и добронравие — всё, чему меня учили — обман. Так может, и отцовская забота — лишь зыбкий морок, который исчезнет, стоит мне ступить за порог этого дома?

— Я искала Йордена. Хотела поговорить наедине, надеялась, что так больше ему понравлюсь, — рассказывала я непонятно зачем.

Отец пристально разглядывал меня, словно стремился прочитать.

— И как, нашла?

Я кусала губы, не решаясь ответить. Лёгкий мысленный толчок, и слова сами вырвались наружу:

— Он был со служанкой. Бесстыдно лапал её, раздел, опрокинул на кровать… Они стонали, кричали, как от боли. Я до сих пор слышу эхо тех звуков, перед глазами — их развратные ласки. Это так гнусно! А потом он рассказывал, как после рождения наследника подсыплет мне в пищу волчью траву, а свою любовницу сделает хозяйкой вместо меня.

Я умолкла, истощённая длинной речью. Лицо раскалилось от стыда. Ну зачем отец заставил сознаться?! Теперь я буду чувствовать себя ханжой. Хотя, наверное, так и есть, раз я даже не понимаю, почему всем так нравятся эти безобразные утехи плоти.

Отцовский голос вывел из задумчивости:

— Ты узнала ту служанку? Скажи имя, и я велю её выгнать, даже найму душегуба, чтобы наверняка избавиться от неё.

Отец снова полез в мои мысли. Я представила, как по платью служанки растекается кровавое пятно, меркнет сверкающая улыбка, прежде смуглая кожа становится мертвенно бледной, остывают длинные ловкие пальцы, густые тёмные волосы спутываются и облезают с оголившегося черепа. Вспомнилось, как Бежка подмигнула мне на прощание. Нет, не хочу, чтобы её убили из-за меня.

— Зачем? — я рвалась из тенёт внушения отца. Он опустил взгляд, разрывая телепатическую связь. Говорить стало легче, когда никто не вытягивал признание силой: — Йорден с лёгкостью найдёт другую, а об этой даже не вспомнит. Лучше отмени помолвку. Он унизил нас в нашем же доме и недостоин чести родниться с тобой.

Отец понурил голову и отвернулся. Изучая надписи на стенах, он пробежался пальцами по ложбинкам, бормоча под нос выученные, должно быть, ещё в детстве имена наших великих предков.

— Боюсь, ничего не выйдет, — он устроился рядом на перинах. — Этот мерзавец нравится мне ничуть не больше, чем тебе, но так решил орден. Мы не можем противиться его воле. Единственное, что мне под силу — припугнуть Йордена гневом Совета. Наглец не посмеет причинить тебе вред, иначе я вызову его на поединок чести и вспорю его гнилое брюхо.

— Какое мне будет дело до брюха Йордена, когда я сама отправлюсь к берегам мёртвых? Я хочу жить, любить и быть любимой. Разве это так много?

Я всхлипнула и утёрла некстати выступившие слёзы кулаком. Отец приложил ладонь к моей щеке, посылая волну тягучего спокойствия. За этот день я ощущала его дар на себе больше, чем за предыдущие пятнадцать лет с моего рождения. Сколько можно?! Я не кукла, я живой человек!

— Ты любил маму? — с трудом удавалось держать ровный голос, смотреть в глаза и не плакать.

— Конечно. Хотя наш союз тоже был сговорён в ордене, Алинка с первых дней в этом доме стала солнцем моей жизни. Когда она ушла, моё солнце померкло.

Разве он не понимает, что я тоже хочу быть солнцем для своего мужа? Чтобы этот муж был такой же благородный и сильный, как отец. Для него я смогу стать мастерицей и красавицей, лучшей из жён.

— Ты не изменял ей?

— При жизни — никогда, — отец слабо улыбнулся, продолжая успокаивать, но я уловила в голосе едва заметную нотку неискренности. Должно быть, телепатическая связь обернулась против него и читающей стала я.

— А после смерти?

Отец вздрогнул и попытался отнять руку, но я успела её перехватить.

— Ты ведь не нарушал свадебных клятв и не брал в постель служанок, как Вейас и Йорден?

Он отвёл взгляд и ссутулился.

— Пятнадцать лет слишком долгий срок. Мужчинам иногда надо...

Я представила отца в постели с Бежкой. В той самой, которую он делил с мамой, в которой зачал нас с братом, в которую мы в детстве прибегали прятаться от бурь и гроз. Стало гораздо больнее, чем когда я услышала о коварном плане Йордена. Хотелось схватить булаву из замкового арсенала и поколотить отца по голове. И Йордена с Вейасом. И всех гадких, похотливых мужчин заодно.

— Пошёл вон! Пошёл вон отсюда!

Я швырнула подушку, не целясь. Отец попытался перехватить меня за талию, но я укусила его и вырвалась.

— Ненавижу! Убирайся! Ты мне больше не отец!

— Лайсве...

Он тоскливо глянул на меня, вышел и захлопнул за собой дверь.

Я опрокинулась на перину. Из груди вырвался истошный крик, выплеснувший всю скопившуюся горечь. Я билась в истерике, пока не охрипла и не обессилела. Когда лицо уже жгло от слёз, а тело ломило от усталости, я распласталась на спине, разглядывая звёзды через окно на потолке. Я просила их, чтобы моим отцом оказался кто-то другой, более сильный, благородный и смелый. Чтобы он забрал меня от этих злых, равнодушных людей в страну, где никто и никогда не изменял своим жёнам и любил их, даже самых некрасивых и неумелых. Так я и уснула, моля тьму и бездну поглотить меня.

Но сон продлился недолго.

Сердце трепыхалось, словно хотело выскочить и умчаться прочь от грядущего ужаса. Я задыхалась, глотая ртом воздух, и никак не могла унять дрожь во всём теле.

В окно забралась луна и затопила святилище серебристым светом. Багровая вуаль упала на неё сверху, и вдоль подпиравших небо стен хлынула кровь. Она покрыла меня с ног до головы толстым слоем. Лишь это смогло утолить боль и гудение. Я отдышалась и попыталась встать. Грянул раскатистый рык, не угрожающий, а зовущий. Я обернулась: вниз по стене крался Огненный зверь, пружиня, словно шёл по земле. Спустившись, он лёг на пол, прижав к мощным лапам голову. Заворожённая красотой танцующего пламени, я протянула руку и погладила косматую морду. Зверь отозвался басовитым мурлыканьем, почти кошачьим, если бы только кошки вырастали размером с лошадь. До чего же красив!

Пламя не обожгло, а лишь согрело и наполнило негнущееся от кровяного панциря тело лёгкостью. Ободрённая, я вскарабкалась на широкую спину и вцепилась в лохматую гриву. Зверь плавно поднялся и взмыл вверх по стене к звёздам. От стремительного полёта захватило дух. Я кричала, упиваясь неведомой доселе свободой. Рядом со зверем ничего не страшно! Я отпустила руки и воздела их к небесам, окуная пальцы в тёмные облака на тёмном небе. Холодный воздух жёг грудь, но не проникал под кровяной панцирь. Мы летели всё выше и выше, мимо хрустальных дворцов небожителей, мимо застывших изваяниями бессмертных героев, мимо выпасавших тучные стада бородатых пастухов в остроконечных шляпах. Они приветствовали нас и махали на прощание руками. Мы созерцали весь мир — гигантский голубой шар на плечах у дремлющего исполина, между ног которого катила чёрные воды Сумеречной реки душ. Мы несли туда багрянец рассветного шлейфа.

***

Спозаранку разбудил конюший, деликатно коснувшись плеча. Они везде добрые, видно, лошади смягчают нрав.

— Вам велено собирать вещи. Мастер Йорден отбывает сегодня, — бесстрастно говорил он, пока Микаш тёр не желавшие разлепляться глаза.

— А охота, турнир, увеселения для гостей? — удивился тот, вынимая из волос солому и стряхивая пыль с одежды.

Празднества должны были продлиться до конца недели, и потом ещё несколько дней позволялось погостить, чтобы отойти от обильных попоек.

— Лорд Веломри велел возвращаться в Заречье, чтобы подготовить свадебную церемонию, достойную его дочери. Говорит, что мастеру Йордену для этого придётся прыгнуть выше головы.

Надо же, сколько презрения к будущему зятю можно выразить несколькими чопорными словами. Лорд Тедеску будет недоволен, впрочем, без разницы. А вот принцесску жалко. Если бы только можно было ей помочь, но и дар, и воинская удаль против заведённых порядков бесполезны. Боги, Микаш даже сам себе помочь не в состоянии!

— В торцевом деннике племенной жеребец — подарок лорда Веломри. Сбруя на двери весит: твой хозяин непременно на нём ехать хочет, — конюший махнул рукой.

Микаш поднялся и пошёл посмотреть. Поджарый караковый конь с густой длинной гривой и вправду был хорош. Но почуяв человека, высунул в проход точёную морду, покосился недобрым сорочьим глазом и ударил в дверь денника копытами.

— Горячий! — подмигнул конюший.

Ну да, великолепный подарок! Чтобы свернуть себе шею…

Собрав тюки с вещами, Микаш отправился поговорить с Йорденом в отведённые ему гостевые покои. Дверь была нараспашку — слуги тащили к лестнице сундук с вещами. Внутри оставался Йорден с друзьями, уже полностью одетыми и готовыми к дороге. На приход Микаша никто не обратил внимания.

— Это непочтительно и нарушает все законы гостеприимства! Я буду жаловаться в Совет! — причитал Йорден.

Похоже, миловидная служанка послала его в дальние дали.

— А что ты хотел? Сбежал вчера от невесты, вот и получай теперь, — развёл руками Дражен.

— Так она в обморок бухнулась. Малахольная какая-то, небось, и рожать не сможет.

— Не пори чушь. Ей от духоты поплохело — с кем не бывает? Да и не дурна она вовсе, юная, свежая, податливая. Сам бы с ней закрутил, если бы ты моим другом не был.

Микаш морщился и прятал глаза. Впрочем, Фанник тоже в разговоре не участвовал, глядя в окно.

— Ой, да что там пробовать, она ж поди ничего не умеет, — заспорил Йорден.

— Да ладно, сам молодую кобылку что ли не объездишь? Или боишься? — Дражен ехидно усмехнулся.

Йорден вспыхнул.

Руки очень чесались расколотить ближний стул об их головы. Микаш закашлялся, но на него не обратили внимания. Тогда он зычно пробасил, впервые за долгое время позволив себе не шептать:

— Со всем уважением, жеребец, которого вам подарили, совсем дикий. Лучше в седло не садиться, пока зареченские умельцы не обломают его как следует.

— Ага, если даже ласковой кобылки боишься, то на жеребца точно лезть не стоит, — не сдержался Дражен.

Йорден метнул в Микаша взбешённый взгляд:

— Дворнягу никто не спрашивал! — Повернувшись к Дражену, визгливо закончил: — Ничем я не хуже тебя в седле держусь или даже тех зареченских умельцев!

Свой ум в чужую голову не вставишь. Можно только внушить повиновение, но после вчерашнего не стоит. Лорд Веломри явно что-то заподозрил. Он не из тех, кто бросает слова на ветер.

— Ступай, разомни жеребца хорошенько, да поживее, увалень! — приказал Йорден и продолжил выпендриваться: — А вы ещё будете глотать пыль из-под копыт моего коня!

Хочет — пускай позорится. Одним разом больше, одним меньше — какая разница?

Микаш покорно удалился.

В денник входил осторожно. Чувствовался в жеребце неукротимый норов, похожий на его собственный. Только зазеваешься, повернёшься спиной — тут же зубами вцепится и вырвет кусок кожи с мясом. Несколькими тумаками по пузу и неусыпной бдительностью Микаш его приструнил. Поседлал, взял под уздцы и повёл во двор. У выхода остановил наследник Веломри, тот самый смазливый брат-близнец принцесски, Вейас, кажется, так его звали. Насмешливые голубые глаза смотрели с презрением, улыбка на тонких губах напоминала оскал, во всём облике сквозила какая-то нарочитость. Молчаливой затаённой враждебностью он походил на отца, только силы не доставало, властности.

— Так быстро уезжаете? Это неучтиво, — он явно издевался.

Впрочем, с простолюдинами позволено почти все.

— Свадьба — дело хлопотное, — вздохнул Микаш. Что ж он над Йорденом не подтрунивает, кишка тонка? — Не хотелось разочаровать лорда Веломри и юную госпожу.

— Да, сестра у меня самая лучшая и достойна самого лучшего.

— Да.

Микаш заглянул в его прозрачные глаза, словно в зеркало, где отражался кто-то очень жалкий. Они одновременно вздрогнули и отвернулись.

— Ну ничего, зато отец подарок преподнёс знатный. — Вейас хлопнул коня по крупу. — Лучшего жеребца во всём Белоземье не сыщешь!

Тот прижал уши и навострился цапнуть Микаша за плечо, но он успел шлёпнуть по морде ладонью.

— На таком коне только рыцарь сможет ездить, только истинной воинской доблести он подчинится, — продолжал насмехаться Вейас, глядя, как Микашу раз за разом приходится доказывать коню свою силу.

— Ну, бывай, счастливого пути! — пожелал младший Веломри и наконец удалился.

Микаш шагал с конём по двору вдоль внутренних стен замка под любопытными взглядами дозорных, похоже, ожидавших весёлого представления. Утреннее солнце било в глаза. Жеребец постоянно дёргался: взбрыкивал задом, вставал на дыбы, целился ударить то копытом, то мордой. Пот крупными каплями катился со лба и затылка, жёсткие поводья жгли ладони. Микаш плотнее стискивал зубы.

Собирались другие слуги, подгоняли повозки и кареты. Подтянулись господа. Последним заявился сам Йорден. Микаш выправил стремена, подвёл коня к скамейке и заставил стоять смирно, но только Йорден потянулся за седлом, как жеребец шарахнулся в сторону. Микаш едва удержался на ногах. Йорден тоже чуть не рухнул и непристойно забранился.

В живот врезался нос сапога. Не больно, вправду не больно, если вовремя напрячь мышцы! Только этот взгляд с крыши самой высокой башни… Микаш чувствовал его у себя на затылке, будто раскалённое железо жгло кожу, сдавливало голову тисками чужой жалости.

«Нет, принцесска, не смотри на меня такого! Я чернь у ног хозяев, я дворняга. Я никто!»

Но странное дело, то, что доводило его до неистовства, успокаивало зверя внутри, заставляло сворачиваться клубком и урчать, словно ласкаясь к хозяйке, которую он так долго и отчаянно искал.

— Одумайтесь, он слишком норовистый, — зашептал Микаш на ухо Йордену, как только очнулся.

— Вот видишь, даже дворняга считает, что наездник из тебя никудышный, — подошёл Дражен и положил руку Йордену на плечо.

— Молчать! — взвился Йорден ещё больше, отмахнулся от друга и влепил Микашу увесистую затрещину. — Ты это нарочно, да? Держи его крепче, на что тебе эти лапищи, а?

Микаш снова подвёл коня к скамейке. Йорден наконец взобрался в седло.

— Пусти! — приказал он.

Микаш отступил на шаг. Ну пускай грохнется, может, это спеси в нём поубавит.

Конь тревожно заперебирал копытами, взбрыкнул, извиваясь всем туловищем как змея. Йорден бултыхался на нём, кренился в разные стороны, вот-вот грозясь выпасть, но всё-таки удержался. Конь замер.

— Хей, смотрите, я его усмирил! — похвастался Йорден перед собравшимися.

Рядом просвистел мелкий камень и врезался в конский круп. Жеребец подскочил и помчался к распахнутым воротам. От неожиданности Йордена качнуло вперёд. Он повис на одном стремени, цепляясь за гриву. Послышался треск. Йорден вместе с седлом рухнул в пыль, а конь понёсся прочь от замка, стуча копытами по брусчатке. Присутствующие дружно засмеялись, громче всех — Дражен с Фанником.

Йорден бранился и скулил сквозь зубы, пытаясь отскрести себя от мостовой. Микаш поднял его на ноги и принялся отряхивать.

— Ах ты двуличная сволочь! Сын помойной сучары! — каждое оскорбление сопровождалось тумаком или оплеухой. Микаш молча терпел, хотя чувствовал, что Йорден от этого бесится ещё больше. — Слышите, это он подрезал подпругу, он! Я бы не упал!

— Плохому танцору и ноги мешают? — ужалил его Дражен, не прекращая смеяться. — Догонять хоть будешь? А то он вперёд тебя до Заречья добежит.

От Микаша отстали. Он обернулся к башне, откуда за ним до сих пор наблюдали две пары глаз. Принцесска и её несносный братец. Отвлёк разговорами и подрезал подпругу на седле. Ну что за детская выходка?

«Я знаю, тебя терзает та же мука, что и меня. Любовь недостойных сердец, тех, у которых никогда не будет на неё права. Наш мир — мир глупых условностей. То, за что мы готовы отдать все, достанется тому, кто этого не оценит. Оттого мы и полнимся бессильной злобы на всех, а сделать ничего, совсем ничего не можем. Заложники крови, я — нечистой, ты — родной».

Микаш не выдержал и мысленно отругал их: «Глупые дети!»

«Сам ты глупый! Как твоё имя?» — отозвался голос принцесски у него в голове. Снова отразила его дар?

«Никак. Я никто! Забудь меня, забудь всё! — на этот раз не получалось. Видно, не желал он этого, не мог заставить себя пожелать. — Я не хочу, чтоб ты знала, как сильно я люблю тебя».

— Чего встал, увалень?! Лови лошадь давай! — Йорден отвесил ему подзатыльник.

Конюший догадался вручить Микашу коня. Не сказав ни слова, он вскочил в седло и вжал пятки в бока с такой силой, что лошадь выпрыгнула с места и помчалась за жеребцом, поднимая столбы пыли. Будто за ними демоны гнались.

Микаш уже не слышал, как за спиной белоземские дозорные присвистывали:

— Горячий парень! Зареченская кровь огнём кипит!

***

Я проснулась от толчка в бок.

— Осквернила семейное святилище храпом, а, сестрёнка? Или скорее борьбой с одеялом, — раздался над самым ухом ехидный голос Вейаса.

Я открыла глаза. Брат сидел рядом на коленях и по-лисьи усмехался своей глупой шутке. Я недовольно фыркнула и огляделась. Перина смялась, а одеяло и подушки валялись по углам. Должно быть, я металась во сне. Уже совсем не понимаю, чего хотят дурацкие боги. Почему бы не сказать прямо?

— Не хмурься — ты похожа на сморщенную сливу. Держи.

Вейас достал из свёртка пару тёплых пирожков с зайчатиной и вручил мне. Живот тоскливо заурчал, напоминая, что я не ела со вчерашнего утра.

— Тебя привёл отец?

Видно, сам родитель не пожелал показываться на глаза и был прав, потому что я до сих пор злилась. Но, наверное, обижаться на него глупо: мужчины все такие.

— Нет, он отдал мне ключ. Сказал, я должен привыкать к ответственности. Теперь я почти как хозяин замка.

Вейас выпятил грудь бочонком, показывая висевшую на шее цепь. Теперь он сможет приходить сюда, когда захочет, а мне придётся уехать к чужим людям и их неведомому богу. Вдруг он не примет меня, как не принял мой жених?

— Чего ты всё грустишь? Улыбнись!

В свёртке осталась корзиночка из песочного теста, наполненная джемом и сливочным кремом. Вейас испачкал в нём палец и измазал мне лицо.

— Теперь у тебя усы и борода, как у мужчины, а значит, уезжать никуда не придётся.

Я печально улыбнулась и вытерлась. Какой Вейас всё-таки ребёнок. Ещё хуже меня.

— Ты же знаешь, это невозможно. Да и не хочу я здесь оставаться. Отец ясно дал понять, что за меня не заступится.

Вейас покривился.

— Тогда давай сбежим и будем странствовать вместе. Не хочу быть цепным псом ордена, как отец, и выпрашивать милости ценой жизни близких.

Какой он хороший, самый лучший, мой братик. Стало стыдно, что я плохо о нём думала. Вейас никогда не променяет меня ни на привилегии, ни на служанок. Я обняла его и расплакалась. Жаль, побег — лишь пустые мечты.

— У тебя дар. Твой долг защищать людей от демонов. Я не хочу помешать тебе исполнить божественную волю и сама должна покориться своему предназначению.

— Перестань повторять слова нянюшки и поучения из старых книг! В них никто давно не верит. Сегодня было лунное затмение — ночь мертвецов. Мы с Бенасом и недотёпой Колье ходили на кладбище простолюдинов. Бенас до зари заставлял скелеты плясать на могильных плитах. Жаль, что кузен Петрас не смог приехать из-за траура по отцу. В такую ночь он бы оживил что-нибудь поинтересней костей с черепушками. И никакой гнев богов нас не остановил. Их придумали, чтобы ограничивать людей, навязывать волю ордена, которая выгодна лишь тем, кто стоит на верхушке. Мы сами себе хозяева, хозяева этого мира. И не обязаны подчиняться ни богам, ни ордену, ни даже родителям, если не хотим.

Я взглянула на ясное небо через окно в потолке. Неужели там действительно никого нет, никто не наблюдает за нами сверху, не помогает и не направляет мудрой волей? Мы приходим из ниоткуда и уходим в никуда. Тогда зачем все это замужество, родовые схватки, дети, которых придётся отдать чужим людям, болезни, дряхлость и, наконец, смерть? Для чего вообще жить?

Что-то звякнуло в вышине, застучала труба, выпуская голубоватое облачко. Оно обволокло меня, вспыхнуло, окатив тёплой волной, и исчезло.

— Что это было? — спросила я, оглядывая трубу и древние надписи.

— Я ничего не видел. Ты здесь всегда такой странной становишься, — нахмурился Вейас. — Пойдём, я знаю, что тебя развеселит.

Он взял меня за руку и потащил за собой. Труба жалостливо звякнула на прощание. Неужели никто не слышит? Может, Вейас прав, и я теряю рассудок? Не стоит больше здесь бывать.

Мы пробрались потайными ходами в южную башню. Вейас подсадил меня, и мы выбрались на крышу, прошли по карнизу и уселись, свесив ноги. Отсюда как на ладони просматривался внутренний двор. Там суетились слуги: запрягали в кареты и повозки лошадей, таскали сундуки с вещами, усаживали господ в сёдла.

— Кто-то уезжает? Почему так рано?

Торжества должны были продлиться ещё несколько дней: сегодня намечалась охота, завтра состязание бардов-рунопевцев, а послезавтра турнир. Уехать так рано было неучтиво.

— Женишок твой, — Вейас кивнул в сторону знакомой пухлой фигуры в коричневом кафтане. Из-за плохого кроя одежда заметно топорщилась и морщинилась на спине.

Может, нам действительно не стоило выставлять семейное богатство напоказ? Тем более обычно мы жили уединенно и скромно. Замок просыпался, лишь когда отец возвращался из походов.

— Отец велел ему убираться. Сказал, что ему понадобится очень много времени, чтобы устроить церемонию, достойную тебя, — Вейас ухмыльнулся.

— Ему даже не позволили погостить на празднике в свою честь?

Унижения Йордена не радовали: скоро его род станет моим. Если будут презирать его, то будут презирать и меня.

— Какое почтение может быть к тому, кто тебя бросил? — Вейас погрозил ему кулаком. — Правильно отец сделал, иначе я бы сам сбил всю спесь с его наглой рожи.

Я обречённо вздохнула. Мужчинам лишь бы оружием бряцать, а наперёд подумать никто не хочет. Но все же хорошо, что отец услал Йордена под благовидным предлогом, иначе я бы сама отвесила ему пару пощёчин. Может, удастся сохранить видимость благочестия.

— Не переживай. Съешь лучше ещё пирожку, а то совсем как те скелеты станешь, — Вейас протянул мне последнюю корзиночку из свёртка, а сам продолжил наблюдать за сборами.

Рослый слуга водил по двору нашего племенного жеребца, известного своим злым нравом. Парень сутулился и косолапил, будто пытался казаться незаметным, но вместо этого становился похож на ярмарочного медведя и привлекал ещё больше внимания. Бедолаге приходилось постоянно увёртываться от норовившей цапнуть его морды, но справлялся он на удивление ловко — наши бы так не смогли. Йорден взобрался на скамейку, слуга подвёл к нему жеребца и выправил стремена из седла. Стоило моему жениху вдеть в одно из них ногу, как конь шарахнулся, чуть было не смяв суетившихся рядом людей. Едва удержавшись на скамейке, Йорден выругался и пнул слугу в живот сапогом. Я прижала ладони ко рту. Парню, должно быть, очень больно, не повезло ему с хозяином. Но вместо жалоб и заискиваний, он расправил плечи и посмотрел на Йордена с таким презрением, словно господином был сам.

— Ух, какой твой женишок неучтивый, — Вейас хрустнул костяшками пальцев и достал из-за пазухи рогатку. — Ничего, сейчас покажем ему, где раки зимуют.

Слуга снова подвёл коня и встал впереди, крепко держа поводья у самой морды. Йорден вскарабкался в седло, и слуга отпустил их. Вейас подмигнул и выстрелил камнем в жеребца. Пронзительно взвизгнув, конь взвился на дыбы. Йорден повис на одном стремени и вместе с седлом рухнул в пыль, а жеребец умчался за ворота.

Двор огласил дружный хохот вперемешку с проклятьями.

— Ты подрезал ему подпругу, — покачала головой я, но все же улыбнулась впервые за утро. Какой же он жалкий, этот женишок.

Вейас кивнул, покатываясь со смеху.

К Йордену снова подоспел его слуга, поднял на ноги и отряхнул. Жених надавал ему оплеух и принялся браниться, указывая то на седло, то в сторону ворот. Видно, требовал, чтобы парень бежал догонять подарок нашего отца.

— Ах ты ж, какая девица-белоручка! Интересно, испытание за него тоже этот ручной медведь проходил? — насмехался Вейас. — А ну как мне ещё раз шмальнуть? Пускай слуга затопчет этого нюню!

Парень обернулся, будто заметив нас. Я не могла разобрать его лица, но ощутила в его взгляде укоризну. Это отрезвило.

— Не стоит. Бедняге и так досталось.

Вейас пожал плечами и спрятал рогатку.

«Глупые дети!» — прозвучал в голове уже знакомый голос. Что же это: сон или явь? Кто он и где?

Я не выдержала и спросила прямо:

«Сам ты глупый! Как твоё имя?»

Ответом было лишь ржание и трехтактная дробь копыт по мостовой: слуга запрыгнул на коня и помчался сумасшедшим карьером за беглецом. Бешеный медведь!